Пролог.
Солнце подсказывало мне путь, в то время как Луна старательно спутывала дороги.
Я скитался, имея практически ничего, но флягу, на дне которой плескались остатки смысла моего существования. Я скитался, получая удовольствие от заката своих дней. Фляга пустела.
Три дня спустя на горизонте я разглядел заснеженную вершину Фудзи-сана. Путешествие мое подходило к концу у его подножия. Прохладный утренний воздух показался мне свежим и легким. Ветер дул в спину, подталкивая к самому опасному шагу.
Аокигахара ждала меня — деревья миролюбиво шелестели, приветствуя. С высоты утеса она выглядела до смешного безобидно. Возникший из ниоткуда энтузиазм подначивал меня на подвиг.
И, преисполненный желанием умереть, я начал свой бодрый спуск.
Во внутреннем кармане пальто проснулось и заметалось от тряски мыло. Веревку я рассчитывал одолжить у недавно ушедших, не обещавших вернуться.
***
Первый этаж.
Адский огонь лижет пятки. Крики грешников, слышимые отовсюду, уговаривают остаться. Истерзанные тела всплывают лишь на пару минут из Озера крови, чтобы сделать глубокий вдох, обжигающий легкие, а затем, снова захлебываются, утопая не в воде, но в вечной предсмертной агонии.
«Мы все в одной лодке!» — вопят они мне в спину. Я стараюсь не слушать. Стараюсь не слышать. Я стараюсь забыть, как сам раньше, подобно им, кричал вслед уходящим, кожей ощущая зависть и отвращение к храбрости и мужеству.
Ад — скверное место. Не кто иной, как один из чертей-приспешников нашептал мне соблазнительную идею сбежать. И в кои-то веки общипанный ангел-хранитель с ним согласился.
Игольная гора осталась далеко позади, но даже здесь мне были слышны стенания грешников.
Под эту, поистине инфернальную, какофонию я захожу в Сандзу, мерно текущую со ступеней через весь Ад.
***
Второй этаж.
Сатана проверяет мой паспорт, ставит печати и смиряет равнодушно-презрительным взглядом, протягивая контракт. Шальная мысль не успевает проскочить спинной мозг, как руку пронзает острой болью, а на пергаменте тотчас проявляется мой кровавый отпечаток.
— Удачи на той стороне. — не без издевки бросает Дьявол, разваливаясь в своем кресле. Сегодня это был крепкий мужчина, чем-то отдаленно напоминающий Шварценегера. Сатана потерял тело в борьбе против Бога, и теперь воровал понравившиеся, жадно примеряя каждый день новое.
Сквозь узкое решетчатое окно его кабинета я с трудом узнаю в горстке пепла Игольную гору, а в маленьких муравьях — моих вчерашних «братьев» по несчастью. Мои руки в крови, и мне страшно до смерти. Быть может, я проснусь сегодня.
Дьявол сплевывает как только я скрываюсь за порогом. Дверь за моей спиной хлопает, но когда я оборачиваюсь, то вижу лишь кривое граффити и горстку ржавых монет.
Крики из котлов становятся тише с каждым шагом, пока я поднимаюсь наверх, но в моей голове им не стихнуть никогда.
***
Третий этаж.
Когда-то я слышал от таких же смельчаков, как я, что Третий этаж — это поверхность, мир Людей.
Громко сказано. Неподготовленный человек вряд ли отличит эту помойку тел и мыслей от настоящего Ада.
Я выбираюсь через люк… и замираю, пригвожденный десятками пар глаз. Запах гнили и мочи сбивает равновесие и мысли с орбиты, отвлекая от практически ходячих трупов — скелетов, обтянутых кожей. Униженные и оскорбленные, они стенают подчас громче грешников в горящих котлах.
— Откуда ты? — шамкая голыми деснами, спрашивает старик, подползший к моим ногам.
— Из Ада. — спокойно отвечаю я.
В глазах старика я замечаю искру. Она вспыхивает и почти сразу гаснет. Этот отсвет, эту игру света на дне зрачков я не спутаю ни с чем в мире. Это надежда.
— Нет! Стой! Ты не умрешь там! — в последний момент я успеваю ухватить несчастного за ворот. Он свешивается достаточно глубоко, чтобы почувствовать адский жар на своих впалых щеках.
Ирония судьбы, ее сладкий плевок прямо мне в лицо — на наш шум и возню сползается только больше сброду. Несколько людей проваливаются в пучины Преисподней, пока я вожусь с люком. Кому-то я случайно отдавил пальцы. Я спешно уплываю по лужам и канавам. Всю дорогу наверх меня не покидает тонкий запах отчаяния.
***
Четвертый этаж.
Ступени одна за одной становятся все более потресканными. Сквозь расщелины местами прорастает мох. За лестницей виднеются кроны тополей, и я запоздало понимаю, что оказался в лесу.
Мне, грешнику Преисподней, уже приходилось слышать плач одиноких звезд, раскатистый смех Сандзу и заунывный вой ветра. Но ни туман, ни деревья, ни даже лестная подстилка не захотели говорить здесь со мной. Все, что я услышал — тихий плач. На крепких ветвях я замечаю затянутые петли, а на земле — окровавленные лезвия и просроченные таблетки.
И ни одного человека. Вероятно, все, кто здесь был, давно ушли.
Здешние могилы не то чтобы раскопаны, многих захоронить поленились. Нелюди.
Уходя, я спотыкаюсь — местная земля не хочет отпускать меня. Она хочет вспомнить со мной светлые деньки и радость жизни, хочет хлебнуть моих слез и напиться кровью сердца.
«Чем дальше — тем тяжелее», — говорили вернувшиеся.
«Ад тянет к себе», — поддакивали трусы, не сумевшие даже по колено войти в кипящую ненавистью Сандзу.
«Но ведь я не такой, — говорил я себе в редкие моменты ясности заплывшего страданиями разума. — Словами не передать какой, но… Другой».
С этими мыслями я встаю, холодно прощаясь с сырой землей и разрытыми могилами.
***
Пятый этаж.
Передо мной высится массивная дверь со вставным мутным стеклом, а за ней слышится возня.
Оказавшись за дверью, я осматриваюсь. Старый спортивный зал. Окна выбиты, краска давно облупилась и опала, а люди…
Это уже не люди. Человеческие дети, но не люди.
На баскетбольном щите я замечаю потрепанную стенгазету, на которой большими красными буквами выведено «За мир во всем Мире!». И это меньше всего описывает то месиво из людей, над которым возвышается.
Насилие у них в крови. Как же убого.
— Ах ты выродец гнилой селедки!
— Еще одно горбатое слово и до конца жизни ты будешь передвигаться рывками!
— Да уж, как ни шути, а у жизни с тобой смешнее вышло!
Я не слышу слез их души. Один только угрожающий рёв и глухие удары тел об пол раздаются резонансами, не задевая струн моей души. Кожей я чувствую ярость, и она обжигает под стать пламени Преисподней. Я спешно ухожу сквозь избитые двери, пока ненависть, плещущаяся на дне зрачков, не нашла меня.
Кулаки чешутся, этажи затягивают посильнее пресловутых черных дыр, где стоит допустить одну ошибку в формуле — и пожалуйста — тебя уже отталкивает в бескрайний космос.
Но в моей формуле ошибка была изначально.
В моей формуле этажи — космос.
***
Шестой этаж.
Сначала я ошибочно думаю, что духота мне чудится — быстро поднимался. Жарко, конечно, не как в Аду. Даже не близко.
Чуть отдышавшись, я улавливаю странный запах. Сладко-соленый на пробу, мне нечасто приходилось встречаться с ним при жизни. Неужели именно так смердит похоть?
То слева, то справа слышатся стоны, разбавленные приторными на вкус и горькими на послевкусие прозвищами:
— Мой наездник.
— Моя милая шлюшка.
— Любовь моя.
Глаза невольно цепляются за животных, чье человечье стирается ровно на ночь, растворяясь в похоти.
Отвращение до боли искривляет мне губы. Мимолетно обжигает зависть. Ноги сами ведут к лестнице и дальше, дальше, дальше. Только бы подальше уйти от бессвязных стонов, скрипа кроватей и возможности сорваться.
***
Седьмой этаж.
Я выхожу на людную мостовую через незакрытую дверь. Что-то толкает меня, уличив момент невнимательности. Человечий детеныш. Почти человек.
Он уходит туда, откуда я так старательно хотел выбраться. Скованный малодушием, не в силах остановить беднягу, я кажусь себе ненужным там, в Раю.
Вот мое пристанище. Вот подходящий для меня этаж.
Мужчины здесь носят костюмы-тройки, и все, как на парад — в одинаковых галстуках. Дамы в платьях одинакового покроя, с одинаковым рисунком на передничке и с одинаковыми тесемками. Иллюзия собственной индивидуальности растворяется тут.
Тут все одинаковое.
Ни шага в сторону. Ни больше, ни меньше. Жизнь невпопад и смерть наудачу. Это про меня. И про всех этих людей.
«Нет. Не хочу. Не хочу тут оставаться!» — твердит знакомый голос в голове.
Сломленный, но не упавший, неужели я остановлюсь тут? Неужели это мой предел?
На этом этаже проходят несколько дней, до краев наполненных бесполезностью и нерешительностью. Страхом перед сильнейшими не телом, но душой.
Кто ждет меня в Раю? Если все вернулись обратно в Ад, почему я решил, что меня примут за своего?
Я начал копаться в себе и, наверное, так стал самым сломанным продуктом Бога.
«Ничего, — говорю я себе. — Если там мне будет плохо, я вернусь. Просто вернусь и буду жить здесь».
Но, оборачиваясь, я мысленно прощаюсь с каждым жителем этого этажа. Они ведь неплохие ребята.
Счастливые в каком-то смысле.
***
Восьмой этаж.
На подъеме я услышал капель — лед моего сердца постепенно таял. Как и таяла надежда на возвращение.
Созерцание лучших мира сего точно не оставит меня равнодушным.
И я не ошибся. Стоило мне перешагнуть последнюю ступеньку, как я… выпал в осадок.
Люди на этом этаже отправляли батарейки в утиль, взращивали лес, переводили пожилых людей через дорогу. Они, не стесняясь, любили и не осуждали, приветствовали Солнце на рассвете, а теплом его делились с близкими.
На этом этаже жили люди, правильности бытия которых обычно завидуют от малодушия.
Невесомо, точно тополиный пух по весне, я упал на колени.
Местная почва отторгает меня. Цветы сворачиваются в бутоны, а те, что поближе, предпочитают вянуть на месте.
Безысходность на пару с отчаянием душат меня, выдавливая сдавленный крик души, который никто не слышит. Я — отбракованная деталь. Этот мир отхаркнул меня, не сумев переварить. А я плюнул ему в недра.
Первый порыв — метнуться к двери и назад, назад в серый мир серых людей прожить еще больше серых дней.
«Но я другой!» — вопит внутренний голос, на мгновение притупляя животный страх, возникший бурей в стакане при виде ходячей морали и нравственности, которой я никогда не был и не буду. А значит не видать мне места в Раю, не сидеть около колодца в саду Будды, созерцая лотосы и Игольную гору, такую безобидную, в отражении небесной воды.
Обжигая легкие, мне требовалось переступить очерченный мелом круг, которым Мир отгородился от меня, ненужного, неузнанного.
И будь я трижды проклят самим Буддой, я переступлю. Первый и, возможно, последний раз отвешу оплеуху слабости, плюну себе под ноги и переступлю.
Когда я осознал это, передо мной уже возвышалась тонкая стеклянная дверь с золотистой табличкой, где лаконично значилось: «Рай».
***
Девятый этаж.
Сердцем я уже слышу ангельское пение.
Дрожащей рукой открываю дверь. Вопли грешников стихают в моей голове, уступая место уютной и спокойной тишине.
Ангелы приветствуют меня ласковыми песнями, умиротворяющей музыкой. Они протягивают руки и нараспев с птицами хвалят мои стойкость и мужество.
Даже на Седьмом этаже так сильно мне не хотелось прекратить свое путешествие, как здесь, у ворот Райского сада. Влекомый добротой и искренностью, я доверяюсь ласковым ладоням. Здесь я дышу полной грудью, практически забывая, что мой путь еще не окончен.
Уходить тяжело, но Ад не тянет.
Ад отпустил своего блудного пса.
***
Десятый этаж.
Легкие, подобно моли, частички антипространства парят вокруг меня. Дверь сама распахивается, стоит кончикам моих пальцев коснуться ее, а за ней… Все, что я когда-либо видел. Все, что я никогда не увижу. И одновременно с этим — ничего.
Пустота, и лишь пятно света раскинуло свои лучи. Оно не слепило. Но сердцем я чувствовал, как боль стекает по рукам, а раскаяние душит горькими слезами.
— Я был неправ. С самого начала неправ! Господи, только теперь я осознаю каждой молекулой своего бренного мертвого тела, какую непоправимую ошибку совершил.
По щекам скользнули слезы. Чувство вины наполнило чашу Святого Грааля моей души, горячим воском обжигая и без того воспаленный разум.
Бог молчал.
Я слышал его в своей душе. Он говорил не словами, даже не звуками. Все его существо подавляло волю, лишало пути к отступлению. Ведомый внушаемыми чувствами, я упал на колени и схватился за голову.
— Нет, Господи, не надо! Прекрати, прошу!
Я увидел свои похороны. Явственно увидел, как ночной кошмар.
Я увидел коллег с едва ли сочувствующими физиономиями, но главное ведь не это. Главное, что…
Не в силах вынести инфернальной боли не в мышцах, но в душе, я закричал. Продрал глотку погромче умирающей дворняги. Я чувствовал, как мое сердце взрывается снова и снова, с каждым новым ударом.
Я увидел Одасаку.
Его призрак стоял над моим закрытым гробом, смотря по-отцовски недовольно, презрительно-отрешенно.
— Нет-нет-нет-нет!
Стыд захлестнул меня, подобно цунами, наполнил легкие, сжал их в тиски и что есть силы хлестнул по щеке. Я почувствовал себя готовым на подвиги, только бы залечить старые, уже сгнившие раны, только бы увидеть одобрение в чистых голубых глазах, только бы снова вдохнуть свежего воздуха.
Пространство стягивало кожу. Я понимал, что сжимаюсь, но не мог прекратить плакать навзрыд, зарываясь носом в ладони. Вкусив и доев свое отчаяние, я понял, что теперь уже не больше точки.
Глас Бога стихал, медленно протекая по венам на пути к сердцу.
Я потерял свое тело в бесконечной борьбе против себя самого. Меня изгнали из Ада. Я блуждал в потемках Вселенной.
А спустя бесконечность возродился из ничего.
И я…
…я проснулся без крови на своих руках.
***
Эпилог.
Я проснулся и сразу пожалел об этом.
Внутри головы будто кто-то поселился, копошась в редких нервах и извилинах. Сквозь боль я чувствовал огонь, текущий теплым воском по венам.
Я проснулся и понял, что сегодня изменюсь к лучшему, отказавшись от темной стороны своей личности.
Мне хотелось, как минимум спасти человечество от его безнадежного вымирания.
Солнечный зайчик, отразившись от часов, ослепил, немного отрезвляя воспалившийся надеждой разум.
Странно, на долю секунды мне показалось, что…
…что это Бог подмигнул мне.
З.Ы. Картинка нарисована не мной