Счастье человека в самопожертвовании? «Казаки», Л.Н. Толстой
Юнкер Дмитрий Оленин, промотавший в свои 24 года половину родительского состояния, оставил разгульную жизнь и отправился на Кавказ.
Молодой человек был холодно принят казаками, но это его не заботит: Оленину хватает комнаты в доме школьного учителя и общения со старым казаком Ерошкой, который знакомит приезжего с местными традициями. Здесь Дмитрий понимает, как была пуста его жизнь и что настоящее счастье – в простой жизни и слиянии с природой.
Вскоре Оленин влюбляется в дочь своего квартирного хозяина – Марьянку, хотя та посватана с удалым молодцем Лукашкой, убившим чеченского лазутчика. А ведь юнкер собственноручно подарил Луке коня, чтобы тот мог достойно посвататься к любимой девушке!
Ответит ли Марьянка взаимностью молодому юнкеру? Что же возьмет верх – честь или любовь? Узнать, чем закончилась эта история, вы можете скачав бесплатно книгу у нас на канале: @classical_lit
Гроза
Весь вечер гроза подбиралась к Ясной Поляне. Чуть слышно громыхала вдалеке, заливая фиолетовой мутью край неба, но, стоило смолкнуть птичьим голосам, осторожно отступала. Кружила вокруг подобно дикому зверю, выбирающему место для прыжка. И наконец, дождавшись ночи, обрушилась на спящую усадьбу.
Хлестнула бешеным порывом ветра по притихшему саду, ломая сухие ветки. Просыпалась редкими каплями. Замерла, примериваясь, и, словно выдохнув, уже в полную силу ударила тяжёлыми струями дождя. С треском, разорвав сумрак, вспыхнула молния, осветив мертвенным светом чёрную листву деревьев и спустя мгновение, громыхнуло так, что в доме задрожали стёкла.
Вырванный из сна грозовым раскатом грома, Лев Николаевич решил, что опять оказался на Севастопольском бастионе. Путаясь в ночной рубахе, граф заметался по спальне. Покатился по полу опрокинутый стул, с ночного столика посыпались склянки с лекарствами.
— К орудиям! — взревел Толстой.
В дверях показалась перепуганная Софья Андреевна.
— Прячься, тётка! — рявкнул граф и, выбив ногой раму, выпрыгнул в сад.
Супруга, зажгла свечу и, осторожно ступая среди перевёрнутой мебели и битого стекла, подошла к окну. Льва Николаевича нигде не было видно.
— Война всё ещё живёт в нём, — вздохнула Софья Андреевна и отправилась ставить чай.
Внизу, впуская шум дождя, открылась входная дверь. Прошлёпали по лестнице босые ноги и на кухню, тяжело дыша, ввалился граф. Подобрав подол мокрой рубахи, устало опустился на скамью.
— Напугал тебя?
— Пустое, — отмахнулась Софья Андреевна. — Опять Крым приснился?
Толстой кивнул.
— Веришь ли, — заговорил он после долгого молчания, — привиделся во сне бастион. Ночь, ни огонька вокруг. Солдатики спят. Спускаюсь в блиндаж, а там ординарец ломоть свинины жарит. Масло в сковороде стреляет, мясо уже зарумянилось, и по краю жирок золотым ободом вспенился. А ординарец зубы скалит и шепчет: «Откушайте, ваше благородие. Откушайте».
Граф прикрыл глаза, словно пытаясь вернуться в сон.
— Вот тут-то гром небесный и грянул. Как думаешь, это бес меня искушал, а он, — Толстой показал пальцем вверх, — вмешался?
— Свинья, — вспоминая, наморщила лоб Софья Андреевна, — к скорой беременности снится. А вот жареное мясо, кажется, к благополучию.
Лев Николаевич со вздохом встал. Шагнув, обнял жену.
— Дура ты Соня, — ласково прошептал он.
И ушёл к себе в спальню.
Лев Николаевич Толстой имел нетрадиционные отношения?
ГЛАВА XIX
ИВИНЫ
— Володя! Володя! Ивины! — закричал я, увидев в окно трех мальчиков в синих бекешах с бобровыми воротниками, которые, следуя за молодым гувернером-щеголем, переходили с противоположного тротуара к нашему дому.
Ивины приходились нам родственниками и были почти одних с нами лет; вскоре после приезда нашего в Москву мы познакомились и сошлись с ними.
Второй Ивин — Сережа — был смуглый, курчавый мальчик, со вздернутым твердым носиком, очень свежими, красными губами, которые редко совершенно закрывали немного выдавшийся верхний ряд белых зубов, темно-голубыми прекрасными глазами и необыкновенно бойким выражением лица. Он никогда не улыбался, но или смотрел совершенно серьезно, или от души смеялся своим звонким, отчетливым и чрезвычайно увлекательным смехом.
Его оригинальная красота поразила меня с первого взгляда. Я почувствовал к нему непреодолимое влечение.
***
Стоп, что?
***
Видеть его было достаточно для моего счастия; и одно время все силы души моей были сосредоточены в этом желании; когда мне случалось провести дня три или четыре, не видав его, я начинал скучать, и мне становилось грустно до слез. Все мечты мои, во сне и наяву, были о нем: ложась спать, я желал, чтобы он мне приснился; закрывая глаза, я видел его перед собою и лелеял этот призрак, как лучшее наслаждение.
***
...ок
***
Никому в мире я не решился бы поверить этого чувства, так много я дорожил им. Может быть, потому, что ему надоедало чувствовать беспрестанно устремленными на него мои беспокойные глаза, или просто, не чувствуя ко мне никакой симпатии, он заметно больше любил играть и говорить с Володей, чем со мною; но я все-таки был доволен, ничего не желал, ничего не требовал и всем готов был для него пожертвовать.
Кроме страстного влечения, которое он внушал мне, присутствие его возбуждало во мне в не менее сильной степени другое чувство — страх огорчить его, оскорбить чем-нибудь, не понравиться ему: может быть, потому, что лицо его имело надменное выражение, или потому, что, презирая свою наружность, я слишком много ценил в других преимущества красоты, или, что вернее всего, потому, что это есть непременный признак ЛЮБВИ, я чувствовал к нему столько же страху, сколько и любви.
***
Здесь Толстой уже напрямую говорит, что был влюблëн в другого мальчика.
***
В первый раз, как Сережа заговорил со мной, я до того растерялся от такого неожиданного счастия, что побледнел, покраснел и ничего не мог отвечать ему. У него была дурная привычка, когда он задумывался, останавливать глаза на одной точке и беспрестанно мигать, подергивая при этом носом и бровями. Все находили, что эта привычка очень портит его, но я находил ее до того милою, что невольно привык делать то же самое, и чрез несколько дней после моего с ним знакомства бабушка спросила: не болят ли у меня глаза, что я ими хлопаю, как филин.
Между нами никогда не было сказано ни слова о любви; но он чувствовал свою власть надо мною и бессознательно, но ТИРАНИЧЕСКИ употреблял ее в наших детских отношениях; я же, как ни желал высказать ему все, что было у меня на душе, слишком боялся его, чтобы решиться на откровенность; старался казаться равнодушным и безропотно подчинялся ему. Иногда влияние его казалось мне тяжелым, несносным; но выйти из-под него было не в моей власти.
***
Это уже похоже на насильственные отношения.
***
В общем, как вы видите, Толстой имел нетрадиционные связи. Если есть опровержения, пишите, я с радостью обсужу это.
Мёд, пчёлы и Толстой
Решив однажды, что послеобеденный сон лишает бодрости духа, Лев Николаевич взял за обыкновение после еды вязать носки.
— Заметь, — говорил он Софье Андреевне, позвякивая спицами, — из самого примитивного труда умный человек может извлечь двойную пользу. Пока руки заняты монотонной работой, обдумываю новую статью. Потратил, к примеру, час на вязание и добро пожаловать к письменному столу, облечь мысли в текст.
***
Вот и сегодня, отобедав, граф взялся за спицы.
— Ценность жизни обратно пропорциональна расстоянию от смерти, — бормотал он. — Нет. Пожалуй, лучше сказать «обратно пропорциональна в квадратах». Так вернее. Надо будет непременно записать.
Из гостиной послышались голоса, звук шагов и в приоткрывшуюся дверь без стука прошмыгнул управляющий. Низкорослый, сложением более похожий на подростка, он, тем не менее, легко вёл хозяйственные дела с долговязыми яснополянскими мужиками. Сдёрнув с коротко стриженой головы картуз, зачастил.
— Беда, Лев Николаевич. Беда пришла, — управляющий вытер вспотевшее лицо рукавом. — Плотник Фёдор в Сибирь едет.
— В какую Сибирь? — Толстой отложил недовязанный носок. — За что? Кто приказал?
— Переселяется, — простонал тот. — Прослышал, сукин сын, что переселенцам на каждую мужскую душу 15 десятин земли дают.
— Неужели?
— Получай и живи, — горестно махнул рукой управляющий. — А на весь его выводок выходит... выходит... что, целое имение Федька задарма отхватит.
— Ну а ты почему не отговорил? — нахмурился Лев Николаевич. — Разве можно вот так взять и уехать? Ступай сей же час, удержи его.
— Прости, батюшка, не смогу! Ведь чего только мерзавцу не обещал. И аренду скостить, и леса выписать, и ссуду выхлопотать. Всё впустую.
Толстой встал с кресла и, заложив руки за спину, прошёлся по кабинету. Тяжело вздохнул. Управляющий, казалось, стал ещё меньше ростом. Полы сюртука, подаренного из графского гардероба, касались паркета. «Платье на вырост» пошутила как-то Софья Андреевна.
— Обидно, — наконец заговорил Лев Николаевич, — такого работника потерять. Вина не употребляет, в церковь ходит, дом и двор в чистоте держит.
— Платит исправно, — поддакнул управляющий.
— Вот как поступим. Пригласишь этого Фёдора завтра на чай.
— В имение?
— Разумеется, — усмехнулся Толстой. И, погрозив пальцем, добавил, — Почаще вспоминай народную мудрость — кто словом владеет, любого одолеет.
***
Лев Николаевич, чуть отодвинув занавеску в столовой, следил, как широкоплечий и кривоногий Фёдор идёт через двор.
— Робеет, — с удовольствием отметил граф.
Он сел в кресло и принялся было за вязание, но передумав, развернул «Тульские губернские ведомости».
— Ноги. Ноги вытри, Навуходоносор, — простонал из-за двери управляющий.
В столовую, сняв шапку, вошёл мужик.
— Э-э-э... Фёдор? — полувопросительно посмотрел Толстой, откладывая газету. — Заходи, голубчик. Как раз к чаю поспел.
— Благодарствую, барин, — степенно поклонился гость.
Тотчас, с самоваром на вытянутых руках, прошествовала горничная, а следом за ней улыбающаяся Софья Андреевна. Пока рассаживались, на столе появился императорского фарфора чайный сервиз, вишнёвый пирог, миски с янтарным мёдом и баранки.
— Угощайся, чем Бог послал, — Лев Николаевич ласково посмотрел на Фёдора. — Я тем временем, уж не обессудь, тебя вопросами попытаю. Слышал, что покидаешь нас? В далёкий путь, за Урал собрался?
— Еду, — насупился тот.
— И хорошо, — вроде, как обрадовался Толстой. — Начать всё заново не каждому суждено. А раз дадена подобная возможность, грех отказываться. Уж поверь старику, которому не под силу внушить тебе своё мировоззрение. У каждого оно отличное от иного. Согласен?
Фёдор настороженно кивнул.
— Но, — Лев Николаевич поднял палец, — если ты несчастлив, подумай о том, что сущее здесь, выдумано не мною, а есть плод усилий всех, ранее живущих на этих землях. Корни, пущенные предками в почву, разрослись и питают каждого живительной благодатью, объединяя и укрепляя. Мы с тобой работники дела Божьего, и знаем наверно только то, что присланы сюда работать. Хорошо ли, дурно это положение — оно таково и не изменится. Одно, о чем можно и должно рассуждать, это то, как лучше прожить. Лучше же прожить можно только тогда, когда будешь делать ту работу, какая задана. И, главное, там, где завещано пращурами.
Гость напряжённо, не мигая, слушал.
— Фёдор, — вмешалась Софья Андреевна, — ты пей чай. И мёд пробуй. Липовый, чудо как хорош. А, может быть, цветочного? Или гречишного с дальней пасеки?
— Кстати, — Толстой оживился, — вот ярчайший пример общности. Ведь, что такое одна пчела? Обычная букашка. И две, и три, и четыре — просто никчёмные насекомые. Но, объединившись в рой, они являют нам образец сплочённости тружеников. Каждая, по мере сил, несёт лепту на пчельник, а не летает где-то там... в Сибири. И когда их предназначение исполнено — voilà, у меня на столе появляется миска полная мёда.
Лев Николаевич, просияв, скрестил руки на груди, словно говоря, мол, чего же проще?
Фёдор, со скрежетом отодвинув стул, поднялся.
— Благодарю, барин, за угощение. За беседу, — он поклонился удивлённым хозяевам.
Неловко ступая по натёртому паркету, дошёл до дверей и уже на пороге, ухмыльнувшись, сказал, — Понял я про пчёл-то. Всё верно. Прощай. Более не свидимся.
И вышел.
— Что такое? — изумился Толстой. — Куда он?
— Мне показалось, — робко заметила Софья Андреевна, — что пример с пчёлами был не самым удачным.
— Но это же ты первая заговорила о мёде.
— Разумеется, я, — бесстрастно согласилась супруга.
Она позвонила в колокольчик и, велев вбежавшей горничной убирать со стола, удалилась.
— Никогда! — Лев Николаевич раздражённо взялся за вязание, — Никогда больше не допущу Соню к серьёзной беседе. Обязательно всё испортит.
На дне
Прогулка затянулась, а Алексей Максимович всё никак не решался перейти к истинной цели визита. Толстой, неспешно шагая, рассуждал о Ницше, духоборах, бездарной застройке Тулы. Вспомнил недавний приезд Чехова в Ясную Поляну, после чего разговор естественным образом свернул к театру и Горький понял, что, время пришло.
— Я, Лев Николаевич, — осторожно начал он, — как раз начал работу над пьесой. Хочу написать о людях выброшенных из общества. Опустившихся, если уместно подобное слово, на самое «дно» жизни. Ютящихся и прозябающих в ночлежке.
— Сочувствие падшим? — огладил бороду Толстой. — Что же, похвально.
— Отнюдь, — обрадованно откликнулся Горький. — Героями пьесы станут бродяги, пьяницы, воры, проститутки. Отвергнутые и погружённые в чудовищную нищету. Но, мне видится, что не жалость, не сочувствие им нужны, а пробуждение...
И Алексей Максимович горячо заговорил о противоречивом устройстве общества и важности самоопределения личности. Перечислял персонажей, приводил наброски монологов, как вдруг заметил, что Лев Николаевич заметно приотстал и, идёт, видимо, погружённый в свои мысли.
— Ему скучно! — простонал Горький про себя. — Какой же я болван. Заявился к национальному гению с жалкими потугами на философию.
Алексей Максимович почувствовал себя опустошённым.
— Что же, — подошёл Толстой. — Помню, поругивал вас за юношеский нигилизм. Слава Богу, теперь это в прошлом. Отныне не ждите от меня советов, могу лишь благословить на писание.
— Лев Николаевич, я... — перехватило дыхание у Горького.
— Одно только, — Толстой заглянул ему в глаза, — признайтесь, имя странника Луки выбрано не случайно? Кто он? Тёзка евангелиста или «лукавый»? Сам-то в Бога верит?
— Ещё не решил.
— Главного не решили, — недовольно фыркнул Лев Николаевич. — Что ж, давайте ещё пройдёмся. Нам, писателям, прогулки, ох, как полезны. Поверьте старику, нельзя дни напролёт за столом проводить. Доберёмся, вон до той рощицы, — Толстой указал палкой, — и обратно домой. Вы же, дорогой Алексей Максимович, тем временем, о своих бездомных героях подробнее поведаете.
— Разумеется. С удовольствием, — поспешно согласился Горький. — Прежде всего, хозяин ночлежки. Тот ещё выжига и сукин сын...
Дошли до осиновой рощи, миновали пересохшее болотце и вышли на луг, заросший тёмно-розовым кипреем и золотистой пижмой. Толстой неожиданно остановился, и, обратив лицо к полуденному солнцу, прикрыл глаза. Оборвав речь на полуслове, застыл Горький.
— Боже правый, — прошептал Лев Николаевич.
Сделал несколько шагов вперёд, войдя по пояс в травы, и вновь замер.
— Когда пишу об Отечестве, — продолжил он после долгой паузы, — не возделанные нивы видятся мне, не леса, а подобный луг. С кузнечиками, с гудением шмелей, с ласковым медовым дуновением ветра.
Горький благоговейно молчал.
— Третий год хочу эту землю купить. Да хозяин, мерзавец, цену ломит, — Толстой обернулся, подмигнул. — Впрочем, слава Богу, средства имеются. Не уступит, всё равно куплю.
Лев Николаевич рассмеялся, похлопал Горького по плечу, — Теперь домой. Софья Андреевна опоздавших к обеду не жалует. И не взыщите, что перебил. Кто, говорите, там у вас от чахотки умирает?..
Книга
"Счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
Мои книжные итоги 2023. Что зашло из художки, не-художки и перечитанного
Топ-3 книг за 2023 год в трёх категориях: художка, нон-фикшн, перечитанное + комментарии по каждой книге.
Топ-3 художественных книг, впервые прочитанных в 2023 году.
3 – Дмитрий Данилов: «Саша, привет!».
Тут про дядьку, которого приговорили к смертной казни, но особым образом. В тюрьме он вынужден каждый день проходить под пулемётом, который когда-нибудь его расстреляет, но когда – никто не знает.
Книга заставила меня задуматься о том, а как понять, жив я или мёртв? Вот тот приговорённый тип – он же вроде бы уже того… Но при этом каждый день чего-то делает, с кем-то разговаривает. Чем я отличаюсь от него? Я тоже заперт в этом мире и понятия не имею, когда это всё закончится.
***
2 – Чак Паланик: «Бойцовский клуб».
Тут офисный клерк живёт нормальной такой жизнью: мебель себе покупает, шмотки хорошие, вкусно кушает, но слетает с катушек. Ему надоедает потребление, из которого состоит его жизнь и он восстаёт против него. Начинает менять себя, а потом и мир вокруг.
Книга заставила задуматься не столько о потреблении \ созидании, сколько о том, а как побороть привычку потреблять и начать созидать. Паланик показывает, как саморазрушение помогает в этом. Идея такая: нельзя в себе начать строить что-то новое, не разрушив старое. Только на обломках старых убеждений, можно вырастить новые. Как их разрушать? Например, через страдание и боль, как в книге.
***
1 – Саяка Мурата: «Человек-комбини».
Комбини – японский аналог нашей Пятёрочки. Главная героиня работает в супермаркете 18 лет и буквально сливается с ним. Она – образец идеального сотрудника. При чём она делает это не ради денег, а потому что ей удобно так жить. Свою жизнь главная героиня подчинила режиму работы супермаркета и должностным обязанностям. Больше в жизни у неё нет ничего: ни семьи, ни детей, ни животных, ни хобби, а ей уже глубоко за 30. За это большинство других персонажей считают главную героиню ненормальной. Ну вот как так?
Много лет назад услышал фразу: «Миру не нужны индивиды, миру нужны функции». Фразу понял так: если делать своё дело хорошо, то пофигу, кто ты, чем живёшь, как выглядишь и самовыражаешься. Книга «Человек-комбини» расшатала это убеждение. Хорошо делать своё дело – мало, чтобы тебя не трогали. Как бы ты ни жил, люди всё равно будут думать про тебя что-то своё, сочинять про тебя истории и наполнять их понятным им содержанием.
***
Топ-3 нехудожественных книг, впервые прочитанных в 2023 году.
3 – Лев Толстой: «Что такое искусство?».
В этом эссе Лев Николаевич даёт обзор всех существовавших к концу XIX века теорий искусств. Потом критикует их и выкатывает свою. Толстой настолько титан мысли, что все его рассуждения принимаются безропотно, как аксиомы.
Спустя пару месяцев после прочтения, понимаю, что с чем-то из написанного не согласен и не хочу такое принимать. Но дед проработал тему творчества \ искусства \ красоты так глубоко, что размышлений на пару лет хватит. Мне такое было важно, потому что я вроде как чем-то творческим занят, а плохо осознавал, что это такое. Благодаря Льву Николаевичу теперь получше.
***
2 – Виктор Франкл: «О смысле жизни».
Сборник трёх лекций Виктора Франкла. Это психолог, который пережил концлагерь. В лекциях Франкл отстаивает идею, что нужно жить несмотря ни на что. Совсем кратко идея Франкла вот: «Живи, блин!». Автор непреклонно выступает против суицидов и эвтаназии, даже когда человек совсем стар, обездвижен или неизлечимо болен.
Из лекций почерпнул много важных мыслей, которые помогают держаться на плаву жизни. Самая сильная вот эта:
– Вопрос «зачем жить?» – это не вопрос, который человек должен задавать жизни. Это вопрос, который жизнь задаёт человеку, а дело человека – отвечать.
***
1 – Джулиан Барнс: «Нечего бояться».
Это самое глубокое и самое смешное эссе о смерти и умирании. Меня кофеином не пои, дай только о смерти подумать. Барнс подогнал самосвал фактов и размышлений над вопросами: «Умирать – это как?», «Как относиться к смерти?», «Какими были последние мгновения жизни великих людей?» и проч.
Джулиан Барнс меня настолько зацепил своей книгой, что я добавил его имя себе в татуировку на плече. Кстати, Виктор Франкл там тоже есть, и Лев Толстой, и Чак Паланик.
***
Топ-3 перечитанных в 2023 году книг.
3 – Харпер Ли: «Убить пересмешника».
Главный герой книги, Аттикус Финч – образец человечности для меня. Он ставит справедливость превыше всего, но не опускается до жестокости.
Ещё Аттикус – пример нетипичного нон-конформиста. Обычно, нон-конформизм ассоциируется с чем-то неудобным \ лишним \ стыдливым, но случай Аттикуса другой. Мужик почти в одиночку отстаивает ценности гуманизма в обществе жестоких и необразованных людей. Он непреклонен и гнёт свою линию. В ситуации, в которой оказался дядюшка Финч, хочется схватиться за ружьё и начать стрелять по всем, а он счищает налёт злобы с сердца и держится. Аттикус крутой.
***
2 – Чак Паланик: «На затравку».
Это пособие по писательскому ремеслу. В своих советах Паланик конкретен, всё объясняет на примерах. Больше всего подкупает его «панковость». У Паланика как писателя всегда была цель не понравиться, а чтобы его запомнили. Для этого он пишет настолько пакостливо, что от написанного в голове пускаются в пляс сразу две мысли: а) Что за больной ублюдок это написал?! б) Как же он хорош.
В книге около 40 советов о том, как сделать текст интереснее, как добавить напряжения, как внести разнообразие, как установить авторитет и проч.
***
1 – Майкл Паттон: «Краткий курс философии в комиксах».
Тут есть база по логике, эпистемологии, метафизике, аксиологии, этике. Звучит душно, но нет, потому что всё объясняется в смешных картинках и на абсурдных примерах. Персонажи книги: Сократ, Аристотель, Гоббс, Декарт, Спиноза, Кант, Дарвин, Ницше, да много кто – и какие же они там все весёлые.
Скоро будет год, как веду колонку «О философии без душноты» для телеграм-канала "Вечерний Телеграмъ". «Краткий курс философии в комиксах» мне сильно в этом помогает. Некоторые мысли я тупо оттуда копирую, настолько они хороши. В 2023 году эти комиксы стали моей настольной книгой – перелистываю их каждую неделю.
Такие вот итоги.