В молодости, лет в 18-20 я считал себя бунтарём. Со всеми вылетающими, вытекающими и выползающими. Иногда, появлялись такие стихи. С 2010 года я не открывал свой блокнот и теперь это всё кажется прошлой жизнью.

В общем, с пятницей вас всех и хороших выходных!

Я в клетке каменной сидел,

Не горевал, лишь пил и пел,

И огонёк в глазах горел, -

Плевать на стены.

Под потолком косяк небес,

Ладони полные чудес,

И за окном волшебный лес, -

Не за горами перемены.

Огнём горели пальцы рук,

Но оборвал игру их стук,

И этот деревянный звук...

Он в дверь ломился.

Я дрогнул, ведь гостей не ждал,

А звук всё креп и нарастал,

Стучал в ушах и нервы  рвал,

Да так, что разум помутился.

Друзья пришли - кривые рожи,

Нет, не друзья, но так похожи,

И пить и петь умеют тоже,

Да всё не так.

C порога начали кутить,

И стены принялись крестить,

Что бы потом косяк скрутить,

Ведь Бог дурак.

В стаканы водку льют и ром,

Хлебая спирт безвольным ртом,

До дна всё пьют, чтобы потом

Сдать стеклотару.

С ногами лезут на диван,

А за словами мне в карман,

Мечты мои ведут в чулан, -

Несут гитару

"Сыграй нам что-то для души,"

"Но только сильно не души,"

А я смотрю и ни души, -

Вокруг всё пусто.

И я стал мучить струны, ноты,

Старался петь, кричал до рвоты,

И знал: мой номер отработан, -

Мне стало грустно

И я запел свои стихи:

Как славно пели петухи,

Но холодец из требухи

Вкуснее будет.

Про то, как лица их пригожи,

А мне противны эти рожи,

Но кто-то сзади тянет вожжи,

И гайки крутит

Про солнце, кое померло,

Про жизнь, про Бога и говно,

Что думы слово в решето

Водой стекают.

О боли, страхе и любви,

Я пел о том, что мы ушли,

Туда, где меркнут все огни

И умирают

А мне кричат: «не то поёшь!»

«Такую чушь и бред несёшь!»

«Ты Бога, душу, мать не трожь!,»

«Давай сначала.»

И я запел про мак и шприц,

Про холод детских, серых лиц,

И чёрных, поднебесных птиц,

Что вдоль причала

Я пел про старых, молодых,

Про зрячих, глупых и седых,

Про грешников и про святых

В земле сырой.

Друзья бледнели словно мел,

А голос был не мой - я пел,

Я тысячами строк горел,

И был собой

Тут все попятились к двери,

Шептали «только не дури!»

И стало всем не до игры, -

Мне не помочь.

Бегут друзья от едких слов,

От злых, невидимых оков,

Их взгляды бешеных коров

Пронзают ночь

Я в клетке каменной сидел,

Уже не пил хотя и пел,

И не дышал и не хотел

Смотреть в окно.

А за окном волшебный лес,

В нём ухал громко старый Бес,

Над ним летал косяк чудес,

И всё равно.

vk.com/games_n_gamers

Начало здесь Зубастый фей. Начало

К Жеке сегодня приходили из соцслужбы.

Мымра эта не первый раз штурмовала его двери, оббитые дермантином и видавшие рассвет и закат коммунизма.

И именно сегодня ей каким-то невероятным образом удалось просочиться внутрь, не иначе как Люська (она же Людмила) не закрыла за собой, когда уходила в школу.

Люське было 9 и ее было жалко.

Все было плохо, начиная с дурацкого имени, придуманного поддатым папашей уже на пороге ЗАГСа. Любитель всего рода Газмановых уже почти назвал дочь в честь собачки из песни Родиона, но благо девчонки в кабинете отговорили. Сошлись на Людмиле, но дома она всегда была Люси. Ну или "Люська, ко мне! Дай лапу". Своеобразный юмор родителя оценили уже с первого класса, кличка закрепилась.

Люда не любила учиться. Полное отсутствие мотивации, подкрепленное словами - "Учись не учись, все равно на панель идти, там твой Лермонтов никому не нужен" способствовало тому, что третий класс продлился еще на год.

Люда не любила мыться. С одной стороны, дома не было горячей воды. Время от времени мать, забитая алкашом-мужем и двумя работами, находила время нагреть пару ведер воды и почти силой заставить Людмилу помыться. Но чаще всего девочка просто поскорее уходила спать, не дожидаясь, пока мама вернется с работы.

У Люси были очень плохие зубы.

Что вообще не удивительно, учитывая нерегулярное питание и полное отсутствие гигиены. С наследственностью, само собой, тоже не повезло.

Совокупность всех факторов - и к 9 годам ни одного здорового зуба, кроме двух передних резцов - они еще не успели испортиться, так как выпали совсем недавно.

Плохая одежда, грязные ногти и взгляд затравленного зверька. У Люськи не было ни одного шанса стать звездой класса.

Но случилось чудо.

У второгодницы сменился не только класс, но и классный руководитель.

Уже на первом классном часе она оценила всю серьезность ситуации, когда увидела Люсю в зимних сапогах 1 сентября. Не потому, что выпал снег, а потому, что больше нечего было надеть, последние резиновые тапки развалились чётко 31 августа.

И уже на следующий день она молча передала девочке пакет, в котором были вещи ее младшей дочери. Все ношеное, но чистое. И главное - осенние ботинки.

Решив хотя бы частично проблему внешности, классная решительно пресекла все попытки одноклассников травить новенькую. Чаще вызывала к доске, хвалила. Пыталась вызывать родителей в школу. Естественно, никто не пришел, мать на работе, отцу все по бую.

Пришла к ним сама, двери, понятное дело, никто не открыл.

Решила действовать по-другому и позвонила в соцслужбу.

Вот тогда-то и начались их осенние визиты.

Жека проснулся среди ночи, что не было редкостью для него. Сон алкоголика крепок, но недолг, спать мешала мысль о сегодняшнем.

Грымза, назвавшаяся Мариной Антоновной, прорвалась в его чертоги и угрожала самым наглым образом.

Фотографировала квартиру, писала протокол, гаденько улыбалась, а потом вынесла вердикт - его дочку забирают и помещают в детский дом.

И казалось бы, одной малолетней проблемой меньше, но не все так просто. Люсенька получала пенсию. Пару лет назад загремела в больницу с гастритом, практически перешедшим в язву, где сердобольная врач подсказала внезапно трезвому и перепуганному папаше, способ оформить инвалидность. Правдами и неправдами, вынужденной трезвостью и внезапным обнаружением одноклассника в комиссии, дело было сделано и каждый месяц начала капать копеечка.

Копеечка к копеечке, пенсия да работающая жена - вот тебе и способ забить на трудовые будни. Можно хорошо лежать и вкусно пить.

Потому Жека не разбил голову об плинтус Марине Антоновне, как хотел изначально, а умудрился промычать, что не надо так резко, он готов меняться и исправлять ситуацию.

Претензий было много, начиная от необходимости хотя бы минимального ремонта, до нормального медицинского обследования и лечения дочки. Соцработник трясла над головой справкой от школьной медсестры, сокрушалась состоянием девочки и требовала делать хоть что-то.

Из всей этой тирады Жека решил зацепиться за зубы. В детской поликлинике его кореш работал санитаром, как-то по пьяни его понесло рассказывать, что хоть она и государственная, но уровень довольно приличный, деньги из бюджета поступают, недавно частично поменяли оборудование.

Марина Антоновна ушла, пообещав вернуться.

И ночью Жека вспомнил, что завтра прийдется идти с Люськой к зубному врачу.

Промаявшись от раздражающих мыслей и сушняка еще пару минут, он плюнул на сон и потопал на кухню.

Ноги прилипали к полу, вечером Люська тащила чай к телевизору и изрядно пролила его по всей квартире.

Раздражаясь с каждым шлепком все больше, Жека увидел, что на кухне зажегся свет.

Медленно закипая от мысли, что еще кто-то бродит по дому, она резко открыл двери.

На пороге кухни стояла Люська.

Люська, у которой за ночь отросли волосы до лопаток.

"Ну во-первых, это красиво..." (с)

холст 40х30см, акрил, 2017

холст 50х70см, акрил, 2018

-

холст 50х70см, акрил, 2019