lin.yarovoy

Щёлк. Щёлк. Щёлк…

Что за проклятый звук? Уже третью ночь подряд. Будто в углу комнаты сидит невидимая птица и бьёт клювом в паркет. Щёлк. Щёлк... Стоит включить свет, как звук исчезает. Но проходит пара секунд в темноте, и снова этот ритмичный треск... Вот опять.

Щёлк. Щёлк...

Мысленно матерюсь и ворочаюсь в постели. Переворачиваю подушку холодной стороной, поправляю простынь. В комнате душно, хоть все окна и распахнуты настежь. Воздух густой, как масло. Хочется глубоко зевнуть, но не получается. Словно что-то пережимает в груди.

Щёлк. Щёлк. Щёлк…

То ли стены трещат, то ли под обоями кто-то бегает. Звук до боли знакомый, но в полусне я никак не могу вспомнить, где его раньше слышал.

Щёлк. Щёлк…

— Да твою же мать! — хрипло ругаюсь и швыряю подушкой в темноту.

С журнального столика падает кружка. Летят на пол черновики. Звук исчезает.

Несколько минут я лежу в абсолютной тишине и жду, что сейчас эта трескотня вновь повторится. В груди будто звенит натянутая струна. С каждой секундой она слабеет, напряжение гаснет, растворяется в образах, и, закрыв глаза, я не замечаю, как проваливаюсь в сон.

***

Шелест бумаг в темноте. Брякает кружка. Кто-то поставил её обратно на журнальный столик.

Щёлк. Щёлк. Щёлк…

Открываю глаза и напряженно всматриваюсь в дальний угол комнаты. Изо всех сил стараюсь не шевелиться, чтобы не выдать своего пробуждения.

В кресле перед столиком сидит человек. Листает мои рукописи. Что-то чертит в них шариковой ручкой.

На незнакомце мой старый зеленый свитер. Тот самый, что я потерял в горах три года назад. На левом запястье отсвечивают часы. Очень похожи на «Romanson», которые были у меня на первом курсе. Прическа короткая. Кажется, носил такую пару лет назад...

— Да я это, я, — говорит человек моим голосом. — Не узнал что ли?

Он поворачивается и знакомым движением чуть наклоняет голову. Смотрит на меня, усмехается.

В кресле сидит мой двойник.

— Хороший твист, — говорит он, кивая на черновики. — С зеркалом мне понравилось. Есть над чем поразмыслить.

Близнец крутит в пальцах шариковую ручку. Жмёт на кнопку, задумавшись. Щёлк. Щёлк. Щёлк…

— Я тебе ещё пару идей накидал, — говорит он после недолгого молчания. — По второстепенным героям. И по линии дьявола. Вот её можно очень даже неплохо раскрутить. Мне-то уж поверь, я в этом шарю. В общем, как проснёшься, почитай. Может, чего сам додумаешь.

Двойник цокает языком и отворачивается обратно. Собирает раскиданные по столику листы бумаги. Сбивает их в аккуратную стопочку.

Я зажмуриваю глаза. Считаю до десяти. Затем вновь открываю веки и, набравшись смелости, произношу:

— Это... послушай, друг…

— Чего?

— А ты не мог бы… как бы сказать… Только не пойми меня неправильно, я вообще зла не держу… но чисто по-человечески…

— Да говори уже, не мямли.

— Короче, ты... Кто бы ты ни был. Можешь перестать щёлкать этой гребаной ручкой? Что за тупая привычка?

Близнец удивлено вскидывает брови. Затем опускает взгляд.

— Чёрт. А ведь и правда. Это я всё у тебя нахватался. Так, глядишь, скоро курить начну. Ладно, прости. Больше постараюсь не раздражать. Ты спи давай, спи.

— Спасибо.

— А вот этого не надо...

Я усмехаюсь и с чувством выполненного долга переворачиваюсь на другой бок. Поправляю простынь. Зеваю. Наконец-то удаётся вздохнуть полной грудью.

«Тишина… — думаю я, блаженно проваливаясь в дремоту. — Как же хорошо. Как же спокойно…»

…Щёлк.

— Бляха-муха, — доносится из темноты виноватый голос. — Прости. Привычка.

______

Паблик с моими рассказами: . Таскаю сюда оттуда)

— Ветер северо-восточный, порывистый. Осторожнее с вихрями и держись подальше от вороньих гнезд. Так. Вроде, ничего не забыла... Ах да! Лин, пожалуйста, хоть в эту ночь постарайся не пугать туристов.

— Ну Насть...

— Они и так зашуганные! Даже костер гасить не стали.

— Ну может, совсем немножко?

— Совсем-совсем?

— Чуть-чуть. На пол-инфарктика.

— Ладно... Только чур я с тобой. Готов?

— Готов.

— Значит, расправляй крылья, братец. Полетаем.

Две тени шагнули с обрыва и растворились в тумане.

***

Ветер качал ветви берез, гнал облака над ущельем. Молнии сверкали над горизонтом бесшумно, словно отблески бури из другого мира. Небо вдалеке то и дело вспыхивало фиолетовым светом, но раскаты грома не докатывались до поляны, на которой трещал поленьями аккуратно сложенный костерок.

Зашуршал в тишине тент палатки. Послышались тихие голоса:

— Я тебе клянусь, я слышала. Кто-то разговаривал.

В ответ лишь тяжелый вздох, и за ним мужской голос:

— Ксюш, пожалуйста, успокойся. Тебе просто кажется.

— Ничего не кажется! Там какой-то мужик говорил, а с ним женщина.

— Ну может, такие же походники. Пришли отдохнуть.

— На вершине скалы? Туда даже днём ни один человек не залезет!

Громко вжикнула молния палатки, и на поляну выбралась девушка в грубо вязаном свитере на голое тело. За ней высокий парень в трусах и футболке. Потирая ладонью опухшее лицо, парень оглянулся по сторонам, лениво всматриваясь в темноту.

— Видишь? Никого нет.

— Я слышала.

— Ксюша…

— Вон смотри!

Девушка взвизгнула, когда над палаткой бесшумно пролетели две тени. Сделав в воздухе круг, тени скрылись в кронах берез, растущих над обрывом.

Парень засмеялся.

— Милая, — сказал он. — Это просто совы. Они тут живут.

— Такие большие?

— Ну а что ты хочешь? Здесь же почти заповедник. Вот и выросли. Пошли, посмотрим?

— Стой!

Девушка схватила парня за руку. Тот обернулся и, усмехнувшись, погладил её по спутанным волосам.

— Не бойся, они мышками питаются. Людей не тронут. Пойдём, глянем.

Две тени вышли из круга, освещенного пламенем костра, и направились к лесу. За их спинами, над укрытым туманом ущельем, сверкала бесшумно зарница.

***

Вон они идут. Обернись.

Рано, сестричка. Пусть подойдут поближе.

Чёрт, у нее такие испуганные глаза. Может, пожалеем?

Конечно, пожалеем. Если упустим такую возможность.

Ладно, убедил. Готов?

Готов.

Значит, сиди смирно, братец. Поболтаем.

***

Ветер раскачивал кроны деревьев. Вдалеке сверкали молнии, освещая скалистый хребет. Парень с девушкой зашли в лес. Начали крутить головами, высматривая что-то в переплетении ветвей.

Глянув наверх, девушка вдруг застыла, ахнула, а затем восхищенно прошептала:

— Вот они, смотри!

На толстой изогнутой ветви лиственницы замерли, словно чучела в музее, две огромные совы размером в пол человеческого роста каждая.

— Охренеть, — прошептал парень. — У тебя телефон с собой? Давай заснимем.

— Тише, — ущипнула его девушка. — Они же могут напасть.

— Да ну, брось... Зачем мы им сдались? Если б хотели напасть, уже бы напали.

— Какие красивые… А глаза как светятся… Странные такие, умные. Будто человеческие.

Одна из сов дернула головой. Почистила перья клювом, а затем снова уставилась на парочку сверху вниз. Вторая птица сидела, не шевелясь, — лишь сжимала и разжимала медленно когти, которыми держалась за ветку.

— Господи, какие большие. Такие, вообще, бывают?

— Я и сам о таком виде не слышал. Ещё и две сразу.

— Пойдём отсюда. Пожалуйста.

— Тише… Давай ещё немного посмотрим. Они вроде бы нас не боятся.

— Зато я их боюсь! Ты посмотри, какие когти!

— Ладно-ладно… Идём.

Медленно, осторожно, постоянно оборачиваясь, парочка пошла обратно к поляне, где танцевал огонёк костра. Ветер дул им в спину, переплетал волосы, шелестел листвой.

Внезапно позади раздался странный звук, напоминающий чирканье зажигалки, а затем чей-то тихий выдох.

Парочка обернулась. И застыла.

Совы исчезли. На их месте темнели два человеческих силуэта. Мужчина с взлохмаченными волосами, державший в длинных пальцах сигарету. И светловолосая женщина в распахнутом пальто. Незнакомцы сидели на той же самой ветке, которая чуть прогнулась под их весом и, не моргая, смотрели на влюбленных.

— Die Eulen sind nicht, was sie scheinen, — произнесла женщина низкими голосом. — Gute Nacht.

Дикий полный ужаса крик прокатился сквозь горы эхом. Парочка побежала прочь из леса, а вслед им звучал то ли смех, то ли совиные крики.

Сверкала вдалеке зарница. Бесшумно, словно отблески грозы из другого мира.

Мужчина на ветке передал сигарету сестре.

— А я всегда тебе говорил, Насть, — произнес он тихо. — Твой немецкий звучит жутковато.

***

Источник — Лин и Голоса (группа с рассказами автора)

Утром пишешь о казни Христовой, а вечером синий, как море, крутишь косячок и нарушаешь карантин с малознакомой женщиной, снижая дистанцию до отрицательной.

Затяжка, горечь, выдох... Дым. Белые клубки растекаются под потолком узорами. Льётся сладость по телу, смешиваясь со сладостью в голове. «Двадцать шесть... Мне всего двадцать шесть... Как же охуенно, Господи».

— О чем думаешь? — спрашивает гостья.

— О тебе, конечно, — вру без запинки.

Она довольно улыбается и прикрывает глаза. Кладет голову мне на плечо. Мы лежим на полу, и её волосы цвета пшеницы, взмокшие, спутанные, щекочут мне шею. Они пахнут ромашками, напоминая о лете, и о дальних краях, в которые я вновь сорвусь, как только, наконец, допишу эту книгу.

— Ты веришь в Бога? — спрашивает гостья ни с того ни с сего.

Чтоб тебя...

Думаю, как бы соскочить с разговора. «Может, скрутить тебе ещё косячок, чтобы уснула?»

Она проводит пальцем по моей груди и тихо произносит:

— Я заметила: ты носишь крестик в кармане. Почему не на шее?

— Потому что у меня с Ним сложные отношения.

— Расскажи.

С губ слетает усмешка. «Вот ведь неугомонный старик. Решил теперь так со мной пообщаться? Через женщину? Изыди, Отче! Не до тебя сегодня».

— Так что? — переспрашивает она.

— Мы с ним играем в бунт. Крутим один сюжет по кругу. Разыгрываем спектакль. Пишем историю.

— И как, получается?

— Вроде бы да. По крайней мере, молнией меня до сих пор не убило. Видимо, ему нравится моя жизнь.

Она задумалась на секунду. Затем провела ладонью по моим волосам.

— Возможно, он сам был таким же. Водил маленький микроавтобус, курил травку в кальяне и был под кайфом, когда создавал утконоса.

Я опустил взгляд и удивленно посмотрел на гостью.

— Долорес?

— Риверс. Но Долорес я тоже любила. Как и ты.

— А откуда ты знаешь, что я...

— Чёрный кот нашептал, — улыбнулась гостья. — Помнится, вы любили слушать её пластинки... Расслабься, Лин. Я знаю, как тебя зовут на самом деле. Знаю твоё настоящее имя.

Я откинул голову на пол и засмеялся. Что ж. Кажется, старику действительно нравится, как я живу, раз он преподносит такие подарки.

— Как думаешь, долго еще продлится этот карантин? — спросила гостья.

— Понятия не имею. Думаю, только Ему на небесах и известно.

Гостья задумалась о чем‐то своём. Затем взяла у меня дымящую самокрутку и глубоко втянула в легкие дым.

— Скорее бы, — сказала, выпустив изо рта белое облачко. — Все эти социальные дистанции меня жутко напрягают.

Она повернулась на бок. И прижалась всем телом. Наперекор всем указам.

На крыше избы сидел старик. Костлявый, сутулый. С жидкой бороденкой и клочком седых волос на макушке. Свесив ноги из-под драной ночной рубахи, шевелил пальцами на ступнях. Мурчал под нос заунывную мелодию.

— Заблудился, яренький? — спросил старик и резко, словно филин, повернул голову, взглянув на меня. В тёмных глазах блеснул, отразившись, свет уличного фонаря.

Я сделал шаг назад и остановился. Колени предательски дрогнули. Всё тело дёрнулось, будто от удара током.

— Что, напугал? — спросил старик и засмеялся. Беззвучно, не раскрывая рта.

— Есть немного.

Старик кивнул. Махнул рукой, указав в сторону леса.

— А я оттуда пришёл.

Я хотел обернуться, но в последний момент передумал. Было страшно отводить взгляд от старика. Страшно поворачиваться к нему спиной. Я прекрасно помнил, что позади — старый погост, спрятавшийся среди березок.

— Не пускают, — сказал старик, постучав костлявым кулаком по крыше. — Думал, домой зайти, а они понарисовали, понимаешь.

— Понимаю.

Сунув руку в карман, я нащупал пальцами серебряный крестик, который всегда носил в кармане. Старик заметил это движение. Поморщился. Плюнул с крыши в мою сторону.

— А что на шее не носишь? Тяжело?

— Не исповедую.

— Зря, — ухмыльнулся старик. — В нашей книжке правду пишут. Почти.

— И где ж врут?

— В Бытие. «И увидел он, что покой хорош, и что земля приятна».

Я сглотнул ком и сделал над собой усилие, чтобы не шагнуть назад. Крестик впивался острыми гранями в сжатую ладонь.

— И часто гуляешь? — спросил я.

— А чего не гулять, — пожал плечами мертвец. — Видеть меня — не видят. Только такие, как ты, да бабы с хвостом, что во сне летают.

— Надо же... Как раз ищу такую. Не подскажешь, куда шагать?

— Подскажу. А что взамен?

— То, что хочешь, не отдам.

— А что ж дашь?

— Могу написать о тебе рассказ. Кто прочитает – тот увидит. А там уже сам решай, к кому лететь.

— Идёт, — согласился старик. Он повернул голову и ткнул пальцем в конец тёмной улицы. – Вон туда тебе. Справа увидишь. На заборе тряпка красная висеть будет. Только до утра обожди, хозяйка избы летает где-то.

Я вздохнул, успокаивая расшалившееся сердце. Кажется, обошлось.

— Спасибо за помощь. Будь здоров.

Старик вновь засмеялся – так сильно, что показалось, сейчас кувыркнется с крыши.

Я не заметил момента, когда он исчез. Стоило лишь моргнуть, и на крыше уже не было никого. Подул ветер, пригибая высокую траву к дороге. Ухнул над лесом филин.

Разжав ладонь, я вытащил руку из кармана, поудобнее перехватил рюкзак и отправился в конец улицы. Хотелось оглянуться. Но сердце подсказывало – лучше не стоит.

«Мерзость для нечестивого – идущий прямым путем».

Раз. И стены дрожат. Давит на грудь темнота и тело гудит, словно шестая струна на гитаре. Делаю тяжелый вдох.

Два. Тугой ветер бьет в спину. Душа рвётся ввысь, и сознание несётся сквозь потолок. Перекрытие за перекрытием — бетонные плиты гнутся и лопаются, словно мыльные пузыри.

Три…

— Ну здравствуй, братец. Давно не виделись.

Холодный ветер, звёзды и облака под ногами. Настя, словно ведьма из гоголевских рассказов, парит в воздухе на фоне народившегося месяца.

— Летим быстрее, — говорит сестра. — Нужно успеть до рассвета.

Мы закрываем глаза, вытягиваем ноги, будто перед прыжком в воду, и рвём облака телами. В ушах свистит ветер. Воздух становится вязким и липким, он давит на спину и засасывает в себя, словно трясина. Мы летим всё быстрее. Быстрее… Ещё быстрее.

Звезды на небе превращаются в полосы. Облака сливаются в белую плёнку. Прошивая пространство, мы с Настей оставляем позади километры тайги. И, наконец, замедляемся, увидев на горизонте огоньки города.

— Чуть правее, — говорю я сестре. – Возьми ближе к реке.

Город под нами спит. Ни единой души на улице, ни единой вспышки автомобильных фар. Только тёмные пустые дороги, и редкие огни в квартирах.

В доме на перекрестке свет не горит.

— Осторожнее, — шепчу я, ступая на балкон. – Не зацепись за…

— Ай! Шайсе! — Настя взвизгивает от боли. – Ну вот на хрена они его здесь повесили?!

Сестра потирает ожог на запястье. Дует на место, которым нечаянно коснулась креста.

— Зачем пихать на балкон распятие? – ругается Настя. – Больше негде что ли повесить?

— Ты же знаешь маму…

— Да знаю-знаю. Вечно она боится нечистой… Ай! Да блядь!

Настя отдёргивает ладонь от ручки балкона. Я поднимаю глаза и вижу нарисованный мелом крестик над дверью.

— Сейчас, подожди… — приподнимаюсь в воздухе и закрываю крест ладонью. – Давай. Держу, проходи.

Сестра закрывает глаза и шагает сквозь дверь. Я иду следом.

Родительская спальня встречает запахами цветов, накрахмаленного белья и крема для рук. Глаза быстро привыкают к темноте. Мягкий ковёр. Обои с треугольными узорами.

Тихое дыхание с постели.

— Осторожнее, — шепчет Настя. – Не разбуди только.

Ступая на цыпочках, мы подходим ближе и садимся на край кровати. Смотрим долго и неотрывно… Смотрим, как глубоко дышит отец. Как дрожат во сне мамины ресницы.

Настя протягивает руку. Прикусив губу, осторожно касается маминых волос. И тут же отдергивает ладонь.

— Я не… Лин…

— Тише, сестрёнка. Всё хорошо.

Настя отворачивается. Я опускаю взгляд. Вижу боковым зрением, как плечи сестры вздрагивают в темноте.

— Папа совсем седой… — замечаю шепотом. – Или может, просто во сне так кажется?

— Не кажется, — тихо отвечает Настя.

Мы сидим долго. Поправляем сбившееся одеяло. Дышим запахами цветов и крема для рук. Держимся с сестрой за руки.

— Вернись к ним, Лин. – говорит Настя. – Зачем тебе эти путешествия. Какой к чёрту роман? Просто взгляни на них…

— Настя… ты же знаешь.

Сестра молчит. Затем разжимает мою ладонь, убирает руку и тихо произносит:

— Знаю.

Она еще раз пытается дотронуться до маминых волос… Обжигается.

И встаёт с кровати.

— Летим, — говорит она дрожащим голосом. — Скоро рассвет.

Я медлю несколько секунд. Затем встаю следом. Иду к балкону, но, сделав пару шагов, останавливаюсь у комода.

— Смотри.

Настя оборачивается. Заблестевшими глазами смотрит на фотографию. Там на качелях в летнем дворе – двое ребятишек. Девчонка с растрепанными пшеничными волосами. И лопоухий малец, улыбающийся во все щёки.

В груди становится тесно. Воспоминания уколами тревожат память.

— Здорово было, — шепчет Настя. – Тепло.

И взмывает в воздух. Вылетает на улицу сквозь замерзшие оконные стёкла. Я стаю ещё пару мгновений. Смотрю на то, как глубоко дышит отец. Как ворочается во сне мама. Вдыхаю запах дома.

А затем закрываю глаза и улетаю следом.

***

Тишина. Холод. Запах вербены и табака.

— Юра…

Молчание.

— Юра.

— Что?

— Они были здесь.

— Что… Кто… Боже, чего тебе не спится…

— Юра, они здесь были.

— Да кто был-то, господи боже мой? Совсем уже… Эй, ты чего? Ты плачешь что ли?

Темнота. Сбившееся дыхание.

И след двух ладоней на оконной изморози.

— Они были здесь… Наши дети.

Источник: Лин и голоса (группа с рассказами).

Нас было четверо той ночью. Молодой прокурор, бывший следак, адвокат и судебный помощник. Друзья с университетской скамьи — новое поколение, надежда русской юриспруденции. Все пьяные в ебеня.

— За дружбу!

— За молодость!

— За огонь!

— Заебись!

Стаканы об асфальт, и бутылка виски по кругу. Тёплый ветер, звёздное небо и мы. Четверо друзей верхом на танке у местного военкомата.

— Пацаны, а может, угоним агрегат? Прикинь, к универу на Т-62 приедем. Чисто припарковаться среди этих мажорских тачек.

— Ага, щас, блядь. Ты же нас сам всех потом и посадишь.

— Не ну чё ты наезжаешь? Вы всё-таки мои друзья.

— Друзья, не друзья... А мне папа говорил никогда не верить шлюхам и прокурорам. Я его опыту доверяю.

— Под шлюхами он адвокатов имел в виду?

— Вот сейчас обидно было. Лин, втащи ему.

— Что?

— Дай леща, говорю, этому младшему дворнику.

— Западло тянуться.

— Ладно, погоди, я сам.

— Ай, больно! Ты чего творишь?

— Это тебе за всю российскую адвокатуру.

— Караул, товарищи! Правовой беспредел!

— Ну, началось. Разорался, как петух в курятнике. Ты ещё рапорт выведи.

— Блядь, пацаны! Помолчите хоть немного. Дайте ночь послушать.

Друзья умолкли, но лишь на мгновение. Стоило на секунду прикрыть глаза, как позади раздалось паскудное хихиканье. Я обернулся. Они заржали.

— Ебать ты романтик, Лин.

— Верхом на танке, с бутылём в руках.

— И ветер волосы треплет.

— А лицо-то! Лицо какое одухотворенное. О моя муза, где же ты? В каких мирах отыскать тебя? В каких сновидениях ждёшь ты своего писателя?

— Ну вы, блядь, конечно, и черти.

— Ты бутылку отдай, и мечтай сколько влезет. А то молодец. Забрал вискарь и сидит вдохновение ищет.

— Тихо! Кто-то идёт.

Мы замолкли и прислушались к шаркающим шагам в темноте. Спустя полминуты из кустов вышел пьяный мужичок в толстых профессорских очках. Еле волоча ноги, раскачиваясь, он подошёл к танку и остановился. Расстегнул ширинку и приготовился справить нужду прямо на гусеницу.

— Так, пацаны. А вот это уже диверсия...

— Я бы даже сказал, измена Родине.

Мужик медленно поднял голову. Увидел нас и застыл с членом в руках.

— О бля...

— И вам доброй ночи, милейший.

Повисла неловкая пауза. Немного подумав, мужик убрал хозяйство обратно в штаны. Друзья тут же прокомментировали:

— Статья тридцать первая Уголовного кодекса. Добровольный отказ от преступления.

— Думаешь? Мне кажется, надо квалифицровать, как покушение.

— Иного я от тебя и не ждал, морда прокурорская. Тебе бы лишь человека засадить. А у него может, семья, дети.

Мужик долго рассматривал нас туманным рассеяным взглядом. Видимо, пытался сообразить, не мерещимся ли мы ему. Затем открыл рот и, громко икнув, спросил:

— А вы это... Молодые люди... Пелевина читали?

Пришла наша очередь удивляться.

— Какого из них? — спросил я. — Виктора или Александра?

В пьяных глазах мужика мелькнуло что-то похожее на уважение.

— Ну этого... Который про грибы пишет.

— Видимо, речь о Викторе.

— Так читали или нет?

— Читали.

Мужик кивнул собственным мыслям. Затем сказал:

— Ну и заебись.

И, махнув рукой, ушёл обратно.

Несколько мгновений мы сидели в тишине. А затем ночь взорвалась смехом.

— Это сейчас что было?

— Ну а что ты хотел? Мы ж в Академгородке. Здесь у каждого алкаша, как минимум кандидатская степень.

— Тогда давайте... За науку!

— За Пелевина!

— За грибы!

Пьяный хохот, и бутылка виски по кругу. Тёплый ветер, звёздное небо и мы. Четверо друзей, которых скоро вновь раскидает судьба по разным уголкам страны. Один уедет на Сахалин. Я на север. Двое останутся здесь — в Красноярске, чтобы менять прогнившую систему из самого центра Сибири. Но всё это будет утром.

А пока не поднялось солнце, мы здесь — верхом на танке. Пьём, смеёмся, не умолкая, и тушим сигарету за сигаретой. Вспоминаем, как прогуливали пары, как цепляли первокурсниц и прожигали последние деньги.

Затем спускаемся с танка и отправиляемся гулять по спящему городу. Идём встречать рассвет на Енисее. По пути нарываемся на патруль и смеха ради что-то кричим пэпээсникам.

Убегаем быстро и через лес. Падаем, сдираем колени и ржем, как кони. Молодой прокурор, судебный помощник, адвокат и бывший следак. Свежая кровь и надежда русской юриспруденции. Все пьяные и счастливые.

— Знаете... пацаны... щас... погодите. Отдышусь.

— Что, Лин? Ослабела дыхалочка от сидячей работы?

— Ага... это... Что сказать хотел... Когда-нибудь я обязательно напишу про эту ночь.

— Напиши. Дело хорошее. Только ты шибко не старайся. Всё равно никто не поверит.

— Это ещё почему?

— Ну а где ты видел, чтобы прокурор по лесу от ментов убегал? Это ж фантасмагория.

— Думаешь?

— Я бы даже сказал, пелевенщина.

Молчание. Взрыв смеха. Бутылка виски по кругу.

И целая вечность до рассвета.

Источник: Лин и голоса (группа с моими рассказами).

Я ехал к любимой. Он ехал хоронить мать.

Мы встретились, когда до полуночи оставалось четыре часа. До боя курантов, до салюта, до нового календаря. Застрявшие в тридевятом царстве, в дремучем посёлке далеко от дома. За белыми полями, за туманами, за синей тайгой.

— Автобуса не будет, — сказал Андрей, выйдя из здания кассы. — Рейс отменили.

Я тихо выматерился и подул на окоченевшие руки. Затем достал сигарету и, окинув взглядом пустую вокзальную площадь, сказал:

— В такси не снимают трубку. Все пьяные уже. Только мы остались с тобой здесь, как Серые шейки.

— Как кто?

— Как Серые шейки. Мультик был такой. Про уточку.

Андрей усмехнулся и закурил рядом. Где-то с минуту мы стояли молча и смотрели, как опускается снег, искрящийся в свете фонарей.

— Выпить хочешь? — спросил я.

— А есть?

Я вытащил из рюкзака припасенную бутылку коньяка. Глотнул сам и протянул Андрею. В кармане нашлась шоколадка.

Закусили. Выпили снова.

После третьего раза Андрей и рассказал, зачем ему понадобилось ехать в Красноярск в новогоднюю ночь.

— Я на вахте был. Сегодня позвонили... Сообщили. Инфаркт у неё.

В ответ я лишь промолчал, не зная, что можно сказать. Андрей, впрочем, не ждал моих слов. Он говорил спокойно:

— Спасибо мужикам, довезли до посёлка на вахтовке. Дороги замело в лесу, думал не доберусь. Теперь осталось только в город вырваться...

— Вырвемся, Андрюх. Вот увидишь, вырвемся.

Через пару минут площадь разрезал свет автомобильных пар. С дороги свернула старенькая чёрная Волга. Остановилась напротив нас. Мы с Андреем переглянулись, и, не сговариваясь, пошли к машине.

— Двенадцать тысяч, — сказал уставший водитель.

— По рукам, — ответили мы хором.

Шесть тысяч на человека. За шестьсот километров по снежной трассе в новогоднюю ночь. Более, чем приемлемая цена. Тем более, ни я, ни Андрей не думали в тот вечер о деньгах.

Нам бы только выбраться. Только бы доехать до города...

«Ждёт она тебя далеко-далеко, за синими лесами, за высокими горами, за белыми просторами, за мёрзлыми озёрами... Спи, родной, спи. Скоро встретишься...»

— Лин?

— А? Что?

— Ты уснул?

— Да. Укачало немного.

— Просыпайся. Скоро Новый год.

— Что, уже? А который час?

— Без пяти двенадцать.

Я зажмурился и потянулся, разминая затекшие мышцы. Посмотрел в окно. Волга летела сквозь метель. Сквозь заснеженную тайгу.

— Где мы сейчас?

— К Канску подъезжаем, — ответил водитель.

Канск? Чёрт. Это лишь половина пути. Значит, в Красноярске мы будем не раньше трёх. Новый год в дороге.

Как встретишь... мда.

— Может, остановимся на пригорке? На пару минут.

Водитель пожал плечами.

— Можно и остановиться. Почему нет?

— Андрей, у тебя осталось что из еды? Моя шоколадка закончилась.

— Есть мандарины. Парни с вахтовки в карманы напихали.

— Пойдёт. Тормози, шеф. Нужно с новым годом поздороваться.

Волга поднялась на пригорок и остановилась. Водитель заглушил двигатель и выключил радио. Стало тихо. До мурашек тихо.

А спустя пару минут загремела канонада. Вдалеке зарокотало и затрещало, и укрытые снегом ёлки осветились разноцветными огнями. Мы втроём вышли из машины. Уставились в ночь, разорванную салютами.

Крохотный Канск был как на ладони. Над ним взрывались фейерверки — повсюду, над всем городом разом, раскрашивая цветными искрами усыпанное звёздами небо. Околдованные и окаменевшие мы стояли посреди пустой дороги, и смотрели, как приходит Новый год. Яркими вспышками... Хлопками, что докатывались с запозданием.

Мы пили коньяк, и даже водитель сделал глоток. Мы не сказали ему ни слова. Сегодня можно.

— Странно всё это, — тихо произнёс Андрей, когда водитель сел обратно в машину. — Будто в сказке. Будто не со мной случилось.

Я лишь кивнул в ответ. Ощущение нереальности происходящего преследовало и меня тоже. Отвернувшись на секунду, я попробовал вдохнуть через зажатый нос, но ничего не вышло. Значит, не сплю.

— Мне вот кажется, — говорил Андрей, — что приеду сейчас домой, а она встречает. Уставшая, заспанная... Приготовила оливье. Скажет, что соскучилась. Мы ведь не виделись с ней два месяца. С тех пор, как уехал на вахту.

Я помолчал пару секунд. Затем сказал осторожно:

— Теперь она рядом с тобой. Всегда рядом.

Андрей кивнул и отпил коньяка из бутылки.

— Знаю... Только не понимаю ещё до конца. Не верю. Пока сам не увижу, не поверю.

— Такое бывает... Прости.

Андрей повернулся и взглянул на меня удивленно.

— За что?

— Не знаю. Просто прости. Чувствую себя виноватым.

Задумавшись на секунду, Андрей вдруг улыбнулся. Хлопнул меня рукой по плечу.

— Не говори ерунды. Ты не должен чувствовать себя виноватым за то, что счастлив. Кстати, как её зовут?

— Лида.

— И давно вы вместе?

— Два месяца. Мы виделись всего раз. Когда я приезжал в Красноярск в командировку.

— О-о, друг... — покачал головой Андрей. — Отношения на расстоянии? Это смело.

— И глупо.

— Наверное, да. Но сегодня она тебя ждёт. Поэтому не порть себе праздник моими... событиями. Жизнь — она ведь разноцветная. Так уж случилось, что в эту ночь у наших дорог разные оттенки.

Я кивнул. И мы вновь закурили.

Через пару минут фейерверки пошли на убыль. По телу расходилось приятное тепло от выпитого коньяка. Остатки плескались на дне бутылки. Допивать мы не стали. Залезли в Волгу и, съев по паре мандаринов, уставились в окна.

Снег. Дорога. Метель...

Чёрная Волга мчит сквозь тайгу.

«Ждёт она тебя далеко-далеко, за синими лесами, за высокими горами. За ночной пургой, за большой рекой... Спи, родной, спи... Скоро встретишься».

— Лин.

— Что?

— Просыпайся, друг.

— Сейчас-сейчас... Ещё минуту.

— Лин! Просыпайся, говорю!

— Да что такое?

— Ничего... Мы приехали.

Источник: https://vk.com/lin_i_golosa (Группа с рассказами)