user8254886

Приходилось нанимать репетиторов и сидеть с Кирой самим – необходимо было следить за тем, чтобы та делала уроки, а не, задумчиво глядя в потолок, ковыряла в носу и ела козявки.

Девочка была болезненной, к ней часто каталась скорая помощь, она была завсегдатаем различных больниц. То в инфекционном отделении, то в хирургии, то ещё где. Кира часто простужалась, и, обычно, с ней сидела бабушка, пока остальные члены семьи развлекались, так как Кожевниковы любили куда-нибудь закатиться после работы или в выходные, например, пойти на лыжах или сходить в театр или в гости, в музей, консерваторию, на выставку или концерт. Сидеть дома они не любили. Другое дело – Кира. Уж её хлебом не корми – дай только поспать до обеда да старенький, со скруглёнными углами, ещё черно-белый телевизор «Старт» посмотреть. Она могла так всё воскресение просидеть, так как по субботам школьники и студенты учились.

Потом умерла бабушка, а дедушка ушёл вскоре, так как не смог и не захотел жить без любимой жены. Очень тосковал, потерял интерес к жизни и быстро «сгорел». Денег стало не хватать, так как занятия с репетиторами для Киры требовали немалых затрат. Вместо путешествий в отпусках, семья теперь отдыхала только на профессорской даче, оставшейся от дедушки, экономили на всём, на книгах, культурных мероприятиях, еде и одежде, лишь бы хоть как-то вывести в люди бедную Киру. Брат и сёстры смирились с этим и терпели все эти неудобства до конца.

Кира еле-еле, с «нарисованными» тройками («три пишем – два в уме»), окончила 8-мь классов и пошла в ПТУ, где два года её безуспешно пытались научить работе на телефонной станции. Распределили девушку в пригород, куда приходилось ехать с другого конца Москвы, и профессионально непригодная Кира там измучилась. Платили мало. Коллектив состоял из простых женщин средних лет, которые разговаривали о тяжёлом быте да болезнях, и слышать это девушка была не в состоянии. Ей было плохо от этих разговоров, трудно работать, так как она всё время неправильно соединяла, люди из-за неё постоянно не туда попадали, и ей не хотелось туда приезжать каждое утро. Мать выпроваживала её на работу со скандалом, но сама понимала то, что это не работа, когда приходится так долго ехать. И вот, всеми правдами и неправдами ей удалось устроить Киру посудомойкой в пельменную недалеко от их дома, на улице Усиевича, на углу. Поначалу ей нравилось то, что можно не тратить деньги и время на дорогу, а по пути домой заходить в булочную за бубликами с маком. Там чудесные бублики продавали, тёплые, мягкие, с хрустящей корочкой, щедро обсыпанной маком, а Кира вообще обожала всякую выпечку – булочки, крендели, калачи, рогалики, кексы и прочее. А ещё она любила на Ленинградском рынке покупать маринованный чеснок да черемшу.

Но, целый день стоять на ногах перед мойкой, было очень тяжело. К концу дня ноги у Киры так и гудели. К тому же, как на первой работе, так и на второй женщины работали далеко не юные, простые, из народа, а с приятельницами из школы и училища Кира теперь общалась редко. На работе же, несчастный ребёнок, коим, в сущности, оставалась 20-летняя Кира, наслушался таких ужасов о жизни этих женщин об их болезнях, смертях их родных и знакомых, что, заболев сильной депрессией, лежала дома, лицом к стене, а на работу идти категорически отказывалась.

Мать ругалась: «Тёткам этим надо языки их поганые отрезать, чтоб не пугали детей! Врут они всё! Понимаешь? Вру-у-ут! И делают это они нарочно, из зависти, потому что ты молоденькая и хорошенькая. И разговорами этими они хотят отравить твою молодую жизнь! А ты, глупенькая, на этот крючок цепляешься!»

Послушав мать, Кира немного успокоилась, однако не изменилась, и любое столкновение с действительностью вызывало у неё взрыв отрицательных эмоций - яростный протест с бешеным криком, слезами и депрессией. С юности она не переносила попыток людей рассказать ей о том, что такое есть жизнь на взгляд взрослого, пожившего человека. Она не в состоянии была слышать о том, что никому нельзя верить, все мужики такие-то, у всех женщин после, допустим, родов или скольких-то лет то-то и то-то, никакой любви не существует, а есть только привычка, общее хозяйство да дети, свободы никакой нет и все мы пешки, а для того, чтобы кормить семью, приходится ежедневно трудиться, как проклятым, за копейки на неинтересной и ненавистной работе… «Думаешь, тебе всю жизнь будет двадцать, и тебя это не коснётся?» - говорили взрослые, а бедная Кира не желала верить в то, что ей не нравилось. Она всерьёз верила в сказку и надеялась на то, что на неё безо всяких усилий с её стороны прольётся золотой дождь, будет всё в шоколаде, молочные реки с кисельными берегами, по которым приплывёт корабль с алыми парусами, и к ней явится принц на белом коне, оденет её в меха, шелка да бархат, подарит ей хрустальные башмачки и золотую корону с драгоценными каменьями – рубинами, изумрудами, бриллиантами и увезёт во дворец с белыми телефонами да золотыми унитазами, в чудесной стране, где будут разгуливать жар-птицы, на деревьях будут расти молодильные яблоки, волшебная курица будет нести золотые яйца, белка - грызть орешки с золотыми ядрами, а Кира будет купаться в ванной с молоком или плавать в бассейне с шампанским, поедать фазанов, трюфели, лобстеров да бланманже. «И ни один из этих людей не пытался научить меня любить эту жизнь со всеми её коллизиями, показать всю прелесть опасных приключений и неизвестности того, что будет впереди. Потому что сами не любят ни себя, ни жизнь, ни людей вокруг! Не умеют полюбить, а главное - не хотят этому научиться, потому что боятся раскрыть глаза на себя, на то, какие они некрасивые и как убого, скучно они живут!» - писала в дневнике Кира, наивно считающая себя умнее всех остальных. Избалованная девушка, не понимая того, насколько она глупенькая, презирала взрослых женщин, особенно тех, кто из народа за их поплывшие фигуры, дурацкие причёски-барашки бурого цвета, ситцевые халатики в цветочек или горошек, хозяйственные сумки-кошёлки, за их скачущую речь, часто с южным выговором, все эти «помидорки», «синенькие», «мяски», «заварники» (про чайник для заваривания чая), «зелёнки» (про зелень - укроп, петрушку), «кура» вместо «курица», «булка хлеба» про батон белого хлеба, обращение «женщина», «мужчина», «бабуленька» и за их пессимизм и депрессивные рассуждения про жизнь. А ещё эти несчастные женщины любили говорить о болезнях своих, их знакомых да родственников. «Жуть какая-то! – писала Кира, - Их хлебом не корми, дай только рассказать о том, кто и от чего помер! Похоже, они сами насылают на себя все эти болезни и даже смерти, так как жить с такими мыслями, таким восприятием жизни и человеческих взаимоотношений как-то неохота!»

Кира не понимала того, что внутри каждой «тётки», как она их называла, сидит испуганная маленькая девочка, которая боится того, что её за какую-нибудь оплошность или непохожесть на других будут ругать или накажут. Вот, она, бедная, и старается всем нравиться тем, что не выделяется, что такая, как все, стремится всех накормить, всем оказать помощь, не вызывать зависть или недовольство.

«Какое же садистское удовольствие они испытывают при виде моего побледневшего, расстроенного лица с, полными ужаса, глазами, пришедшего на смену восторженно-мечтательному выражению!» - писала Кира в дневнике, не понимая того, что выражение её лица если и было мечтательно-восторженное, то разве что, чуть-чуточку, а в основном, оно было капризным, презрительным и заносчивым. Она злилась на этих женщин, зло осуждала их, считала себя правой и не понимала того, что она первая их обижает своим бестактным поведением.

При этом она, зачем-то, с горящими глазами, ожидая от жизни праздника, веря в сказку, мечтая об интересной работе и счастливом браке, проговаривалась об этих своих планах и мечтах этим пожившим, хлебнувшим фунт лиха, женщинам, у которых полно забот, работы, и жизнь их тяжела. Юная Кира не верила им и воспринимала это так, что перед ней «сидит нечто с кислой миной, потухшим взглядом и мрачно рассказывает о том, что от жизни ничего хорошего ждать нет смысла…». Все те, кто вводили её «в курс дела» или «раскрывали ей глаза», просто хотели поучить-повоспитывать глупую и самонадеянную девчонку и не понимали того, что Кира - неуравновешенный человек, у неё подвижная психика и тонкая душевная организация, и не собирались щадить психику наглой, превозносящейся девицы, преподнося информацию о действительности так, что с такими нервами, как у Киры это было совершенно невозможно слышать. При этом, они, обычно, разговаривали спокойно, тихими, вкрадчивыми голосами, отставив мизинец, держа крошечную чашечку и долго мусоля «чаёк-кофеёк». У Киры же голос дрожал и срывался. Она говорила громко, повизгивая и страшно тараторила. Мать, называя эту её взволнованную, возмущённую, частую речь «визгом» или «скороговоркой», комментировала: «Прям криком кричит!» и делала дочке замечания: «Успокойся! Не части! Остановись! Хватит верещать! Говори спокойно и глаза не выкатывай, как сумасшедшая!».

Кира стала бояться подобных разговоров и старалась избегать всяческого общения с людьми, но у неё это плохо получалось, так как её прямо-таки распирало от желания похвастаться тем, какая она красивая и, якобы, успешная. И она не замечала того, что над ней смеются. И стоило ей об этом заговорить, то, обиженная или обсмеянная в ответ, она потом жалела о своей несдержанности.

Впрочем, годы шли, и всё меньше становилось у Киры собеседников. Шли к концу спокойные семидесятые. Вовсю правил страной дорогой Леонид Ильич. Москва походила на тихое болото. Цены не менялись, с работы почти никого не увольняли, а все студенты были обязательно распределены, правда, не всегда в родном городе – могли и на периферию отправить, а там... Ой!.. Расходились пути-дорожки, и терялись друзья детства, приятели по детсаду, школе, пионерскому лагерю, ПТУ, а также соседские дети - «ребята с нашего двора». Все куда-то разъехались, и только Кира оставалась на месте, опекаемая родителями, как будто ей было всего-то лет 10-ть.

Телефон у Кожевниковых появился не сразу, а потом он долгое время был спаренным с соседями, и дозвониться до Киры было не просто трудно, а, порой, не было никакой возможности из-за того, что его постоянно занимали болтливые соседки. И по закону подлости до Киры не дозванивались те, кого бы она хотела слышать, а удавалось дозвониться тем, кто звонил родителям, братьям и сёстрам или тем, кого Кира меньше всего хотела бы слышать.

Итак, друзья, приятели и знакомые Киры, отчаявшись до неё дозвониться, «да и не больно-то и хотелось звать с собой эту дурочку», весело бежали на пикник, вечеринку день рождения или пляж без неё. Там завязывались новые знакомства, романы, и всё это проходило мимо Киры. Холостые, рослые молодые люди не попадались на её пути, а если и попадались, то совершенно её не замечали, из-за чего Кира не чувствовала себя счастливой, становилась ещё больше угрюмой, ранимой и уязвимой.

И вот, случилась беда. Однажды, накануне нового года, Кира сильно простыла. Даже температура поднялась. Приходил врач, назначил лечение. Кире было обидно заболеть на праздник, но ничего не поделаешь, и больная девушка осталась дома на новый год, а родители, Кирилл с невестой, Наташенька и Кирина близняшка, Лена со своим женихом Михаилом Дмитриевичем Фёдоровым, который водил служебный микроавтобус, поехали справлять новый год на профессорскую дачу, оставив больной Кире куски жаренного гуся, салат и торт. Отпраздновали весело – нарядили живую ёлку, посаженную на участке, катались на лыжах, лепили снеговика, пили чай из самовара, а на следующий день, помня то, что дома скучает больная Кира, семья погрузилась в машину, и все пустились в обратный путь. Они пели песни всю дорогу и смеялись.

Водителем жених Лены, г-н Фёдоров, был не таким уж и опытным, права получил относительно недавно, но зачем-то он вдруг сильно разогнался. На скользкой дороге автомобиль занесло, Михаил Дмитриевич не справился с управлением, и произошла страшная авария – их маленький автобус влетел в КАМАЗ. Погибли родители и Лена. Остальные чудом выжили, отделавшись травмами. Михаил и невеста Кирилла, Марина долго лежали в больнице с переломами, а у Миши Фёдорова была серьёзная черепно-мозговая травма, которая, вероятно, позже сыграла разрушительную роль в жизни его и тех, с которыми Михаил Дмитриевич контактировал. Кирилл и Наташенька, слава Богу, отделались вывихами, ушибами да царапинами, в больнице не остались, и, похоронив родителей и Леночку, носили в больницу к Фёдорову и Марине наваристый мясной бульон в термосе, холодец, молоко, простоквашу, творог, яблоки и сельдерей для лучшего сращивания костей.

Кира еле пережила гибель родителей. Без них оказалось страшно жить. Конечно же, она, уже не раз пробовавшая взрослые напитки, на поминках вдруг с горя изрядно «накидалась», как выражались тётушки в пельменной, блинной и прочих местах, где успела поработать Кира. Выпивать ей нравилось. Сначала она открыла для себя пиво, продававшееся иногда в бочках на колёсах так же, как квас. Кстати, так называемые, «пивные точки» работали и при Горбачёве. Позже, уже в 1990-х Кира остановила свой выбор на портере. «Тёмное, тёмное пиво!..» Затем, вместе с друзьями перепробовав многие виды спиртных напитков, Кира перекинулась-таки на русскую или пшеничную водочку. Останавливало её только то, что у неё постоянно не было денег, и она не могла выпивать много и часто. На поминках же было много водки, хоть залейся, поэтому Кира, толком не поев, принялась наливаться этим напитком.

Она уже знала о том, что самая первая рюмка - всегда самая «сладкая». Именно в ней весь кайф, а потом… Кира их уже не считала. Она в конце концов, заснула прямо за столом и в буквальном смысле, свалилась под стол, закатившись людям под ноги.

Утром она еле двигалась – так болела у неё голова. Её мутило, и ей было очень плохо, как физически, так и морально.

Она зависела от, ныне покойных, родителей всецело, так как мало зарабатывала, часто увольнялась, меняла рабочие места, подолгу сидя без работы. Образования кроме ПТУ, которое не пошло ей впрок, у неё не было, как не было и личной жизни, несмотря на то, что её возраст в те годы считался критическим. Но Кира не видела в этом особой катастрофы. Ей было неприятно одно – из балованной и самой любимой дочки она превратилась в растерянную сироту, а брат с сестрой родителей не заменят, и придётся выходить на работу, от которой уже трудно будет «откосить». Однако, в 28 лет она была ещё вся в мечтах и витала в облаках, не понимая того, что у неё осталась младшая сестра-студентка, которую нужно как-то поднимать. Единственно, что её изрядно порадовало, так это то, что жених Лены, реабилитировавшись после травм, вернувшийся к нормальной жизни с большим шрамом во весь лоб, стал активно ухаживать за ней из-за её внешнего сходства с погибшей сестрой (они были внешне абсолютно одинаковыми однояйцевыми близнецами), а точнее, с первого же свидания тащить её в койку чуть ли не бульдозером.

Надо сказать, что Михаил красавцем не был. И дело не в том, что после перелома ног он сильно хромал и переваливался, как утка, а на лбу у него красовался уродливый шрам, из-за чего он был вынужден носить чёлку. Он и до аварии-то был не особенно хорош – роста был невысокого, с неправильными чертами лица - несколько расплющенным носом и красными губами мелкозубого ротика. Лет ему было около 37-ми, а обаяния в нём было маловато. Но, уставшая от одиночества, Кира поспешила ему отдаться, боясь того, что при отказе тот её бросит. Это был первый мужчина в её жизни. Он любил выпить, и умудрялся доставать напитки, несмотря на сухой закон Горбачёва, покупая их у таксистов или у знакомых спекулянтов, благодаря чему, Кира стала ещё глубже втягиваться в употребление алкоголя. С ним Кира и закурила.

Наташа в это время постоянно пропадала на работе, а вечерами - в компаниях с байкерами. Она любила скорость, любила жизнь, и никто не мог ей её отравить, так как она уезжала на своём мотоцикле ото всех проблем.

Старший брат Кирилл много работал, да ещё и женился на Марине, как только та вышла из больницы. Ему было не до Кириных переживаний. Марина уже была на сносях.

Напившись на свадьбе, в зюзю, а потом пролежав с больной головой до вечера следующего дня, Кира вдруг ужаснулась тому, что молодожёны всё ещё находятся здесь. Она не ожидала того, что Марина поселится в её квартире, а надеялась на то, что Кирилл съедет к жене, но Маринка оказалась без угла. Первый ребёнок родился вскоре после свадьбы, второй – через год, затем появился и третий. В квартире стало тесно, и она наполнилась детским криком. Приходилось уживаться с чужим человеком, терпеть орущих отпрысков братика, а характер у Киры был неуживчивым. Её в невестке раздражало всё. И утренний запах какого-то крема, чуть ли не для ног, довольно-таки вонючего, от чего Киру с похмелья тошнило, и волосы повсюду – на полу, в сливе ванной, на диванах и креслах… Марина не была аккуратисткой, повсюду валялись использованные подгузники, прокладки, элементы нижнего белья, а Кира, любящая порядок постоянно за ней убирала. Её это бесило, как и всё, что исходило от Марины. Входя в квартиру, молодая бабёнка эта, зачем-то, во всю свою лужёную глотку орёт: «Я дома!!!», кроме того, когда убирает-таки квартиру («раз в три года» - как мрачно шутила Кира) то обязательно громко включает музыку и, в основном, попсу. Когда она готовит на кухне, то смотрит по, стоявшему на холодильнике, телевизору дебильные сериалы да ток-шоу, по квартире ходит в нижнем белье и часто накладывает маски, а по утрам пыхтит - это она делает зарядку. Но больше всего выводило из себя Киру то, что, необременённая воспитанием, Маринка крайне бестактно давала советы, когда у неё их не спрашивали: «Тебе, Кира, надо одеваться моднее, ярче, что ли... Тебе, ведь, замуж пора выходить, а ты тянешь!» Можно было представить себе то, до какого зубовного скрежета доводили Киру Юрьевну эти слова. Ведь Миша-то предложение ей ещё не сделал, а только встречался с ней на каких-то съёмных квартирах, и она еле удерживалась от того, чтобы не послать эту глупую бабёнку матом. Её стало всё раздражать и бесить.

«Мне уже 30 лет, однако, - писала Кира в дневнике, - то, что «часики тикают», как говорит Марина, я итак знаю, а Миша так и не сделал мне предложение. Спать со мной он горазд, а замуж, почему-то, не зовёт. А я так этого жду! Я уж и так, и сяк намекала, а он, как будто бы и не слышит!»

Домашние, которым стало неохота кормить «эту бездельницу», и терпение которых лопнуло, посоветовали Кире методы, как эффективнее искать работу, но Кира, несмотря на их красноречивые намёки, решила-таки немного отдохнуть.

«Приятно не ходить на работу. Пока я, чтобы никого не раздражать, как умею, веду хозяйство. Убираю квартиру, приношу продукты, встречаю домочадцев с работы горячим обедом. Эх, только бы не гнали меня на работу! Как же работать-то не хочется! Так бы и лежала…» И, бывали дни, когда Кожевниковой действительно лежала, а перед возвращением «этих троих» тихонечко уходила в парк с бутылочкой пива и воблой, посидеть на лавочке. А отмазку, если было неохота готовить, она придумала просто замечательную, и проделывала Кира эти фортели довольно-таки часто. Она делала вид, что задерживалась на собеседованиях, но иногда действительно шла на открытую вакансию. Ходить на собеседования она предпочитала во вторую половину дня, чтобы, пока никого нет дома, спокойно побыть одной в комфортных условиях. Когда же домочадцы спрашивали: «Ну как? Успешно сходила-то?», она вяло махала рукой и со вздохом отвечала: «Сказали, что позвонят…» Это означало то, что она не прошла очередное собеседование. Но вдруг ей действительно позвонили. Звонок был с хлебозавода, и её приглашали на работу. Пришлось пойти.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ

Кира работала на хлебозаводе, всё сильнее полнела, полностью обновив свой гардероб, и света белого не видела. Очень уставала она стоять у конвейера. Но другой работы у неё не было. «Жених» никогда не давал ей деньги, та бижутерия, что он ей подносил, не стоила ломанного гроша. Поэтому Кира продолжала поиски более комфортной работы, но безрезультатно. В отпуске на даче она целыми днями спала, приняв для начала свои фронтовые 100 грамм, ну, или побольше. Почти весь отпуск Кира пропила да проспала. Фёдоров, по-прежнему навещал её, но в ЗАГС не звал. Михаил Дмитриевич делать этого не собирался и просто пользовался «удобной», безотказной любовницей, похожей на первую его невесту, без зазрения совести.

Но вдруг Кира обнаружила то, что беременна. Но как только она возликовала, как узнала о том, что Михаил Дмитриевич женат. Оказалось, что он встретил женщину в тот период, когда у них с Кирой только начинался роман, и через год на ней тихонько женился. Негодяй поначалу это скрывал от Кожевниковой, а когда узнал о том, что девушка забеременела, сказал ей, что пока он женат, ребёнок ему не нужен, дал девушке деньги на аборт, и бедная Кира, которая очень хотела родить, безутешно прорыдав пол ночи, пошла-таки и, ни с кем не посоветовавшись, этот аборт сделала. Сделали ей плохо, возникли осложнения, и девушка провела целый месяц в больнице. Вышла она оттуда в глубокой депрессии, но любовника с дуру в покое не оставила, а глупо надеялась на то, что он из-за неё разведётся с супругой.

Проходили драгоценные годы молодости, а Кира убивала их на никуда не ведущие, изматывающие её душу, отношения. Кира не умела общаться с мужчинами и не знала, как привязать к себе своего обожаемого Мишу. Она панически боялась того, что Михаил уйдёт от неё, так как узнала о том, что супруга его родила. Кляня себя за ту глупость, когда она убила своего ребёнка, Кира решилась-таки забеременеть, но сначала у неё это долго не получалось, а когда, наконец, получилось, то произошёл выкидыш, а потом были попытки ещё и ещё. Выносить беременность всё никак не получалось, несмотря на то, что Кира лечилась, но, всё равно, каждая её беременность заканчивалась выкидышем. Это её подкосило.

От отчаяния Кира Юрьевна стала чаще прикладываться к бутылке. Ей стало этого хотеться ежедневно, и она не всегда себе в этом отказывала. Здоровье Киры пошатнулось, она уставала, её клонило в сон, мучали потливость, раздражительность, сердцебиения и головные боли, а также, слабость, когда ничего не можешь, кроме лежания в постели перед телевизором, но надо было работать. Таким образом, во всех этих мучениях прошло восемь лет. Наташа тоже была давно замужем, у неё было двое детей и она давно уже жила у мужа. Сорокалетняя глупышка ждала того момента, когда Фёдоров разведётся, наконец, с супругой и женится на ней, но, понятное дело, этого не произошло.

Она чувствовала то, что Михаил Дмитриевич любит в ней лишь копию невесты, а целью общения с ней был только быстрый секс, не приносящий девушке удовлетворения, и она не знала, как ему сказать об этом и как подтолкнуть его к женитьбе на ней, если никаких намёков он «не понимал».

- Я одинока… - говорила она ему.

- Как это – одинока?! У тебя же есть брат, сестра, племянники! Это же твоя семья!

Один раз Михаил сказал Кире: «Ленка была очень весёлой. Так и сыпала шуточками. У неё рот всегда был до ушей от смеха. Ты совсем другая. Не улыбчивая, часто бываешь чем-то недовольна…» Когда Кира растолстела, Фёдоров подумал: «Какая она стала некрасивая!» и стал всё реже с ней встречаться. На свидания приходил не мытый, иногда даже грязный, пованивающий, в постели не снимал носки. За это время он облысел, отрастил брюшко. Кира Юрьевна заметила его к ней охлаждение, но не хотела в это верить, поэтому продолжала глупо надеяться на то, что он на ней, в конце концов, женится. Это было полным идиотизмом, но Кира панически боялась потерять единственного мужчину в своей жизни.

«Он вообще, в последнее время, не раз вспоминал сестру, – писала Кира в дневнике, - Причём, раньше он дивился нашим с ней сходством, а в последнее время стал замечать различия и удивляться тому, как он раньше их не заметил…»

Тревога не покидала Киру. Первые «звоночки» уже были, охлаждение уже чувствовалось, и она писала: «Моё сердце сжимается от тоскливого предчувствия. Я вижу его всё реже, и наши встречи всё короче. Я не переживу, если он меня бросит…» К тому же, Михаил всё чаще где-то пропадал, не звонил, а на звонки отвечал сухо, говорил, что много работы, а, бывало, просто сбрасывал. Мысли Киры были самые безрадостные. Терзаясь нехорошими предчувствиями, она напивалась, как только Михаил очередной раз отказывался приходить на встречу с ней, ссылаясь на занятость.

И вот, вечером перед ноябрьскими каникулами, бедная Кожевникова, устав кушать завтраки по поводу развода и женитьбы, изрядно выпив для храбрости, с большим трудом выманила Михаила Дмитриевича в парк, «на нашу скамейку», чтобы очередной раз напомнить ему о том, что ему пора уже что-то решать. И вот, разговор начался. Кира серьёзно сказала Фёдорову, что ему наконец, уже пора уйти из семьи, оформить отношения с ней, так как ей скоро будет поздно рожать. И вот, что она услышала в ответ:

- Я хотел тебе сказать, что мы расстаёмся. Прости, Кира, но мы с тобой больше не можем встречаться. Мои подарки, конечно же, оставь себе. Дальнейшие отношения уже невозможны! Желаю тебе счастья, не поминай лихом, и забудь о том, что было промеж нас…

Он так и выговорил: «промеж нас», что резануло девушке слух.

- Мне чисто по-человечески тебя жалко, но я ничем не могу тебе помочь…

- Что?! Что ты сказал?! – в ужасе вскрикнула Кира.

- Что ты слышала, то и сказал… – ответил он спокойным, равнодушным тоном, - Я же тебе с самого начала ничего не обещал. Мы просто повстречались и всё, а про то, что я женился, ты узнала давно. Если тебя что-то не устраивало, то могла бы ещё тогда отказаться от встреч и поискать себе кого-нибудь другого. Прощай. Мне пора идти. Успокойся и тоже иди домой…

Вот так произошла катастрофа. Кира чувствовала то, что это рано или поздно случится, и вот, предчувствия, в конце концов, её не обманули, и это, всё-таки случилось. Однако, этот разрыв отношений, всё равно, стал для Киры как внезапный «удара под дых», и женщина взвыла:

- Вот же сволочь! Я отдала тебе лучшие годы, а ты так со мной поступил! Ты же разбил мою жизнь!

- То, что разрушил твою жизнь, я признаю и сожалею об этом. - спокойно и с расстановкой ответил Фёдоров.

- Да что мне твои сожаления?! Как мне вернуть те годы, что я на тебя потратила?! Что ты сделал со мной! Да ты же уничтожил меня!!! Я из-за тебя не смогла стать матерью! Одни выкидыши после того аборта!

Голова её закружилась, и Кожевникова стала валиться Михаилу Дмитриевичу на руки, но он вдруг грубо её оттолкнул, и Кира Юрьевна, окончательно потеряв равновесие и поскользнувшись на мокрых листьях, плюхнулась во весь рост, плашмя, лицом в самую грязь. Адская боль в носу из-за удара не дала Кире лишиться чувств, и она, задыхаясь, крикнула: «Я тебя убью!», а Фёдоров вдруг помчался от неё прочь так быстро, как заяц, улепётывающий от волка или лесного пожара. И выглядело это, надо сказать, просто отвратительно. И тогда Кира вслед ему так истошно закричала, как ещё ни разу в жизни не орала. Вопль её был таким, как кричит человек, разрезанный трамваем или попавший под каток: «Так будь же ты проклят вовек! Отправляйся в ад! – кричала Кира. Она сорвала себе голос, и остаток крика вышел из неё страшным хрипом удавленника, - Прокляты, все твои родные! Проклинаю твою жену, твоих детей, внуков и правнуков! Не видать вам счастья вовек! Ты и все твои родственники отныне будут нищенствовать, садиться в тюрьмы, попадать под машины, кончать с собой, тяжело болеть и умирать в страшных мучениях!!! Ыыыы-ы-ы-ы-ы-ы-ыыыы!!! Ааа-а-а-а-а-а-а-аааа!!! Ууууу-у-у-у-у-у-у-у-у-уууу!!!»

Она ещё долго хрипло орала, насылая на, бросившего её, любовника, который, сбежав с пригорка теперь нёсся через площадку для катания на роликах, и был отчётливо виден, все кары небесные, до тех пор, пока ей не показалось, что из её рта вывалилась скользкая, липкая и зловонная змея. Она сильно закашлялась, а затем её обильно вырвало. Где-то залаяли две собаки и начали ругаться хозяева: «Почему без намордника водите?!» - визгливо кричала пожилая женщина, - «Себе надень!» - грубо отвечал парень.

Кира в прострации смотрела вниз на бегущего до тех пор, пока не грянуло несколько раскатов грома, и вслед Фёдорову полетел странный светящийся шарик. Это было редкое природное явление – шаровая молния. Что было дальше – никто не знает, но Фёдорова на этом свете уже никто не видел. Куда он делся, не знал никто из знакомых Киры, и у каждого из них была своя версия на этот счёт. Кто-то сказал, что он сошёл с ума, кто-то говорил, что спился, кто-то считал, что умер, а кто-то сказал, что он развёлся с супругой и тут же отвёл в ЗАГС другую бабу, у которой, якобы, от него было трое сыновей. Впрочем, все эти разговоры происходили гораздо позже описываемых здесь, событий.

Под проливным холодным осенним дождём, брошенная Кира Юрьевна бродила по парку, не разбирая дороги, громко, истерически рыдая, довольно-таки долго, пока, усталая, не опустилась на скамейку. Бывшая не в силах сдвинуться с места, с перекошенным лицом и так, как будто бы из неё вынули костяк, Кира сидела, вся грязная, мокрая, замёрзшая и страшно рыдала.

Принять то, что с ней произошло из-за её же собственной глупости (если смотреть правде в глаза) Кира не смогла. Её состояние было пограничным. Вся её жизнь, все её представления о ней и о себе самой были перечёркнуты. Она не представляла себе того, как после этого предательства будет жить. Это разочарование в любви резко снизило её самооценку, и ей остро захотелось умереть. «Вены вскрыть не смогу. Характера не хватит себя резать. Таблеток, что ли наглотаться… так откачать же могут успеть! - думала она, - или с крыши сброситься… А что, если выживу, да калекой сделаюсь на всю жизнь… да у меня и духа не хватит с крыш прыгать да под поезда бросаться…»

При этом она, раздавленная и опустошённая, оглядывала себя, кое-как вытерев, лицо и волосы, пыталась оттереть от грязи светлое пальто, испорченное грязными разводами, сожалея о том, что не надела новый коричневый пуховик, сумку, джинсы, сапожки, а шляпу, перчатки и солнцезащитные очки она где-то потеряла. Кира решила идти домой, тем более, здесь близко, но сначала то, что с ней произошло, надо было как-то пережить. С трудом поднявшись, она спустила штаны, присела, навалив кучу и напрудив огромную лужу, Кира Юрьевна, несмотря на свой вид, зашла-таки в ближайший от парка супермаркет, где, не обращая внимания на то, что люди, которые там находились, на неё, всю грязную, смотрят с осуждением и брезгливым любопытством, купила две большущих бутылки дорогущего коньяка и огромный, столь же дорогой бисквитный торт с марципанами, цукатами, шоколадом, мармеладом, суфле и кремом, а также, любимый портер, ещё всяких лакомств да разноцветных бутылочек. У неё деньги были, так как накануне ей выдали зарплату.

После этого Кира, «шатаясь от слёз», пришла-таки домой, как говорится, «на автопилоте». Были ноябрьские праздники, переименованные, кажется, в день свободы, согласия и примирения, поэтому все были на даче, и бедная Кожевникова, продолжая обливаться слезами, влезла в ванну прямо в пальто и обуви, где осыпала себя стиральным порошком и тёрлась мочалками, да так и уснула в одежде и вся в мыльной пене. Проснулась она, когда было уже пять часов вечера, освободившись от мокрой одежды, смыла пену с волос и тела, надела халат и пошла на кухню, где увидела в окне большое оранжевое солнце.

Кира Юрьевна включила на полную громкость телевизор, накрыла журнальный столик рядом с кроватью, на которую улеглась, и то, что она называла словом «пережить» началось.

Столько, сколько Кира выпила тогда, она не выпивала ещё ни разу в жизни. И такое количество напитка столь сильной крепости она тоже принимала впервые в жизни. Конечно же, она напилась, как говорится, «в стельку», а затем, как побитый, больной зверёк, свернулась калачиком, и вспомнив о том, что произошло, зарыдала во весь голос, а потом её вырвало. Наплакавшись пьяными слезами, она забылась тяжёлым сном мертвецки пьяного человека.

Кира проснулась среди ночи, и голова её сильно болела. Мучительно хотелось пить. Она пошла на кухню и трясущимися руками сделала себе крепкий чай и выпила целых две большие кружки. Это её более-менее освежило.

У Киры сильно кружилась голова, ей захотелось выпить холодного пива, и она побрела нетвёрдой походкой в магазин, где, сипло разговаривая, купила вожделенный напиток, вынутый из холодильника, несмотря на осуждающий взгляд продавщицы, и тут же с жадностью его выпила.

Так Кира ушла в свой первый в жизни запой, взяв после праздников отпуск за свой счёт и отгулы за сверхурочные.

После этого предательства Кира долго не могла утешиться и забыть тот злополучный день, когда она была вся в грязи, и болел ушибленный нос, а ещё больше болела её душа. «Он вышвырнул меня из своей жизни, как кошку, и я страдала от унижения. И я продолжаю переживать это так, как будто это произошло вчера. Знала бы всё наперёд, вела бы себя по-другому. Но, что было, то было…».

Кира много пила, на работе у конвейера её не держали ноги, и она стала систематически работу прогуливать. Киру уволили, впрочем, и завод вскоре закрыли.

Дома никто не попрекнул её за безделье, думая, что она ищет другую работу, а она вместо этого она била баклуши, попивая коньяк из заветной фляжки. Кроме того, оправдывая своё сидение дома, она неумело вела хозяйство, готовила невкусные обеды, кое-как убирала, стирала и гладила. Выпивала она, конечно, много, но пока ещё старалась делать это тайком, чтобы никто не заметил.

Она подолгу бродила в одиночестве по улицам, пьяная, неряшливая, некрасивая, с опухшим красным лицом. Однажды, увидев себя в витрине и еле себя узнав, она подумала: «Боже! Неужели это – я?!» Выглядела она просто ужасно. Кира сильно тогда расстроилась, из-за чего напилась и заснула прямо на автобусной остановке. Кто-то из соседей это увидел и сообщил Кириллу. Тот, вместе с женой, ругаясь погрузили пьяную женщину в автомобиль и привезли домой, после чего забили тревогу, и положили Киру в наркологическую клинику. Из-за тяжёлого периода в экономике страны, врачи работали только до обеда, батареи топили плохо, и было очень холодно, больных почти не кормили, несмотря на то, что лечение в этой клинике было платным. «Можно себе представить то, что творится в муниципальных больничках!» - думала Кира Юрьевна, кутаясь в пуховый платок, память о любимой бабушке.

После выписки из больницы Кожевникова больше года выбиралась из тяжелейшей депрессии, пытаясь работать то там, то тут, но нигде не задерживалась.

Когда бедная Кира Юрьевна более-менее пришла в себя, начались, так называемые, «респектабельные нулевые». Ей перевалило за сорок. Сверстницы её были давно уже не просто с высшим образованием, а некоторые из них и с учёными степенями, хорошо сделанной карьерой, отдельными квартирами, мужьями, взрослыми детьми и внуками. У Киры не было ничего. Работы себе она так и не нашла, потому что ничему так и не научилась. Замуж её тоже не брали. Все её сверстники давно переженились, свободных мужчин, желающих пригреть Киру Юрьевну на своей богатырской груди, не наблюдалось. Никто не ухаживал за полной, некрасивой, неухоженной женщиной средних лет со следами алкогольной зависимости на лице.

Время шло, всё постепенно забывалось, насколько, вообще, Кире можно было такое забыть. Кире Юрьевне удалось устроиться только уборщицей. Она мыла подъезды, её спина немилосердно болела, она страшно уставала, ненавидела эту работу, каждое утро шла мыть лестницы, как на каторгу, но ничего другого найти не могла. Не сидеть же на шее у брата! Вот и пришлось взять то, что давали. Она сильно похудела, от её полноты давно ничего не осталось, но она становилась всё старше и в её жизни ничего не менялось. Хроническое одиночество, вынужденное соседство с чужой бабой в квартире родителей, её детьми и постоянный, каждодневный, тяжёлый труд сделали своё дело. Она стремительно старела и столь же стремительно спивалась.

Кира не заметила того, что все её знакомые были собутыльниками. Теперь же её собутыльником и сожителем стал дворник Рашид, который любил принять на грудь, несмотря на его религию. На родине у него осталась жена с детьми. Здесь же у него была Кира Юрьевна. Всё чаще они вместе поддавали, и бедная Кира, мертвецки пьяная, спала в душной и грязной дворницкой чуть ли не на полу. Кожевникова которой было за пятьдесят, всё больше спивалась и опускалась. Она рылась в помойке за магазином вместе с бомжами, выискивая просроченные продукты, и ходила попрошайничать на водку у метро или у храма, где её иногда подкармливали на трапезной, но выпить не давали, поэтому она, пропивая зарплату в компании с бомжами, ещё и побиралась. Лестницы она мыла плохо, но увольнять её не спешили, несмотря на жалобы жильцов, и она дотянула-таки до пенсии. Раньше её родные, разъезжая по району на автомобиле, находили её где-нибудь, валявшуюся пьяной на земле, с руганью затаскивали в машину и везли домой приводить в порядок. Теперь же им это надоело, они замучились жить с алкоголичкой, и несчастную Киру Юрьевну, упаковав её вещи в чемоданы, сумки, тюки, баулы и картонные коробки, отселили. Пожилую женщину, уже плохо понимавшую то, что происходит, выселив из родной квартиры, отвезли в какой-то почти расселённый, ветхий барак рядом с железной дорогой. Власти обещали переселить оставшихся жильцов в новый блочный дом, что и произошло со всеми жильцами кроме Киры. Последнюю из жильцов, опустившуюся, всегда пьяную старуху-побирушку переселять не спешили.

И вот, очередной раз напившись, старая женщина заснула с непогашенной сигаретой, случился пожар, барак вспыхнул, как спичка, и в нём погибла, сгорев заживо, Кира Юрьевна Кожевникова.