Джордж Оруэлл ИИ
Я не писал в wombo dream Jeorge Orwell, он сам сгенерировал Оруэлла по промту "typewriter machine, man, looking at camera"
Я не писал в wombo dream Jeorge Orwell, он сам сгенерировал Оруэлла по промту "typewriter machine, man, looking at camera"
Задумался, в каком мире мы сейчас живем? В обществе жёсткого тоталитарного контроля над личностью, как в романе "Мы". А может быть в едином «прогрессирующем» государстве, где возведены в основу такие ценности как: беззаботность, сексуальная свобода и потребление - роман "О дивный новый мир" или может, как в романе "1984".
Если не читали, то советую, узнаете и откроете новое для себя.
Две стороны копейки
Восток
Мой взгляд был прикован к автобласту, висевшему у политрука на шее.
– Цель нашего общества – всеобщее счастье, – ревел лейтенант Смирнов у меня перед самым носом. – Эта цель, поставленная партией и правительством, предполагает всеобщее сотрудничество для построения общества, где каждый индивидуум мог бы быть счастлив. Из этого следует, что счастье – это общественная категория, неприменимая к отдельным личностям, но только ко всему обществу в целом... Рядовой Сосновски!
– Я! – мой сосед справа стряхнул с себя сонное оцепенение и вытянулся во весь рост.
– Скажи мне, на основании трудов каких учёных, нашим народом взят курс на построение евгенического общества?
– Маркс, Энгельс, Ленин, Мао Дзе Дун! – бодро ответил Сосновски.
– Так, отлично! Естественно, мы обладаем многовековыми традициями в этой области. А кому принадлежат последние достижения в этой области? Рядовой Гаусман!
– Майковскому и Каменеву! – произнёс Гаусман и тут же съёжился под пронизывающим взглядом лейтенанта.
– Кто тебе это сказал? – тихим шепотом произнёс Смирнов, и у всего взвода пробежали мурашки по коже. – Отвечай!
– Учитель политологии в школе... – Гаусман со страхом посмотрел на Смирнова.
– В каком-то смысле он прав, – Смирнов задумчиво посмотрел на нас, и положил автобласт на стол. – И что, по-вашему, Майковский и Каменев доказали, перед тем, как подлым образом сбежать на запад? Рядовой Шорин!
Я вскочил на ноги и вытянулся по струнке.
– Что невозможно достигнуть всеобщего счастья, основываясь на индивидуалистском подходе к понятию счастье... – я посмотрел на лейтенанта преданно-щенячьим взглядом.
– Продолжай, Шорин, – Смирнов свысока посмотрел на меня. – Я уверен, у тебя есть, что сказать по этому поводу. Ведь у тебя неоконченное высшее? Вот и расскажи, в чём Майковский и Каменев ошибались.
– Они не ошибались, товарищ лейтенант, – я тщательно спрятал усмешку. – Они, проводя свои исследования, пришли к совершенно верным выводам, что ни один человек при рассмотрении его отдельно от окружающего общества не в состоянии достигнуть счастья. Мы можем быть счастливы только в обществе – социалистическом и гуманном. Но, к сожалению, Майковский и Каменев, оказались морально неустойчивыми личностями, и они прельстились обещаниями Запада.
– И что с ними произошло в дальнейшем? – Смирнов смотрел на меня прищурившись.
– На Западе они пытались основать новую науку – фелицитологию, пытающуюся исследовать счастье человека на генетическом уровне, однако выводы, к которым они пришли не устроили воротил буржуазного мира, в результате чего эти учёные умерли как исследователи.
– Отлично. Можете все садиться. Следующий вопрос к рядовому Лискину. Каков процент счастливых людей в нашем обществе?
– Сто процентов!
– А если вдруг среди нас появится несчастный человек?
– Как несчастный? – лицо Лискина вытянулось. – Быть такого не может... Наша партия...
– Может! – Смирнов довольно улыбнулся. – По возращении в роту доложишь командиру взвода о полученных тобой трёх нарядах вне очереди!
– Есть! – Лискин обречённо вздохнул.
– Может быть, Шорин нас просветит, что нужно делать, если в обществе появляется человек, который несчастен?
Лейтенант Смирнов невзлюбил меня с самого первого дня пребывания на границе. Причиной тому было моё неоконченное высшее образование и мой интеллигентный вид.
– Такого человека необходимо изолировать от общества, – бодро отрапортовал я, вскочив на ноги. – Больная клетка является причиной заболевания всего организма, а несчастливый индивидуум способен сделать несчастным всё общество!
– А является ли это гуманным? – Смирнов прищурился.
– Принципы "гуманности" несовместимы с процветанием общества, поскольку "гуманность" направлена на заботу об отдельном индивидууме, а не об обществе в целом. Следовательно, "гуманность" является опасным понятием, вступающим в противоречие с генеральным учением партии, – отрапортовал я.
– Молодец, Шорин! – лейтенант ядовито улыбнулся. – Поручаю тебе в свободное время заняться политической подготовкой Лискина. Если на следующей политинформации он не будет готов, вы оба получите по пять нарядов вне очереди!
– Есть, – тяжело вздохнул я.
– А теперь, кто скажет мне, какова политическая ситуация в мире на сегодняшний день? Мустаев!
– К текущему 2227 году на Земле существует два блока государств. Восточный блок включает в себя прогрессивную часть человечества, осознавшую необходимость социалистического развития в рамках всеобщей евгенической программы партии и правительства. Западный блок состоит из стран, в которых царит голод и неграмотность, а массами людей правят ожиревшие воротилы буржуазного бизнеса!
– Отлично Мустаев! А скажи мне, как им удаётся управлять людьми, лишёнными права на счастье?
– Не могу знать, товарищ лейтенант! Дабы не внести зёрна несчастья в наше совершенное общество, партия приняла мудрое решение не поддерживать никаких связей с Западом.
– Плохо, Мустаев. Достаточно изучить историю, чтобы понять, как у них это получается. Империалисты подсовывают людям суррогат счастья. Семь лет назад они выступили с заявлением, что достигли стопроцентного счастья для каждой отдельно взятой личности западного блока. Лискин, как ты можешь прокомментировать это заявление?
– Брехня, товарищ лейтенант!
– А почему брехня, кто-нибудь может мне сказать?
Над аудиторией повисла напряжённая тишина.
– Счастье линейно, – лейтенант посмотрел на нас назидательным взглядом. – Вот у меня есть монета... – в руках Смирнова точно по волшебству появилась копейка. – Она может лечь на стол либо одной стороной, либо другой... Либо никакой вообще. Но никогда двумя сторонами сразу. Не могут одновременно работать сразу два метода, позволяющие сделать общество счастливым. Тут или-или... Или наш подход неверен, или их. Но, поскольку наш подход верен, неверен их подход. Понятно, Лискин?
– Так точно!
– Политинформация закончена! Задействованных в нарядах прошу приступить к патрулированию границы.
Граница
Автобласты мёртвым грузом висели за плечами. Наша тройка пробиралась по редкому перелеску, пытаясь обнаружить гипотетических нарушителей границы. Таковых сегодня не наблюдалось. Вообще, бегунки с той стороны приходили всего два раза за все три с половиной года моей службы. Их мы встречали как дорогих гостей и под белые ручки препровождали к начальнику караула. Если выяснялось, что бегунок – западный диссидент, его отправляли в Столицу, если лазутчик – в колонию. Гораздо чаще нам приходилось сталкиваться с несознательными гражданами Восточного блока, пытавшимися пробраться на Запад. И здесь разговор был один – луч из автобласта.
– Шорин! – за моей спиной послышался шепот Лискина.
– Да? – я приостановился и обернулся в сторону сослуживца.
– Давай рванём на ту сторону? А? Слышал, лейтенант говорил, что на Западе все счастливы? Я хочу хоть немного пожить счастливо.
– А он? – я посмотрел на ушедшего вперёд Гаусмана. – Он же полоснёт по нам из автобласта, как только мы пересечём границу.
– А мы его того... – Лискин вопросительно посмотрел на меня.
Я со всей силы саданул Лискину в челюсть.
– Ты что это, гад, предлагаешь? Боевого товарища убить? Да я тебя, скотина...
Гаусман, услышав шум, вернулся и, не глядя, саданул ногой в висок Лискина. Тот упал на землю и затих.
– Вот гад! – я тяжело вздохнул. Он тебя уконтрпупить хотел, а мне предлагал бежать с ним на Запад.
– Теперь в лагерь поедет, на восток, – Гаусман сплюнул.
Мы закурили, осмысливая происшедшее. Среди нас затесался предатель, агент мирового империализма, именно в нашей тройке. Ужас.
Следующее моё воспоминание – резкая боль в правой голени. Я с диким криком упал на землю, А Гаусман, жутко ругаясь, выбил автобласт у пришедшего в себя Лискина, и щёлкнул разрядником. Я услышал сухой треск, и Лискин перестал существовать.
– Ты как? – Гаусман наклонился ко мне.
– Ничего, – проскрежетал зубами я. – Что у меня с правой ногой?
На самом деле ощущение было такое, как будто мою правую ногу опустили в горшок с кипящим маслом.
– Великое счастье, у этого шакала автобласт несфокусирован был, – внимательно осмотрев мою ногу, произнёс Гаусман. – Но ожог капитальный. Идти сможешь?
– Нет, – произнёс я. – Не смогу, мать твою...
– Тогда лежи здесь. Я сейчас позову наших. Я быстро!
Слова Гаусмана обычно с делом не расходились. Если он сказал "быстро", значит, вернётся действительно по возможности быстро. Вот только нога болела нещадно. Я почувствовал себя несчастным – жалким изгоем общества, место которому в колонии. Тут же мелькнула мысль о границе. Она была всего в нескольких десятков метров – такая загадочная и манящая. За ней я мог укрыться от постоянных придирок Смирнова, наконец-то забросить эту службу... Разве я этого менее достоин, чем этот подлец Лискин? Жить в обществе, где каждый чувствовал себя счастливым, а не был обязан им быть ради всеобщего благополучия.
Мысли зачастую подталкивают нас к принятию того или иного решения, а болевой шок способствует неожиданным поступкам. И, ещё не придя к окончательному решению, я пополз в сторону границы...
Запад
Пограничный патруль на этой стороне мне повстречался минут через двадцать. Трое юнцов, направили на меня автобласты и закричали что-то на английском.
– Ай но шпик инглиш! – с самым серьёзным видом произнёс я. – Ай шпик рашен, черти заморские.
Троица посовещалась о чём-то на английском, потом один из них с умным видом подошёл ко мне.
– Ты есть шпийон или дисидьент?
– Диссидент я, диссидент! – радостно мотнул головой я. – Я пытался бежать на Запад, в меня стреляли, я ползком переполз границу. Вот! – я неудачно шевельнул раненой ногой и громко застонал.
– О'кей! Пойдьём с нами, мы счастливи видьеть рашен дисидьент!
Широкие улыбки появились на лицах пограничников.
– А это правда говорят, что у вас все счастливы? – я постарался натянуто улыбнуться.
– О, йес! Ми абсольютно счйастливи!
Ребята откуда-то вытащили носилки, и я, как король, въехал на них в новую жизнь.
Где-то через двадцать минут мы достигли погранзаставы. Там мне была оказана первая медицинская помощь, и я вместе с майором англичанином на флиппере отправился в ближайший город.
Город меня поразил своей пустотой. Не исключено, что каждый житель этого города имел собственную квартиру. Для меня, привыкшего к переполненным восточным городам, к душным коммуналкам, в которых зачастую проживали тридцать-сорок семей, такое было немыслимым. Как? Как они достигли этого? Вероятно, тут не обошлось без фелицитологии. Майковскому и Каменеву следовало бы поставить памятник, за то, что они сделали для западного мира!
Флиппер приземлился около здания военной комендатуры. Во всяком случае, это здание было братом-близнецом нашей восточной военной комендатуры, в которой мне много раз приходилось бывать. Меня встретил немолодой полковник, который при виде меня даже встал с кресла.
– Рад видеть человека, который готов бросить вызов всей прогнившей Восточной системе!
Русским полковник владел довольно сносно, хотя лёгкий акцент – то ли французский, то ли английский – в его речи присутствовал.
– А уж вы и представить себе не можете, как я вас рад видеть, – улыбнулся я.
– Извините меня, но прежде чем вы сможете присоединиться к нашему прекрасному обществу, мы должны уладить некоторые весьма важные формальности...
– Конечно, понимаю... – Я широко улыбнулся полковнику. – Время сейчас непростое.
– Вот именно! И первый мой вопрос к вам. Что побудило вас перейти на нашу сторону?
– Понимаете, полковник, я был глубоко несчастен. Восточная практика подразумевает счастье для всего общества, однако нисколько не беспокоится о счастье конкретной личности. Общественные интересы выше личных, и т.д., и т.п... Понимаете?
– О, да, я вас прекрасно понимаю, – полковник что-то записал к себе в блокнот.
– А разрешите несколько вопросов? Как вам удалось добиться счастья для каждого человека? Это ведь плоды труда Майковского и Каменева? Да?
– Пройдёмте со мной, я вам кое-что покажу. А по пути расскажу об исследованиях Майковского и Каменева.
Я, прихрамывая, вышел из кабинета вслед за полковником.
– Основная задача фелицитологии заключалась в доказательстве невозможности сделать счастливым человека, от рождения предрасположенного быть несчастным. Понимаете, неспособность к счастью это как вирус, который дремлет в людях, ожидая момента, чтобы выйти на поверхность и сожрать личность человека. И Майковскому с Каменевым блестяще удалось это доказать. Они выделили ген предрасположенности к несчастью у человека. К сожалению, подавить этот ген невозможно, и любой обладатель этого гена рано или поздно станет несчастен.
– Вот даже как? – я с интересом посмотрел на полковника. – И как же вам удалось справиться с этой проблемой? Каким образом вы достигли стопроцентного счастья?
– Сейчас я вам это покажу, пройдите вот сюда.
Полковник открыл одну из дверей, и мы вошли в пустую длинную комнату. К дальней её стене были прибиты сотни маленьких металлических табличек. Я подошёл поближе, чтобы посмотреть. На каждой из табличек были выбиты фамилия и имя.
– Знаете, существует только один способ достигнуть стопроцентного счастья, – произнёс полковник. В тот же миг до моего слуха сухой щелчок разрядника.
Я обернулся. Полковник держал автобласт в руках и целился в меня.
– Если вы подумаете, молодой человек, то очень скоро поймёте какой это способ. Каждый человек, который хоть раз в жизни был несчастлив – обладатель гена несчастья, он обречён на то, чтобы быть несчастным всю оставшуюся жизнь. Наша обязанность – избавить этого человека от агонии. На этой стене списки тех, кого освободили от бремени несчастья в этой комнате?
– Неужели Майковский и Каменев до этого дошли? – ошарашенно прошептал я.
А в следующий момент луч из автобласта бросил меня на пол. Последнее что я увидел – это две фамилии, с которых начинался этот список памяти...
Дэн Шорин. Рассказу более 15 лет.
Идем видать к этому, товарищи
Мы постарались сделать каждый город, с которого начинается еженедельный заед в нашей новой игре, по-настоящему уникальным. Оценить можно на странице совместной игры Torero и Пикабу.
Реклама АО «Кордиант», ИНН 7601001509
Классический роман-антиутопия, созданный под влиянием мрачных событий Второй мировой войны.
Пожалуй, сейчас во всех уголках мира слышали придуманные Оруэллом термины «Большой Брат» и «двоемыслие». «1984» — это доведённое до абсурда изображение абсолютного тоталитаризма, какой бы идеологией — социалистической, капиталистической или нацистской — он ни прикрывался.
Основная черта общества в антиутопии — тотальное, абсолютное недоверие к человеку как личности. Всё расписано и должно идти только так, как установлено. Различия между людьми или вовсе не признаются, или разрешены только в отведённых рамках — при этом людей разделяют либо по функциям, либо по слоям. Член такого социума ни в коем случае не должен располагать полной и достоверной информацией о происходящем — только информационным суррогатом, пропущенным через фильтры государственной машины. В идеале он не должен и думать — думать будут за него. Чтобы чего не вышло.
Основной страх государства-антиутопии — это страх потери контроля. Отсюда — всё остальное: от максимальной унификации во всём до показательно-назидательных расправ над отступниками. Люди должны полностью, безраздельно, безотчётно доверять «тем, кто всё за них решит», — или как минимум не пытаться повлиять на что-либо существенное. Без этой полной передачи власти от народа к правителям (сколько бы их ни было и как бы их ни звали) антиутопия обречена.
Понятно ли это тем, кто создавал и продолжает создавать антиутопические общества? Практически всегда — да. И, как правило, именно властью элита дорожит больше всего.
Глядя на современное ему общество 1948 года и на то, как оно развивается, британец Джордж Оруэлл (1903-1950) попытался предугадать самые страшные последствия человеческой беспечности, глупости, слабости. Во многом он ошибся. Но роман «1984» прогремел по всему миру, став самой знаменитой антиутопией в истории. Его запрещали и включали в списки «лучших книг всех времён и народов», — но игнорировать его было невозможно.
В романе «1984» весь мир поделён между тремя тоталитарными империями, которые находятся друг с другом в весьма неустойчивых отношениях. Действие книги происходит в Океании, бывшей Британии, где восторжествовал английский социализм и жители находятся под неусыпным контролем спецслужб. Особое значение имеет искусственно созданный «новояз», воспитывающий в людях абсолютный конформизм. Любая партийная директива считается истиной в последней инстанции, даже если противоречит здравому смыслу: «Война — это мир», «Свобода — это рабство», «Незнание — сила».
«1984» получился кристально ясной, можно сказать, идеальной антиутопией. Общество непрекращающейся войны (хотя противник периодически меняется) и тотальной всепроникающей лжи — это воспринималось отнюдь не как фантастическое допущение.
Существует легенда, что знаменитая формула «2+2=5» — одно из средств, с помощью которых ломали психику Уинстону Смиту, — появилась у Оруэлла после того, как он услышал советский лозунг «Пятилетку в четыре года!».
Не составляло труда примерить на себя судьбу главного героя — маленького человека с предельно типичной фамилией Смит. Он работал в министерстве, чьей основной задачей было распространять обман и фальсифицировать историю. Он плохо ел, одевался в то, что мог достать, его раздражали общеобязательные физзарядки, он выглядел и чувствовал себя старше, чем был. А ещё он тянулся к лучшему, к тем осколкам нормальной жизни, которые случайно ему попадались. И думал: сопоставлял известные — и не забытые им, вопреки неписаному правилу, — факты. Поначалу — неумело и неловко: усвоенная с юных лет пропаганда влияла довольно сильно. Но чем дальше, тем сильнее правда — неприглядная, нежеланная, пугающая — подтачивала вбитые «идеологически правильные» устои.
Привычка к двоемыслию — то есть умению искренне верить в две взаимоисключающие вещи и менять своё мнение на противоположное при идеологической необходимости — уже не помогала. Не спасал и специально деформированный и выхолощенный язык, который должен был сделать невозможными любые мысли, кроме одобряемых социумом. И Уинстон Смит раз за разом нарушал общепринятые нормы. При этом он таился, боялся до судорог, прекрасно сознавая, на что себя обрекает. Но оставаться «правоверным» уже физически не мог. Особенно когда влюбился — счастливо и взаимно (немыслимая, непредставимая роскошь!) — в красавицу Джулию, его коллегу по работе и бунтарку по склонности сердца.
Для еретиков в антиутопиях невозможен конец «жили они долго и счастливо и умерли в один день». Уинстона и Джулию арестовывают и ломают — жестоко, страшно, безнадёжно. Они остаются живы, но предают друг друга и себя. А потом — тихое и бессмысленное угасание над стаканом паршивого джина...
Поражение? На первый взгляд — да, явное и безоговорочное. Но не только. Оруэлл, как хирург, внимательно препарирует антиутопию-Океанию, показывает её подбрюшье, потенциально уязвимые места. Да, Уинстону и Джулии — не удалось. Да, пытаться что-то сделать изнутри антиутопии смертельно опасно. Но совершенно не факт, что невозможно. Ибо то, что построено на лжи, не может быть по-настоящему крепким.
Тема тоталитарного общества, калечащего и убивающего, поднималась Оруэллом и раньше. В 1945 году была издана его «детская» сказка-антиутопия «Скотный двор». В ней животные, изгнав своего жестокого хозяина мистера Джонса, в итоге приходят к безграничной диктатуре свиньи Наполеона. Фраза оттуда «Все животные равны, но некоторые животные равнее других» стала крылатой — и до сих пор не потеряла актуальности.
Конечно же, «1984» был попросту обречён на запрет в СССР. Океания оказалась слишком пронзительно узнаваемой. Это касалось и мира вещей: еда из столовой, вызывавшая — если к ней присмотреться — не аппетит, а рвотный рефлекс; одежда отвратительного покроя из неприятной на ощупь и линючей ткани; вечный дефицит всего, от бритвенных лезвий до противного, вызывающего изжогу растворимого кофе (и практическая невозможность достать настоящий кофе)...
Это ещё больше касалось социальной сферы: найдите десять отличий между пятиминутками ненависти и обязательными политинформациями! Попробуйте не узнать в истеричных фанатиках Большого Брата всех тех спортсменок-комсомолок-отличниц, от которых было не продохнуть! Чем отличается дочурка Парсонса, уличившая в мыслепреступлении и посадившая в тюрьму отца, от прославлявшегося во всех школах Павлика Морозова? Популярная в Советском Союзе шутка: «Из трёх качеств — умный, честный и партийный — у человека одновременно могут присутствовать максимум два», — о чём она, как не о двоемыслии, поощряемом в масштабах государства?
Он шёл медленно и несколько раз отдыхал: ему уже тридцать девять лет, да к тому же на правой ноге у него варикозная язва. И со стен каждой площадки, прямо против двери лифта, на него глядело огромное лицо.
Это было одно из тех изображений, где глаза специально нарисованы так, чтобы взгляд их всё время следил за вами. «БОЛЬШОЙ БРАТ ВИДИТ ТЕБЯ», — было написано на плакате снизу.
Переводчики Д. Иванов, В. Недошивин
Довольно долгое время в Советском Союзе за этот текст Оруэлла (блёкло перепечатанный под копирку на машинке — о нормальном издании даже речи не шло) можно было получить срок в тюрьме или психбольнице. В СССР роман официально был разрешён к печати только в 1988 году.
Однако не только в соцлагере, но и на Западе «1984» многими был принят в штыки. Объясняя это, знаменитый психолог и философ Эрих Фромм писал: «Такие книги, как роман Оруэлла, — мощные предупреждения, и получится очень неудачно, если читатель самодовольно поймёт „1984" как очередное описание сталинского варварства и не заметит, что это касается и нас [Запада] тоже... Читатель найдёт много других черт современной западной цивилизации, если, конечно, сам сможет переступить через своё „двоемыслие"».
В общем, на «1984», как на зеркало, пенять было нечего. Хотя отражение, конечно, получилось печальным и во многом обидным.
Автор текста: Татьяна Луговская
Источник: fanfanews
И ещё немного обложек:
Недавно я прочитал роман-антиутопию Джорджа Оруэлла – 1984. И знаете, эта книга открыла мне глаза на мироустройство. Я понял, что социализм всегда приводит к тотальной диктатуре и обеспечивает рабскую жизнь обычных людей. Капитализм же, в свою очередь, является “антибиотиком” в нынешнем мире.
Всё что я написал выше – это полный бред. Роман 1984 незаслуженно популярен в нынешнее время. Книга настолько популярна, что в СМИ были фейки о запрете её в Беларуси. Когда появляется любой инфоповод о тоталитарной стране сразу же вспоминают об этой книге. Политические пропагандисты повсюду используют эту книгу: не только в споре с социалистом, но и при критике капиталистической страны (при том, что пропагандист так же живёт в капиталистической стране с большим изобилием пропаганды).
Уинстон Смит – обычный сотрудник внешний партии, который живёт в сверхдержаве под названием “Океания”, где господствует английский социализм. Он трудится в “Министерстве правды”, в которой постоянно фальсифицирует факты об истории страны. Это название своего рода аллюзия на государственную пропаганду и применение двоемыслия (постулат, который характеризует собой принятие взаимоисключающих фактов). На своей работе Уинстон часто участвует на двухминутке ярости, где каждый партиец изображает гнев по отношению к идеологическому врагу – Гольдштейну. В какой-то момент Уинстон решает ввести дневник, который становится первой ступенью на пути протеста против партии. Ему приходится это тщательно скрывать от телеэкрана, ведь Большой брат следит за тобой. В любом месте нужно сохранять предельную осторожность и не показывать свои истинные эмоции, скрывая их за маской преданного члена партии. Однажды соседка Уинстона попросила устранить засор кухонной раковины. В доме находились дети, которые бы при первой возможности натравили полицию помыслов на любого человека, что на Уинстона, что на родителя. Автор нам намекает, что Уинстону хоть и хочется с кем-то обговорить свои мысли насчёт тоталитарной власти, но он не может этого сделать.
Через некоторое время Джулия признается любви к Уинстону. Они встречаются в укромных местах, проводят время в комнатушке над лавкой Чаррингтона и довольствуются вкусной едой, недоступной до этого. Для Уинстона это глоток свежего воздуха. Он наконец-то почувствовал отголоски той жизни, которая была до захвата власти Большим братом.
На первых страницах романа Уинстону снился голос О’Брайена, который обещал ему встретится там, где “нет тьмы”. Но завести диалог было сложной задачей (почти везде Большой брат следит за тобой). Наконец-то Уинстон случайно встретился с О’Брайеном. Тот предложил поработать над новым изданием сборника “Новослова” (язык в Океании, который пытается удовлетворить всё потребности партии). О’Брайен дал адрес своего проживания. Уинстон с Джулией пришли к нему в дом. Они очень удивились, когда увидели, что партиец может отключать телеэкран на 30 минут. В этот момент Уинстон признался О’Брайену о том, что они предатели партии и хотят вступить в общество, которое направленно на борьбу с Большим братом. Их приняли и Смиту сказали, что в ближайшее время ему передадут книгу Гольдштейна.
Уинстон прочёл книгу Гольдштейна – “Теория и практика олигархического коллективизма”. Он осознал, что всё о чём он до этого думал, было изложено в этой книге. Чуть позже его ловит Чаррингтон с полицией помыслов. О’Брайен пытает Уинстона, изменяет мировоззрение и в конце его убивают (Как написали в комментариях, его не убивают. Я всё же считаю, что его могли как физически убить, так и метафорично).
Автор нам показывает антиутопию, где за тобой постоянно следят партийцы, люди практически находятся в рабстве и живут жизнь не ради себя или друг друга, а ради Большого брата. Оруэлл надеется на то, чтобы мы не допустили такой строй общества. И знаете в чём самый главный бред? Оруэлл просто подменяет понятие “капитализм” на “английский социализм”. Вы только вдумайтесь: в книге Гольдштейна говорится о том, что:
1) Война идёт за спорные территории, где находится 1/5 населения планеты. Но все три сверхдержавы не способны их удержать. Территории постоянно переходят из рук в руки. Вот только через несколько страниц говорится о том, что все страны могут захватить некоторые вражеские территории, однако этого не происходит. Главная причина – население этой самой местности, которое до этого жило в другой сверхдержаве и с точки зрение культуры придерживалось другой идеологии. Их либо придётся убить, либо ассимилировать, что очень затратно. Но об этом автор не вспоминает, когда речь заходит о войне за спорные территории. Вы только вдумайтесь в этот бред: главная цель войны – захват власти над людьми и уничтожение потребительских товаров. Но при этом автор видит огромную разницу между захватом спорных и вражеских территориях.
2) “Английский социализм, выросший из социалистического движения и усвоивший его риторику, осуществил главный пункт программы социалистов с результатом который предвидел и к которому стремился: закрепить неравенство навсегда”. И через несколько страниц говорится, что английский социализм откинул принципы социализма. Ну то есть всё это время английский социализм был чистой воды капитализмом.
3) Вся частная собственность принадлежит малой части населения Океании, а именно внутренний партии. Именно эта маленькая часть населения может обладать личными самолётами, машинами, прислугами, огромными жилищами, выключать телеэкран, что недозволенно внешней партии и может только снится пролетариату. Внешняя партия живёт лучше пролетариата (85% населения Океании). То есть мы получаем, что всё строится на эксплуатации: внутренняя партия живёт хорошо, а внешняя партия и пролетариат выживают.
Также хотелось бы отметить, что пропаганда - не только прерогатива социализма. Во все времена государство пыталось сохранить свою власть, отбелить свою репутацию и дискредитировать вражеские государства. Абсолютно при любой системе страна будет изображать из себя милосердие: что при капитализме, что при социализме. Особенно это видно в период войны.
Если покопаться в биографии Джорджа Оруэлла можно наткнуться на то, что он издал роман 1984, а после его издания в 1949 году составил “список Оруэлла”. В тот список он вписал людей, которые тайно поддерживали коммунизм (сам Оруэлл был демократическим социалистом). То есть Оруэлл после своего романа, осуждающего тоталитаризм и пропаганду, добровольно составляет список врагов для отдела пропаганды Великобритании. Никакого лицемерия! Ещё бы хотелось отметить, что Оруэлл был пропагандистом во время второй мировой войны, работая на BBC (ещё раз не лицемерие).
В общем, личность и книга довольно противоречивы. Они недостойны той популярности, которая есть у них.
Самое забавное в "1984" то, что тысячи человек каждый день привычно участвуют в пятиминутках ненависти против "верунов", "яжемамок", веганов, негров. Но поскольку дело идет в комментах, а Оруэлл писал про специальные собрания в залах, каждый такой "писатель" чувствует себя не частью стада, а критически мыслящей яркой индивидуальностью.
Все же классиками становятся не зря.
Это, пожалуй, самая знаменитая антиутопия за всю историю жанра. Никакой Олдос Хаксли с его “Дивным новым миром” и рядом не стоял. А уж по цитируемости Оруэлл наверняка к Шекспиру подбирается, особенно если почитать разного рода публицистику. Тут тебе и “двухминутки ненависти”, и двоемыслие, и вездесущий Старший Брат, который что? Правильно, смотрит на тебя! Хотя правильнее переводить – следит.
В регулярных списках бестселлеров, которые составляются в Америке и Англии, роман “1984” частенько залетает в самый топ. То есть читают его до сих пор очень много и очень охотно. Вот только…
Вот только, судя по разным отзывам, рецензиям и тем же упоминаниям в статьях, читают его очень странно. Сам Оруэлл весьма огорчился бы, узнав, насколько примитивно на Западе воспринимают его творение. Но познакомиться с массовой читательской реакцией и как-то высказаться по этому поводу он уже не успел. Писатель скончался всего несколько месяцев спустя после первой публикации романа.
Итак, в чем собственно проблема?
Проблема в том, что “1984” преподносится исключительно как антисоветский памфлет. Максимум – как памфлет антикоммунистический. Вся мрачная картина тоталитарной Океании, где даже мыслить по-другому – это уже преступление, для западного читателя сводится к карикатуре на СССР.
Минутку терпения. Не набирайте пока гневных комментариев в духе “А разве это не так?”. Мы не собираемся говорить, что для Оруэлла Советский Союз был цветущей полянкой. Разумеется, в книге есть прямые отсылки к советским реалиям, включая знаменитые усы Старшего Брата.
Речь о другом. Любой писатель, если это не автор сиюминутных поделок, старается вложить в книгу определенное послание, предназначенное прежде всего для собственного общества. Джордж Оруэлл несомненно писал для англичан и хотел оставить им мрачное предупреждение о негативных тенденциях, которые сам наблюдал в 1940-е годы.
В его книге есть отсылки не только к СССР. Внимательный читатель увидит, что многие приметы устройства общества в “1984” срисованы именно с Англии. Более того, являются типично английскими.
К примеру, положение пролов, фактическое приравнивание их к животным и сознательное отсечение от партийной жизни – это выпад в сторону британской жесткой социальной системы.
Или карточная система получения продуктов. На момент написания романа послевоенный СССР уже отменил карточки, но вот Британия не могла такого себе позволить. Англичане жили с карточками аж до 1954 года. Оруэлл до этого уже не дожил.
Но дело даже не в этих примерах, которых на самом деле множество. Дело в центральной идее, пронизывающей весь роман. А идея эта – опасность любой тотальной идеологии, которая контролирует даже мысли человека.
И неважно, какое при этом устройство у общества – капиталистическое или социалистическое. Мы с вами прекрасно успели увидеть, что капитализм отнюдь не препятствует маниакальному желанию контролировать даже эмоции у своих граждан. И двоемыслие на Западе сейчас прекрасно процветает, спорить с этим никто в здравом уме не станет. И слежка с прослушкой поставлены на широкую ногу.
При этом Оруэлл прекрасно видел, что английское общество готово двигаться именно в этом направлении. На последние годы его жизни (как раз когда писался роман) пришлась эпоха маккартизма, которая бушевала отнюдь не только в Штатах. В Англии тоже происходили гонения на деятелей искусства и культуры, заподозренных в симпатиях к левым. Учитывая, что Оруэлл и сам был левым, можно себе представить его реакцию. В “1984” эти тенденции доведены им до логического финала.
В общем, как видите, роман дает возможность для весьма бурных и широких дискуссий по поводу западного общества в целом и английского социума в частности. Однако в эту сторону читатели Оруэлла на Западе вообще не копают. Для них “1984” – книга про СССР. И все. Удобно, правда? Сразу отпадает необходимость как-то анализировать свою собственную историю и современность, смотреться в зеркало…
И это самое печальное, что только могло случиться с произведением Оруэлла. По сути оно выстрелило вхолостую, вместо того чтобы послужить предупреждением и предостережением.
Источник: Литинтерес