Я начал с того, что прочел отчет о поступлении, составленный медсестрой. Холли, студентка первого курса университета. Прибыла в сопровождении соседки, которая сейчас дожидалась меня в комнате для родственников. Записи медсестры и интерна говорили о том, что, хотя пациентка не просыпалась, состояние ее стабильно и она находится под наблюдением в смотровой палате № 4 – присутствие ассистента было обычной предосторожностью для психических больных. Когда я вошел, Холли лежала на каталке, переодетая в больничный халат, с катетером в вене; провода от электродов на груди тянулись к портативному ЭКГ-аппарату рядом с койкой. Рыжие волосы рассыпались по подушке, обрамляя бледное лицо с угловатыми чертами, тонким носом и губами. Глаза были закрыты. Когда я вошел, она не шевельнулась. На полочке под каталкой я заметил пакет с ее одеждой. Я легко тронул Холли за руку и позвал по имени, но она не ответила. Тогда я обратился к ассистенту, пожилому афроамериканцу, который читал журнал в углу смотровой. Я спросил, не заметил ли он, чтобы Холли говорила или открывала глаза. Он покачал головой: «Все время без сознания».
Я наклонился к пациентке и осмотрел ее. Дыхание было замедленным, но ровным, запаха алкоголя не наблюдалось. Похоже, что она спала после передозировки какого-то лекарства. Пульс был нормальным, но раз в несколько секунд возникали паузы. Я взял ее руки и пошевелил ими, проверяя подвижность и надеясь получить намек на то, что именно она могла принять. Руки были расслаблены, двигались свободно, однако Холли не проснулась.
Я поблагодарил ассистента и направился в комнату для родственников, которая находилась в дальнем конце коридора. В отличие от смотровой, здесь были удобные кресла, диван, кофейный автомат, на столике стояли бумажные стаканчики, сахар и сливки. Когда я вошел, соседка Холли, Сьюзен, ходила туда-сюда по комнате. Это была высокая девушка атлетического телосложения, с каштановыми волосами, собранными в хвост на затылке. Я представился и предложил ей сесть. Она окинула комнату быстрым взглядом и присела на краешек дивана, не переставая теребить кольцо на указательном пальце. Я подвинул стул к ней поближе. В комнате не было ни окон, ни кондиционера, а вечер был жарким, как обычно в Вирджинии в конце лета. Я почувствовал, что начинаю покрываться потом, придвинул напольный вентилятор и расстегнул халат. Наконец я обратился к девушке:
– Сьюзен, вы поступили правильно, вызвав скорую для Холли. Расскажите, что случилось сегодня вечером?
– Я поздно вернулась домой с занятий и увидела, что Холли лежит на кровати без сознания. Я стала звать ее и трясти, но не смогла добудиться. Тогда я позвала коменданта общежития, и она позвонила в неотложку, а я поехала за ними следом на своей машине.
Я все еще предполагал, что состояние Холли вызвано передозировкой какого-то лекарства, поэтому спросил:
– Вы не знаете, какие препараты она могла принять?
– Я не видела никаких пузырьков. Но я и не искала…
– А вы не знаете, Холли принимала какие-нибудь лекарства постоянно?
– Да, она пила антидепрессанты, которые ей выписали в университетской поликлинике.
– А у вас в общежитии есть еще лекарства, которые она могла выпить?
– У меня есть таблетки от судорог, в шкафчике в ванной, но я не в курсе, брала ли она что-то оттуда.
– Скажите, может быть, Холли пила или принимала наркотики?
Сьюзен снова покачала головой:
– Я за ней такого не замечала.
– У нее есть какие-нибудь проблемы со здоровьем?
– Не думаю, хотя я не слишком хорошо ее знаю. Мы познакомились всего месяц назад, когда переехали в общежитие.
– Но вы сказали, что она наблюдалась в клинике, так как страдала от депрессии. Может быть, она была в сильной депрессии или встревожена больше обычного, или в ее поведении в последнее время были какие-то странности?
– Я не заметила ничего подозрительного. Но мы не так уж близко общались…
– Я понимаю. Но вы случайно не знаете о чем-либо, что могло недавно спровоцировать у Холли сильный стресс?
– Насколько мне известно, с учебой у нее все было хорошо. Хотя, конечно, всем первокурсникам нелегко привыкнуть, мы ведь впервые живем не дома… – Сьюзен остановилась в нерешительности, а затем продолжила: – Мне кажется, у нее были проблемы с парнем. – Она снова помедлила. – По-моему, он заставлял Холли делать что-то, чего она не хотела…
– Заставлял?
Сьюзен снова пожала плечами:
– Точно не знаю, просто у меня было такое чувство.
Я ждал продолжения, но она замолчала. Тогда я сказал:
– Вы мне очень помогли, Сьюзен. Как вы считаете, есть еще что-то, что нам нужно знать?
Сьюзен снова сделала неопределенное движение. Я ждал, что она расскажет мне что-то еще, но девушка молчала. Мне показалось, что она немного дрожит.
– Как вы себя чувствуете после всего этого? – спросил я, слегка коснувшись ее плеча.
– Все в порядке, – отвечала она слишком поспешно. – Мне нужно возвращаться в общежитие. Мне еще работу писать.
– Спасибо, что привезли Холли. И что дождались меня и все рассказали. Конечно, вы можете ехать домой и заняться вашей курсовой. Если хотите, можете навестить Холли с утра. Если нам что-то еще понадобится, мы вам позвоним.
Сьюзен согласно кивнула и поднялась. Я проводил ее до двери и, пожимая ей руку, снова скользнул взглядом по пятну на своем галстуке. Попрощавшись, я опять застегнул халат на все пуговицы, чтобы никто из коллег его не заметил.
После этого я вернулся в смотровую проведать Холли. Но она по-прежнему была без сознания, и ассистент подтвердил, что пациентка даже не шевельнулась с тех пор, как я ушел. Значит, сегодня я уже ничего не мог поделать. Я поговорил с интерном, наблюдавшим Холли, и выяснил, что ее собираются перевести в отделение реанимации для мониторинга сердечной аритмии. Тогда я позвонил своему куратору на кафедру психиатрии. Он согласился, что на тот момент мне больше нечего было делать, но посоветовал проверить, все ли я записал, и завтра первым же делом зайти к Холли и поговорить с ней. В восемь утра, во время обхода, мне нужно будет представить отчет по ее состоянию другим психиатрам. По дороге в ординаторскую, переходя парковку, я поздравил себя с тем, что не опозорился и что пациентку переводят в реанимацию, – вот удача, значит, описывать анамнез и делать назначения в эту ночь предстоит интерну, а не мне.
На следующее утро, хорошо выспавшись и переодевшись, я бодро вошел в отделение реанимации и обвел взглядом полочку на сестринском посту в поисках карты Холли. Одна из медсестер как раз писала в ней. Она взглянула на меня и спросила: «Вы из психиатрического?» Я кивнул: «Я доктор Грейсон». Догадаться о том, что я психотерапевт, было несложно – в реанимации я был единственным, кто надевал белый халат прямо на уличную одежду, а не поверх зеленой униформы. «Холли проснулась, вы можете поговорить с ней, но она все еще сонная, – сказала медсестра. – Ночью ее состояние было стабильным, если не считать нескольких ЖЭС [Желудочковая экстрасистола]». Я знал, что такая эпизодическая аритмия могла ничего и не значить, но оставалась вероятность, что она вызвана какими-то препаратами, которые Холли приняла прошлой ночью. «Спасибо, – ответил я. – Я немного поговорю с ней сейчас, а примерно через час ей нужно будет ответить на вопросы врачей консилиума. Как вы считаете, в таком состоянии ее смогут сегодня перевести в психиатрическое отделение?»
– Еще как, – ответила медсестра, закатив глаза. – В приемном полно пациентов, которые ждут, пока здесь освободится койка.
Я подошел к палате и постучался в косяк открытой двери. Теперь, вдобавок к катетеру в вене, у Холли была трубка в носу, а показания датчиков ЭКГ выводились на монитор над кроватью. Войдя, я задернул за собой штору, закрывающую кровать по периметру, и негромко позвал Холли по имени. Она открыла один глаз и кивнула.
– Холли, я доктор Грейсон. Я из психиатрического отделения.
Девушка закрыла глаз и снова кивнула. Через несколько секунд она едва слышно пробормотала: «Я знаю, кто вы. Я вас видела вчера вечером, я помню».
Я замер, прокручивая в голове обстоятельства нашей встречи прошлым вечером. Потом сказал: «Когда вас привезла скорая, мне показалось, вы спали. Я не знал, что вы меня видели».
Не открывая глаза, Холли прошептала: «Не в палате. Я видела, что вы разговаривали со Сьюзен, сидя на диване».
Я был совершенно сбит с толку. Холли никак не могла видеть, как я беседую с ее соседкой в дальнем конце коридора. Может, она уже бывала раньше в приемном отделении? Может, она догадалась, что я говорил со Сьюзен?
– Кто-то из персонала сказал вам, что я говорил со Сьюзен? – предположил я.
– Нет, – отвечала Холли, на этот раз совершенно отчетливо. – Я вас видела.
Я помолчал, не зная, как продолжать разговор. Мне полагалось задавать вопросы и с их помощью выяснять, что произошло в жизни Холли и пыталась ли она причинить себе вред. Но вместо этого я молчал, не понимая, что делать дальше. В голову пришло, что она просто дурачит меня, новоиспеченного интерна, пытается выбить из колеи. Если так, у нее хорошо получалось. В этот момент Холли, словно почувствовав мое замешательство, открыла оба глаза и впервые посмотрела прямо на меня. «На вас был полосатый галстук, а на нем красное пятно», – уверенно произнесла она.
Сомневаясь, правильно ли я расслышал, я медленно наклонился к ней и, едва в силах произнести что-либо, переспросил: «Что?»
«На вас был полосатый галстук, а на нем красное пятно», – повторила Холли, не отводя взгляда. Затем она пересказала мне весь мой диалог со Сьюзен, все мои вопросы и ее ответы, и даже то, как Сьюзен ходила по комнате и как я подвинул к себе вентилятор, – все в точности так, как было.
Я почувствовал, что покрылся мурашками, а волосы у меня на затылке встали дыбом. Она никоим образом не могла знать всего этого. Да, она могла бы догадаться, какие вопросы я собираюсь задать Сьюзен, но откуда она могла узнать подробности? Кто-то уже заходил к ней с утра и пересказал ей все, что я написал в отчете? Но ведь, когда я беседовал со Сьюзен, в комнате больше никого не было! Никого, кто мог бы знать так точно, что мы говорили или делали. И никто во всем отделении, кроме Сьюзен, не видел этого пятна на галстуке прошлым вечером. То обстоятельство, что Холли знала, что я беседовал с ее соседкой, а уж тем более, о чем я с ней говорил и о пятне на моем галстуке, было совершенно невозможно. И все-таки она знала. Стоило мне сосредоточиться на ее рассказе об этом, как мысли начинали путаться. Я не мог отрицать, что Холли известно обо всех подробностях моего разговора со Сьюзен. Она знала все, это факт. Но каким образом она могла узнать? Этого я понять не мог. «Она или просто угадывает случайно, или это какой-то фокус», – убеждал я себя.
Но каким непостижимым образом можно было провернуть такой трюк? Холли только что проснулась после передозировки. Со своей соседкой она не виделась со вчерашнего дня. Может, девушки сговорились еще до того, как Холли выпила таблетки, и спланировали все то, что скажет мне Сьюзен? Но не сговорились же они, что я капну на галстук соусом от спагетти! К тому же Сьюзен выглядела такой встревоженной, когда беседовала со мной в приемном отделении, а Холли до сих пор была вялой и заторможенной. Все это никак не походило на розыгрыш.
У меня было много вопросов, но не было ни ответов, ни даже времени на то, чтобы подумать над ними как следует. И обратиться с ними было не к кому. Все это произошло за много лет до того, как в англоговорящем мире впервые прозвучал термин «околосмертные переживания». Я был ошарашен этим совершенно необъяснимым случаем, и все, что я мог, – это отодвинуть свои вопросы куда-то вглубь памяти до лучших времен.
Холли снова уснула, и звук ее неровного дыхания вернул меня в настоящее. Сегодня главное – вовсе не моя растерянность. Мое дело – помочь Холли разобраться с ее эмоциями, справиться с проблемами и снова обрести желание жить. Мне нужно было сосредоточиться на выяснении тех обстоятельств ее жизни, которыми был вызван стресс, и оценить ее суицидальные наклонности, прежде чем сюда придут другие врачи для совещания.
Я снова тронул пациентку за руку и позвал по имени. Она открыла один глаз. Я попытался продолжить расспросы. «Холли, расскажите, пожалуйста, что с вами случилось, что стало причиной передозировки?» Мне удалось выяснить, что она выпила большую дозу амитриптилина, препарата, вызывающего опасные нарушения сердечного ритма. Также Холли призналась, что у нее уже имелся опыт передозировки в старших классах. Ее слова подтверждали все, что рассказала Сьюзен, и прояснили некоторые подробности. Ей было сложно справиться с социальным давлением в университете, сложно было сойтись с одногруппниками. Она даже хотела бросить учебу, вернуться домой и поступить в местный техникум, но родители настаивали, чтобы она потерпела. Вскоре я заметил, что Холли опять засыпает. Я поблагодарил ее за беседу и предупредил, что примерно через час к ней зайдут еще несколько врачей. Девушка кивнула и закрыла глаза.
Тогда я сообщил в университетскую поликлинику, что Холли поступила к нам, и запросил выписку о ее лечении у психиатра. Затем я добавил в карту короткую запись о том, что услышал от Сьюзен прошлым вечером, и свои немногие наблюдения за эмоциональным состоянием и мыслительными процессами пациентки, сделанные нынешним утром. Однако я рассказал консилиуму отнюдь не все. Я намеренно не упомянул о том, что Холли утверждала, будто видела и слышала меня, пока спала в другой комнате. В тот момент я решил не рассказывать об этом никому из коллег, пока не найду какого-либо разумного объяснения. В лучшем случае люди подумают, что я был не в себе и действовал непрофессионально. А в худшем они могут подумать, что я рехнулся и все это сочиняю.
«Ясное дело, – говорил я себе, – что Холли не могла видеть или слышать, что происходит в комнате для родственников, пока спала в палате в другом конце приемного отделения. Значит, она узнала обо всем каким-то другим способом». Я просто не мог додуматься, что это за способ. Медсестры в реанимации не знали о моей беседе со Сьюзен в приемном покое, да и никто из тех, кто был тем вечером на посту в приемном, не мог знать тех подробностей, которые пересказала Холли. Но, будучи молодым неопытным доктором, я смог только спрятать этот необъяснимый случай поглубже в памяти, утешаясь неопределенными планами вернуться к нему когда-нибудь в будущем. Даже своей жене Дженни я ничего не сказал. Все это было слишком странно. Мне было неловко рассказывать кому-то о произошедшем и о том, что я воспринял это всерьез. К тому же было ясно, что, сообщи я хоть кому-нибудь, станет гораздо сложнее сохранить все в секрете, и мне так или иначе придется разбираться с этой ситуацией.
Я был убежден, что существует логическое объяснение тому, как Холли обо всем узнала, и считал, что должен отыскать его сам. Ну а если не найду… Тогда оставалось лишь признать, что часть Холли, наделенная способностью думать, слышать, видеть и запоминать, каким-то образом покинула тело и отправилась за мной следом в комнату для родственников, где, не имея ни глаз, ни ушей, смогла тем не менее наблюдать мой разговор со Сьюзен. Но такое объяснение я считал бессмыслицей. Я даже не совсем понимал, что значит «покинуть свое тело». Я был уверен, что мое тело и есть я. И на том этапе своей жизни я не мог позволить себе даже думать о подобных вещах. Я не имел права вести расследование, доискиваться у Сьюзен, заметила ли она пятно на моем галстуке, и если да, говорила ли о нем кому-либо. Или опрашивать медсестер, работавших в приемном покое тем вечером. Или, тем более, выяснять, кто в столовой мог видеть, как я уронил вилку, а затем рассказать об этом Холли, – это было бы уж совсем невероятно. Да мне и не хотелось ничего расследовать. В тот момент я предпочел бы просто забыть об этом случае.
Но я продолжал возвращаться к нему последующие полвека, пытаясь понять, как Холли удалось узнать про пятно от соуса. Ни мой жизненный опыт, ни научная подготовка никак не могли помочь мне справиться со столь серьезным ударом по сложившемуся на тот момент мировоззрению…
Меня воспитывал отец, прагматик и скептик, всю жизнь посвятивший химии. Я пошел по его стопам, избрав чисто научную карьеру. Я стал ученым, психиатром, и успел опубликовать больше сотни научных статей в рецензируемых медицинских журналах. Мне удалось стать членом постоянного преподавательского состава медицинского института при Мичиганском университете, где я специализировался на неотложной психиатрической помощи, затем я пришел в Коннектикутский университет как заведующий отделением психиатрии; в Университете Вирджинии я руководил кафедрой психиатрии и нейроповеденческих наук имени Честера Карлсона. Мне посчастливилось оказаться в нужном месте в нужное время и получить не один научно-исследовательский грант как от государства, так и от фармацевтических компаний и частных исследовательских фондов. Я и сам входил в комиссии по выдаче грантов и участвовал в планировании программ национальных институтов здравоохранения, а также выступал на симпозиуме по вопросам сознания ООН. Мои исследования в области медицины были неоднократно отмечены наградами, а я был назначен постоянным заслуженным членом Американской психиатрической ассоциации.
Таким образом, мне удалось построить весьма успешную карьеру профессора психиатрии, в значительной степени благодаря блестящим наставникам и коллегам, которые поддерживали меня на этом пути. Именно им я во многом обязан своим успехом. Однако все эти годы мне не давали покоя те сомнения относительно мозга и сознания, которые заронила Холли, сказав, что видела пятно на моем галстуке. Как скептик, я привык опираться на факты, и это не позволило мне просто закрыть глаза на случай такого рода – случай, казавшийся невозможным. Я должен был найти научное объяснение. Так началось мое путешествие.
В 1976 году, когда я был директором отделения неотложной психиатрической помощи в Университете Вирджинии, ко мне на стажировку пришел Рэймонд Моуди. Как раз в это время его книга «Жизнь после жизни: исследование феномена – переживание смерти тела» [«Жизнь после жизни» – Моуди Р. Жизнь после жизни. Свет вдали. М., София, 2009] неожиданно стала бестселлером. Именно в ней впервые прозвучал по-английски термин «околосмертные переживания», в сокращении NDE [ОСП – от англ. «near-death experience»]. Читатели буквально заваливали его письмами, в которых делились подобным опытом из своей жизни. У Рэймонда не хватало времени отвечать на них, и он попросил меня, своего руководителя, помочь ему. И я был поражен, когда оказалось, что Холли с ее рассказом, который когда-то так меня шокировал, отнюдь не одинока. Рэймонд тоже встречал пациентов, которые утверждали, что помнят, как покидали свое тело и наблюдали события, происходившие в других местах, пока были при смерти.
Это открытие навело меня на мысль об изучении околосмертных переживаний с позиции доказательной медицины. Может быть, не познакомься я лично с Рэймондом и не прочти его революционную книгу, я никогда бы и не взялся распутывать тот случай с пятном. Однако вскоре я выяснил, что околосмертные переживания – давно известный феномен. Он неоднократно упоминается в древнегреческой и древнеримской литературе [Jeno Platthy, «Near-Death Experiences in Antiquity» («Околосмертные переживания в античности»)], признается всеми крупными религиями [Farnaz Masumian, «World Religions and Near-Death Experiences» («Мировые религии и околосмертные переживания»)], упоминается в фольклоре туземных сообществ по всему миру [Allan Kellehear, «Census of Non-Western Near-Death Experiences to 2005: Observations and Critical Reflections» («Статистика околосмертных переживаний в неевропейских странах до 2005 года: наблюдения и критическое осмысление»)], а также присутствует в медицинской литературе девятнадцатого – начала двадцатого веков [Terry Basford, «Near-Death Experiences: An Annotated Bibliography» («Околосмертные переживания: аннотированная библиография»)].
Я объединился с коллегами, которым тоже случилось столкнуться с этим феноменом, для учреждения Международной ассоциации по изучению околосмертных переживаний – организации, призванной содействовать исследованиям в данной сфере. Более четверти века я был в ней директором по науке и редактором журнала «Исследование околосмертных переживаний» – единственного научного издания, посвященного данной теме. За несколько десятилетий я собрал экспериментальную группу из более тысячи человек, переживших подобный опыт. Они были так добры, что заполняли один мой опросник за другим, некоторые – на протяжении более сорока лет. Их описания я сравнивал со своими наблюдениями за пациентами, которые попадали в клинику при остановке сердца, эпилептических приступах или попытке самоубийства. На этом пути я обнаружил, что некоторые темы околосмертных переживаний универсальны, повторяются и не зависят от культурного контекста[8]. То же я могу сказать о последующем влиянии, которое околосмертные переживания часто оказывают на верования, ценности, установки людей, личность в целом. В своих работах мне удалось показать, что такие состояния нельзя считать всего лишь галлюцинациями или снами.
За сорок пять лет я обнаружил описания околосмертных переживаний в письменных источниках по всему миру, некоторые из них насчитывают века. Я выяснил, что феномен этот весьма распространен и не делает ни для кого исключений. Подобные состояния бывают даже у нейробиологов. Например, у нейрохирурга Эбена Александера, который неделю находился в коме вследствие редкой болезни мозга. Проснувшись, он помнил свои околосмертные переживания во множестве ярких подробностей. Впоследствии он поделился ими со мной в надежде найти объяснение тому, что казалось невозможным.
Пытаясь получить ключ к разгадке феномена околосмертных переживаний, я также обнаружил, что их воздействие отнюдь не ограничивается личностью испытавшего их человека. Чем больше узнавал я о феномене, тем больше убеждался в том, что он требует объяснения, выходящего за рамки ограниченных бытовых представлений о мозге и сознании. В иных, новых представлениях о сознании и мозге крылась возможность исследования гипотезы о том, что сознание может сохраняться после смерти физического тела. А это, в свою очередь, могло привести к переоценке нашего восприятия себя, своих жизненных принципов и своего места во Вселенной.
Некоторые из коллег-ученых предупреждали меня, что моя готовность исследовать такие «невозможные» вещи, как околосмертные переживания, рискует послужить плодородной почвой для возникновения разного рода суеверий… Но давайте не будем судить ни о чем заранее, исходя из наших устоявшихся представлений! Давайте обсуждать невероятные идеи, и тогда мы увидим, являются ли они и в самом деле суевериями или же ступенями к новой, более полной картине мира. Изучение околосмертных переживаний не только не уводит нас от науки к суевериям, но, наоборот, демонстрирует, что применение научных методов к нефизическим явлениям нашего мира позволяет описывать реальность гораздо точнее, чем когда мы ограничиваем науку лишь исследованиями материи и энергии.
Вполне вероятно, что, опираясь исключительно на накопленные за несколько десятилетий научные данные и не поддерживая никаких конкретных теорий или убеждений, я разочарую многих своих знакомых, которые разделяют ту или иную точку зрения. У меня есть верующие друзья, которым может быть неприятно мое допущение, что причиной возникновения околосмертных переживаний могут быть физические изменения в мозге. Кто-то из моих друзей-материалистов будет в ужасе от того, что я допускаю возможность функционирования сознания независимо от мозга. И с обеих сторон найдутся люди, которым покажется, что я просто избрал самый легкий путь, не примкнув ни к одному лагерю.
Но на самом деле отсутствие личной позиции в данном случае продиктовано интеллектуальной честностью. На мой взгляд, имеется достаточно оснований для того, чтобы всерьез рассматривать как физиологический механизм возникновения околосмертных переживаний, так и гипотезу о продолжении работы сознания отдельно от мозга. Мысль о том, что околосмертные переживания являются продуктом неизвестного физиологического процесса, вполне оправдана и согласуется с существующим философским пониманием реального мира как чисто физического явления. С другой стороны, представление об околосмертных переживаниях как о духовном даре также обосновано и соответствует философским представлениям о том, что наше существование не ограничивается материальными аспектами. Но несмотря на существование обеих идей, ни одна из них не является научным постулатом. Они скорее предположения.
В данной книге я надеюсь показать, что околосмертные переживания вполне могут быть одновременно духовной способностью и результатом определенных физиологических процессов. Имеющиеся научные данные указывают на то, что обе гипотезы могут быть верны, и это не вызывает противоречия. Что позволяет нам отказаться от искусственного разграничения духовности и науки. Однако моя открытость обеим точкам зрения вовсе не означает, что я не пришел ни к каким выводам относительно значения околосмертных переживаний.
За долгие годы работы я убедился, что околосмертные переживания, какова бы ни была истинная причина их возникновения, вполне реальны и оказывают весьма глубокое воздействие, становясь источником озарений и духовного роста. Для людей, испытавших такое состояние, они имеют колоссальное значение и в корне меняют их жизнь. Я полагаю, что они также важны и для ученых, так как могут стать важным ключом к пониманию принципов работы мозга и сознания. И я верю, что такие переживания имеют значение для всех нас, так как говорят нам о жизни и смерти, о том, что значит умереть и что значит жить.
В данной книге я не стал подробно останавливаться на статистике и методологии моих исследований. Если читателя интересуют технические детали, ссылки на них можно найти в примечании в конце книги. Любую из моих научных статей можно скачать на сайте Отдела перцептивных исследований в Медицинской школе Университета Вирджинии www.uvadops.org.
Хотя в основу этой книги легло научное изучение феномена околосмертных переживаний на протяжении сорока пяти лет, я не предназначал ее исключительно для ученых. Однако я также не писал книгу специально для людей, имеющих опыт таких переживаний, хотя я и надеюсь, что они оценят мою попытку отдать им должное. На самом деле эта книга скорее для всех остальных, для тех из нас, кого интересуют невероятные возможности, таящиеся в человеческом сознании, и фундаментальные вопросы жизни и смерти.
О смерти и том, что случается после, сказано и написано много. Чаще всего на этом поле сталкиваются две точки зрения – научная и религиозная. В этой книге я попытался наладить диалог и перевести дискуссию на новый уровень. Я постарался показать, что наука и духовность совместимы, и не обязательно бросать науку, чтобы рассуждать о духовном. Путешествие, в которое я отправился, открыло для меня, что научный, доказательный подход к пониманию мира и к формированию наших представлений отнюдь не мешает нам наслаждаться красотой нематериальных, духовных аспектов нашей жизни. И наоборот, оценивая по достоинству нематериальное и духовное, мы можем подходить к нашим переживаниям с научной точки зрения и искать научные подтверждения нашим представлениям. И хотя я узнал много нового о смерти и о том, что случается после, эта книга не только о смерти. Эта книга и о жизни, о том, что значит жить, о сострадании и сопричастности друг другу, о том, что наполняет нашу жизнь радостью и смыслом.
Я не ставил перед собой цели этой книгой склонить читателя к какой-либо конкретной точке зрения. Я бы хотел, чтобы она заставила вас задуматься. Надеюсь, мне удалось показать, как научный подход помогает нам понять, какие знания дают нам околосмертные переживания о жизни, смерти и о том, что будет после. Исследуя научные данные, я так много узнал о феномене и значении околосмертных переживаний, что написал книгу в надежде поделиться своим энтузиазмом на этом пути. Я хочу, чтобы вы задались вопросами и поразмышляли над ответами, и возможно, пересмотрели свои представления о жизни и смерти, а не просто поверили тому или иному взгляду. Я не вручаю вам Десять заповедей, как Моисей. Как ученый, я делюсь с вами своими выводами из полученных данных.
