Серия «Пословицы и устойчивые обороты»

Действительно, звучит это выражение несколько абсурдно. Неужели предки не знали, что Киев – он, а не она?

В фонд русской культуры эта фраза попала из Повести временных лет, которая рассказывает нам, как в 882 году Олег, убив Аскольда и Дира, вокняжился в Киеве:

И сел Олег, княжа, в Киеве, и сказал Олег: "Да будет это мать городам русским".

Разумеется, летопись не доносит до нас точной цитаты. Но важно, что Олег объявляет Киев столицей, то есть, для летописца мать городов (мати градомъ) = столица.

И мы знаем ещё одну столицу, которую называют матерью городов:

На чешской монете в 50 крон выбито: Praga mater urbium, то есть, «Прага – мать городов», что является одним из нескольких прозвищ чешской столицы.

Откуда же это выражение попало на Русь и в Чехию? Как и многое в нашей культуре, из Греции. У древних греков было слово μητρόπολις /метрóполис/, которое является сложением слов μήτηρ «мать» и πόλις «город». Оба они унаследованы греческим из праиндоевропейского. Первое известно также в славянских (собственно, мать), германских языках (mother, Mutter), латыни (mater) и многих других древних и современных индоевропейских языках. Второе слово славяне не сохранили, зато оно есть у балтов – литовское pilis и латышское pils «замок» (ср. Вентспилс, Даугавпилс и другие названия латышских городов).

Таким образом, μητρόπολις – это матерегород, если дословно. Этим словом греки называли город по отношению к основанным им колониям, а также просто родину или столицу. То есть, когда летописец вкладывал в уста Олега слова мать городов русских, он просто калькировал греческое слово, и мелочи вроде рода его не здорово смущали, так же, как финнов сейчас не смущает, что Балтийское море, которое они называют Восточным, на самом деле находится к западу от Финляндии (см. пост о том, что такое калька).

Когда европейские страны стали обзаводиться колониями, слово μητρόπολις заимствовали во французский в виде métropole /метрополь/, откуда в значении близком к исходному греческому, «государство по отношению к своим колониям», оно распространилось в другие европейские языки, включая русский (метрополия).

От слова métropole французы образовали прилагательное métropolitain /метрополитэн/ «столичный». Соответственно, chemin de fer métropolitain – это «столичная железная дорога». Французы также обрезали слишком длинное métropolitain до просто métro. Обе эти формы быстро становятся нарицательными и начинают обозначать метро вообще, не обязательно столичное.

В начале двадцатого века слова метрополитен/метрополитэн и метро попадают в русский язык. Приведу несколько интересных цитат из Национального корпуса русского языка, раскрывающих предысторию московского метро:

Москва. Московский метрополитэн
Совершенная бездоходность московской окружной дороги и отсутствие движения по ней продолжают заботить министерство п.с. [неизвестный. Москва. Московский метрополитэн (1909.12.13) // «Столичная молва», 1909]

Поэтому министерство решило пойти на уступки капиталистам, которые будут строить метрополитэн, в вопросах, соглашаясь даже на устройство товарной подземной станции на Красной площади. [неизвестный. Вести (1910.09.22) // «Столичная молва», 1910]

На днях в Москву приезжала группа американцев, которые пробыли здесь несколько дней и вели переговоры о постройке метрополитэна. [неизвестный. Московский метрополитэн (1911.02.13) // «Руль», 1911]

Дальнейшее исследование вопроса о возможности в Москве метрополитена показало, что только через двадцать лет прирост населения увеличится настолько, что окупит метрополитен, а до этого времени потребность городского передвижения может вполне удовлетвориться параллельными линиями трамвая. [неизвестный. Телеграммы 6 января (1913.01.20) // «Новое время», 1913]

И немного из другой оперы:

Застенчивого человека везде затолкают ― и в метро, и в Царствии Небесном. [Дон Аминадо. Афоризмы (1920-1935)]

Примерно ко II веку нашей эры греческий η, произносившийся как долгое э, переходит в долгое и (собственно, наша буква и – это и есть η). Соответственно, слово μητρόπολις с этого времени греки начинают произносить как /митрóполис/, а образованное от него μητροπολίτης как /митрополитис/. Этим словом греки называли столичного епископа. После крещения Руси так стали называть главу РПЦ, который первоначально сидел в Киеве.

Вот так переплетаются судьбы матери городов русских, метрополитена и митрополита.

В комментарии к моему предыдущему посту пришли защитники Задорнова, обвинившие меня в том, что я, если сформулировать это интеллигентно, смею называть бредом взгляды уже умершего человека. Довольно странная позиция, если честно: смерть никого автоматически не делает святым или умным и не даёт индульгенции на индоктринацию публики псевдонаучной ахинеей. Перефразирую риторический вопрос @sarth: лишает ли нас смерть Гитлера права критиковать его взгляды?

Впрочем, сегодняшний пост не только и не столько об том. Ситуация навела меня на мысль разобрать миф, возникший вокруг выражения о мёртвых или хорошо, или ничего. В Интернете гуляет байка, будто бы полностью изречение звучит как о мёртвых или хорошо, или ничего, кроме правды. Было это и на Пикабу:

Здесь, как это часто бывает, смешана правда и ложь. Правда заключается в том, кому принадлежит изречение. Ложь – в том, как оно по-настоящему звучало. Но обо всём по порядку.

Выражение действительно приписывается Хилону из Спарты (VI век до нашей эры), известному также по фразе «Познай самого себя». Об этом нас информируют источники наивысшей авторитетности, как отечественные, так и зарубежные (Бабичев Н.Т., Боровский Я.М. Словарь латинских крылатых слов, 1999, стр. 140; Stone J.R. The Routledge dictionary of Latin quotations, стр. 20).

При этом фраза до нас дошла в составе труда Диогена Лаэртского «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов». Кстати, Диоген жил во II-III веках нашей эры, то есть, от Хилона его отделяет свыше семисот лет.

Дадим слово Диогену:

Вот его [Хилона – kl.] предписания. Сдерживай язык, особенно в застолье. Не злословь о ближнем, чтобы не услышать такого, чему сам не порадуешься. Не грозись: это дело бабье. К друзьям спеши проворнее в несчастье, чем в счастье. Брак справляй без пышности. Мертвых не хули. Старость чти. Береги себя сам. Лучше потеря, чем дурная прибыль: от одной горе на раз, от другой навсегда. Чужой беде не смейся. Кто силен, тот будь и добр, чтобы тебя уважали, а не боялись. Хорошо начальствовать учись на своем доме. Языком не упреждай мысль. Обуздывай гнев. Гадательству не перечь. На непосильное не посягай. Не спеши в пути. Когда говоришь, руками не размахивай – это знак безумства. Законам покорствуй. Покоем пользуйся.

Как мы видим, это набор морализаторских сентенций в духе «Маму слушай, носи шапку зимой». Интересующая нас – «Мертвых не хули». Как она звучала в оригинале? τὸν τεθνηκóτα μὴ κακολογεῖν. Глагол κακολογεῖν состоит из двух корней – κακός «плохой» и λόγος «слово». Собственно, говоря, в своё время он был скалькирован в старославянский в виде зълословити, откуда был позаимствован в русский как злословить. На русский этот греческий глагол переводится как «злословить, поносить, чернить, клеветать, оскорблять». Так что Хилон говорит нам: «Не злословить о мёртвом». Видимо, потому, что он уже не сможет ответить. В отличие от живых: «Не злословь о ближнем, чтобы не услышать такого, чему сам не порадуешься». Выходит, этими двумя сентенциями Хилон не рекомендует нам злословить в принципе.

Секундочку, а где же здесь что-нибудь про необходимость говорить хорошо или правду? В оригинале ничего подобного нет.

Отчасти виноват перевод на латынь, причём первые до нас не дошли. В XV веке новый перевод сделал итальянский монах Амброджо Траверсари. Не знаю, обиделся ли итальянец на Хилона за требование не размахивать руками во время разговора, или ещё какой-то фактор сыграл роль, но перевод его неточен: de mortuis nihil nisi bonum. То есть, «О мёртвых ничего, кроме хорошего». Чувствуете разницу? То есть, если Хилон рекомендовал не оскорблять мёртвых, то в переводе это превращается в пожелание мёртвых хвалить.

Именно в латинском переводе в разных вариантах (часто цитируют как de mortuis aut bene, aut nihil «о мёртвых или хорошо, или ничего») фраза стала популярной.

В то же время многих эта сентенция смущала, и с ней стали полемизировать. Один из самых ранних примеров, который мне удалось обнаружить, принадлежит немецкому драматургу Августу фон Коцебу («Мое бегство в Париж зимой 1790 года»):

Следовало бы говорить не de mortuis nil nisi bene [о мёртвых только хорошо – kl.], а de mortuis nil nisi vere [о мёртвых только правдиво – kl.].

Не отстают от него и отечественные мыслители. Позволю себе дать лишь несколько цитат, остальные можно найти в уже упомянутом Словаре латинских крылатых слов, стр. 139-142:

—Ну и язычок же у вас, Иван Ефимыч! Ругали бы живых, а то от вас и покойникам достается. Есть такая пословица: de mortis, de mortibus...
— Вы хотите сказать: «De mortuis aut bene, aut nihil». Но эта пословица нелепая, я ее несколько поправляю; я говорю: de mortuis aut bene, aut male [о мёртвых или хорошо, или плохо – kl.]. Иначе ведь исчезла бы история, ни об одном историческом злодее нельзя было бы произнести справедливого приговора, потому что все они перемерли. [А. Н. Апухтин, Между жизнью и смертью]

Фарисеи буржуазии любят изречение: de mortuis aut bene aut nihil (о мертвых либо молчать, либо говорить хорошее). Пролетариату нужна правда и о живых политических деятелях и о мертвых, ибо те, кто действительно заслуживает имя политического деятеля, не умирают для политики, когда наступает их физическая смерть. [В. И. Ленин, О демонстрации по поводу смерти Муромцева]

De mortuis aut bene, aut nihil,— какое языческое, ложное правило! О живых говори добро или ничего. От скольких страданий это избавило бы людей, и как это легко. О мертвых же почему не говорить и худого. В нашем мире, напротив, установилось правило: с некрологами и юбилеями говорить одни страшно преувеличенные похвалы, следовательно, только ложь. И это наносит людям ужасный вред, сглаживая и делая безразличным понятие добра и зла. [Л. Н. Толстой, Дневники, февр., 1902]

Дружески приветствовав гостя, хозяин [Н. С. Лесков] исподволь перешел к суровым ему упрекам за приукрашение в газетной поминке литературных заслуг и общественных достоинств умершего.
— Да ведь это же в некрологе, Николай Семенович!
— А в некрологах надо непременно говорить неправду?
— «Aut bene, aut nihil».
— В обоих случаях, следовательно,— лгать?
— Но другого же правила нет, Николай Семенович.
— Как нет? — мягко вмешался в угрожавший обостриться диалог «нарочито-ласкательный мелодика В. Л. Величко. Есть и очень красивое и звучное, но почему-то никогда не вспоминаемое: de mortuis — veritas. [A. Н. Лесков, Жизнь Николая Лескова (вступление)]

Отмечу, что последняя переделка плоха с точки зрения грамматики, лучше будет: de mortuis nihil nisi verum «о мёртвых ничего, кроме правды».

Так откуда же взялась переделка «о мёртвых или хорошо, или ничего, кроме правды»? По всей вероятности, кто-то случайно или умышленно скрестил «традиционный» вариант и альтернативу ему, предложенную Коцебу и получил довольно причудливого кентавра.

Подведу короткое резюме всему вышесказанному:

1. Исходная сентенция звучит как «Не злословить о мёртвом». «О мёртвых или хорошо, или ничего» - кривоватый перевод. «О мёртвых или хорошо, или ничего, кроме правды» ещё хуже и вообще уже мало связано с оригиналом.

2. Это лишь изречение конкретного философа, а не некое общее правило. Если кто-то будет оперировать им как аргументом в споре, то у такого человека можно поинтересоваться, следует ли он и остальным рекомендациям Хилона: покорствует ли законам, сдерживает ли язык и, самое главное, размахивает ли руками.

3. Само высказывание довольно спорно. Хилон также сказал: «Старость чти». Должен я ли чтить старого идиота только за то, что он стар? Должен ли я уважать мёртвого идиота только за то, что он мёртв?

4. Самое главное, этой сентенцией также нельзя затыкать тех, кто обсуждает не самих покойных, а их идеи. Я, например, вижу огромную разницу между «покойный Х – идиот» и «покойный Х нёс бред, и сейчас я это докажу».

Первая часть опровержения: дойти до ручки

Продолжаю разбирать пост о происхождении нескольких русских выражений. Краткое резюме в конце.

Вот что нам сообщается о «зарубить на носу»:

Что ж, давайте разберёмся, называлась ли так дощечка, и действительно ли данная фраза имеет «зловещее звучание».

На данный момент существуют три основных словаря древнерусского языка, используемых лингвистами:

- Материалы для словаря древнерусского языка в трёх томах (1893-1912) авторства И.И. Срезневского;

- Словарь древнерусского языка XI-XIV веков (1988-, вышло 9 томов, до словарной статьи ражьзизаемъ);

- Словарь русского языка XI-XVII веков (1975-, вышло 30 томов, до словарной статьи уберечися).

Слово носъ должно быть во всех трёх словарях. Заглядываем. Срезневский даёт следующие значения этого слова:

- nasus [то есть, нос как часть тела]

- забрало, козырёк (у шлема)

- нос, передняя часть судна

Дощечки нет. Ладно, словарь старый, круг памятников ограниченный, посмотрим в современных.

Словарь XI-XIV веков:

- нос, часть лица [приводимые примеры, в основном, повествуют о том, как и кому отрезали нос]

- клюв

- нос, передняя часть корабля

Словарь XI-XVII веков:

- нос (человека); часть морды животного, внутри которой проходят носовые ходы; вообще передняя часть морды

- носовая стрелка (у шлема)

- клюв (птицы)

- клювообразно изогнутая, заостренная боевая часть чекана (оружия); заостренный (рабочий) конец багра

- передняя часть судна

- мыс

И тут никаких дощечек и близко нет.

Теперь немного о том, как такие словари создаются. Максимально широкий круг письменных памятников расписывается на карточки, на основе которых потом и формируются словарные статьи. То есть, если бы хоть раз, хоть в одном тексте слово носъ обозначало дощечку, такой контекст бы выписали на отдельную карточку, а потом в словаре указали как отдельное значение. Конечно, всё возможно, и в силу каких-то обстоятельств это значение действительно могли пропустить. Но в таком случае наличие носа-дощечки надо доказывать ссылкой на контекст в конкретном древнерусском памятнике, где мы такое значение можем обнаружить. Ничего подобного мне отыскать не удалось.

Зайдём с другой стороны. Словарь Ушакова приводить и другие варианты данного фразеологизма: зарубить на лбу и зарубить на стене. Можно заглянуть в украинский и обнаружить и там как нос, так и лоб: закарбувати / зарубати собі на носі / на лобі / в пам'яті. По-чешски в том же значении говорят zapsat si to za uši «записать себе это за уши». Это, конечно, калька с немецкого sich hinter die Ohren schreiben «записать себе за уши».

Таким образом, вопреки сказанному в исходном посте, во всех фразеологизмах предлагается сделать пометку именно на лице: носу, лбу, за ушами. Никакой необходимости придумывать, что носом называли бирку, нет. Тем более, что, как мы выяснили, в древнерусском бирку никто носом не называл.

P.S. Уже когда я дописал эту часть поста, удалось нагуглить заметку фразеолога В. М. Мокиенко, который уже фигурировал в посте о блине комом. В принципе, там написано то же самое, но подробнее, с бóльшим количество материала и ссылками на изобретателя версии о нособирке.

Теперь давайте разберёмся с соколом. Попытки найти какое-то иное объяснение, чем сравнение с птицей понятны. Оперённый сокол особо голым не выглядит.

Откуда растут ноги у версии, изложенной в исходном посте, выяснить несложно. Даль пишет о слове «сокол» следующее: Сокол, бойное орудие разного рода, большой железный лом, или баран, таран, стенобитное орудие, подвешенное на цепях; ручная баба, трамбовка или пест. Но сам он напрямую не связывает сокол-орудие с выражением гол как сокол, вероятно, это сделал кто-то из более поздних исследователей.

Современные словари подтверждают, что некоторые инструменты действительно называют соколом:

Инструмент в виде деревянного или алюминиевого щитка с ручкой для нанесения раствора на поверхность, которую штукатурят. Ударный инструмент в виде подвесной штанги для забивания клиньев, крепления бойков и т.п. (словарь под редакцией Т.Ф. Ефремовой)

Но вот незадача, никакого тарана мы снова не находим в древнерусском. Так, словарь Срезневского определяет слово соколъ как «ловчая хищная птица» и «в образных выражениях – удалец». Словарь XI-XVII веков даёт два основных значения: «ловчая хищная птица» и «натуральный оброк в форме обязанности поставлять соколов или его денежная замена».

Повторюсь, это не гарантирует того, что в древнерусском стенобитное орудие не называли, на сто процентов. Но без дополнительных доказательств в таранную версию уже не верится.

А что же Даль, неужели он это просто придумал? Что ж, Даль – личность, конечно, выдающаяся. Но он жил в то время, когда компаративистика ещё только становилась на ноги. Специалистом по древнерусскому он не был, а словаре, о которых я упоминал, ещё не успели выйти. Его этимологические комментарии вообще очень часто ошибочны. Поэтому слепо верить всему, что пишет Даль, не следуют, как всегда, материал следует перепроверять.

Что ж, если стенобитное орудие отпадает, то, может, есть связь голого сокола с подвесной бабкой для забивания клиньев? То, что этот инструмент действительно называли соколом, подтверждается данными диалектных словарей.

Это, в принципе, вероятно, но отмечу, что выражение встречается уже в произведении XVIII века:

Да ты мне сам не сто раз говаривал, что ты и сам был гол как сокол, что тебя покойна барыня всем наделила, как ты вздумал жениться. [П. А. Плавильщиков. Бобыль (1790)]

Поэтому надо как минимум показать, что этот инструмент был известен уже в XVIII веке, а также как-то продемонстрировать, что некая «нагота» действительно является его отличительной характеристикой. Связь эта совершенно не очевидна и требует доказательств.

Есть альтернативная версия, согласно которой, это выражение изначально звучало как «гол как сукол». Сукол – это место соединения двух колов изгороди или два связанных кола изгороди. Но тут уже чистая фантазия. Во-первых, кажется, нигде и никем не зафиксировано варианта «гол как сукол», везде фигурирует исключительно сокол. Во-вторых, попытка обосновать, что именно суколы осенью выглядят особо печально, сиротливо и голо – натягивание совы на глобус, по-моему.

Третья версия принадлежит всё тому же Мокиенко, который, поддерживая, в целом стенобитную версию, предложил и свой вариант: сокол в данном случае – якобы калька с французского faucon «сокол», которое также обозначало пушку-фальконет. То есть, голый как пушка. Тем более, что, например, в сербском есть выражение го као пиштољ «голый как пистолет». Но в этом случае мы сталкиваемся всё с той же проблемой: в древнерусских памятниках никто пушки соколами не называл. Точнее есть один контекст:

Пищаль Соколъ, вѣсу въ немъ семь контаревъ, ядро желѣзное…вѣсомъ два фунта (XVII век)

Но тут Сокол – это имя собственное, принадлежащее конкретной пушке, чуть раньше в том же памятнике (Устав ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки) фигурируют пушки Свинья, Обезьяна, Мужик, Вол и другие.

Наконец, остаётся четвёртая возможность: в сравнении действительно имеется в виду птица. У Мокиенко упоминаются две вещи, на мой взгляд, достаточно важные. Во-первых, птицы имеют свойство линять. Правда, не знаю, насколько линяющий сокол гол, тут пусть прокомментируют местные орнитологи и, прости Господи, бёрдвотчеры. Во-вторых, в других языках можно найти сравнения типа «гол как X», где X – некая птица. Например, болгарское гол като сокол и македонское гол како сокол. Засвидетельствована и такая украинская поговорка: бідний як горобець безперий «бедный как беспёрый воробей». В словенском есть gol kot ptič «голый как птица», а в литовском plikas kaip tilvikas «лысый как кулик». Все эти выражения сравнивают бедного человека с птицей вообще или с какой-то конкретной птицей. На мой взгляд, русское выражение из этого ряда не выбивается и нет никакой нужды привлекать сюда стенобитные орудия или что-либо ещё. Хотя вы, конечно, вольны со мной не согласиться.

Краткое содержание для ленивого читателя:

- бирку носом в древнерусском не называли;

- выражение «зарубить на носу» следует понимать безо всяких ухищрений – «сделать отметку на органе обоняния (чтоб уж точно не забыть)»;

- стенобитное орудие соколом в древнерусском не называли;

- в выражении «гол как сокол», по всей вероятности, фигурирует именно птица, а не что-либо иное, но этот вопрос, возможно, нуждается в дополнительном изучении;

- бритва Оккама рулит.

Некоторое время назад запостили на Пикабу копипасту о происхождении нескольких русских выражений.

Текст хорошо иллюстрирован, предлагает вниманию читателя яркие и весёлые сюжеты и имеет все шансы отложиться у людей в памяти. Проблема в том, что реальные факты даны там вперемежку с недостоверными.

Но ведь нельзя же оставаться безучастным, когда в Интернете кто-то неправ, верно? Поэтому по просьбе @shaggybear буду потихоньку выступать в роли лингвистической полиции и занудно прокомментирую несколько случаев. Начну с выражения «дойти до ручки».

Звучит довольно правдоподобно, не правда ли? Но некоторые вещи настораживают сходу. Скажем, кем и где описано, что ручку калача выбрасывали? Сейчас, в сытом XXI веке мы можем себе позволить выбрасывать хвостики хинкали и бортики пиццы. А вот веке в XIX, думается, люди съедали всё до крошки. Впрочем, я не историк, так что с этой стороны рассматриваемую версию критиковать не буду.

Зайду-ка лучше со стороны лингвистической. Так, говорят не только «дойти до ручки», но и «довести», а в говорах также «добиться до ручки». А вот эти глаголы с легендой о калаче согласуются плохо.

Идём дальше. У «дойти до ручки» есть ряд полностью или частично синонимичных выражений. Например, «дойти до точки»:

Корки по ночам на улицах собирал… До точки до самой дошел… Вот тут Мошка, дай бог ему здоровья, и вызволил меня… [К. М. Станюкович. Похождения одного матроса (1900)]

Подбежал к зеркалу, смотрю ― глаза налитые, совсем круглые. Значит, дошел до точки. Нет, надо бежать. [М. Е. Салтыков-Щедрин. Дневник провинциала в Петербурге (1872)]

Тут хочется поинтересоваться у автора байки про калач, как он объяснит это выражение. У некоторых калачей, видимо, была не ручка, а точка, не иначе.

В говорах мы обнаруживаем значительное количество вариантов на тему этого оборота. Так, можно добиться до сочки / бабочки, до тех степеней, до тюки, до рук. Сочка – это надкопытный сустав. Бабочка – это бабка, то же самое.

Словарь русских народных говоров, том 8, стр. 74:

Думаю, если пройтись по диалектным словарям, можно найти ещё несколько вариантов, но для наших целей показательны и эти. Понятно, что «добиться до сочки» калачом не объяснишь.

Что точка, что ручка (если мы берём ручку не калача, а инструмента), что бабка обозначают какую-то границу на прямой линии (строки, инструмента, ноги животного). И это прекрасно укладывается в логику и смысл фразеологизма. В свете этих данных приплетать сюда якобы разбрасывающихся едой предков просто излишне.

Теперь имеет смысл привести альтернативное объяснение происхождения оборота «дойти до ручки». Словарь Ушакова сообщает нам следующее:

До ручки (добить) что (прост. шутл.) – перен. до конца, до крайней степени израсходовать, использовать (первонач. об инструменте - сточить до рукоятки). До ручки (дойти, довести) кого (прост. фам.) – перен. до безвыходного, крайнего положения, до полного отчаяния.

По сравнению с калачеверсией эта явно проще и точно имеет реальные основания. Но в связи альтернативными вариантами фразеологизма не факт, что и она не является выстрелом в молоко.

Резюмирую:

1. Версии про ручку калача без дополнительных доказательств веры нет.

2. Версия пор ручку инструмента несколько лучше, однако тоже сомнительна.

3. Для того чтобы всё же выяснить происхождения оборота «дойти до ручки», нужно провести большую работу по накоплению материала, включающее сбор данных по этому и аналогичным выражениям в русских говорах и исторических памятниках. Кроме того, необходимо проанализировать типологию подобных оборотов в других языках. Не исключаю, кстати, что кто-то уже что-то подобное сделал, просто мне пока такой работы найти не удалось.

Раз уж я начал писать пост о калаче, подкину, пожалуй, несколько интересных фактов об этом слове.

1. В современное его написание закралось аканье, и этимологически правильным было бы написание колач. Мы знаем это как по данным окающий севернорусских говоров, так и остальных славянских языков. Собственно говоря, праславянское *kolačь происходит от слова *kolo «колесо, круг». Это свидетельствует о том, что первоначальная форма калача – круг.

Во так, скажем, выглядят чешские koláče:

Как говорят чехи, bez práce nejsou koláče [без работы нет калачей] «хочешь есть калачи – не лежи на печи / без труда не вытащишь и рыбку из пруда».

2. На Руси мужчину, который пёк калачи, называли колачник / калачник, женщину – колачница / калачница. Отсюда известная фамилия Калашников.

3. В Интернете гуляет байка об ещё одном калачном выражении, что якобы оборот «тёртый калач» происходит от того, что тесто для калачей долго тёрли и мяли.

Не берусь судить, как уж там это тесто тёрли, но корни этого выражения, конечно, следует искать совсем не там.

Так, по-русски можно сказать и «тёртый человек», «тёртый мужик», «тёртый парень». Даль также записал оборот «тёртое ухо» - плутоватый парень, пройдоха. По-немецки говорят ein geriebener Gauner «тёртый плут» / ein geriebener Kerl «тёртый парень». Из какого такого тёртого теста сделали этих ребят?

Думается, что тесто тут совершенно не при чём, а смысл выражения в том, что «тёртый X» - это тот, кого жизнь потрепала, потёрла.

Продолжение следует...

Слова регулярно меняют своё значение. Иногда они меняют его довольно сильно. Изредка – на прямо противоположное.

Сегодня я бы хотел поговорить об истории слова злачный.

В современном языке оно употребляется уже почти исключительно в значении «такой, где кутят и развратничают». С другой стороны, оно очень похоже на производное от злак, и в литературе можно найти примеры, где оно явно употребляется именно в смысле «злаковый»:

Ползают овцы по злачным стремнинам (Пушкин)

и сено такое рослое, мягкое, злачное! (Гоголь)

И именно в таком значении мы находим его в древнейших старославянских и древнерусских памятниках. Откуда же взялись кутёж и разврат, например?

Отправной точкой стал церковнославянский перевод XXII псалма, где в тексте Геннадиевской Библии написано:

г҃ь пасеть мя, и ничто ж мя лишить, на мѣстѣ злачнѣ, тамо всели мя.

В современном переводе:

Господь – Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на зеленых пастбищах.

В греческом тексте было εἰς τόπον χλόης, то есть «на место зелени / травы», чем и обусловлен выбор именно такого слова в церковнославянском тексте.

Таким образом, злачное место - изначально иносказательное обозначение рая. Из псалма, видимо, эта формулировка попала в заупокойную литургию:

Сам Господи, упокой души усопших рабов Твоих (имярек), в месте светле, в месте злачне, в месте покойне, отнюдуже отбеже болезнь, печаль и воздыхание.

В XIX веке так в шутку стали называть кабаки и трактиры, которые составляли серьёзную конкуренцию раю в сфере спасения от печали. Это прекрасно видно по следующему отрывку из Гончарова:

Брагин усмехнулся.
- Пойдем-ка лучше в место злачное и покойное, где ни печали, ни воздыханий... Туда, знаешь, на угол? - сказал он.
<...>
- Знаю, знаю! - с усмешкой отозвался экзекутор, и приятели разошлись, чтоб в скором времени опять сойтись в трактире.

В XX веке псалмы и литургии ушли из жизни большей части общества, а с ними и понимание злачного места как рая. А вот шуточное значение осталось, и новые поколения уже без тени иронии стали употреблять его исключительно для обозначения места, где можно найти уже не злаки, а тех ещё фруктов.

P.S. Случай, надо сказать, не уникальный. Достаточно вспомнить, в каком значении сейчас употребляется оборот избиение младенцев и какое он имел изначально.