Путь, 2012. Первая работа в мнимой прозе
И жизнь ведёт нас своей дорогой, и не сойти с неё, не свернуть. Ты можешь верить/не верить в бога, пытаться выбрать длиннее путь, но поворачивать только в пропасть, и всё сначала, и нет конца... один ты будешь в штанах и робе, другой - с короной, почти что царь, да только царь нынче не в почёте, и снова свергли, и снова - вниз, по числам чётным или нечётным - другое время, другой каприз.
Сегодня - пятница, день рабочий. Тебя расстреливают во тьме, и это станет отправной точкой всем, для кого тебя больше нет.
А завтра может быть вторник, лето, за город - отпуск, шашлык, река. Уже в Египет купил билеты, с семьёй поедешь, ну а пока прохладой манит вода из речки, и ты с обрыва шагаешь вниз. Не сделать с сыном уже скворечник и не повесить опять карниз, а всё - вот этот проклятый камень, и снова пропасть, и снова - мрак, и ты ещё шевелишь руками, себя ругая: какой дурак!..
Мои дороги несладки тоже, я странник, вышедший из границ. С меня однажды содрали кожу за то, что я не упала ниц пред королями, пыталась скрыться, поймали, поднятый хитрецом топор - и вот я лежу в корытце, и где-то сверху моё лицо, у них - перчатки из моей кожи, а я порублена на куски. И вроде тело воскреснуть может, но лишь от дружественной руки, а я свой путь прошла в одиночку. И пропасть близится, и уже, казалось, нужно поставить точку...
...Я партизан при своём ноже, но без ружья, их же не хватает, и я иду убивать врагов , а снег под танками весь растаял, не слышно звука моих шагов. Вокруг так тихо, шагаю быстро. Сказала б я им "Да нихуя! Мы победим!"
Канонада.
Выстрел,
и обрывается жизнь моя.
...Ты спросишь вежливо: "Мы встречались?"
Я подниму на тебя глаза, допью остывшую чашку чая, отвечу: "Много веков назад".
Все войны мы проходили вместе, поочерёдно теряя нас. Сейчас тебя дома ждёт невеста, но верь мне, снова настанет час, когда мы встанем плечо к плечу, и настанет мир, ненадолго, но я эти войны спиною чую. И, не жалея уставших ног, я разыщу тебя.
Я же помню, как ты однажды меня спасал, сломав кресты, разгребая комья сухой земли, хоть зарыл ты сам. Я поклялась себе, дескать, после я разыщу тебя и спасу, быть может, после ста тысяч вёсен, в сырой землянке, в глухом лесу...
Плевать на время.
Какого рожна сейчас случилось?
Хоть волком вой, ведь я иду к тебе, мой хороший.
Нет, не хороший.
Но просто - мой.
И путь к концу своему подходит, но начинается новый путь. Сияют звёзды на небосводе, им тоже некуда повернуть, ведь у меня-то не перекрёсток, не семь дорог, а всего одна. Я больше не замечаю слёз, и с боков белесая пелена. Сгустились тучи, поднялся ветер. Я снова перехожу на бег.
Я точно знаю,
на этом свете любые тропы ведут к тебе.
Бестиарий: Русалка
У сестры моей волосы цвета степного льна, и в глазах её небо находит ночной приют. В моих песнях подводных звучит всегда лишь она — лишь она, даже если совсем не о ней пою; я любил бы её, если б мог вообще любить, только злое проклятье коснулось моей души: не подняться вовек из забытия, из глубин, не прийти в дом родной — эти чары не сокрушить. А сестрица всё верит — однажды смогу сказать ей приветствие лично и заново вспомнить кисть.
Мы нашли её в марте, четырнадцать лет назад — годовалым ребёнком забытую у реки. Я ходил рисовать к этой пристани по утрам, мать работала в поле — малышку я брал с собой. И она тихо пела, и слушали все ветра, и волнистая рябь превращалась в морской прибой. И с тех пор, как и я, каждый день повстречать рассвет Ари утром приходит на берег — совсем одна.
Я за ней не следил, но заметил — стоит в траве, и вокруг ни души, только шёпот несётся с дна:
«Ах, сестрица, ах, Ари, куда же мы уплывём, ах, прекрасная Ари, кому тогда будешь петь? Воспитали они, но на дне будет кров и дом, возвращайся же к нам, а людей этих ты убей…»
У крутых берегов громко плещутся и поют, но она только смотрит испуганно
и молчит.
А вернётся домой — не подходит к еде, питью, жмётся в угол подальше от окон и от свечи…
… Выходила, как прежде, на пристань, и ветер рос. Ей исполнилось десять в тот страшный и долгий день, и весеннее солнце касалось её волос, и игрались огни золотистые на воде.
В тёплом воздухе кружится, падает всё зола — ах, примета плохая, не прячься и не беги. А русалка плескалась у берега и звала, завлекала с собой в непроглядную муть реки. В золотистой воде вдруг мелькнула её рука, Ари вскрикнула тихо и вздрогнули небеса.
Я рванулся вперёд и схватил её за рукав, оттолкнул — и в холодные руки попался сам.
***
Тяжело ли девчонке, коль некому защищать,
жить отстранно от всех, непохожей на остальных,
не сдаваться на милость, не вязнуть в дурных вещах,
не топить себя в озере чёрной стальной вины?
Тяжело ли девчонке в несветлые времена,
если брат уже долгие годы гниёт на дне?
Ари утром приходит на берег совсем одна
и поёт, и вода расступается перед ней.
Эдельвейс
А у нас были сказки — суровей и ярче многих: о холодных огнях, о драккарах, летящих ввысь. Потому что про нас, говорят, позабыли боги — и оставили город, и ужас над ним навис. Приходили к полуночи духи, стучались в окна — злые духи с вершин самых страшных, опасных гор. Мы садились у пламени, каждый друг к другу боком — и растапливал лёд, защищал от беды огонь; говорили друг другу — однажды весь снег растает, вместо льда на лугах всколосится зелёный шёлк…
И была одна сказка, короткая и простая — как на страшной скале паренёк эдельвейс нашёл.
А цветы были счастьем, несмелым, но ярким гимном. Мы себе представляли с трудом этой красоты и мечтали: когда-нибудь — к чёрту весь риск погибнуть — мы поднимемся в горы, достанем для всех цветы. Два лихих сорванца, два исчадия — Кейт и Мэтти…
С гор спускался туман, накрывал всё — большой мешок; а мы верили в сказки — мы были всего лишь дети — ну, а в сказках все беды кончаются хорошо.
***
…Отдала бы так много, чтоб быть с ним, да только тщетно. И действительно, кто я — по сути, его сестра; не по крови, конечно, серьёзнее, я — по сердцу. У него и невеста есть… вздумала умирать, и спасти, говорят, её может одно лишь средство, только белый цветок, что растёт на вершинах гор.
Мы всех ближе, роднее с ним были навеки с детства, и теперь — через боль — не оставлю с бедой его.
Собирались недолго — к рассвету готовы были, и дрожала слегка стрелка компаса под стеклом. Белоснежной волной в склонах гор белый пепел вылит, путь лежал через горы, на западный их излом. Он ушёл попрощаться — наверно, этаж на третий, и оттуда вуалью спускалась на дом беда. Я зашла за ножом. А девчонка шептала: «Мэтти, я прошу, не ходи, ты ведь сгинешь там навсегда». Он в ответ только фыркнул: «Спасти тебя мне дороже, чем бояться смертей. На меня их не напастись. Мы найдём эдельвейс, уж поверь мне, мы с Кейт всё сможем — и тогда уже летом поедем смотреть на птиц».
Шли по первости молча. На небе сгущались тучи, позади в пелене пропадали, смеясь, дома. Где-то солнце цветёт — и весь край наизусть изучен, а у нас здесь — смотри — до конца наших дней зима.
Духи звали во тьме, духи хмыкали и рыдали, приручали ветра, всё стараясь нас сбить с пути. Только компас, мой компас, мой друг из чернёной стали становился последней надеждой туда дойти. Посреди белоснежных равнин, силуэтов горных, посреди острых скал и обрывов — мы шли, держась за двойную верёвку. Шли медленно и упорно. Только выли метели, и снег был острей ножа. Мэтт шептал сквозь их вой: ни за что эту дрянь не слушай, заведут тебя в край — и пропало пиши потом; только все голоса сам собой дикий ветер глушит. Впереди только снег был натянут тугим холстом.
На привале смеялись — впервые за эти сутки, пили чай — и вокруг словно таяла злая тьма, и метель не казалась такой смертоносной, жуткой, чуть утих её вой — удалось даже подремать. Выходили под вечер. И не было на всём свете силы той, что могла бы запутать нас, сбить с пути — только слышался сзади прерывистый хохот Мэтти, только острые скалы маячили впереди.
Прошагали сто миль, поминая чужого бога — и казалось уже, что все беды нам по плечу. Цель манила к себе. Мы ускорили шаг немного — и когда до скалы нам осталось совсем чуть-чуть, Мэтт споткнулся, упал. И расцвёл сквозь его ботинок на заснеженном камне багровый и страшный круг. Кровь почти не текла — словно тоже была из льдинок, и сквозь ветер как будто был слышен кровавый хруст. Опустившись на снег, Мэтт скривился слегка от боли и смотрел на меня — лунный камень и бирюза.
«Я дойду и сама», — улыбаюсь, но в сердце колет, — «постарайся не сдохнуть, когда я вернусь назад».
Есть легенда, что всяк посягнувший умрёт на скалах, что волшебный цветок никому не заполучить — говорят, сотни храбрых по миру его искали, только каждый из них с той поры уж навек молчит. Я иду сквозь сугробы — и смерть меня ждёт, паскуда, всю решимость мою обратив в ледяную пыль…
Беловласая дева возникла из ниоткуда, появилась как сон посреди ледяной тропы. Зазвенел её голос негромкий сквозь вой и ветер, растворилась метель в её вытканном рукаве. И она говорила — прекраснее всех на свете…
Я шагаю вперёд. В моём сердце любовь живей. Только голос её — стало даже немного жутко — всё звучал в голове. Я запомнила все слова: «Если любишь — возьми. Это древний закон, малютка: бескорыстный влюблённый сумеет его сорвать».
Под ногами обрыв — этот западный склон великий, где веками бродили охотники среди льдов...
Я ступаю на край — впереди вырастают пики —
и цветок эдельвейса ложится в мою ладонь.
***
Что случилось потом — всем, наверно, уже понятно. И девчонку спасли, и устроили пышный пир…
Я стою на пороге, мир светел и пахнет мятой, за рекой и мостом — очертания горных пик. Не броди по горам, не ищи ледяное чудо, не смотри — здесь не будет реального ничего.
И в глазах моих вера — прозрачнее изумруда.
Я теперь сторожу эдельвейсы на склонах гор.
Бестиарий: Райдзю
Видишь, погода солнцем осенним дразнит, манит бежать на площадь у пароходов.
Нынче, чужак, для города важный праздник. Улицы в лентах, площадь полна народу — в день Карнавала здесь не ступить и шага, в этой толпе на сердце легко и колко. Крыши сияют под серебристым флагом, с флага на солнце скалится морда волка: в дом постучаться может любой бездомный, если флагшток оскалом зловещим занят.
Здесь он откуда — нынче никто не помнит, волк в этом веке только лишь краска в ткани. Волка живого здесь тыщу лет не встретишь… только откуда ж сказки берут истоки? Я расскажу, чужак, городской секретик, но обещай извлечь из него уроки.
***
… Линни шесть лет, мальчишка смышлён и светел, доброе сердце — память ему от предков. Шейла учила: будет добро на свете, если ты сам покажешь — оно не редкость.
Вот, посмотри, забег сорокаминутный — и попадёшь в разбитый друзьями лагерь. Линни бежит по полю и видит смутно: мелкий щенок дрожит и скулит в овраге. Куртку порвал, вот чёрт, ободрал колени — только щенок живой, вот он, лижет пальцы.
Уж от деревьев длинные пали тени и растворились в сумраке туч-скитальцев. Линни с щенком играет, да так смеётся, что облака хохочут в ответ со злостью. Он обещал прийти до заката солнца, только… гроза нежданной явилась гостьей, хмурится небо, быстро темнеет воздух, в поле искрит, и дует, и стены ливня. Линни, малыш, беги же, пока не поздно!.., но ничего не видит, не слышит Линни.
Вот он очнулся, мокрый, почти измотан. Бегать по грязи — тут уже не до смеха. Линни замёрз, устал.
Но огромный кто-то вдруг от дождя его закрывает мехом.
Буря бушует, мечется по посёлку, Шейла вдруг смутно видит во тьме фигуры: Линни стоит и тянет ладошку к волку.
Волк не рычит, не трусит.
Искрится шкура.
***
Лину семнадцать, войны пороги топчут, пахнет навеки дымом отцова куртка. Поезд проходит мимо, он цел и точен, Лин на ходу влезает смешной фигуркой — фронт не пускает несовершеннолетних, только для Лина важно быть там, сражаться. Сколько таких, как он, не достав билетов, прыгнут туда, погибнут в свои семнадцать? Скольких война сломает и перемелет, сколько уже не смогут пройти под гимном?
Лин за холмом лежит возле трупа Мела.
«О, помоги мне. Господи, помоги мне».
Только, конечно, нет от него ответа, не победить… Но что это? Залпы смолкли?
Волки сияют ярче огней рассветных, стаей летят по полю — быстрее молний. Лин поднимает лапами тучи пыли и не скрывает яростного оскала.
С той стороны опешили, отступили; враг не разбит, но нашей победа стала.
***
Эти легенды каждый ребёнок знает, в дни Карнавала спросишь — в свой лад расскажет. Город живёт — и в нём серебрится знамя, волк громовой извечно стоит на страже. Город наполнен магией праздных шествий, каждого любит, всё позволяет внукам.
Только, чужак, не трогай собачьей шерсти —
может случайно молнией дёрнуть в руку.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
Winterfylleth - The Three Ravens
Пост об этой песне у меня уже был, кому интересно - http://pikabu.ru/story/tri_vorona_4313525 Но, не устраивала статичная картинка
Решил я испробовать одну прогаммку и вот что получилось
К сожалению, не рассчитал с текстом. То есть, по пьяни подпевать, не зная наизусть слов, практически невозможно. Там, кстати, на староанглийском - это, что бы избежать нападков англоязычных граммар-наци:)