Лето 1919 года стало для советских войск Восточного фронта летом победного наступления. В июле М. В. Фрунзе был назначен командующим фронтом. Колчаковцы, сдавая одну позицию за другой, оставляя крупные города и водные рубежи, откатывались за Урал. Но в это время грозная опасность для Советской республики нависла на Южном фронте. Войска «верховного правителя юга России», как именовал себя генерал Деникин, быстро продвигались через Донбасс на север, в общем направлении на Москву. Правый фланг, деникинцев вышел к нижнему течению Волги. Противник овладел Царицыном. Казалось, еще рывок — и армия Деникина соединится с уральскими белоказаками и создаст общий с ними фронт.
Перед чапаевской дивизией ставится задача — как можно скорее ликвидировать противника, сбросить казачью армию генерала Толстова в Каспий и освободить Гурьев, город с большими запасами нефти и нефтепродуктов. Однако сделать это было далеко не просто. Казачьи дивизии хотя и оставили Уральск, но сохранили полную боеспособность. Их тылы опирались на Гурьев, через который английские империалисты широко снабжали генерала Толстова вооружением, боеприпасами, продовольствием.
В то же время чапаевская дивизия испытывала острейшую нужду во всех видах снабжения. Чапаев доносил в штаб 4-й армии, что не может двигать войска в наступление, так как запас патронов, считая и базу в Уральске, не превышает 8 тысяч штук. Не лучше обстояло дело и с артиллерийскими боеприпасами. Осколочные снаряды у нас давно кончились, оставалась только шрапнель.
Фурманов сообщал в Реввоенсовет армии: «Объезжая цепи в течение последних дней, вижу невероятно трудное положение красноармейцев. Нет белья, лежат в окопах почти нагие, сжигаемые солнцем, разъедаемые вшами. Молча идут в атаку, умирают как герои, даже некого выделить для наград. Все одинаково честны и беззаветно храбры. Нет обуви, ноги в крови, но молчат. Нет табаку, курят сушеный навоз. Молчат... Разуйте и разденьте кого хотите. Пришлите материал, мы сошьем сами, только дайте теперь что-нибудь. Мобилизуйте обувь и белье у населения».
Благодаря энергичным мерам, принятым командованием фронта и дивизии, удалось в некоторой степени улучшить снабжение частей.
13 августа, после окончания дивизионной партийной конференции, на которой обсуждались задачи коммунистов в предстоящем наступлении, Фурманов зашел в штаб дивизиона.
— Ну вот, Никола, уезжаю, — сказал он.
— Куда?
— В Туркестан.
— Почему так вдруг?
— Михаил Васильевич отзывает. Он назначен командующим Туркестанским фронтом. Буду работать начальником политотдела фронта. Ты, говорят, готовишься вступить в партию?
Я показал Дмитрию заявление, он тут же присел и написал мне рекомендацию в партию.
Проводить комиссара пришли многие бойцы и командиры — и наши иваново-вознесенцы, и друзья, которых он обрел уже в чапаевской дивизии. Желали успеха в далеком Туркестане, и «ни пуха, ни пера», и новой встречи на фронтовых дорогах. Все были взволнованны: будто с отъездом Дмитрия Андреевича теряли что-то очень для всех дорогое и нужное. Даже суровый Чапаев растрогался, и слеза скатилась на его черные усы. Он обнял Фурманова и сказал:
— Если бы не сам Фрунзе приказал, скандалил бы я за тебя. Не отпустил бы. Ну, брат, прощай!
Дмитрий Андреевич тоже растрогался. Махнул нам рукой из автомобиля — дескать, все еще впереди, еще встретимся. Взревел мотор, машина быстро побежала по степной дороге и скоро скрылась за пыльной завесой.
Вместо Фурманова комиссаром дивизии был назначен Павел Степанович Батурин, старый соратник Фрунзе, работавший с ним еще в подполье. Я знал Павла Степановича как первого председателя Совнархоза Иваново-Вознесенска. В свое время он много помог нам в формировании добровольческого рабочего отряда. Батурин был достойным преемником Фурманова, и Чапаев встретил его очень хорошо.
Наступление началось. От Лбищенска дивизия широким фронтом двинулась на юг, к опорному пункту противника — к станице Сахарной. Полоса наступления превышала 100 километров, фланговая связь между главными силами и частями, действовавшими на второстепенных направлениях, отсутствовала. Поэтому белоказакам не раз удавалось прорываться в наши тылы.
В тяжелое положение попала 74-я бригада, особенно 220-й Иваново-Вознесенский полк. Казачья конница напала на обоз полна и политотдел. Погибли многие товарищи, был ранен в бою комиссар полка А. И. Козлов. Командир полка Маловецкий не проявил должной инициативы и энергии в борьбе с прорвавшейся конницей, и Чапаев заменил его Андреем Косенко — храбрым, хорошо подготовленным командиром.
Частям бригады удалось отбросить противника и соединиться с главными силами дивизии. Наступление продолжалось. Мы шли по выжженной солнцем степи. На сотни километров вокруг ни единого селения — только крытые соломой загоны для скота. Попадались и колодцы, но питьевой воды из них не добудешь — они забиты разложившимися трупами лошадей и коров. Это все «старания» белоказаков. Пили мы какую-то вонючую зеленоватую жижу, которую находили в ямах, на дне глубоких балок и оврагов.
Несмотря на громадные трудности, 25-я дивизия подошла к станице Сахарной, стала готовиться к атаке. В приказе по дивизии Чапаев написал: «Во время боя я буду находиться в 222-м Интернациональном полку». Мне он тоже приказал стянуть артиллерию для поддержки этого полка.
Ночью Чапаев и Батурин объехали части. На рассвете ударили наши пушки, интернационалисты дружно поднялись в атаку. Огонь противника был силен и точен, наша пехота несла большие потери. В разгар боя передо мной, на лохматом, жилистом коньке уральской степной породы, вырос сам начдив. Приказал:
— Артиллерию — вперед!
Командую:
— В передки! За мной, рысью — марш!
Привычные к бою, отлично тренированные шестерки коней рвутся вперед, лихо выносят орудия в пехотную цепь. Снимаемся с передков, разворачиваем пушки.
— Беглый огонь!
Ободренные артиллерийской поддержкой, врываются в станицу цепи интернационалистов. Чапаев — впереди. В центре станицы догорает громадный саманный сарай, на наших глазах рушится крыша. Мы опоздали. Здесь, в сарае, погибли наши товарищи — взятые казаками в плен красноармейцы. Перед бегством из станицы беляки облили сарай бензином и подожгли.
Мрачный, Чапаев стоит над трупами красноармейцев.
— Ну, казара, — медленно роняет он, — расчет с вами впереди.
От Сахарной до Каспийского моря, до последнего оплота армии генерала Толстова — города и порта Гурьева — еще около 200 километров. На совещании в Сахарной Чапаев приказал нам готовиться к наступлению на Гурьев, подать заявки на боеприпасы и прочие виды снабжения, подтянуть к войскам отставшие тылы. Штаб дивизии находился еще в Лбищенске, в 60 километрах от Сахарной. Чапаев решил съездить с Батуриным в Лбищенск и вывести штаб поближе к главным силам дивизии.
4 сентября 1919 года начдив и комиссар выехали на автомобиле из Сахарной в Лбищенск. Вечером прибыли в штаб дивизии, а несколько часов спустя произошла та трагедия, которую назвали потом лбищенской.
После гибели Чапаева, когда мы отбили у белых Лбищенск, мне поручили произвести расследование обстоятельств лбищенской трагедии. Разумеется, за короткий срок, который мы пробыли в городе, выяснить все подробно не удалось. Но впоследствии, и в ходе гражданской войны, и после ее окончания, я имел возможность говорить с участниками этих событий, познакомился с целым рядом документальных свидетельств. На основании изученных мною материалов я попытаюсь здесь восстановить ту трагическую ночь на 5 сентября 1919 года, какой она мне представляется.
4 сентября. Лбищенск. Штаб дивизии. Чапаев и Батурин только что приехали из Сахарной. Не успели стряхнуть дорожную пыль и помыться, поступило донесение: в 20 километрах западнее Лбищенска, в тылах дивизия, казачий разъезд напал на наш обоз. Василий Иванович вызывает начальника штаба Новикова, требует разведывательные сводки за последние дни. Новиков докладывает, что ни наземная, ни воздушная (посылали звено аэропланов) разведка ничего подозрительного в степи не обнаружила.
— Казачьих частей в районе Лбищенска не замечено, — заключает Новиков.
Батурин предлагает усилить на всякий случай караулы, Чапаев соглашается, отдает соответствующий приказ.
Пошли в баню, помылись, попили чаю, улеглись. С дороги спалось крепко...
Тот же вечер, пойма высохшей реки Кутум, что в 20 километрах западнее Лбищенска. В высоких камышах людно. Две тысячи белых казаков с лошадьми расположились здесь. У них — дневка, отдых. Со 2 сентября они в походе. Командующий армией генерал Толстов, используя неплотный фронт красных войск, послал 6-ю дивизию полковника Бородина и 2-ю дивизию полковника Сладкова в глубокий обход главных сил 25-й стрелковой дивизии, стоявших под станицей Сахарной. План Толстова — нанести удар по штабу чапаевской дивизии. И вот белоказаки уже у цели.
Примечание: В посёлке Илек уральские казаки ликвидировали улицу Чапаевская, переименовав ее в улицу Тимофея Сладкова
Оренбургские казаки переименовали улицу Чапаевскую под песню Круга
Стемнело. Из поймы Кушума в степь вытягиваются конные колонны, двигаются к Лбищенску. На рассвете казаки перерезают телеграфные провода, связывающие штаб дивизии с Уральском на севере и Сахарной на юге. Бесшумно снимают красноармейские посты и заставы и с гиком, свистом, стрельбой врываются со всех сторон в спящий город...
Свидетельство Андрея Самсоновича Платухина, сотрудника политотдела дивизии:
«Я находился в одной комнате с заместителем комиссара дивизии Иваном Крайнюковым, когда мы услышали крики наших ординарцев: «Казаки!» Побежали к дому, где остановился Чапаев. К нам присоединилось еще человек пятнадцать — кто с винтовкой, кто с револьвером. Чапаев скомандовал: «По кавалерии — пли!» Мы произвели несколько залпов. Казаки отскочили. В районе дивизионной школы шел бой. Чапаев с нашей группой побежал туда. Здесь собралось человек сорок. С ними начальник политотдела Суворов. Подошел комиссар дивизии Павел Батурин. Он спросил: «Есть ли патроны?» Я ответил, что есть, штук по десять. Он приказал стрелять только в упор. С несколькими солдатами, весь в крови, пробежал Чапаев. Он на ходу отстреливался. Разорвалось несколько снарядов, и многие погибли. Мне удалось переплыть реку».
А вот что рассказал конный ординарец Иван Володихин: «Наш взвод конных ординарцев при дивизионной школе держал оборону. К нам подбежал Чапаев, раненный в левую руку, и скомандовал: «Вперед — на врага!» Мы пошли в атаку. Во время атаки было много раненых и убитых. Мы старались прорваться, но я был тяжело ранен, и меня схватили казаки. На допросе мне штыком прокололи руку, потом ударом приклада сбили с ног, и я потерял сознание. Очнулся уже во рву, среди трупов расстрелянных товарищей, когда в город вошли чапаевцы. «Здесь есть живые?» — спросил кто-то. Я отозвался. Вытащили нас двоих недобитых, меня и Халима Абдюшова, и отнесли в санчасть».
Кроме названных товарищей в Лбищенске мы нашли живыми еще двоих — тяжело раненного начальника штаба дивизии Н. М. Новикова и редактора дивизионной газеты Бориса Ренца. Да еще спаслось несколько человек, под пулеметным огнем переплывших на другой берег Урала, «бухарскую сторону», как его тогда называли.
Все оставшиеся в живых рассказали нам примерно то же, что Платухин и Володихин. По их рассказам, комиссар Батурин отстреливался из пулемета и был буквально растерзан казаками. Чапаева, получившего несколько ранений, красноармейцы, отстреливаясь, вывели под руки к реке. Поплыли. Казаки били по плывущим с высокого обрыва из пулемета. Почти все бойцы погибли, не доплыв до «бухарской стороны». Погиб в реке и Чапаев. Его верный ординарец Петр Исаев прикрывал огнем плывущих. Он тоже был ранен и, чтобы не попасть в плен к белякам, застрелился. Геройски погибли в бою комиссары И. А. Крайнюков и Д. В. Суворов, начальник полковой школы П. Ф. Чеков.
Поскольку телеграфный провод, перерезанный казаками, был единственной нашей связью со штабом дивизии, о налете на Лбищенск мы узнали слишком поздно — от прискакавшего оттуда кавалериста. Он рассказал, что в городе идет бой, — и ничего больше. Командование дивизией принял на себя комбриг-73 Иван Семенович Кутяков. На командирском совещании было решено с наступлением темноты снять с фронта главные силы и двинуть на Лбищенск, в помощь Чапаеву и штабу. Под Сахарной оставалось прикрытие — стрелковый полк, кавалерийский дивизион и два артиллерийских дивизиона под моим командованием.
Отход дивизии к Лбищенску противник обнаружил только утром 6 сентября, то есть примерно с двенадцатичасовым опозданием. По моим расчетам, наши главные силы, двигавшиеся форсированным маршем, должны были к этому времени пройти километров пятьдесят и подходить уже к Лбищенску. Стрелковый полк, прикрывавший Сахарную, тоже ушел. Мои артиллеристы остались с прикрывающим кавэскадроном и вели огонь по наступающим казакам, пока их цепи не подошли к позициям батарей. Добрые кони нас выручили. Мы снялись из-под Сахарной и догнали свою пехоту, когда она уже завязала бой за Лбищенск.
Первым ворвались в город бойцы 74-й бригады Алексея Рязанцева, за ними другие части. Выбитые из Лбищенска казачьи конные дивизии Бородина и Сладкова двинулись далее на север, к Уральску, а с юга, от Сахарной, преследуя нас, шли казаки — пехотинцы и артиллерия. Таким образом, 25-я стрелковая дивизия, даже овладев Лбищенском, продолжала оставаться в окружении.
Страшная картина представилась нам в городе. На улицах, в переулках, во дворах — всюду изувеченные трупы наших товарищей. Два длинных свежевырытых рва доверху наполнены расстрелянными. Казаки не щадили даже стариков-обозников. Больных и раненых вытащили из госпиталя и тоже всех расстреляли. Погиб весь штаб, комендантская рота, дивизионная школа краскомов.
Придя в Лбищенск, мы точно установили, что Василий Иванович Чапаев погиб в волнах реки. С помощью рыбаков искали его тело, но быстры и глубоки воды Урала — начдива мы не нашли. Как мне потом рассказывали, белоказаки тоже искали тело Чапаева — ведь тому, кто доставит его живым или мертвым, белое командование обещало 50 тысяч рублей золотом.
Некоторое время спустя я получил письмо от Д. А. Фурманова из Ташкента. Он уже знал о гибели Чапаева. Я написал Дмитрию Андреевичу о том, что удалось установить нам по свежим следам событий. Много лет спустя в опубликованном его дневнике, в одной из записей, нашел отклик на это свое письмо.
Там же, в Лбищенске, состоялся разговор о семье Василия Ивановича — Пелагее Камешкерцевой и пятерых детях. «Разыскать их и поставить на ноги — наш долг», — сказал тогда верный друг легендарного начдива И. С. Кутяков. И свой долг чапаевцы выполнили.
* * *
Комбриг Кутяков решил пробиваться на север, к Уральску. Шли форсированным маршем. Поздним вечером 8 сентября сделали привал в станице Янайской. Полки расположились на отдых за ее околицей, в степи. Батареи 2-го артиллерийского дивизиона, которым я командовал, встали за пехотой, в ста пятидесяти метрах.
Измотанные непрерывными боями, тяжелым маршем, бойцы буквально валились с ног. Утомление было столь велико, что засыпали, едва присев на землю, не дождавшись ужина, не глотнув даже колодезной воды.
Когда я пришел на огневую позицию 3-й батареи, там все тоже спали мертвым сном. А ведь беляки висели у нас на хвосте, мы сумели оторваться от них не более чем на три-четыре часа форсированного марша. Всю ночь мы с командиром батареи Андреем Семиглазовым ходили от орудия к орудию, тормошили засыпавших дежурных.
Перед рассветом, в тумане, белоказаки вплотную подобрались к нашей пехоте, внезапно открыли сильнейший ружейно-пулеметный огонь. Через позицию батареи хлынули отступавшие бойцы.
Тьма, сутолока, визг пуль. Орудийные номера не слышат команд. Кричу Семиглазову: «Бей картечью!» Он встал к прицелу одного орудия, я — к другому. Пушки ударили в темноту, по вспышкам. Стреляли картечью, бегло. Загремели орудия и правее нас. Это открыла огонь батарея Степана Ксенофонтовича Брызгалова.
Огонь белоказаков сразу поредел. Через позицию батареи со штыками наперевес, с дружным «ура» пробежали бойцы Иваново-Вознесенского полка. Комиссары П. Я. Брауцей, Н. С. Пархоменко, Кузьма Завертяев повели их в контратаку.
Казаков отбросили, но это было лишь началом боя за Янайскую. Не сумев сбить дивизию с ходу, белые, дав отдых войскам и подтянув артиллерию, после полудня снова предприняли наступление.
Уральская степь в этих местах плоска, как стол, видно далеко, а я еще забрался на самый верх импровизированного наблюдательного пункта — на раздвижную лестницу (мы называли ее «паникадильной», поскольку такими лестницами пользовались в местных церквах, чтобы зажигать верхние свечи). В бинокль вижу, как перебежками движутся цепи казаков, как снялась с передков и развернулась конная батарея.
Ведем огонь шрапнелью. Белые разрывы, по четыре в ряд, пыхают над казачьими цепями, осаживают пехоту, прижимают к земле. Но вот, обгоняя цепь, вперед выползают большие зеленые жуки — три броневика. Шрапнельным стальным дождиком их не остановишь.
Быстро слезаю со своего «НП», бегу к орудиям. Опыт борьбы с броневиками у нас весьма малый. Лишь под Уфой, да под хутором Пономаревым, пришлось стрелять по ним прямой наводкой. Правда, тогда у нас были осколочно-фугасные гранаты, а нынче в зарядных ящиках только шрапнель. Знаю, чтобы снаряд всей массой врубился в броню, надо поставить дистанционную трубку «на удар».
Командую установку снаряда, становлюсь к прицелу первого орудия. Семиглазов — уже у второго. Кручу ручки горизонтальной и вертикальной наводки, броневик вползает в перекрестье прицела. Вижу, развернулась башня, слышу, как дробью прокатилась по щиту пушки пулеметная очередь, что-то тупо ударило в руку пониже локтя. В горячке не обратил внимания, потом оказалось — пуля.
Очень трудно, сжав зубы, унимая невольную дрожь, ждать приближающийся к тебе, на ходу ведущий огонь броневик. А ждать надо. На дальней дистанции шрапнельный снаряд лишь ковырнет броню.
Когда броневик был уже метрах в пятистах, я нажал спуск. Снаряд пробил лобовую броню. С первого выстрела подбил другой броневик и Семиглазов. Третий дал задний ход и ушел за казачьи цепи. Контратака наших стрелковых полков завершила разгром противника.
Крепко засела мне в память эта станица Янайская — первый подбитый броневик, первое ранение, первый орден Красного Знамени, которым нас с Семиглазовым наградили за этот бой.
Кстати говоря, броневик оказался французским, водитель и стрелок (их взяли в плен) — французами. На броневике белыми крупными буквами было начертано «Безе», то есть, в переводе на русский, «Поцелуй». Товарищи долго надо мной подшучивали: «Тебя, Николай Михайлович, к поцелую допускать никак нельзя, опасно...»
От Янайской 25-я дивизия двинулась далее на север и вскоре, прорвав окружение, соединилась с войсками Уральского гарнизона. 24 сентября в командование дивизией вступил Г. К. Восканов. Две недели спустя он был снова назначен командующим 4-й армией, а нашим начдивом окончательно утвержден И. С. Кутяков. В сентябре в дивизии проводилась «партийная неделя». В Коммунистическую партию вступило свыше тысячи чапаевцов, партийные ячейки появились не только в батальонах, но и в ротах.
29 сентября белоказаки еще раз попытались прорвать наш фронт под Уральском. Эта попытка была отбита с большими потерями для противника.
Мы готовились к новому наступлению на Гурьев, когда получили приказ командующего войсками Туркестанского фронта М. В. Фрунзе:
«Славные войска Туркестанского фронта, пробивая России путь к хлопку и нефти, стоят накануне завершения своей задачи... Пусть не смущает вас ничтожный успех врага, сумевшего налетом кавалерии расстроить тыл славной 25-й дивизии и вынудить ее части несколько отойти к северу. Пусть не смущает вас известие о смерти доблестного вождя 25-й дивизии тов. Чапаева и его военного комиссара тов. Батурина. Они пали смертью храбрых, до последней капли крови и до последней возможности отстаивая дело родного народа... В увековечение славной памяти героя 25-й дивизии тов. Чапаева Революционный Военный Совет Туркестанского фронта постановляет:
1. Присвоить 25-й дивизии наименование «Дивизии имени Чапаева».
Примечание:
В ходе Великой Отечественной 25 СД имени В. И. Чапаева, погибла в Крыму в июле 1942 года. Командование было эвакуировано 1 июля по воздуху с аэродрома Херсонес (думаю, что В.И.Чапаев не бросил бы дивизию!?). Знамёна дивизии были утоплены в Чёрном море. Официально расформирована 30 июля 1942 года. В декабре 1964 года 25-й гв.МСД было присвоено имя В.И.Чапаева, она была расформирована в 90-е.
