Пронизывающий ветер хозяйничал на пристани Борисоглебска-Колымского, раскачивал суда, трепал вылинявшие флаги. Федор и Вера, обнявшись, стояли у трапа. Вера уже не рыдала, лишь жалобно всхлипывала.
- Вот что я тебе скажу, Верунь. – наконец решился Федор. – Ты женщина страстная, горячая. Нелегко тебе будет ждать. Восемь месяцев все-таки…
Вера тотчас умолкла, напряженно вслушиваясь в мужнины слова. Федор же продолжал.
- И мне тоже смысла нет на горло себе наступать. Все может быть там, в Лимонии. В общем, так: верность хранить не обещаю…
Вера слабо ойкнула.
- … Но и с тебя того требовать не буду. Оба мы молодые. Что естественно, то и нормально. И нечего ханжеской моралью голову себе забивать.
Вера снова зарыдала. Потом, поднявшись на цыпочки, притянула к себе мужа и как-то с особенным жаром поцеловала его.
Федор решительно вырвался из объятий супруги и твердыми шагами поднялся по трапу на эсминец. Отдали концы. Грянул марш. Жены на пристани страшно, по-звериному завыли. Моряки с тяжелым сердцем расходились по местам. Плавание начиналось.
Федор стоял на палубе, глядя на уплывающий берег. Слезы щипали ему глаза, першили в горле. Федор чувствовал себя настоящим сексуальным революционером, презревшим тысячелетнюю тупость предков. Он был горд собой.
До берегов Лимонии пилить долго; а если при этом за сто миль обходить порты и оживленные морские трассы, то и того дольше. Вынужденным бездельем команды воспользовался замполит. Что ни день, собирал он людей, и долго рассказывал про моральный облик советского человека, про коварство иностранных красавиц и про те жуткие последствия, к которым ведет потеря бдительности.
- Запомните! – грозил он экипажу, делая страшные глаза. – Утрата нашего советского генофонда приравнивается к утечке военной тайны. И карать за это мы будем по той же статье!
Народ безмолвствовал, потрясенный.
… Низко пригнувшись, Федор вошел в невысокую дверь. Девочки обернусь. Общее изумленное «О-о-о!» перешло в заливистый смех. Смущенного Федю девчонки силком усадили на циновки, повиснув на рукавах, по две на каждом. Пятая же, тонкая, миниатюрная, уселась к Федору на колени, расстегнула до пояса мокрую от тропической жары рубаху. В руках у нее появилась черного лака с золотом посудина. Мурлыча что-то под нос, она макала туда губку и осторожно обтирала ему лицо, шею, грудь, плечи… Было дьявольски приятно. Федор наконец расслабился, осмелел, протянул руку и стал гладить ее по колючей, небритой щеке…
- Сдурел никак! – сказала на то красавица голосом старпома.
Федор отдернул руку. И точно, красная, обгоревшая рожа старшего помощника зависла прямо над ним.
- Дыхни! – потребовал старпом.
Федор дыхнул. Старпом, без ошибки различавший на выхлопе семь сортов спирта и двадцать девять вариантов бормотухи, несколько успокоился.
- Смотри у меня!
- Да я вот…
- Дрыхнешь ты вот! – вмешался в дискуссию замполит. – И не будешь знать, как должен будешь поступить в критической ситуации. А враг не дремлет! Например, был еще такой случай. Служила в одном заграничном порту одна местная девушка, якобы переводчица…
В Цитрусовый залив они пришли днем. Еще в море их встретил сторожевик, на борт поднялись лоцман и несколько лимонских офицеров. Вспарывая острым штевнем желтые прибрежные воды, эсминец входил в акваторию. Порт мало походил на свинцовое сумрачное зеркало Борисоглебска-Колымского, скорее на пеструю ярмарочную площадь: и там и тут были разбросаны сотни разноцветных и разнокалиберных джонок. Вход советского корабля произвел фурор. Со всех концов наперерез эсминцу рванули десятки лодок; мужчины и женщины на них кричали, смеясь, предлагая товары, фрукты, рыбу…
- Уберите их с курса нахрен! – взмолился капитан. – Потоплю ведь!
Один из лимонских офицеров взял микрофон, что-то сказал на своем странном языке. Мощные динамики разнесли резкие мяукающие звуки по всей акватории. Эхо несколько секунд пометалось над водой и смолкло.
Никакого впечатления.
Хмыкнув, офицер спустился из рубки на нос. По-хозяйски подошел к спаренной пулеметной установке, и, прежде чем советские друзья успели что-то сообразить, открыл огонь.
Крики гребцов и истошный визг женщин заглушили пулеметную очередь. Джонки судорожно заметались, ища спасения. Вода окрасилась в чуть розоватый цвет, как в плохом голливудском боевике. Во мгновение ока фарватер опустел.
- Еще нарожают! – по-русски сказал лимонский офицер окаменевшему от ужаса капитану и засмеялся.
База, где Федор помогал Демократической Республике Лимонии налаживать военно-морской флот, представляла собой обширный квадрат, одной стороной примыкающий к морю, а с трех других ограниченный высоким забором с колючей проволокой. Вдоль забора бегали четыре овчарки (по стальному тросу) и замполит (по зову сердца). Покинуть базу без санкции начальства не представлялось возможным. Да первые месяцы было и не до того: за каждым советским специалистом закрепили по пять-шесть лимонцев, которых надлежало в кратчайшие сроки обучить всем тонкостям морского дела.
Но дело шло туго: то ли мешал языковой барьер, то ли отсутствие у лимонцев элементарной технической грамотности. Впрочем, это их нисколько не огорчало. Если что-то не получалось, лимонцы просто бросали инструменты и, с буддистской невозмутимостью, тут же забывали о возникшей проблеме. Раздражение Федора было им непонятно.
А Федор и впрямь с каждым днем становился все более раздражительным. Было с чего: он обнаружил у себя явные признаки половой слабости. В том смысле, что раньше, проснувшись утром, он мог запросто согнуть свой корешок одной левой, а теперь это и двумя руками сделать не получалось! Других сфер деятельности половая слабость не затрагивала; Федор по-прежнему мог голыми пальцами открутить гайку, которую четверо лимонцев, пыхтя, затягивали трехдюймовым ключом.
- А девочки тут у вас есть? – как-то во время перекура спросил Федор самого бойкого из своих подопечных, Петеньку (его настоящего имени Федор выговорить не мог).
Долгого и красноречивого ответа Петеньки Федор сначала не мог понять; все-таки поняв, не мог поверить ушам. А довел Петенька до него вполне простую идею: зачем, рискуя жизнью, лезть через колючую проволоку, а затем, рискуя здоровьем, идти к дорогим и грязным девкам, когда прямо на базе можно встретить чистого приятного парня, который к тому же и возьмет вдвое дешевле? Например, такого симпатягу, как он сам, Петенька?
Первым импульсом Федора было шлепнуть Петеньку ладонью по макушке, чтобы тот, как гвоздь, по самую шляпку вошел в болотистую землю Лимонии. Но слова замполита выдержке и самоконтроле, видать, запали Федору в душу, поскольку вместо этого он лишь пошел в штаб и корректно настоял, чтобы Петеньку перевели в другую бригаду. Проблему с девками Федор решил развести самостоятельно.
А вот это оказалось нелегко.
Нет, женщины в тех краях были недороги: то ли доллар, то ли полтора, в пересчете с местных цитронгов. И за границу базы советских иногда выпускали. И даже трехглазый замполит не за всеми мог уследить. Проблема была в самом Федоре.
Он и среди своих выделялся гренадерской статью; в Лимонии же и вовсе производил фурор. Куда бы он не пошел, за ним следовала толпа разинувших рот местных жителей. «А за слоном толпы зевак ходили»… Кстати, слоны в Лимонии как раз были не в диковинку, никто на них внимания не обращал. А вот Федор… Не веря глазам, лимонцы подходили, щупали, трогали его. Федор потом, матерясь, покупал бутылку самой дешевой рисовой водки и, под возмущенное верещание толпы, мыл ей руки, оттирая места прикосновения.
Идти с таким эскортом в чайный домик было политическим самоубийством. Тем более что лимонцы имели прирожденный талант стучать.
Дни проходили уныло. После смены Федор часами сидел на марсе, навалившись на перила и тоскливо глядя через забор. Вот по дороге тяжело бредет беременная лимонка с изможденным лицом. Вот она со стоном опускается прямо на землю и, за какие-нибудь двадцать минут, рожает. Родив, недолго отдыхает, затем встает, забрасывает новорожденного в канаву и медленно идет дальше. Кровавая дорожка тянется вслед за ней…
Тяжко вздохнув, Федор развернулся на 180 градусов. В родной части пейзаж был не более благостный. Под сенью большого баньяна проходило партсобрание. Обсуждали офицера, застигнутого у чайного домика. Несчастный плакал и обещал смыть позор кровью. Лица старпома, замполита и молчи-молчи были инквизиторски бесстрастными. Офицера ждал крах карьеры, исключение из партии и ближайший самолет в Союз.
Жизнь представлялась бесконечным удушливым маревом. Федор снова вздохнул и закурил.
А потом в жизни Федора случился подвиг.
Как и все подвиги, он подкрался незаметно, бесшумно ступая мягкими лапами. Корабль, который советские специалисты готовили для передачи лимонским товарищам, только что прошел ходовые испытания в укромной бухте. Над водой стоял густой туман. Корабль дрейфовал недалеко от заросших пышной зеленью прибрежных скал. Федор как раз закончил отладку зенитного автомата и шарил глазами по берегу, подыскивая достойную цель для тестирования.
И вдруг, из тумана, внезапно – мандаринский сторожевик.
Как известно, государственная идеология как Лимонии, так и Мандаринии базируется на незыблемых принципах троцкизма-бухаризма. Спор о том, какая держава придерживается учения более неуклонно, в те времена принял жесткую форму открытого военного конфликта.
Нежданная встреча произвела на оба экипажа шоковое впечатление. На несколько секунд стороны замерли, заворожено таращась друг на друга. Потом поднялся жуткий ор, и все бросились к орудиям.
Федору сверху, с площадки зенитного автомата, все было видно как на ладони. Он отчетливо видел, как мандаринцы сорвали чехол с носового орудия, как они трясущимися руками вставляли щель приемника ленту со снарядами. Федор никогда не отличался высокой скоростью мыслительного процесса. Но тогда он как-то сразу отчетливо осознал, что по ним будут стрелять.
Далеко ходить было не надо. Федор резко развернул зенитное орудие и нажал на гашетку. Сначала снаряды легли слишком низко, но Федор, не останавливая стрельбы, повел дорожку из фонтанчиков по воде к сторожевику, по борту поднялся до рубки, поелозил по ней, забавляясь видом разлетающихся листов обшивки. Все это напоминало компьютерную игру – но не современную, с навороченной графикой, а те примитивные стрелялки в чешских игровых автоматах, на которые Федя спускал полтинники, ассигнованные для школьных завтраков в детстве. Потом вдруг что-то оглушительно ухнуло, и мандаринское судно исчезло за клубами едкого черного дыма.
Эхо канонады пометалось между скалами и заглохло. Солнце поднялось выше. Туман рассеялся. Воды залива были зеркально безмятежны. Вражеский корабль как бы и вовсе никогда не существовал - вместе с экипажем.
Случись тогда в части замполит, не миновать бы Федору трибунала как разжигателю третьей мировой войны. Но тот, на счастье, был в командировке, а прочее командование, малодушно радуясь тому, что осталось живо, даже устроило Федору банкет. На торжестве присутствовали довольные донельзя лимонские товарищи, их генерал вручил Феде медальку и объявил его Ароматным Лимонным Героем третьей степени.
На пиру Федор впервые увидел Ли.
Переводчица Ли смотрела на него снизу вверх, во всех смыслах этого слова. Глаза ее горели обожанием. Когда торжественная часть мероприятия сменилась безудержной пьянкой, и советские товарищи утеряли четкость зрения и мысли (а лимонские коллеги уже давным-давно лежали под столами), Ли пододвинулась ближе к Федору и прижалась щекой к его огромной шершавой ладони.
По-русски Ли говорила неплохо, но слова тут были не нужны.
Большая Любовь пришла к Федору.
Из-за стола они незаметно откочевали к скамейке за мастерскими. Там они сидели часа два, обнявшись и целуясь до одури. Но их то и дело доставали желающие выпить с героем, и Федор решился.
- Пойдем на корабль!
Следующие полчаса они метались по кораблю. Федор лихорадочно подыскивал укромное место. В кубрик! Но там лежали какие-то пьяные дядьки. На марс! Однако оттуда кто-то смачно рыгал. Каптерка была заперта, в рубку черт принес дежурного, возле орудийной башни играли в карты, в логове механиков было настолько грязно и мерзко, что у Феди просто не хватило духу разложить фарфоровое белое тело Ли на промасленном брезенте. В отчаянии они выбрались на палубу.
- Ничего. – сказала Ли. – Я приду снова. Все будет хорошо.
С берега доносилось громкое злобное мяуканье. Лимонский замполит пытался поднять из мертвых свое полегшее воинство.
Любовь огромного Федора и маленькой Ли продолжалась много месяцев. В ней было все – радость и отчаяние, надежда и бессонница, редкие встречи, тайные прикосновения рук, синхронное биение сердец, электрические искры, проскальзывающие между дрожащими телами и все прочие атрибуты Настоящей Большой Любви. Два трепещущих сердца, как тропические бабочки, безуспешно пытались вырваться из крепко сжатого кулака обстоятельств.
Не было в их любви только одного – логического завершения.
В Союз наши уходили по-английски, под тропическими звездами, не попрощавшись с лимонскими товарищами. Суровые мужчины увозили назад на Родину свой не проданный, не разменянный, не растраченный генофонд. Весь путь домой караван хранил гробовое радиомолчание. Тем не менее, когда, в обстановке строжайшей секретности, глубокой ночью они вошли в Борисоглебский порт, жены плавсостава уже стояли на пирсе, держа подолы в зубах.
Веры среди них не было.
- Федя! Покарауль барахлишко!
Это старпом. Он бросил к ногам Федора два жутких размеров чемодана, и, придерживая жену пониже талии, исчез с ней в темном проулке между контейнерами. Его примеру немедленно последовали и другие моряки. Оно и понятно. В офицерской общаге обычно живут в одной комнате с детьми, тещами…Во мгновение ока Федор остался стоять один на ярко освещенном пирсе, среди россыпи багажа.
- Да пошли вы все! – запоздало возмутился он.
По портовым закоулкам, деликатно огибая ритмично вздымающиеся тут и там зады товарищей, Федор прошел к выходу. Поймал попутку, доехал до дома. Позвонил. Сердце пудовым молотом стучало в груди.
Вера долго не открывала. Наконец дверь распахнулась. Вера, в наброшенной шинели, босая, стояла на пороге. Увидела Федора – и окаменела.
- Веруся… Веруш… Верочка…
Вера не отвечала. Федор погладил ее по волосам. Вера никак не ответила на ласку, лишь сжалась, как от нестерпимой боли, кутаясь в шинель.
Тут Федор и заметил, что шинель-то не его!
Плавно отстранив жену, он прошел в комнату. На диване ерзал лысый полуголый мужичок. В панике он засунул обе ноги в одну штанину, и теперь тщетно пытался подняться. Мужичок увидел Федора и побелел как бумага.
- Федь, Федь… Не надо…
Федор узнал его. Это был боцман с пневмосудна, по кличке Скарабей. Знаменит сей жучок был своим тотальным неуспехом средь женской половины гарнизона. Поэтому шарики свои катал лишь там, где дамского отказа не могло было быть и в принципе.
Скарабей крепко зажмурил глаза и приготовился умереть.
Ноги вдруг отказались служить Федору. Он по стенке сполз на пол, и вдруг захохотал, вытирая текущие слезы. До истерики, до боли в животе.
- Ры-ре-ра-революционер, блин!
И снова хохотал - до полного изнеможения.
