Планируется две части. Обсуждение приветствуется. Всем приятного Чтения!

- Паршивец!

Я влетел в комнату и тут же получил журналом по спине – первое, что попало отцу под руку у входной двери. На него было страшно смотреть. Глаза блестят, лицо красное, от злости у него выступили вены на висках. Крайняя стадия.

Обычно, если я был замечен при совершении некой пакости, мне удавалось улизнуть в гаражи и затеряться там, словно в полу ржавом лабиринте. У нас с пацанами был сделан “бункер”, в котором можно было спрятаться от взрослых до глубокого вечера. Там мы и творили всё, что нам заблагорассудится. “Бункер” этот располагался между четырьмя гаражами, свободное пространство было в виде квадрата, а пролезть можно было с двух сторон, притом взрослые были слишком большие для этих проходов. Это было идеальное место. Ребята натащили туда подушек от диванов, кресла, стулья. Сделали даже импровизированную крышу, из натянутой белой простыни, которую стянули с бельевой веревки, пока бабушка со второго подъезда, Авдотья, отвлеклась на кормежку голубей, ласково посвистывая и раскидывая крошки от черствого батона. Едва мы скрылись за углом дома, услышали крик на весь двор: “Воры!”, “Обокрали, негодники!”. А наш след с простыней уже и простыл. Один из мальчишек достал у отца в мастерской молоток и гвозди, и мы прибили простыню по углам к ржавым крышам гаражей. Взрослые допытывались до нас, не мы ли это украли тряпку, грозили, мол: “найдём, мало не покажется!”. Мы пожимали плечами и убегали на площадку, играть в “Выше ноги от земли”. В итоге мы были белы как снег и имели в “бункере” защиту от солнца, а Авдотье, чтобы она перестала приставать ко всем и причитать на весь двор о потерянной простыне, скинулись всем домом и купили новую. Все были довольны.

И сегодня, Пашка с третьего подъезда, стянул у какого-то прохожего папиросу. Это была настоящая находка! Мы, мелкие пацаны с завистью смотрели на шестнадцатилеток из старших классов, когда они выходили зимой в одних рубашках навыпуск без курток на улицу и шли за угол курить. Это было нашей зеленой мечтой, мы хотели быстрее вырасти, чтобы можно было попробовать папиросы. И теперь не надо ждать – Пашка нашёл одну!

Мы собрались на углу дома, сгрудившись вокруг Пашки и завистливо смотрели на папиросу в его вытянутой руке. Он гордо стоял в центре нашего круга и улыбался во все свои двадцать два зуба. Двадцать два, потому что остальные его зубы были либо выпавшими, либо только-только вылезающими коренными. Он был из нас самый взрослый, но с зубами такие проблемы были только у него. Волосы у него были рыжие, как солнце, и он мог свистеть так оглушительно и громко, что мы сразу сбегались из самых дальних углов двора на его зов.

- Шмотрите-мшотрите, только я никому попробовать не дам! – Пашка гордо поднял голову, и на жарком июньском солнце его волосы заблестели, словно надраенные медные пластины, - папироша маленькая, так што я шам ее попробую!

- Подожди, Пашка! – Витька быстро затараторил, - хочешь я тебе своего жука отдам? Или крючок рыболовный?

- Сарики стеклянные свои дас, и дам попробовать…половину!

Кучка детей взорвалась криками и предложениями за возможность попробовать табачок на вкус. Предлагали жуков, редкие в наших краях грецкие орехи, один отчаявшийся даже предложил ему Фанту, которую отец привез ему из командировки – в общем, ставки стремительно повышались. В итоге, торги были завершены на том, что Витька за половину стеклянных шариков получает четверть сигареты, еще одну половину получил Петька за редкого здорового жука, которого было очень трудно поймать. Заверив все данные обещания на слове и клятве, эти трое встали напротив нас, чтобы попробовать свою первую папиросу. Мы встали напротив и смотрели. Мы могли хотя бы вдохнуть этот едкий синий дым, и казалось, что даже так мы стали бы чуточку взрослее. Однако, один из нашей линии “нюхачей” вдруг спросил:

- А зажигать-то чем будете?

Челюсть Пашки отвисла, на лицо его выражало полную растерянность. И как он об этом не подумал! Все начали думать, как же её зажечь. Пара близнецов с крайнего подъезда побежала за лупой, чтобы с помощью солнечного света поджечь бумагу, а потом уже саму папиросу. Через несколько минут они вернулись ни с чем – дома у близнецов оказалась бабушка и буквально вышвырнула их обратно на улицу, как только услышала про лупу. Все расстроились, но вдруг вдалеке на тропинке, ведущую к дому появился Спичка.

Взрослые всегда говорят: “Спички детям – не игрушка!”, на что один из ребят придумал остроумный ответ: “Спички детям – инструмент!” Так Спичка стал Спичкой. Он был блондином, с парой веснушек на носу, вечно сутулый и с руками в карманах штанов. При нём всегда была коробочка-другая спичек, которые он постоянно стягивал с домашней кухни, за что частенько получал, но его это не останавливало. Спичка был самым главным пироманом у нас во дворе. Все коллективные поджоги сухой травы, мусорных баков и вообще всего, что горело, всё было зачинено с легкой руки Спички, потому что доступ к этим заветным коробочкам с запахом серы, после коллективной летучки взрослых и последующим мораторием на продажу спичек нам в ларьке, был только у него. Он жил в отдельном доме, и там был только газ. Поэтому все освещение и готовка держались на спичках. Особенно ценились коробочки с красивыми картинками на лицевой стороне – это стало предметом бережного коллекционирования. Мы пытались покупать спички на собранные копейки, но в ларьке, в котором работала тетка Дуся, в ответ мы получали лишь веником и угрозы рассказать всё родителям. Спичка имел очень выгодное положение во дворе, как единственный поставщик как самих спичек, так и заветных коробочек с картинками.

- Спичка! Спичка! Иди сюда, Спичка! – мы закричали что есть сил, подпрыгивая и размахивая руками в его сторону. Он заметил нас и неторопливо подошел к нам.

- Ну, чего?

- Спички есть у тебя?

- Ну, есть, вам-то какое дело? – вся его сущность выражала крайнее безразличие к нашей компании и желание отправиться дальше по своим делам.

- Мы…то есть Пашка папиросу нашел!

- Да? – всё таким же безразличным тоном промолвил Спичка, однако глаза его заблестели, - а ну, покажи.

Ребята расступились и перед Спичкой предстал до сих пор не закрывший рот от озарения Пашка. Спичка подошел поближе и флегматично осмотрел его находку.

- Да, действительно…- он потыкал пальцем папиросу, понюхал ее, а потом развернулся и уходя, бросил через плечо, - ладно, разбирайтесь, увидимся.

- Погоди, ты куда? – загалдели ребята, - дай нам одну спичку, мы подожгём!

- А что мне-то с этого? – он остановился на полушаге и развернулся к нам, - мне какая польза с того, что я дам вам спичку? Тем более последнюю.

- Я…- Пашка впервые за всё это время вымолвил слово, - я дам тебе четверть сигареты попробовать.

- Мало…- Спичка развернулся и пошел дальше. Все стояли в ступоре.

- Забирай мою четверть! – Витька гордо вышел из кучки, - и будет у тебя половина!

Тогда все посмотрели на Витьку с восхищением. Ради общего дела он готов был пожертвовать личной выгодой – поступок, достойный будущего лидера. Спичка остановился, снова развернулся и подошел к нам.

Новые условия торга снова скрепили словом и клятвой, снова трое встали напротив нас. Но только Спичка достал коробок, кто-то из “нюхачей” воскликнул:

- А как курить-то знаете?

Челюсть Пашки отвисла еще больше, на лице было отчаяние. Спичка нахмурился. И как же они забыли об этом! Есть специальные правила, как надо курить! Но они не знали их, а старшеклассников во дворе не было, чтобы спросить. Да и опасно было, они могли попросту отобрать злосчастную папиросу и всё. Начали вспоминать, как её держат взрослые, как затягиваются и морщатся толи от вкуса, то ли от едкого сизого дыма. И тут я вспомнил дядьку, которого я видел в одну из поездок в деревню. Звали его Идмить, и любил он курить. Он брал точно такую же папиросу, по-хитрому её сминал и закуривал, держа тремя пальцами за её начало.

- Я знаю! – Выпалил я. Все обернулись на меня.

- Ну так показывай, что ты молчал-то! – рявкнул Мишка, третий счастливчик, выигравший торги за право попробовать покурить.

- А что мне с этого будет? – Я постарался придать себе такой же вид, как и Спичка, засунув руки в свои шорты.

Снова поднялся шум и гам. Мишка помахивал кулаком перед моим носом, угрожая со мной больше не делиться ничем, если я тут же не расскажу секреты курения. Но я не подавал виду, зная, что лучше потерять возможность обмена ценными вещами с Мишкой и приобрести статус и репутацию. Если весь двор будет знать, что я пробовал папиросу, то смогу обменяться на все что угодно. В итоге Мишка сдался и уступил свою четверть папиросы, и после недолгого обсуждения, мы решили, что каждому достанется по трети.

В третий раз были оговорены условия торга, подкрепленные словом и клятвой. На этот раз я стоял напротив кучи своих товарищей, разинувших рты и ожидающих откровение. Вот оно! Все нужные люди собраны! Сейчас они вдохнут этот запретный и желанный аромат!

Я смял фильтр, чтобы он был плоским, взял тремя пальцами, как делал дядька Идмить. Взял конец папиросы в рот, приготовился втягивать воздух, чтобы папироса не потухла в первые секунды и не пропал драгоценный табак. Спичка поднес огонь, я затянулся…

- Это что тут происходит?!

Отец! Позади ребят стоял мой папа, грозно всматриваясь в самое действо. И увидел меня.

Он удивленно вскрикнул. Ребятня в мгновение ока испарилась, оставив меня, неистово кашляющего и уже выронившего папиросу из рук наедине с моим палачом. Я тоже хотел было удрать, но споткнулся о торчащий из земли камень и упал. Вдруг я почувствовал, что отрываюсь от земли и меня тянет вверх. Мой палач поймал меня за шкирку и потащил в подъезд. Я не дрожал и ничего не говорил, боясь его спровоцировать раньше времени. Он поставил меня на кафельный желтый пол на полутемной лестничной клетке и открыл дверь…

И теперь я был в западне. Отец был в ярости, и мне светила ужасающая кара. Он хотел схватить меня за руку и затащить в дом, но я увернулся и вбежал в комнату, спрятавшись за спинку кресла, в котором мирно посапывал мой дед. Отец, не обращая внимания на дремлющего старика, оббежал кресло и попытался схватить меня, но я снова увернулся и оказался перед дедом, который от шума и возни проснулся.

- Что такое? Что происходит?

- Да вот, паршивца этого наказать надо! – Отец тыкнул пальцем в мою сторону и снова попытался меня поймать. Я был ловок и сосредоточен, поэтому снова увернулся. Хотел было рвануть к двери, чтобы убежать, но дед взял меня за руку и не отпускал. Было бесполезно пытаться вырваться, хватка у него было железная, но больно не было.

- Давай я с ним поговорю.

- Да что с ним говорить, лупить его надо! – Мой отец уже снял со своих рабочих брюк ремень, и, кровожадно улыбаясь, принялся им бить по ладони, - будет знать, как…

- Я поговорю, - в голосе деда послышались стальные нотки, - я тебя бил, когда воспитывал? Бил?

- Нет, - отец опустил взгляд, кинул ремень на диван и ласково меня потрепал по голове, хитро улыбаясь, - поговори с ним.

Я почувствовал неладное. Отец, хитро улыбаясь, прошел к входной двери, закрыл её, снял ботинки и пошел на кухню готовить ужин. Смена матери заканчивалась под вечер, и отец, когда приходил раньше её, готовил на всю семью ужин. Из кухни донесся беззаботный свист.

- Сними обувь и закрой дверь.

Я повиновался жесткому, властному голосу деда. Медленно снял свои сандалии с потемневшими от летней пыли белыми носками и вошел босиком в комнату, прикрыв дверь.

- Подними журнал. И дай его мне.

Я дал его ему в руки и встал перед ним, виновато теребя шорты и опустив голову. Дед молча читал журнал. Наконец он его отложил и посмотрел на меня своим суровым взглядом.

- Курил?

Я, после мгновенья раздумий, неуверенно кивнул. Деду лучше не врать, раз он отгадал, чем я провинился, даже не спросив у отца.

- Небось папиросы эти вонючие? От тебя за километр ими пахнет. Дрянь.

Я молчал. Он смотрел на меня, буравя взглядом, которого я понять не мог. То ли злость, то ли безразличие читалось в его серых, но ясных глазах.

- Отец тебя с поличным поймал?

Кивок.

- Хочешь, чтобы мать твоя не узнала?

Энергичный кивок. Заинтересованность в глазах.

- Сколько там “Правда” нынче стоит? – он резво вскочил из кресла и поплелся, шаркая тапочками к балкону.

- Три копейки, - тут же выпалил я, не сдвинувшись с места.

- Три копейки, - повторил дед, взял с подоконника спички и поманил пальцем.

Я вышел на балкон, недоверчиво озираясь на него, в любую минуту готовый снова спрятаться за креслом.

Он молча показал мне пустую руку. Р-раз! – и самокрутка словно материализовалась у него на ладони. Я был восхищен такой магией. Вот бы научиться – все стеклянные шарики были бы моими!

Он чиркнул спичкой по коробочке, зажег самокрутку и затянулся во все его могучие легкие. Я незаметно вдохнул. Странно. И даже дым приятный, не сизый. И почти кашлять не хочется.

- Что ты курил? – дедушка оперся о деревянные, с облупившейся белой краской, перила и смотрел на листву деревьев, весело шуршащую от летнего ветерка.

- Не знаю…Её Пашка нашёл. У прохожего какого-то. Я выторговал у него треть папироски, я только попробовать хотел, честно-честно! – решив, что честность в данном случае лучше, и рассказал всё, как на духу.

- Вот как, значит. А как выторговал-то? – он приблизился ко мне и принюхался к моему запаху.

- Я когда на даче был, видел, как дядька Идмить курил такие же.

- На фильтре были синие буквы? – он сделал колечко из дыма.

- Нет, вообще ничего.

- Так то не папироса была, а сигарета. Шипка. И чего она всем так нравится, дрянь? Бродский, дурак… - он поднял глаза и уставился небо. В лицо ему светило солнце, но он даже не прищурился.

- Кто такой Бродский? – я захлопал глазами, услышав новую фамилию.

- У матери своей спроси, она любит…

Я повторил про себя несколько раз фамилию, чтобы не забыть. Надо будет спросить у мамы.

- Так хочешь, чтобы мать не узнала?

- Хочу.

- Если принесешь мне газету, я скажу отцу, чтобы это осталось между нами. В тайне. Только не кради, знаю я вас, шпану. Честно купи её в ларьке, и принеси мне. Договорились?

Я счастливо закивал. И тут меня осенило.

- Тебе для папирос газетку, дедушка?

- Ишь, смышленый какой, - он хрипло засмеялся, потрепал меня за ухо, - угадал. Принесешь, покажу, как я фокус делаю. А теперь давай, иди мойся и одежку свою постирай. Пахнет, мать сразу поймёт, что к чему.

Я рванул к папе и попросил дать мне полотенце с верхней полки шкафа, а то сам не дотягиваюсь. Отец готовил что-то под включенный радиоприемник и весело насвистывал мелодию. С плиты безумно вкусно пахло. Он повернул голову.

- Ну что, поговорили?

- Да…Пап, прости меня, пожалуйста, я больше так не буду. Я только попробовать хотел, разочек.

- Ладно, шкодник. Ужин еще не готов, иди пока поиграй.

- Я помыться хочу. Чтобы мама не почуяла.

- Дед надоумил? – он вымыл руки и вытер их о фартук, - пошли.

Отец выдал мне полотенце с верхней полки. Красивое, махровое, с оранжевым красивым рисунком петушка. Я побежал в ванную, разделся и залез под кран. Долго, по миллиметру настраивал воду, чтобы было приятно. Взял с полки хозяйственное мыло, чтобы наверняка отмыться от запаха. Плевался, мыло щипало глаза, но привередничать было некогда – еще стирать одежду, а мама должна уже вот-вот прийти!

Только я развесил на балконе сушиться одежду под закатным, но всё еще жарким солнцем, раздался звонок в дверь. Мама пришла.

Я быстро прыгнул за игрушки, что-то уверенно строя из кубиков. Пахнуло духами, на столешницу возле входа что-то положили, по звуку напоминающее пакет. Я как ни в чем не бывало повернул голову, увидел маму, улыбнулся и снова уткнулся в свои кубики.

- Привет! Ну, как погулял сегодня? – она заглянула в комнату.

- Да, здорово погуляли.

- А чего так рано? Вечно же допоздна где-то шастаете, лови вас потом.

- Жарко сегодня что-то, - я усиленно делал вид, что полностью поглощен пирамидкой.

- Хмм…

Она посмотрела на меня с прищуром, но ничего не сказав, пошла в ванную. И тут грянул гром.

- Сынок, подойди сюда!

Пирамидка с грохотом рассыпалась и кубики раскатились по всей комнате. Я обреченно встал и побрел к ванной, напряженно думая, в чем же просчитался. Учуяла запах? Не достирал носки?

Я вошел в ванную, встав перед моим вторым палачом. Она уперла руки в бока и сверлила на меня взглядом.

- Вчера тут был новый кусок мыла! Куда он делся?

Я не знал, что ответить. Порвал одежду? А мыло тут причем? Из-за чего мне могло понадобиться мыло, что не привело бы к этой проклятой сигарете?

- Я…

- Ну?

- Я…

Ничего не лезло в голову. Я забегал глазами, лихорадочно ища ответ. Какие у нее грязные руки…вот оно!

- Я в лужу упал, - ляпнул я, - большую-большую, грязнющюю-грязнющюю!

- И?

- Ну и постирал свою одежду. Вон, на веревках висит, сохнет.

- Сергей, это правда? – Мама подняла глаза вверх на промелькнувшего мимо ванной папу.

- Да правда-правда, - проворчал он, проходя снова на кухню, но уже с пакетом и газетой в руках, - я прихожу, а он стирает стоит над раковиной. Иди уже ужинать, остынет.

Мама перевела удивленные глаза на меня. Я испугался, что она меня отругает и выпалил:

- Мам, а кто такой Бродский?

- Бродский? – она удивилась еще больше, - а тебе зачем?

- Да…нам сказали написать сочинение о нем, как летнее задание, - уж где можно было хитрить, то там я это делал не моргнув глазом.

- Это поэт, - она достала новый кусок мыла, быстро помыла руки, коричневая вода потекла с её рук, - я тебе завтра на столике его оставлю. Ты голодный, кушать хочешь?

- Не, спасибо, я лучше пойду поиграю, - я развернулся и на негнущихся ногах пошёл в комнату. Дед уже надышался воздухом и снова дремал в кресле.

Мама прошла на кухню. Отец сидел и флегматично поедал принесенные плюшки, запивая чаем и читая газету. Он закинул ногу на ногу и качал ею в такт мелодии из радиоприемника.

- Он правда грязный был?

- Ну да, - пробубнил отец, хлебнув из кружки, всё так же неотрывно читая.

- Где же он лужу нашел? Жара такая, одна пыль на улице…

- Это же дети. Надо, так всё найдут.

- И Бродский еще…неужели им в школе уже преподают Бродского?

Отец пожал плечами.