29 Августа 2025
3

Кто смазывает шестерни бытия?

Вот тебе на выбор: сахарная вата, розовая, липкая, тает на языке небесным обещанием, или кусок сырого мяса, с кровью, с жилами, пахнет железом и первобытным страхом. Выбирай. Не тяни. Часики-то тикают, дружище, тикают прямо у тебя в грудной клетке, отмеряя порции кислорода для бессмысленного карнавала.

Есть они. Кондитеры Смыслов. Добрые волшебники в серых костюмах, потеющие в своих кабинетах над чертежами картонных соборов. Они ткут гобелены из солнечных зайчиков и героических смертей. Они подмешивают в водопровод надежду, разливают по бутылкам «светлое будущее», продают его со скидкой по вторникам. Их работа – анестезия. Они – главные анестезиологи этой гигантской операционной, где всем нам по живому кромсают душу.

Их ложь – она ведь не грубая, не топорная. О нет. Это симфония. Это архитектура. Это витражное стекло, сквозь которое помойка за окном кажется райским садом. Любовь? Величайший их шедевр. Патриотизм? Хит сезона, не выходит из моды. Справедливость? Ха! Это десерт для самых наивных, подается холодным. Они строят библиотеки, где на каждой полке – индульгенция, они возводят мосты из чистого вымысла над пропастями чистого ужаса. И мы бежим по этим мостам, радостно улюлюкая, размахивая флажками, не глядя вниз. Потому что если посмотреть вниз…

…а потом один раз ты все-таки смотришь.

Случайно. Поскользнулся на их неоновой патоке, и голова дернулась не в ту сторону. И ты видишь. Не дно. Дна нет. Ты видишь механизм.

Скрежет. Скрежет. Скрежет.

Ржавые шестерни бытия, смазанные кровью и потом. Никакой музыки сфер, только лязг и вой. В основе всего – не божественный замысел, не великая идея, а слепой, идиотский, ненасытный голод. Клетка жрет клетку. Идея жрет идею. Человек жрет человека, прикрываясь салфеткой с вышитым словом «гуманизм». Все, что ты видишь – лишь усложненная форма каннибализма. Твоя любовь – биохимический трюк для продолжения рода, чтоб было кому жрать дальше. Твоё искусство – судорога нейронов, пытающихся нацарапать узор на стене расстрельной камеры. Твоя вера – крик в подушку, чтобы не слышать, как под полом чавкает Оно.

Правда – это вирусная прошивка в ДНК. Выжить. Размножиться. Доминировать. Любой ценой. Всё остальное – спам, рекламные баннеры, всплывающие окна, которые Кондитеры вешают поверх этого простого, жуткого кода.

И вот я сижу в этом прокуренном баре, где липнет к рукам и стол, и стакан. Смотрю на них. Вон та парочка в углу. Он ей врет про вечность, она ему – про верность. Их глаза блестят от этого вранья, как елочные игрушки. Их ложь создает вокруг них маленький теплый кокон, пока снаружи воет ледяной ветер пустоты. Вон работяга у стойки, опрокидывает третью, верит, что завтра начальник оценит его труд. Наивный дурак. Завтра его заменит машина, а начальник выпишет себе премию. Но сегодня эта вера греет его лучше дешевого пойла.

Кто из нас прав? Я, со своим знанием о мясорубке? Или они, со своей сахарной ватой?

Моя правда делает меня паралитиком. Она выжигает изнутри, оставляет только пепел и звенящую тишину. Их ложь заставляет их вставать по утрам, рожать детей, строить дома. Их иллюзия – это и есть топливо. Бензин для ржавого мотора цивилизации. А моя правда – это вода в бензобаке. Приехали. Финита.

Так может, они, эти добрые волшебники, и не волшебники вовсе? Может, они – единственные здравомыслящие люди в этом сумасшедшем доме? Они видят, что пациент бьется в агонии, и вкалывают ему морфий. Красивый, переливающийся всеми цветами радуги морфий грез. А я, значит, тот идиот, который бегает по палатам и орет: «Вы все умрете! Это не лечится! Врач – шарлатан!»

Что ж, налейте мне еще. Налейте этого терпкого пойла, этой жидкой лжи, которая на пару часов заставляет шестерни в голове крутиться чуть тише. Я подниму свой стакан.

За Кондитеров. За их титанический, неблагодарный труд. За неоновый сироп, капающий с потолка прямо в наши открытые рты.

За красивую, спасительную ложь, что держит нас на плаву в этом первородном супе, кипящем голодом. И за правду, что ждет на дне, ухмыляясь своим беззубым ртом. Пусть они там, внизу, потанцуют.

А мы пока еще поживём. Еще немного поврём друг другу.

Показать полностью
3

Ответ на пост «Почему мы называем одним словом "измена" такие разные вещи?»7

Монету бросить на орла или решку - которого подвергнуть прощению. Потом уже на счастливчика бросить монету - простить или не простить. Поступать строго по результатам бросков. Рабочая методика. Ни разу не подводила.

4

Ответ на пост «ПРЛ одной фразой»1

А где грань между ПРЛ и блаженностью, тревожностью, навязчивостью?

Вот проходя мимо помойки со спящим бомжом, один прохожий не отметит в своем сознании бомжа за человеческую единицу, а воспримет его атрибутом помойки. Другой прохожий увидит этого бомжа и испортит себе мыслями несколько дней "Ах, у людей случается такое, что они становятся бомжами, не приведи судьба к такому меня и моих близких, что же за власть у нас такая, что нельзя этого бомжа отмыть, накормить, дать работу, а в других странах то же самое, что за жестокий мир".

Ну пример с бомжом слишком явный, но вот - в магазине истерит ребенок, его мать отвернулась игнорируя. Также, один проходя мимо подумает с досадой "Ребенок орет, мать ноль внимания", покупает себе что надо, и забывает этот случай еще не дойдя до выхода. Другой при виде этого начнет строить теории "Бедная мать, наверняка ее ребенка разбаловали бабушки, а теперь она не знает, как воспитывать собственного сына" или "Бедный ребенок, наверняка у него младшая сестра, и вот хотя бы в магазине он пытается обратить на себя внимание матери, а той насрать совсем".

И если не брать в расчет случайных прохожих, вот - коллеги. На работу приходит новенький/новенькая, сразу после учебы или вообще только со школой в багаже. Ходит на работу в одном и том же, на обед ест из контейнера макароны с яйцами, не скидывается на общие чай-кофе-плюшки, не скидывается на корпоративы и сбор на подарки. Один из старших коллег скажет "Чего ты ходишь всю зиму в одной кофте, ты ее стираешь хоть", поржет и тут же забудет. Другой коллега расспросит "А сколько ты платишь за аренду, а родители помогают, а чем дома питаешься?", и еще с другими коллегами будет пытаться завести обсуждения на тему, плохо ли живется новенькому и какая у него жизнь.

Или родственники. Есть в родне паршивая овца, пьющий человек из семьи трезвенников, или бюджетник из семьи умеющих устроиться, или бездетный из семьи адептов многодетности, или сантехник из семьи, ценящей высшее образование, или в 50 лет снимающий жилье, а все родственники с жильем. И кто-то из родственников относится к нему свысока, не считая за равного себе, раз тот не достиг общей мерки успеха, и не считая за родственника, и максимум скажет на общем сборище "Ну а ты как, все так же?", не дожидаясь ответа, и сразу отвлечется на "настоящих людей". А другой на каждом сборище лезет с предположениями или советами, типа "Вот можно закодироваться", или "Вот на вахтах хорошо зарабатывают, раз у тебя не получается заработать в библиотеке", или "Со своим не получается, так усыновить можно", или "Вот в провинции институт, можешь туда поступить заочно", или "А в деревне можно купить квартиру за 500к".

Вот понятно, в примерах первый человек, он выбирает, какие люди для него просто фон, а какие важны, и общается и думает только про тех, которые для него важны. Их он уважает, в них он видит личность, а в фоновых - ну есть и есть, без разницы, бомж это, прохожий, коллега или родня.

А второй за любой случай может уцепиться, чтобы растравливать себя часто и до истерики на несколько дней, а то и лет. И ему тоже без разницы, бомж это или родственник.

И где тогда та грань нормальности, на которой уже в любом человеке есть готовность видеть личность, достойную уважения, но еще нет желания влезть под шкуру каждому, чья жизнь не похожа на твою?

Показать полностью

Теремок на новый лад

Стоит в поле перчатка боксёрская. Приходит к перчатке домовой Буба и спрашивает: "Кто-кто в перчатке живёт?". Никого нету в перчатке. Стал в ней жить один-одинёшенек.

Пришла к ней кися и спрашивает: "Кто-кто в боксёрской перчаточке живёт?". Буба вылез из перчатки и говорит: "Я Буба-Пупа-Пуп-Цедрони, а ты кто?". "Я Кися-Дрыся-Дрымпампони" — ответила кися. "Вступай ко мне жить!" — громко кричал Буба. И стали жить в перчатке вдвоём.

Прибежал с грибами сурок и охриплым голосом говорит: "Кто-кто-кто в перчатке живёт?". "Мы, Буба-Пупа-Пуп-Цедрони" — сказал сначала Буба, "Кися-Дрыся-Дрымпампони" — сказала потом кися — "А ты кто?". "Я Сурок Петрович!" — ответил сурочек. Сурок пошёл в перчатку и стали жить в перчатке втроём.

Приходила по поляне маленькая обезьяна, остановилась за перчаткой и спрашивает: "Кто-кто в перчатке живёт?". И все из перчатки сказали: "Я Буба-Пупа-Пуп-Цедрони", "Я Кися-Дрыся-Дрымпампони", "Я обычный Сурок Петрович, а ты кто?". "Я Шимпанзини Бананини" — сказала обезьяна. И стали они жить все четверо.

Потом пришли люди и спорили, какая перчатка им достанется. А жители перчатки валились на землю, а потом были все живы. Из них только остался Буба.

Мои подписки
Подписывайтесь на интересные вам теги, сообщества, авторов, волны постов — и читайте свои любимые темы в этой ленте.
Чтобы добавить подписку, нужно авторизоваться.

Отличная работа, все прочитано! Выберите