Крым вспоминает расстрелянных евреев
В Симферополе проходят мероприятия, приуроченные ко Дню памяти евреев и крымчаков – жертв нацизма. Начались они с "Марша живых", который прошел по центру города, передает корреспондент РИА Новости Крым. Несмотря на дождь, который не прекращается с ночи, на шествие вышли десятки человек – представители власти, члены еврейской и крымчакской общин, Всекрымского еврейского конгресса, представители других национальных организаций, т.д.
Траурный марш начался от здания Центрального музея Тавриды – одного из мест сбора крымчаков и евреев, которых гитлеровцы вели на казнь. Участники акции повторили часть пройденного ими маршрута. На собравшихся были нарукавные повязки с белой шестиконечной звездой — такие в годы оккупации полуострова повязывали все евреи и крымчаки. Кроме того, участники марша несли цветы и лампады со свечами, которые в завершении шествия оставили возле символического стенда "Холокост в Крыму".
Позже на 10-м км шоссе Симферополь – Феодосия, где во время Великой Отечественной войны проходили массовые расстрелы, состоится возложение цветов к соответствующему памятнику и мемориальный митинг. Здесь прозвучат иудейская, православная и мусульманская молитва. Также будет объявлена минута молчания. В период с 11 по 13 декабря 1941 года фашисты расстреляли от 14 до 15 тыс жителей Симферополя, в основном – евреев и крымчаков. Тела убитых закопали на месте расстрела – в братской могиле, в противотанковом рве, на 10-м км шоссе Симферополь – Феодосия. Ежегодно 11 декабря на полуострове отмечается как День памяти крымчаков и евреев Крыма – жертв нацизма.
Источник: РИА НОВОСТИ
Еврейский комитет Украины: признав бандеровцев участниками войны, Киев отрицает Холокост
Признав бандеровцев участниками войны, Киев отрицает Холокост. Так в еврейском комитете Украины прокомментировали соответствующий закон, принятый Верховной радой. Особо подчеркнули: подобными действиями Украина принимает на себя ответственность за военные преступления, совершенные нацистами, которые не имеют срока давности. Таким образом, жертвы этих преступлений и их наследники вправе подать против Киева международные иски.
Масла в огонь подлил сам президент Порошенко. Он сфотографировался с десантником, у которого прямо на груди красуется эсэсовская эмблема. Многие недоумевают: это вызов? Как раз накануне в той же раде зарегистрирован законопроект о необходимости всем кандидатам в президенты проходить психиатрическую и наркологическую экспертизу.
Источник:
https://www.1tv.ru/news/2018-12-08/356945-evreyskiy_komitet_...
Симфония Шоа
«...максимум благодарностей всем за поддержку, без вас у меня, конечно, ничего бы не получилось. С вами был Максималекс, подписывайтесь, ставьте лайк, увидимся на следующей неделе, всем максимум всего!» - видео закончилось бодрым запилом на электрогитаре.
Алексу никогда не нравился собственный голос в записи, но он уже смирился с тем, что звучит, как писклявый подросток. В конце концов, такие вещи уже не кажутся критичными, когда ты заработал свой первый миллион подписчиков. Парень довольно откинулся на кресле, пригладил соломенного цвета волосы и потянулся. Только после этого он услышал трель дверного звонка.
На пороге стоял сосед — дряхлый еврей из квартиры напротив. Когда его сиделка брала выходной, тот иногда обращался к Алексу с просьбой — сходить за продуктами или поставить укол. Юноша учился на фельдшера и никогда не отказывал старику в услуге.
- Герр Шимель, добрый вечер. Я опять мешал вам заниматься музыкой? - вежливо спросил видеоблогер.
Сосед потряс лысой, покрытой старческими пятнами головой и заскрежетал:
- Что вы, Алекс, мой мальчик, ни в коем случае. Я бы хотел попросить вас об одной мелочи, если только найдется время, - еврей печально развел руками, как бы показывая, насколько его дела ничтожны по сравнению с занятиями Алекса.
- Разумеется, герр Шимель, я сейчас как раз свободен, - соврал молодой человек — ему предстояло еще учить анатомию перед промежуточным тестом, но выцветшие глаза старика смотрели с такой надеждой, что парень не смог отказать. «Ночью доучу» - пообещал он сам себе.
- Умоляю вас - Хаим! Называйте меня Хаим, прошу. Захватите свой компьютер, пожалуйста. У меня сегодня к вам просьба как раз по вашей специальности, - скрипуче хихикнул старик.
- Как скажете, Хаим, - произнес Алекс непривычное для языка имя. Вернувшись в комнату, он отсоединил ноутбук от зарядки и вернулся в холл, где его ждала скрюченная фигурка, одетая во что-то похожее на длинную белую ночнушку. На блестящей лысине смоляным пятном чернела кипа.
- Ой, спасибо вам, молодой человек, не оставили старого нэбеха в штихе, - рассыпался в благодарностях сосед. - Пойдемте-пойдемте, это ненадолго.
- Следуйте за мной, юноша! - махнул рукой старик, приглашая Алекса пройти через темный, заставленный разнообразной рухлядью коридор. Запах средства от моли и лекарств забивал ноздри. Пройдя мимо нескольких закрытых дверей, они оказались в кабинете. Напротив стола примостились два пухлых кресла, на стенах тут и там висели старые фотографии, а полки стеллажей по бокам были забиты всяким хламом.
В квартире старика Алекс бывал уже не раз — заносил купленные продукты, посылки, мерил давление и помогал с тяжестями.
- Я чайку поставлю! - скрипнул герр Шимель за спиной и бодро захромал куда-то вглубь квартиры.
Алекс же, не зная, чем заняться, принялся рассматривать полки. Те представляли собой беспорядочное нагромождение самых разнообразных вещей, покрытых толстым слоем пыли. Книги по музыке и нотные издания соседствовали с облезлыми минорами, призовые статуэтки перемежались увесистыми талмудами по каббале. На подставке из красного дерева царственно покоилась потертая, исцарапанная, траченая жучками удивительно маленькая скрипка.
- Родители подарили мне ее на шестилетие. Моя первая скрипочка, - неожиданно из-за спины с ностальгией в голосе прокомментировал Хаим. Алекс чуть не подскочил от неожиданности. Когда старик только успел вернуться?
- О, герр… Извиняюсь, Хаим, так что у вас за просьба? - спросил юноша.
- Мелочь, сущая мелочь, мальчик мой. Совершеннейший пици зах. Вы присаживайтесь, присаживайтесь, - еврей указал на запыленное кресло, пройдясь для вида по спинке узловатой рукой.
Алекс хоть и угнездился на самом краешке, но кресло все равно извергло из себя целое облачко пыли, и парень еле удержался, чтобы не чихнуть. Герр Шимель тем временем
пошарил рукой по одной из полок, той, что с Торой, и извлек из пылевого ковра черную узкую флешку. Этот предмет смотрелся совершенно неуместно в захламленной, словно застывшей во времени квартире старика, словно некий анахронизм.
- Вот, - старик горделиво приподнял кусочек пластика над головой, - Работа всей моей жизни.
Осторожно, словно дитя, он протянул носитель Алексу.
- Для меня, юноша, все эти компьютеры и мировая сеть как ядерная физика, сами понимаете, человек я пожилой, дремучий. Но иногда современные технологии становятся единственной возможностью решить поставленную задачу.
«Как же он тогда перебросил работу на флешку?» - спросил себя Алекс, но вместо этого вежливо поинтересовался:
- Конечно, герр Шимель, никаких проблем. Что я могу для вас сделать?
- Так уж случилось, что многие мои коллеги живут за рубежом, но их очень живо интересует возможность оценить, наконец, плод трудов моих. Можно ли как-то… Гм… - старик почмокал сморщенными губами, подбирая слово, - «подвесить» это в интернете, чтобы другие тоже могли прикоснуться к прекрасному?
- Разумеется, не вопрос. Какой у вас пароль от вай-фай? - спросил Алекс, уже понимая, какую глупость сморозил, - Извините, не важно. Я отнесу к себе и все сделаю, потом верну вам обратно.
Парень уже было собрался встать, когда опутанная вздувшимися венами кисть тактично опустилась ему на плечо.
- Простите старого параноика, мальчик мой, но я слишком долго работал над этой вещью, чтобы позволить себе упустить ее из поля зрения хоть на минуту.
Молодой человек глубоко вздохнул. На практике в доме престарелых под Энтенбахом он не раз убеждался в том, насколько капризны могут быть старики.
- Думаю, мне хватит и этого сигнала. Будет, конечно, гораздо дольше, но, если вы никуда не торопитесь…
- Вот и чудесно, юноша, - герр Шимель радостно хлопнул Алекса по плечу, и тому в глаза в очередной раз бросились синие, расплывшиеся до полной неузнаваемости цифры, вытатуированные у пожилого еврея на запястье.
Вставив флешку в ноутбук, Алекс обнаружил на ней единственный аудиофайл. Индикатор сигнала издевательски показывал одну полоску. Зайдя на страницу проверенного файлообменника, парень кликнул по кнопке загрузки и скрипнул зубами от досады: "Осталось времени - 1 час, 37 минут".
- Ну, вот и готово, теперь нужно только подождать, пока загрузится, - ноутбук перекочевал с колен на край заваленного нотными листами массивного стола.
- Уже? Вы настоящий волшебник, Алекс, - восхитился герр Шимель, всплеснув руками, - Я слышал, вы тоже временами музицируете. Если позволите мне маленькую ремарочку...
Алекс кивнул - он и правда время от времени брал в руки электрогитару - но исключительно, чтобы записать новый джингл для блога.
- Совершенно не желаю вас обидеть, но, при всём уважении, ваше легато звучит весьма по-ученически, - извиняющимся тоном вкрадчиво скрипел Хаим, все еще стоя у юноши за спиной, - Если желаете, я мог бы провести с вами пару уроков - абсолютно бесплатно, разумеется, в качестве ответной услуги - то, что вы делаете сейчас для меня крайне важно.
- А вы разбираетесь в игре на электрогитаре? - удивленно ответил Алекс.
- Вы зря зубоскалите, молодой человек! Когда посвящаешь жизнь музыке, нельзя позволить себе ориентироваться только на дремучую классику. Я являюсь весьма горячим поклонником Симмонса и Кравитца, чтобы вы знали, - почти обиженно ответил герр Шимель.
- Простите, пожалуйста, ни в коем случае не хотел вас оскорбить, - Алекс примиряюще поднял руки, поворачиваясь к старику, но лицо того оставалось непроницаемым, храня на себе вечное выражение печальной мудрости.
- Я понимаю, что в это сложно поверить, - сосед наконец-то вышел из-за спины юноши и грузно угнездился в кресле напротив, - Но когда-то эти руки выдавали весьма впечатляющие риффы.
Он вытянул перед собой увитые корнями вен и покрытые старческими пятнами кисти. Те дрожали, словно пожилого еврея бил электрический ток.
- Да, много этим теперь не наиграешь, - горько заметил он, поймав взгляд Алекса, - В моей жизни наступил, что называется, эндшпиль. Все что мне остается - это делиться накопленными мной знаниями и умениями с обществом.
Алекс же не мог оторвать взгляда от бледно-синих раздавленных червей у Хаима на запястье. Он увидел эту наколку в первый же день их знакомства, вскоре после переезда. Тогда из квартиры напротив раздался крик о помощи, и Алекс поспешил к соседу. Пожилой еврей упал в ванной, вывихнул ногу и не мог выбраться. Видеоблогер хорошо помнил, как ужаснул его вид бледного, тощего тела, покрытого старыми ожогами и вспухшими келоидными рубцами. И, разумеется, от глаз молодого человека не укрылось бледное клеймо чудовищного прошлого. Конечно, он кое-то читал и слышал о подобном, но наблюдать воочию, после стольких лет…
- Извините, Хаим, а эта татуировка - это то, о чем я думаю? - набрался юноша смелости и задал вопрос, который давно волновал его.
- Это? - сосед поднял руку и поднес поближе к лицу, подслеповато щурясь, точно видел эти цифры в первый раз, - Это, мальчик мой, печать скорби. Не бойтесь называть вещи своими именами. Это след Холокоста, метка прошедших через ад. Помните, как в Библии? "...И положит он всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам начертание на правую руку их..."
- Мне жаль, если я затронул болезненную для вас тему... - начал было оправдываться Алекс, но герр Шимель тут же замахал руками.
- Мальчик мой, все в порядке. После стольких лет… Если желаете, я могу рассказать вам, как это было.
- Очень, - парень не соврал. Клепать контент для школьников, рассуждать на популярные темы, перемежать речь шутками и картинками было, безусловно, просто и выгодно. Но юноше уже давно хотелось затронуть по-настоящему важную тему. История человека, прошедшего через концлагерь. Чем не идея для первого серьезного выпуска на канале Максималекса?
- Не могу сказать, что помню все в мельчайших подробностях, но постараюсь не упустить ничего важного, - пожилой еврей как раз откинулся в кресле, когда с кухни раздался свист чайника.
- Александр, бубалэ, пожалеете ли вы мои старые ноги и принесете нам чаю? - заискивающе и по-стариковски жалобно спросил герр Шимель.
- Разумеется. Я сейчас. Вам черный?
- Без сахара, благодарю вас. Алекс?
- Да? - молодой человек застыл в дверях, повернувшись к Хаиму.
- Вы ведь немец, да? Чистокровный?
- Баварец, - привычно уточнил молодой человек. Старик удовлетворенно покивал, словно клюя какие-то невидимые зерна, и Алекс отправился на кухню.
Выключив огонь под помятым эмалированным чайником в горошек, юноша принялся искать чашки. На кухне у соседа он ориентировался ничуть не хуже, чем у себя дома, и прекрасно знал, где что лежит. Чашки, как и ожидалось, обнаружились в шкафу, все разные, со сколами и трещинами, пыльные изнутри. Выбрав пару поновее, Алекс подошел к раковине и тщательно вымыл их водой и пальцами, не решившись притрагиваться к пованивающей плесенью губке в углу раковины, чью поверхность украшали ржавые разводы.
Чай у соседа хранился в старой коробке из-под печенья. Пакетики самых дешевых марок в беспорядке болтались в жестянке. Заварив напиток, Алекс вернулся в комнату, сопровождаемый ароматом бергамота.
Старик так и оставался на своем месте, а вот ноутбук отвернулся дисплеем к стене. На немой вопрос в глазах Алекса, Хаим ответил:
- Я прошу прощения, у меня нет привычки трогать чужие вещи, но этот калькулятор уж больно светил в глаза.
- Все в порядке. Лишь бы загрузка не сбилась, не то придется начинать все сначала. Кстати, а что это за "работа всей жизни", если не секрет?
- Что вы, я только и ждал, что вы спросите! - композитор вскочил и поспешил выудить откуда-то с полки новехонькую виниловую пластинку. На паспорте пластинки красовалось выведенное каллиграфическим почерком странное слово "Шоа".
- Можно же запустить с компьютера, - поднялся было на ноги Алекс, но был остановлен строгим, почти разъяренным взглядом пожилого еврея.
- Ой вей мир! Молодой человек! Как начинающий музыкант, вы должны понимать, что даже последний поц ин тухес отличит синтезированный звук от глубокого, насыщенного и неискаженного звучания винила. И я не позволю без абсолютной необходимости бездушной машине коверкать то, что я полировал и оттачивал десятилетиями! - заявил сосед, имея вид глубоко оскорбленный.
- Как скажете, герр Шимель, - ответил Алекс, ставя чашки на низкий, такой же пыльный, как и все остальное, журнальный столик. Никогда не знаешь, что выведет из себя стариков, с их расшатанной нервной системой.
Хаим тем временем беспощадно сбрасывал с полки прямо на пол какие-то книги и папки, освобождая из-под вороха бумаги электропроигрыватель. Близоруко повозившись с иголкой, композитор наконец разогнулся и торжественно, словно дирижер, указывающий момент вступления, нажал на кнопку воспроизведения. Проигрыватель хрюкнул, после чего раздалось уютное и до боли ностальгическое шипение.
С силой в мозг африканскими буйволами врезались тяжелые, крутобокие контрабасы. Гиенами вгрызались в мелодию валторны. Умирающими птицами стонали флейты. Черным козлом на жертвенном алтаре ревел фагот. Скорбными шершнями жалили в самое сердце альты.
Минут десять они просто молча слушали музыку: старик - с гордостью, юноша - оглушенный художественной силой произведения. Одинокая скрипка загнанной ланью убегала в верхний регистр от преследующих ее хищными тенями гобоев и валторн, но те из раза в раз настигали этот колеблющийся огонек свечи, и все снова погружалось во тьму, словно скрипичная лань катилась с обрыва, пронзенная клыками под грохот литавр.
- Эта часть называется "Сизифов труд", - мечтательно произнес Хаим. После чего крутанул регулятор громкости, и давящий, тоскливый ре-минор поутих, оставшись неистовствовать на фоне, - Итак, Алекс, что бы вы хотели узнать о Холокосте? Среди евреев это называется "Шоа" — катастрофа.
- Пожалуй, стоит начать с того, что к тридцать девятому мне было всего лишь восемь лет. Я был обычным еврейским мальчиком из большой семьи. Мы тогда жили на окраине Львова и, слушая страшные радиосводки из Польши, не могли поверить, что беда когда-нибудь докатится и до нас, - сосед глядел перед собой, но видел не Алекса, а картины своего детства, - Мой отец был музыкантом - сейчас я понимаю, что откровенно средним. Он пытался воплотить свои нереализованные амбиции через меня. В то время, пока мои дворовые друзья играли в мяч и плескались в речке, я разучивал гаммы, штудировал партитуры и терзал эту самую несчастную скрипочку дни напролет.
- Но оно ведь того стоило? Я имею ввиду - вы ведь были деканом дирижерского факультета в Мюнхенской консерватории, написали массу произведений. Коллеги до сих пор очень ценят вас как специалиста и звонят посоветоваться, - юноша старался показать, что слушал старика и раньше, когда ставил ему уколы или заносил продукты, - Это дорогого стоит. И то, что написали вы, - Алекс кивнул в сторону проигрывателя, - это максимально круто.
- Скорее, я это записал, - скромно улыбнулся Хаим, - Да вы и не дослушали до конца.
- Вы остановились на своем детстве в Львове, - напомнил парень, надеясь, что избежит долгих, набивших оскомину обсуждений музыкальных тем.
- Да-да, все так. Первым звоночком грядущей катастрофы стало письмо от тети Деборы - нашей дальней родственницы из Польши. Она писала раз в год, на Хануку, и нарушение этого режима уже казалось экстраординарным. Как сейчас помню, письмо было написано по-польски, без единого слова на идише, что само по себе настораживало. Тетя писала о некоем странном месте - каком-то рабочем лагере, где, по ее словам, прекрасно кормили, была отличная медицина, разнообразные театры, клубы по интересам и даже школа для детей. Якобы благородные немцы выстроили эти лагеря, чтобы уберечь евреев от ужасов войны. Тетя Дебора в нарочито превосходных степенях описывала, как распрекрасно проводит там время и настойчиво зазывала нас к себе. Снизу письма, уже не от руки, а штампом был указан адрес. Тогда еще местечко Аушвитц не гремело на весь мир. Эти послания пришли всем еврейским семьям в нашем квартале, у кого были родственники в Польше. Одно из таких пахло мочой, и наш раввин догадался прогладить его утюгом. Текст, проступивший на бумаге был прост и ужасен: "Бегите. Смерть грядет!"
Алекс, увлеченный рассказом, вздрогнул, когда библейским Бегемотом страдальчески застонали трубы.
- Евреи тяжелы на подъем. Мой отец, старый дурак, верил в силу Советов и в то, что западный фронт отнимет у Гитлера слишком много сил, и тот завязнет в Польше. Когда наш двор стал частью Львовского гетто, было уже слишком поздно, - герр Шимель помассировал глаза, словно те устали от яркого света. Тягостное молчание сопровождали нервические метания флейты в плену колючей проволоки альтов.
- Если вам трудно... - почувствовал укол совести, начал было Алекс, но старик мгновенно встрепенулся и махнул рукой:
- Простите, мой мальчик, это и правда болезненные воспоминания, но я считаю, вы должны знать, что происходило тогда со мной и с моим народом. Все должны знать. Ребе мы потеряли в первый же день. Через неделю какие-то молодчики из местных, с одним из них я, кажется, даже учился в школе - увели мою сестру, Ханну, ей было тринадцать. Вернувшись, она не сказала ни слова, а ночью бросилась с крыши. Отрезанные от мира, бесправные и беззащитные, мы помирали от голода в собственных домах, не зная, что настоящий ад только впереди.
Композитор потянулся к полкам, и каким-то непостижимым образом выудил из-под гигантской Торы несколько старых, пожелтевших фотографий, пролистал их и протянул одну Алексу. На фото тянулась вереница одноэтажных бараков, а на заднем плане виднелись смотровые вышки.
- Яновский. Раньше это было название хорошо знакомой мне улицы. Никогда бы не подумал, что самое страшное место на земле будет называться так же. Нас завозили туда на платформе трамвая, как скотину. Девять остановок, как девять кругов, ведущих в самый центр Коцита. Приказали взять с собой все ценные вещи и документы. Отец настаивал, чтобы я взял скрипочку с собой, но я так не хотел играть, что спрятал ее в дворницкой нашего дома. Только потому и сохранилась, - пожилой композитор любовно взглянул на инструмент и, словно вторя его словам, в мелодии замолчала одна из четырех скрипок, - Когда нас заставили раздеться и отправили на дезинфекцию, думаю, мы уже начали все понимать. И хотя из раструбов полилась холодная вода, а не смертоносный газ, мы осознавали, что пришли сюда не жить, а умирать.
- В остальных лагерях... - начал Алекс, но запнулся. В горле образовался ком, набух, угнездился, мешая говорить.
- Верно, юноша. В Треблинке, Бухенвальде, Аушвитце всех делили еще на въезде - на здоровых и больных, мужчин и женщин, детей и стариков. Все, кто был слишком слаб, чтобы работать, покидали лагерь в тот же день жирным черным дымом. От них оставались лишь парики, одежда и зубные коронки, - дребезжал голос старика, и ему вторили нервные, истеричные виолончели. Одна из них вдруг как-то резко взбрыкнула, выдала неожиданно фальшивую ноту и резко замолкла, словно сошла с дистанции. Остальные же, будто не заметив потери бойца, продолжили свой бег.
- Нацисты действовали методично и планомерно. Когда нужно сломить волю - хороши любые средства. В чем вы, немцы, всегда были хороши - это в организации и оптимизации. Нас выстраивали в шеренгу в Долине Смерти, как ее назвали позднее, и заставляли копать ямы. Бесконечные ямы, без смысла и цели. А когда надсмотрщику яма казалась достаточно глубокой, он приказывал ее закопать. Мы взрыхлили всю землю там, за Гицель-горой, тот самый "Сизифов труд". А потом у ям появилось их страшное содержимое. Земля пропиталась кровью на полтора метра вглубь. Сбрасывая тяжелые, еще не остывшие тела в почву, я думал не об их смертях, и это самое страшное. Я думал о собственном скрученном судорогой желудке и покрытых кровавыми мозолями детских руках, не приспособленных к тяжелой работе, - герр Шимель развернул кисти ладонями вверх, и глазам Алекса предстала покрытая рубцами морщинистая кожа.
Инструменты тем временем продолжали убывать. Заглох один из надрывающихся трубачей, издал предсмертный хрип контрфагот. Музыка становилась все менее мелодичной, словно руки у исполнителей дрожали. Эта странная, агонизирующая симфония погружала Алекса в некий транс, ноги и руки тяжелели, теряли чувствительность, голос старика обволакивал, затуманивал разум, наполняя его страшными картинами прошлого, которое юноша никогда не видел.
- Каждое утро на аппельплатц начиналось с переклички и проверки выносливости. "Лечь-встать-лечь-встать", без конца. Тех, кто не мог подняться, убивали пулей в затылок. Не знаю, что за воля к жизни позволяла ежедневно выдерживать это упражнение. Может, вера в то, что это когда-нибудь кончится, может, жажда мести палачам, а может, уже тогда я знал о великой работе, которую мне суждено было закончить, - старик кивнул в сторону проигрывателя, - У моего отца такой воли не обнаружилось. Однажды, зимой, он просто рухнул наземь. "Ауфштейн" - скомандовал офицер. Папа уперся руками в мерзлую землю, попытался подняться, но не смог. Помню, когда его убили - там же, на месте - мое сердце наполнилось странной смесью ужаса и радости. Радости — от того, что я смогу забрать его робу, и буду меньше мерзнуть. И ужас — от того, что больше я ничего не чувствую.
Словно автоматная очередь, прогремел барабан и замолк, точно выпал из рук музыканта. Неожиданно спину Алекса пронзила страшная боль - словно кто-то вынимал его почки, наживую, без наркоза. Юноша уронил голову на грудь, пытаясь справиться с ощущением, словно его собственные внутренности взбунтовались. Он хотел было встать, извиниться за то, что прервал, пойти домой, но ноги не слушались. Будто незакрепленные протезы, они мертвым грузом валялись на полу. Алекс хотел было упереться руками в подлокотники, чтобы помочь себе подняться, но пальцы лишь слегка дернулись.
- Как вы себя чувствуете, мой мальчик? - поинтересовался герр Шимель, внимательно вглядываясь в лицо своего гостя, - Вам нехорошо?
- Кажется, я не могу пошевелиться, - с трудом прохрипел Алекс. Язык казался неповоротливым куском мяса, а где-то в груди, под легкими, он ощутил какую-то пустоту, - Вызовите скорую, пожалуйста.
- Конечно, мой дорогой, всенепременно, но сначала давайте все же насладимся работой, на которую я потратил больше времени, чем вы топчете эту землю. Сколько вам лет? Двадцать, двадцать два? - пожилой еврей, казалось, оставался безразличен к состоянию Алекса, глядя на того с любопытством, но никак не с сочувствием. Как рассматривают полураздавленное насекомое.
- Вы не понимаете, - воздух с трудом выходил из легких, теперь Алекс не говорил, а шептал, губы ощущались, как пришитые каким-то безумным хирургом макаронины, - Вызовите врача, мне больно...
- Мне тоже было больно, - неожиданно жестко ответил старик, встретившись бесцветными слезящимися глазами с испуганным взглядом Алекса, - Было больно закапывать своего отца, слышать, как надсадно кашляет кровью моя мать, было больно, когда мне по спине проходились пятихвосткой, просто так, ни за что. И было больно, когда по ночам мне крутило живот от голода.
- Что вы мне подмешали? - мозаика начинала складываться в голове Алекса. Чай. Он отравлен. Безумный старик решил убить его в отместку за свое покалеченное детство. Его, Алекса, который родился почти через шестьдесят лет после окончания войны.
- Подмешал? Клоц! Я пью тот же чай, что и ты! Ты к чашке вовсе не притронулся! Неужели ты думаешь, что я, уважаемый композитор, верующий иудей опустился бы до такого дрекшисс, как отравление? - отчитывал парня сосед, - Это, мальчик мой, сила искусства! И ничего более.
- Мне плохо, - стонал Алекс, надеясь, что старик все же сжалится над ним и позовет врача, но тот лишь листал пожелтевшие фотографии. Выбрав одну, он повернул ее к гостю. Сквозь пелену слез юноша с трудом разглядел на фото старое высохшее дерево с петлей.
- Знаешь, что это? "Древо милосердия". На него каждый день вешали новую веревку. Этакий жест доброй воли от коменданта Вильгауза. Каждое утро и каждый вечер, просыпаясь и ложась спать в холодном бараке, я видел в окно это дерево. И ежедневно задумывался - а может, самое время? Помышлял об этом, когда шел выкапывать мертвецов в период ликвидации лагеря, когда засовывал кости в дробилку; когда Вильгауз подкидывал над головой двух-, трехлетних детей и подстреливал их на лету, а его маленькая дочка стояла рядом и требовала: "Еще, папа, еще!". Когда однажды на Рождество офицеры раздали нам хлеб, измазанный дерьмом, крича: "Фройе Вайнахтен, йуден! Николаус вам принес подарки!" Кто-то нашел в себе силы отказаться, а кто-то ел…
Инструменты продолжали покидать композицию, теперь мелодия казалась неровной, рваной, с проседающими элементами. Даже сквозь страшную боль, терзающую его внутренности, Алекс чувствовал некую звенящую неправильность этой какофонии, словно кто-то в случайном порядке отключал звуковые дорожки, играясь с эквалайзером.
- Все это происходило под музыку. Оберштурмфюрер Рокито свозил еврейских музыкантов со всей Европы в Яновский, чтобы создать собственный лагерный оркестр. Если бы вы, немцы, уважали нашу культуру, он бы никогда не собрал его из сорока человек. Музыка разливалась с аппельплатц во все концы лагеря. Под фокстрот, танго и Бетховена мы просыпались, работали, ели, умирали…
Умирали и инструменты один за другим, покидая симфонию. Вот выпала из рук неведомого музыканта очередная скрипка, и тут же Алекс почувствовал, как в его голове словно лопнула какая-то струна. Один глаз перестал видеть, юноша оглох на одно ухо. Он попытался что-то сказать, но изо рта лишь показался пузырь из слюны.
- Ты меня еще слышишь? - подозрительно спросил Хаим, присматриваясь к отекшему, принявшему дебиловатое выражение лицу гостя. Алекс силился закричать, позвать на помощь, но получалось лишь жалкое кряхтение.
- Вижу, что слышишь. Но придется ускориться. Смотри, - композитор извлек из стопки очередную фотографию - на той были изображены стоящие кружком музыканты с инструментами в руках, окружающие дирижера, а за их спинами о чем-то переговаривались эсэсовцы, - Вот оно. Все, что осталось от того чудовищного дня. За это фото человек поплатился жизнью. И за восемь тактов, записанные на обратной стороне снимка. Понимаешь, с чем мне пришлось работать? В один из последних дней ликвидации Вильгауз выстроил оркестрантов по кругу и заставил играть. Играть, пока истреблял пленников. Я понимал, что нас ждет. Не знаю, как мне удалось вырваться из шеренги, видимо, Яхве отвел глаза охранникам. Я успел пробежать лишь несколько метров, после чего сиганул прямо в одну из дырок сортира, благо дверь была нараспашку. Сидя в нагретом июньской жарой дерьме, я не видел ничего, но все слышал. Слышал, как следовали выстрелы один за другим. Слышал, как деревенеют руки у скрипачей, как оглохли от собственного инструмента литавристы, как кровят губы у трубачей. А немцы продолжали убивать.
Инструменты в проигрывателе бесновались, соревнуясь друг с другом в громкости, словно чувствуя, что и их ликвидируют одного за другим.
- Когда с экзекуцией было покончено, и в центре аппельплатц высилась гора трупов, они принялись за музыкантов. Сначала застрелили Мунда, дирижера, мой отец знал его в прошлой жизни. Потом Линдхольма, первого скрипача. Их, одного за другим, выводили из круга, ставили на колени и стреляли в голову. Я запомнил все, каждый звук, каждую ноту. Годами я пытался воспроизвести эту отчаянную симфонию и вот, наконец, мне удалось. То, что вы сейчас слышите - идеальная копия той музыки, что разносилась тогда над Яновским, пока я сидел по горло в жидком дерьме.
Герр Шимель вытер слезы и заговорил быстрее, слыша, что остается все меньше и меньше времени. Алекс не понимал, что происходит с его телом — оно будто отключалось по частям, постепенно, в унисон с замолкающими инструментами. В голове оформилась устрашающая в своей простоте мысль — он умирал. Умирал здесь, в соседской квартире, неспособный ничего изменить. Старик же, заметив это, уже тараторил, теряя нить повествования, выплевывая бессвязные, полубессмысленные предложения.
- Четыре миньяна. Четыре раза по десять евреев, и их бессловесная молитва при помощи музыкальных инструментов - вот, что вы сейчас слышите. Немцы никогда не воспринимали нашу культуру и религию всерьез. Сорок лет водил Моисей наш народ по пустыне. Как четыре точки образуют трехмерную фигуру, так четыре миньяна дают форму тому, что вошло в наш мир вместе с этой симфонией. Четыре стороны у креста, как и у света, четыре реки стекают из рая в преисподнюю и сходятся в озере Коцит. Наполняя ноты скорбью, болью, ненавистью и жаждой мести, они молились не богу, но обращались к иным сферам. Это была мольба о каре для тех, кто попрал саму суть человечности. Иуда, четвертый сын Иакова, от чьего колена израилева ведет свою родословную наш народ. Четыре миньяна - это обращение к четвертой клиппе темного отражения древа сефирот - Гогшекле, что на иврите означает "Сокрушение". И она сокрушает, не правда ли? Сокрушает ваш гнилой арийский род. Все эти беженцы, которых Меркель разбрасывает по гетто и лагерям, прячет на окраинах городов от глаз и от прессы. Тогда все начиналось точно так же — снова дезелбе дрек! Мне жаль, Алекс, что именно тебе пришлось стать подопытным в моей затее, но и я в свои восемь лет не успел сделать никому ничего дурного. Полагаю, мы все же квиты, - по лицу Хаима текли слезы, задерживаясь в глубоких морщинах, но тонкие губы его были растянуты в улыбке.
Хозяйским жестом старик развернул к себе ноутбук, и Алекса охватил ужас, когда сквозь пелену боли, застилавшей единственный видящий глаз, он узнал свою собственную страничку на ютубе. На его канал как раз загружался новый файл.
- Миллион подписчиков? Негусто, - издевательски прохрипел герр Шимель, проверяя состояние загрузки. До конца оставалось не больше десяти минут. Своими руками Алекс принес безумному старику инструмент для беспощадной мести невинным людям. Юноша пытался кричать от осознания происходящего, но получалось лишь сдавленное мычание. Последняя скрипка жалобно визжала, затухая, после чего затихла окончательно, одновременно с сердцем Алекса.
Автор - German Shenderov
Фильм "Пианист" теперь на Youtube в HD (бесплатно)
Привет Pikabu!
Новый фильмец в ленту:
Пианист / Роман Полански / рейтинг Кинопоиск 8.5
Фильм снят по автобиографии Владислава Шпильмана, одного из лучших пианистов Польши 30-х годов прошлого века. Главный герой фильма — Владек — занимается искусством до тех пор, пока территорию Польши не занимают нацисты. Жизнь всех евреев меняется: их помещают в Варшавское гетто, запрещают работать, унижают, заставляют носить отличительные повязки, а через некоторое время отправляют в концлагерь.
Ссылку на фильм не дам, а то за рекламу удалят пост. Фильм ищется в поиске Youtube без проблем. Фильм представлен только на нашем канале
Приятного просмотра!
Как бюрократия чуть не истребила человечество
Знакомьтесь. Это - Аристидеш де Соуза Мендеш.
В начале второй мировой войны, как вы сами знаете, Германия пыталась истребить евреев и взять в свои владения соседние страны.
Всё шло по плану и Германия собралась идти на Бордо. В это время, Франция была готова к войне или не была, я точно не знаю, но евреи были готовы эмигрировать в Португалию.
Евреи Франции надеялись, что до Португалии война не дойдёт, ну а в крайнем случае, они могли просто переплыть материк.
Была лишь одна "маленькаааая" проблема. Либо Франция, либо Португалия, или Испания (но это не точно) решили что без визы, они никого пускать/выпускать не будут.
Эти европейские страны, несмотря на тяжёлые времена, уважали бюрократию. Только, потому что им нужно было печать, многие евреи не смогли пересечь границу Франции.
А вот де Соуза Мендеш был противником такой системы и в течении 10 суток, он без перерыва на сон выдал визу 30 000 евреем, а те, успешно спаслись от ужасных фашистов. Когда об этом узнал миграционный отдел (там, где работал де Соуза Мендеш), нашего героя тут же уволили.
Ну а он, естественно, стал человеком легендой. Потому что он спас 30 000 евреев. И это вроде логично, что его запомнили как хорошего человека. Но нелогично одна вещь. Ведь всех этих людей, можно было спасти и без всяких штамп от виз. 30 000 людей, ничто по сравнению с людьми, которых можно было спасти без печати.
Из-за того, что у людей есть уважение к тому, что не существует в субъективной и объективной реальности (деньги, права, виза, и прочее), обычные люди пострадали.
И этот герой - вся наша реальность. Пока люди творили такую кашу, де Соуза Мендеш стал ангелом-спасителем, хотя всего этого можно было избежать...
Киевлянка, в детстве пережившая Аушвиц: Мне часто снилось лицо надзирательницы, которая водила нас на забор крови. Я сразу начинала кричать.
77-летняя киевлянка Анна Михайловна Стрижкова в детстве почти полтора года провела в концентрационном лагере Аушвиц-Биркенау. По прибытии на левой руке девочки, которой тогда не было и трех лет, вытатуировали номер 69929. По нему позже удалось узнать, что поезд, на котором ее привезли в Аушвиц, следовал из Беларуси. В лагере у маленькой узницы шесть раз брали кровь для переливания раненым немецким солдатам. После освобождения Аушвица советскими войсками девочку привезли в Киев, где ее удочерили. В интервью интернет-изданию "ГОРДОН" Анна Михайловна рассказала, что помнит о пребывании в лагере, как жилось советским узникам в Германии и как сложилась ее жизнь в Киеве.
Фото: ru.telekritika.ua
Анне Михайловне не удалось установить, ни откуда она родом, ни когда родилась, ни кто ее биологические родители. Известно, что в концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау она прибыла 4 декабря 1943 года. После его освобождения советскими войсками Аню вместе с другими детьми отправили в Ташкент, но высадили в Киеве, так как до узбекской столицы обессиленный ребенок мог не доехать. В Киев девочка, которой тогда было примерно 3,5 года, прибыла весной 1945-го. Ее удочерила украинская семья – Анисия Петровна Зазимко и Михаил Андреевич Коваль.
В Киеве бывшая узница концлагеря получила образование и стала микробиологом. Всю жизнь Анна Михайловна, которая является кандидатом биологических наук, проработала в Институте микробиологии и вирусологии имени Заболотного Национальной академии наук Украины. Сейчас она живет с дочерью в Печерском районе Киева.
– Анна Михайловна, вы помните что-то о пребывании в лагере?
– Нет, я только помню, как нам накалывали номера на руки. Помню комнату, как мы заходили, какие там стулья были, как держали руку.
Уже в Киеве мне часто ночами – первое время особенно – снилось лицо надзирательницы, которая водила нас на забор крови. Мы боялись и прятались, но она все равно нас вытаскивала и вела. Когда надзирательница мне снилась, лицо было ее, а сам образ – петрушки, то есть клоуна. Она заглядывала в окно – и я сразу начинала кричать. Мама вскакивала и успокаивала меня.
Справка. Концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау был создан в 1940 году в захваченном немецкими войсками польском городе Освенцим (после захвата переименован в Аушвиц). До 1942 года большинство узников лагеря были поляками. С середины 1942 года самую многочисленную группу составляли евреи. Всего в концлагере погибло более 1,1 млн человек. 27 января 1945 года лагерь был освобожден советскими войсками. На тот момент в нем находилось как минимум 700 детей и подростков. С 2006 года 27 января отмечается Международный день памяти жертв Холокоста.
– Помните, как прибыли в Киев?
– Нет. Когда поезд с детьми из Аушвица приехал в Киев, меня на руках вынесла медсестра. Она сказала маме, что у меня шесть раз брали кровь, поэтому я очень слабая и могу не доехать в Ташкент. Я была как поломанный цветочек.
– Почему ваши приемные родители решили взять ребенка?
– Мама в детстве перенесла очень тяжелый туберкулез и не могла иметь детей. Когда киевляне узнали, что приедет поезд с детьми из концлагерей, они вышли на вокзал. Каждый, конечно, принес, что мог. Мама тоже решила пойти и предложила папе взять ребенка на воспитание. Она была красивой женщиной с венком из черных волос вокруг головы, а он – кареглазым одесситом. Договорились усыновить похожего на них мальчика
Но когда меня вынесли из вагона и положили на носилки, мама сразу бросилась к медсестре и попросила отдать меня ей. Та женщина ответила, что всех детей отвезут в больницу, а также рассказала, что в лагере меня называли Аней. Вот так имя осталось мое, а откуда я – неизвестно, поскольку, уходя из Польши, немцы сожгли основной архив, остался только так называемый транспортный. Возраст потом мне установила медицинская экспертная комиссия уже здесь, в Киеве (в паспорте Анны Михайловны указано, что она родилась 1 мая 1941 года. – "ГОРДОН"), фамилию дали родители, и Украина стала моей родиной.
– В больнице вы долго находились?
– Мне кажется, очень. Я тогда была очень серьезным ребенком, не улыбалась и неохотно отвечала на вопросы. Потом мама с бабушкой тихонечко, чтобы никто не видел, принесли в больницу котенка. Когда я его увидела – впервые улыбнулась. Ну а потом всю жизнь родители делали так, чтобы на моем лице всегда была улыбка. Они очень хотели, чтобы я забыла все, что было в концлагере.
– Вы еще тогда знали, что вас удочерили?
– Нет, я об этом узнала немножко позже. Слыхала я об этом еще в детстве, например, когда выходила гулять во двор. У нас же люди "добрые". Но близко к сердцу я это не принимала.
Когда оканчивала школу, снимали фильм "Необыкновенные встречи". Там одна часть была о нас с мамой. Съемочная группа очень хотела показать такой трогательный момент, когда мама мне рассказывает, что она мне не родная. Снимали в цветущем яблоневом саду. Мы с мамой шли, гуляли, потом она сказала, что хочет со мной поговорить. Мама тогда вся аж затряслась, хотя всегда была очень спокойным человеком, а съемочная группа все микрофон ближе подставляла. Я как-то почувствовала, о чем она будет говорить. Хотя я вообще человек уравновешенный, но так рассердилась – двинула этот микрофон, обняла маму и сказала: "Не надо ничего говорить, я все знаю". Больше мы никогда эту тему не обсуждали.
Когда этот фильм показывали, нас с мамой возили с ним как героинь. Меня тогда часто спрашивали, почему я не ищу своих родных. Я отвечала, что они у меня есть. Сейчас я примерно такого же мнения. У меня одни родители. Они окружили меня любовью и заботой, дали образование, прививали хорошее и доброе. Родители в прямом смысле возродили меня к жизни: трижды мне переливали кровь, и всегда донором была мама. У меня уже, наверное, ее крови столько, что можно говорить, что это родная кровь.
– Я правильно понимаю, что вы не знали ни украинский, ни русский язык, когда приехали в Киев?
– Конечно. Мама говорила, что я часто вставляла в свою речь белорусские, польские, немецкие и какие-то другие непонятные слова. Хлеб я называла "брот", молоко – "млеко" (Brot (нем.) – хлеб , mleko (пол.) – молоко. – "ГОРДОН"). Потом постепенно выучила русский.
Дело в том, что в лагере были представители более 27 национальностей. Детей держали от родителей отдельно, потому что служили биологическим материалом. У них брали кровь, органы. Если попадались близнецы, врач Йозеф Менгеле тут же забирал их на опыты. По статистике, выживал один из 10 детей. Мне повезло...
– В музее концлагеря Аушвиц вы много раз были?
– Да, я первый раз туда поехала в 2005 году, когда было 60-летие освобождения Аушвица. Это очень страшно, ходишь, как по кладбищу, по костям, по могилам. Помню, как неожиданно воздух разрезал пронзительный звук сирены, хорошо известный всем узникам. Некоторые из тех, кто был постарше, даже упали в обморок. Я пришла в ужас и покрылась потом.
Тогда нас было много. На 60-летие приехало почти 800 узников, а также главы 32 государств, члены правительств многих стран и папа римский. Второй раз я была там на 70-летие освобождения. Бывших узников приехало уже где-то 200 человек, а на 75-летие – еще меньше.
Аушвиц-Биркенау – это единственный в мире концлагерь, который сохранился примерно таким, как был. Только когда немцы отступали, они взорвали некоторые печи, газовые камеры, крематории, некоторые бараки сгорели. 16-й детский барак, где я была, тоже, но остовы остались.
– Почему важно сохранять такие памятники?
– Потому что нельзя забывать историю. Иногда говорят: "Мы так плохо живем. Наверное, лучше бы мы жили под немцами". Вначале меня это удивляло, а теперь возмущает, потому что раньше не было так много литературы, как сейчас. Любой человек, который заинтересуется этим вопросом, может прочитать воспоминания Гитлера, эсэсовцев, где четко сказано, что "после окончательного решения еврейского вопроса надо решить вопрос славянских народов, нам вполне хватит 10–15 млн для обслуги".
В этом году на празднование 9 Мая я не ходила, потому что очень болела нога, смотрела по телевизору на это нескончаемое море людей. Говорят, где-то 60 тыс. пришло. Это был бальзам на душу. Что бы ни говорили, для меня День Победы – это, можно сказать, четвертый день рождения. Первого я не знаю, второй – освобождение Освенцима, третий – который дали родители, ну и четвертый – это общий праздник, День Победы.
– Сейчас уже очень много известно и о Первой мировой войне, и о Второй мировой. Дети изучают это в школах, снято и написано много фильмов и книг, но все равно войны не прекращаются. В Украине, например, сейчас опять идут боевые действия. Почему так происходит?
– Наверное, потому, что в свое время очень увлеклись темой героизма. С одной стороны, я это понимаю, ведь смотреть фильм о героизме, о победе нашей армии как-то легче. Только сейчас начали показывать, что у войны две стороны: первая – это радость от победы, а вторая – это оккупация, концлагеря, насильственный угон на работу, это когда смерть ходит за тобой по пятам. Об этом раньше как-то старались не очень говорить и считали, что во время войны мы чуть ли не шапками всех закидаем, а оказывается – нет.
И притом, это ведь наше правительство довело до того, что когда в 2014 году начались военные действия, Украина была почти без армии: оружие и технику распродали, нажились на этом, Вооруженные силы сократили, а ведь еще Наполеон говорил: "Народ, который не желает кормить свою армию, будет кормить чужую". И это так. Сейчас немножко восстанавливается армия. Никто, конечно, не ожидал, что так получится. Тут еще сыграла роль политика. Может быть, и удалось бы этого избежать, если бы власть больше думала о народе, чем о своих карманах, а война всегда определенному классу приносит большие доходы. Может быть, именно из-за этого это все тянется и тянется.
– Вы со многими бывшими узниками общаетесь?
– Я нахожусь в Украинском союзе узников – жертв нацизма. Более 15 лет проработала заместителем председателя киевского отделения союза, а сейчас являюсь заместителем председателя украинского союза. Конечно, общаюсь с ними постоянно.
В 1988 году в Киеве состоялась первая встреча 800 малолетних узников со всего Советского Союза. Я тоже была на ней. Там организовали Международный союз бывших малолетних узников фашизма, в который вошли узники со всех республик СССР. Он до сих пор существует, проходят встречи, форумы антифашистского направления. В 1991-м в Украине был организован первый украинский союз тогда еще малолетних узников фашистских концлагерей. Сейчас это Украинский союз узников – жертв нацизма. В него входят узники всех возрастов, национальностей, религиозных и политических направлений. Главное – что у нас одна судьба – бывший узник нацизма. Мы поддерживаем друг друга, помогаем. Как-то у бывших узников концлагерей на несколько лет забрали льготы. Мы тогда несколько лет боролись, чтобы их вернули. Сейчас они уже снова есть. Конечно, когда мы объединены, нам намного легче...
Иногда вспоминает бывший узник, как он вернулся на родину, и сразу начинает рыдать, а ты его слушаешь и тоже хочешь плакать. Ведь если лагерь освобождали американские или английские войска, они приглашали узников уезжать в страны Западной Европы, но те рвались домой. Небольшая часть согласилась, а все остальные – нет, вернулись на родину, хотя здесь были разруха и голод. А когда приехали, оказалось, что они – враги народа и предатели, бывших узниц вообще всех считали женщинами легкого поведения и называли "немецкими овчарками". Нельзя было получить высшее образование, поступить в институт, попасть на работу, только на самые плохие должности. В Германии узники были людьми низшей расы (Untermensch), а на родине стали врагами народа. И это продолжалось до 1988–1990-х годов.
– А вас это затронуло?
– Нет, я же маленькая была. Что мне скажут? Почему я не взяла винтовку и не пошла стрелять?
Когда-то одну женщину при мне бывший солдат упрекнул, что она поехала в Германию работать на врага. Ее туда вывезли в 15 лет и отправили на завод. Однажды там произошла авария и работников сильно побили. Она вернулась с отбитыми органами. Я потом ему говорю: "Дорогой мой, скажи мне, пожалуйста: детей, мирное население кто должен был защищать? Армия! А вы что сделали? Да, вы плакали, когда уходили, но вы оставили их врагу. И враг погнал их туда, а не они сами поехали. Они в этом виноваты? А может быть, ты виноват, что ушел и не остался до последнего защищать их?" Он молча развернулся и ушел. Вообще те ветераны, которые освобождали концлагеря, рабочие лагеря, выдели узников и условия, в которых они жили, и были настроены совсем иначе...
– Сколько в Киеве осталось бывших заключенных концлагерей?
– По последнему подсчету, где-то около 3 тысяч.
– А из Аушвица?
– Еще меньше. Дай бог, чтобы было человек 40–50. Не больше 45. И то я в этом году список еще не проверяла.
– А раньше сколько было?
– Я начала вести учет узников Аушвица после 60-летия освобождения, в архивном отделе музея попросили. Тогда было около 200...
– Вы были когда-нибудь в Германии?
– Очень много раз. Когда работала в Институте микробиологии и вирусологии, часто ездила с докладами и выступлениями, бывала на семинарах и съездах всяких. А потом, когда ушла на пенсию, ездила как член Украинского союза узников.
– У вас не осталось какого-то негативного отношения к немецкому народу?
– В 1986 году, как раз после Чернобыля, мы поехали в Германию на конференцию, которая проходила в городе Веймаре. Все славянские делегации поселили в гостинице на территории бывшего концлагеря Бухенвальд. Было ли это сделано специально, не знаю. 8 мая у них День поминания жертв войны. После всех мероприятий мы вернулись в гостиницу и сидели, разговаривали. А у немцев есть привычка пить пиво и распевать свои песни (а они у них резкие), стуча по столу в такт пивными кружками. И вдруг я слышу такую песню и этот стук. Я думала, что потеряю сознание. Мне стало плохо, меня затрусило. С нами был врач. Он пришел и оказал мне помощь.
В какой-то мере и немецкий народ пострадал в войне. Я плохо отношусь к фашистам, в том числе к неофашистам.
– Что вам больше всего запомнилось из воспоминаний бывших узников?
– Я была в экспертной комиссии "Фонда взаимопонимания и примирения". Работники фонда разбирали, какую кому дать компенсацию. Но если человек был не согласен, документы отдавали в нашу комиссию, и мы уже решали. Когда читаешь или слушаешь, как человек рассказывает, думаешь: "Боже, неужели такое могло быть на белом свете?" Это иногда вообще несовместимо с понятием человечности. С другой стороны, сколько у людей сил, чтобы все это вынести?!
Но воспоминания были и хорошие. Некоторые немцы даже забирали молодых девочек якобы к себе домой на уборку, но сами все делали, а их просто кормили, давали искупаться и так далее. Были и очень страшные моменты. Рассказывали, как женщину, у которой в Германии родилась дочь, хозяин отправил в тюрьму, когда она ему что-то не так сказала. Ребенка этот немец решил отдать свиньям, а его собственная дочь, которая была немного старше, сказала: "Папа, оставь. Я буду с ней играть, как с куклой". Она эту девочку кормила, пеленала. И когда мама, уверенная, что уже не найдет свою малышку, вернулась через месяц, ребенок был жив. Сейчас эта женщина, дочь той узницы, живет в Киеве. Она нашла женщину, которая ее тогда спасла. Они ездили друг к другу в гости. Меня это потрясло.
Поиграем в бизнесменов?
Одна вакансия, два кандидата. Сможете выбрать лучшего? И так пять раз.
«Казни превратили в рутину»: одно из самых массовых единовременных убийств за все годы Второй мировой войны.
3 ноября 1943 года вошло в мировую историю как Кровавая среда. В этот день произошло одно из самых массовых единовременных убийств за все годы Второй мировой войны: нацисты расправились с узниками Майданека, Травников и ряда других концлагерей в Польше. Погибли 42 тыс. человек. При этом исследователи установили, что казни совершались руками восточноевропейских пособников гитлеровцев. Националистический коллаборационизм был особенно распространён в Прибалтике и на западе Украины, отмечают историки.
В большинстве энциклопедических изданий начало хронологии холокоста обычно датируется 1933 годом — моментом прихода к власти в Германии Адольфа Гитлера. Однако ряд экспертов считают, что история антисемитизма в Европе уходит корнями в Средние века.
«Антисемитизм — это продукт не ХХ и даже не XIX века. Но в реалиях гитлеровской Германии он оказался по-настоящему шокирующим. До этого люди просто не верили в возможность настолько массовых убийств на национальной почве на данном этапе развития человечества», — отметил в беседе с RT историк и писатель Константин Залесский.
Вскоре после того, как Гитлер стал канцлером, в Германии были созданы первые концлагеря для политических оппонентов нацистов, а также прошло массовое увольнение евреев с государственной службы и из медицинских учреждений. С сентября нацистскую расовую теорию начали преподавать в немецких учебных заведениях. Резко ухудшилось положение евреев после провозглашения Гитлера фюрером и рейхсканцлером. В результате принятия в 1935 году Нюрнбергских расовых законов еврейское население было лишено немецкого гражданства, права голоса и возможности вступать в брак с лицами, считавшимися «арийцами».
В начале ноября 1938 года по Германии прокатилась волна массовых еврейских погромов. Эти события известны как «Хрустальная ночь». Вскоре после этого еврейским детям запретили учиться в немецких школах, а нацистское руководство начало официальную разработку программы «решения еврейского вопроса», правда, изначально о массовых убийствах речь не шла.
После захвата Третьим рейхом Польши осенью 1939 года нацисты приступили к созданию на её территории еврейских гетто и к выселению в Люблин евреев из Германии. Их решили использовать на принудительных работах и заставили носить на одежде жёлтые знаки (сначала треугольники, а затем и звёзды Давида).
В 1940 году Адольф Гитлер ознакомил своих сообщников с планами депортации европейских евреев на Мадагаскар. В то же самое время людей еврейской национальности продолжают массово свозить в гетто на территории оккупированной Польши.
«Окончательное решение еврейского вопроса»
После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз нацисты перешли к физическому уничтожению еврейского населения. Первые убийства стали делом рук националистов на Западной Украине и в Прибалтике, поддерживавших нацистское вторжение. Ещё до установления оккупационной администрации коллаборационисты ограбили, изнасиловали и убили тысячи евреев во Львове, Риге и других оставленных Красной армией городах.
С приходом гитлеровцев к уничтожению подключались айнзацгруппы, которые состояли из сотрудников СД, гестапо, полиции и войск СС. Из-за относительной немногочисленности члены входивших в айнзацгруппы зондер- и айнзацкоманд активно привлекали к убийствам коллаборационистов сначала из состава добровольческой милиции, а затем и вспомогательной полиции.
За лето 1941 года 160 тыс. евреев были уничтожены в Бессарабии, 25 тыс. — в Хорватии, 10 тыс. — в Пинске, более 23 тыс. — в Каменец-Подольском. Осенью десятки тысяч евреев убили в Бердичеве, Житомире, Витебске и Одессе, 80 тыс. — в Каунасе. Массовые убийства начались в Вильнюсе и Киеве.
20 января 1942 года нацистское руководство в ходе конференции, прошедшей на вилле «Марлир» на озере Ванзее, согласовало «окончательное решение еврейского вопроса». В известной мере эта дискуссия была формальностью: ещё до её начала гитлеровцы успели уничтожить около 1 млн европейских евреев. Однако теперь от идеи «депортации на Мадагаскар» отказались окончательно, был взят курс на полное уничтожение еврейского народа. Правда, идеи вроде использования газовых камер в официальных протоколах конференции не фигурировали. Формально речь шла о «каторжных работах», на которых, как якобы рассчитывали нацисты, «большинство евреев должны были погибнуть».
На практике еврейское население на оккупированных территориях свозили в гетто, после чего людей либо начинали расстреливать где-нибудь в окрестностях, либо вывозили в лагеря смерти, где их массово уничтожали в газовых камерах. Большая часть лагерей смерти находилась на территории Польши, но единичные «учреждения» были в Германии, Хорватии, Белоруссии и на Украине. В первую очередь нацисты уничтожали детей, женщин, стариков и инвалидов. Молодых крепких мужчин и людей, обладавших ценными для фашистов профессиональными навыками, сначала задействовали на изнурительных работах и только потом убивали.
В 1943 году нацисты уничтожили огромные гетто в Варшаве, Минске, Вильнюсе. Их узники, а также заключённые лагерей начали массово осознавать, какое будущее их ожидает, и поднимать восстания. К сожалению, спастись удавалось единицам.
«Праздник урожая»
В Польше массовое уничтожение евреев в 1942—1943 годах проводилось в рамках операции «Рейнхардт». Её завершающий этап гитлеровцы цинично назвали «Праздником урожая». Также данные события известны как «Кровавая среда» — пик убийств пришёлся на среду, 3 ноября 1943 года.
«Инициаторами этой операции, вероятнее всего, являлись рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер и главнокомандующий силами полиции и СС в оккупированной Польше Фридрих Крюгер. Однако еврейское население к осени 1943 года оставалось ещё достаточно многочисленным. Поэтому в ходе операции «Праздник урожая» планировалось ликвидировать последние крупные еврейские общины. Люблинская община, имевшая особое значение для польских евреев, стала одной из приоритетных целей нацистов. До войны Люблин именовали «Иерусалимом Царства Польского». Треть населения города составляли этнические евреи. Здесь также располагался один из мировых центров иудейского богословия, за что Люблин именовали «еврейским Оксфордом», — рассказал в интервью RT научный сотрудник Музея Победы Николай Пономарёв.
По его словам, нацисты специально свозили в Польшу (в частности, в Люблин) и в Белоруссию евреев из других стран Европы, рассчитывая, что их массовое убийство на восточных территориях будет легче скрыть.
«Кровавая среда» 3 ноября 1943 года стала, по оценкам историков, днём наиболее массового уничтожения евреев на территории Польши за всю войну. В Майданеке на окраине Люблина, Травниках и других местах, где проходили расправы, нацисты за этот день убили в общей сложности около 42 тыс. человек.
«Пик расправ пришёлся на начало ноября: нацисты планировали воплотить в жизнь основные планы по «окончательному решению еврейского вопроса» до конца года. В декабре из-за погодных условий массовые убийства было осуществлять сложнее, поэтому гитлеровцы старались уничтожить максимум людей в последний осенний месяц», — пояснил Константин Залесский.
По его мнению, то, как методично гитлеровцы уничтожали евреев, стало одним из наиболее чудовищных аспектов холокоста.
«Ужасно, что уничтожение людей было превращено в рутину. Просто был приказ. Среди исполнявших его было немало идейных антисемитов, но остальные методично занимались массовыми убийствами просто потому, что у них была такая работа», — отметил эксперт.
По словам Константина Залесского, после реализации планов по уничтожению евреев в 1943 году гитлеровцы ликвидировали за ненадобностью часть лагерей смерти.
«Остальных нацисты убивали там, где им это было удобно, где была соответствующая инфраструктура, в частности в Освенциме», — уточнил историк.
«Эффективная пропаганда нацизма»
Всего за время «окончательного решения еврейского вопроса» нацисты создали более 42 тыс. еврейских гетто, концлагерей и лагерей смерти. В них были уничтожены около 6 млн евреев. Кроме того, нацисты массово убивали советских военнопленных, представителей славянского гражданского населения, коммунистов, социалистов, цыган, психически больных людей — десятки миллионов людей.
«Совершая преступления, нацисты опирались на коллаборационистов. Последних можно было условно разделить на две основные категории — одни шли работать на оккупантов из прагматических соображений, другие же сами были антисемитами и массово расправлялись с евреями и левыми активистами ещё до установления оккупационного режима. Националистический коллаборационизм был широко распространён, если говорить о СССР, на Западной Украине, в Прибалтике, в меньшей степени в Белоруссии», — рассказал Константин Залесский.
Историк отмечает, что на этих территориях проявления радикального национализма отмечаются до сих пор.
«Достаточно посмотреть, что сейчас происходит на Украине. Там есть группировки откровенно фашистского толка, в стране идёт насильственная украинизация, разжигание межнациональной розни, пропагандируется деятельность пособников Гитлера — героями национально-освободительной борьбы объявляются даже те, кто охранял Освенцим. За такой политикой часто следуют погромы», — отметил эксперт.
По его словам, радикальная националистическая идеология быстро привлекает множество адептов, так как не требует от народа и власти особых усилий.
«Человека объявляют носителем неких высших качеств только за национальность. Не нужно стараться, учиться, работать, добиваться успеха. Такой подход очень прост, но он неизбежно заводит в тупик», — подчеркнул Залесский.
Актуальным примером общественно опасной пропаганды историк назвал разрабатываемую украинской компанией Aliens Games видеоигру «Цена свободы: игра о польских лагерях смерти», пользователь которой может примерить на себя роль охранника Освенцима.
«Гибель миллионов людей — не повод для игрушек. Если в виртуальном мире человек станет офицером СС в лагере смерти и будет выполнять его функциональные обязанности, он не сможет в будущем критически оценивать его действия. Выступая в роли определённого персонажа, игрок неизбежно себя с ним ассоциирует, подсознательно оправдывая его действия. Таким образом, на эмоциональном уровне закладывается оправдание холокоста. Это самая эффективная пропаганда нацизма, какая только может быть», — подытожил Залесский.
3 ноября 2018, 14:39 Святослав Князев