Ночь. Сегодняшняя ночь войдет в мою память как одна из самых тревожных. Я, Иван Петрович Соколов, личный секретарь полковника Аркадия Михайловича Белова, веду эти записи, чтобы сохранить ясность событий, свидетелем которых мне довелось стать. Моя задача — фиксировать всё, что происходит вокруг генерального комиссара, и я исполняю её с должной ответственностью, несмотря на тяжесть обстоятельств. В 2:47 ночи тишину кабинета разорвал звонок по прямой линии. Это был телефон, который редко звонит, и каждый его сигнал заставляет сердце сжиматься. Аркадий Михайлович, как всегда, сидел за своим массивным столом, перебирая бумаги с донесениями. Его лицо, обычно непроницаемое, напряглось, едва он взглянул на аппарат. Я, стоя у двери с папкой деловых записок, замер, понимая, что звонок по этой линии не сулит ничего хорошего. Полковник снял трубку с характерной медлительностью, словно готовясь к удару.
«Белов слушает», — произнес он, и его голос был твёрд, как сталь. Я не слышал, что говорили на том конце провода, но по тому, как Аркадий Михайлович выпрямился в кресле, как его пальцы сжали ручку, я понял: звонит кто-то из самых высоких кабинетов. Через несколько секунд он произнёс: «Да, товарищ Сталин». У меня внутри всё похолодело. Сам Генеральный Секретарь.Я не смел пошевелиться, стараясь уловить хотя бы обрывки разговора. Белов молчал, лишь изредка вставляя короткие «Так точно» и «Понимаю». Его лицо становилось всё мрачнее. Наконец, он сказал: «Будет исполнено, товарищ Сталин. Я немедленно начну подготовку». Положив трубку, он несколько секунд смотрел в пустоту, словно собираясь с мыслями. Затем повернулся ко мне.— Иван Петрович, — голос его был спокоен, но я знал, что за этой сдержанностью скрывается буря. — Запишите: срочно подготовить отчёт по деятельности профессора Добжанского. Все материалы, включая секретные протоколы его экспериментов. К утру они должны быть у меня на столе. И вызовите майора Ковалёва. Немедленно. Я кивнул и бросился выполнять приказ. Пока я записывал распоряжение, Аркадий Михайлович подошёл к окну, глядя на ночную Москву. Его силуэт в тусклом свете лампы казался неподвижным, но я знал, что его разум уже работает, просчитывая каждый шаг. Он пробормотал, скорее для себя, чем для меня: «Добжанский.
Я знал, о ком идёт речь. Профессор Добжанский, гениальный учёный, чьи разработки в области химии и биологии считались государственной тайной высшего уровня. Его лаборатория, спрятанная где-то в Подмосковье, была окружена слухами. Поговаривали, что он работает над чем-то, способным изменить ход истории, но никто из нас, даже я, не знал подробностей. Секретность была абсолютной. И всё же, судя по тону товарища Сталина (как я понял из слов Белова), Добжанский переступил черту. Майор Ковалёв прибыл через полчаса. Его лицо, обычно суровое, было ещё более мрачным, чем обычно. Он вошёл без стука, как всегда, и коротко доложил: «По вашему приказу, товарищ полковник». Белов жестом указал ему на стул. Я остался в углу, продолжая фиксировать всё в блокноте.— Ковалёв, — начал Аркадий Михайлович, — Добжанский.... Его эксперименты угрожают национальной безопасности. Так считает товарищ Сталин. Ваша задача — немедленно отправиться в его лабораторию. Возьмите с собой группу доверенных людей. Никто не должен знать о цели операции. Проверьте всё: оборудование, записи, образцы. Если Добжанский откажется сотрудничать… — он сделал паузу, — вы знаете, что делать. Ковалёв кивнул, не задавая вопросов. Он был человеком действия, и такие приказы для него не новость. Но я заметил, как его брови слегка дрогнули — даже он понимал, что дело серьёзное.— И ещё, — добавил Белов, понизив голос. — Если найдёте что-то… необычное, немедленно доложите мне лично. Никаких рапортов через обычные каналы. Это дело государственной важности. Ковалёв козырнул и вышел. Полковник повернулся ко мне:— Иван Петрович, подготовьте шифрованное сообщение для наших людей в Ленинграде. Пусть проверят все контакты Добжанского за последние три месяца. Имена, даты, места. Всё. И… — он замялся, что было для него необычно, — держите ухо востро. Если слухи о его экспериментах просочатся, мы все окажемся под ударом. Я кивнул, чувствуя, как холод пробирает до костей. Что такого мог натворить Добжанский, чтобы сам товарищ Сталин звонил ночью? Какие эксперименты могли поставить под угрозу всю страну? Ответов у меня нет, но я знаю одно: эта ночь — лишь начало. И что-то подсказывает мне, что впереди нас ждут события, которые изменят всё.
17 июня 1937 года,
Утро началось с тревожных новостей, которые подтвердили мои худшие опасения. Я, Иван Петрович Соколов, продолжаю вести записи о действиях полковника Аркадия Михайловича Белова, генерального комиссара по государственной безопасности. Сегодняшние события лишь усилили ощущение, что мы стоим на пороге чего-то необратимого.В 6:12 утра в кабинет Белова ворвался майор Ковалёв, вернувшийся из лаборатории Добжанского. Его форма была покрыта дорожной пылью, а лицо выражало смесь гнева и растерянности — редкое сочетание для человека, которого я привык видеть непроницаемым. Он доложил, что лаборатория пуста. Добжанский исчез. Всё оборудование, записи, пробирки с неизвестными веществами — всё пропало. На месте остались лишь следы поспешного бегства: перевёрнутые столы, разбитые колбы и несколько сожжённых документов, которые Ковалёву удалось частично восстановить.Аркадий Михайлович выслушал доклад молча, лишь пальцы его правой руки слегка постукивали по столу — верный признак, что он сдерживает ярость. Когда Ковалёв закончил, Белов коротко приказал: «Останьтесь». Затем повернулся ко мне:— Иван Петрович, вызовите подполковника Белецкого. Срочно. И подготовьте линию для связи с Кремлём. Я немедленно связался с комендатурой и передал приказ о вызове Юрия Афанасьевича Белецкого, одного из самых опытных оперативников НКВД, Пока я занимался этим, Белов изучал обугленные обрывки бумаг, которые принёс Ковалёв. Я мельком заметил несколько слов: «инъекции», «эмоциональная ампутация», «солдат без страха». Эти слова, вырванные из контекста, вызвали у меня озноб. Что за дьявольские эксперименты проводил Добжанский?Ковалёв, стоя у стола, добавил:— Товарищ полковник, есть данные, что Добжанский бежал на запад. Возможно, в Польшу. Оттуда он может попытаться попасть в Америку. Его контакты в Ленинграде подтверждают, что он вёл переписку с иностранцами. Белов кивнул, не отрывая глаз от документов.— Америка, — пробормотал он. — Этот безумец хочет продать свои дьявольские опыты за океан. Белецкий прибыл через час.
Подполковник Юрий Афанасьевич — человек невысокого роста, но с взглядом, от которого даже я, привыкший к суровым лицам, чувствую себя неуютно. Его репутация безжалостного охотника за предателями ходит по коридорам НКВД как легенда. Белов не стал тратить время на формальности.— Юрий Афанасьевич, — начал он, — Добжанский сбежал. Его эксперименты, о которых вы, вероятно, слышали, представляют угрозу государственной безопасности. Он разрабатывал так называемого «солдата без страха» — инъекции, подавляющие эмоции, и какие-то манипуляции с психикой. Товарищ Сталин лично приказал остановить его. Ваша задача — выследить и ликвидировать Добжанского. Любой ценой.
Белецкий выслушал приказ без малейшего изменения в выражении лица. Только его глаза сузились, словно он уже прикидывал план действий.— Где его искать? — спросил он коротко.— Начните с Польши, — ответил Белов. — У нас есть сведения, что он направляется туда, чтобы перебраться в США. Проверьте все его контакты, особенно в научных кругах. Добжанский не из тех, кто путешествует в одиночку. У него есть помощники. Найдите их.— Разрешите действовать, товарищ полковник? — голос Белецкого был холоден, как зимний ветер.— Действуйте, — отрезал Белов. — Но помните: ни одна крупица его работы не должна попасть к американцам. Если он уже передал что-то, уничтожьте всё. Белецкий козырнул и вышел. Я записал каждое слово, чувствуя, как тяжесть происходящего давит всё сильнее. Белов повернулся ко мне:— Иван Петрович, подготовьте отчёт для Кремля. Укажите, что Добжанский сбежал, но операция по его нейтрализации начата. И… — он сделал паузу, — никому ни слова об этом. Даже в НКВД.Я кивнул, хотя внутри всё кипело от вопросов. Что за «солдат без страха»? Как далеко зашёл Добжанский в своих экспериментах? И что будет, если Белецкий не успеет его остановить? Ответов нет
23 июня 1937 года, Варшава

Я, Иван Петрович Соколов, пишу эти строки в спешке, в тесной комнате заброшенного дома на окраине Варшавы. Впервые за годы службы я чувствую, что мои записи могут стать последними. Меня, секретаря полковника Белова, неожиданно отправили в эту операцию в качестве военного корреспондента, чтобы фиксировать действия подполковника Юрия Афанасьевича Белецкого. То, что я увидел сегодня, выходит за рамки человеческого понимания.

Мы прибыли в Польшу три дня назад, следуя за ниточкой, ведущей к Добжанскому. Белецкий, как всегда, был немногословен, но его действия выверены, словно у машины. Он выследил Добжанского через сеть его контактов — подпольных посредников, которые снабжали профессора всем необходимым. Сведения привели нас к заброшенной фабрике на окраине города, где, по данным агентов, Добжанский продолжил свои чудовищные эксперименты.

То, что мы обнаружили, повергло меня в ужас. В подвале фабрики Добжанский создал импровизированную лабораторию. Там, среди ржавых станков и запаха химикатов, он использовал людей — бедняков, эмигрантов, бродяг, тех, кого никто не станет искать. Они были для него не людьми, а материалом. Я видел их — измождённых, с пустыми глазами, с следами уколов на руках. Некоторые уже не могли говорить, их разум был сломлен инъекциями и операциями.

Белецкий, не теряя времени, начал допрос одного из ассистентов Добжанского, пойманного на подходе к фабрике. Тот, дрожа от страха, рассказал, что профессор добился успеха. Он создал первого «солдата без страха» — человека, лишённого эмоций, не чувствующего боли, способного действовать даже при тяжёлых ранениях. Я не поверил, пока не увидел это своими глазами.

Мы проникли в лабораторию ночью. Белецкий шёл впереди, я следовал за ним, держа блокнот и револьвер, который мне выдали перед выездом. В темноте раздался звук шагов — тяжёлых, механических. Из тени выступил человек. Нет, не человек — существо. Высокое, с неестественно бледной кожей, с глазами, в которых не было ни искры жизни. Его движения были точными, но лишёнными человеческой плавности. Белецкий приказал ему остановиться, но существо не реагировало.

— Это он, — прошептал ассистент, которого мы держали под прицелом. — Первый.

Схватка началась мгновенно. Белецкий выстрелил в грудь существа, но оно даже не пошатнулось. Пули, казалось, лишь раздражали его. Оно бросилось на подполковника с нечеловеческой скоростью, и я увидел, как его кулак пробил стену рядом с головой Белецкого. Юрий Афанасьевич, несмотря на весь свой опыт, едва успевал уворачиваться. Он выстрелил ещё несколько раз, одна из пуль попала в голову твари, разворотив половину черепа. Я был уверен, что это конец, но существо продолжало двигаться, хладнокровно, словно машина. Его рука сомкнулась на горле одного из наших бойцов, и я услышал хруст костей.

Белецкий, используя свой нож, нанёс серию ударов в шею и грудь существа. Только после этого оно начало замедляться, но даже тогда его глаза оставались пустыми, без боли, без страха. Наконец, оно рухнуло, но я не мог избавиться от ощущения, что это лишь первая встреча с чем-то, что Добжанский выпустил на волю.

Мы почти его нашли...
в соседнем помещении, но он ускользнул через потайной ход, пока мы сражались с его созданием. Белецкий был в ярости:
— Соколов, запишите всё! Каждую деталь. Это не просто беглец. Это угроза, которую мы обязаны уничтожить.

Я пишу эти строки, пока Белецкий допрашивает ассистента, пытаясь вытрясти информацию о следующем пункте назначения Добжанского. Мои руки дрожат. Я не военный, я секретарь, но то, что я видел сегодня, заставляет меня сомневаться в том, что мы сможем остановить профессора. Если он создаёт таких монстров, если он уже передал свои знания за океан… что ждёт нас?
18 декабря 1975 года, Сан-Джасинто, Калифорния

Я, Иван Петрович Соколов, пишу эти строки на берегу Тихого океана, стоя рядом с подполковником Юрием Афанасьевичем Белецким. За нашими спинами — бескрайняя водная гладь, а перед нами — конец пути, длившегося почти четыре десятилетия. Сегодня, 18 декабря 1975 года, в Сан-Джасинто от острой сердечной недостаточности скоропостижно скончался профессор Добжанский. Но я знаю правду, и Юрий Афанасьевич знает её тоже. Это не было случайностью.

Сорок лет назад, в 1937 году, полковник Белов дал нам с Белецким приказ: найти и уничтожить Добжанского. «Пять лет, десять, двадцать — не важно. Ликвидация — единственное, что имеет значение», — сказал он тогда. Мы следовали за Добжанским через Польшу, Францию, Мексику, пока он не осел здесь, в Америке, под новым именем, продолжая свои дьявольские эксперименты. Его «солдаты без страха» стали легендой в подпольных кругах, но мы не отступали. Мы выслеживали его, разрушали его лаборатории, устраняли его помощников. Каждый шаг был пропитан кровью, каждый год отнимал частичку нас самих.

Сегодня всё закончилось. Мы нашли его в маленькой клинике в Сан-Джасинто, где он скрывался под видом врача. Белецкий был точен, как всегда: бесшумный укол, и сердце Добжанского остановилось. Никаких следов, никаких свидетелей. Только мы двое знаем, что произошло.

Теперь мы стоим на берегу, под холодным ветром с океана. Я достал бутылку «Абсолюта» — единственное, что связывает нас с той, далёкой Родиной. Мы не чокаемся, просто пьём, глядя на волны. Ни слова, только тяжёлое молчание. Впервые за десятилетия я чувствую облегчение. Задание выполнено. Добжанский мёртв. Его монстры, его формулы, его угроза — всё уничтожено.

Но облегчение длится недолго. Белецкий достаёт из кармана потрёпанный конверт с печатью НКВД. Я знаю, что там. Последние указания, доставленные через старый канал связи. Он молча протягивает мне бумагу. Я читаю: «Устранить И. П. Соколова после ликвидации Добжанского». Я не удивлён. В нашей работе свидетели не живут долго.

Я киваю и достаю из кармана наушник, в котором всё ещё звучит последнее сообщение из штаба, полученное утром: «Устранить Ю. А. Белецкого после завершения операции». Мы смотрим друг на друга. Его глаза, как и мои, устали. Сорок лет погони, сорок лет крови, паролей, явок. Мы улыбаемся — горькой, почти братской улыбкой.

— Ну что, Иван Петрович, — говорит он тихо. — Доигрались?

— Похоже, Юрий Афанасьевич, — отвечаю я, и мой голос звучит спокойнее, чем я ожидал.

Мы стоим, глядя на океан. Волны бьются о берег, и я слышу, как он передёргивает затвор своего пистолета. Моя рука уже на револьвере в кармане. Раздаётся выстрел. Один. Громкий, как раскат грома.

Кто нажал на спуск? Кто остался стоять? Этого не узнает никто. Мой дневник заканчивается здесь, на берегу Тихого океана, пусть тут все и закончится...

Конец