Триумф справедливости
Это случилось ранним утром. Шёл снег. Безработный борец за справедливость Ефим Иванович Шнурковский в нетерпении вскочил с койки и отважным львом бросился к окну:
– Ага! – подпрыгнул он. – Наврали! Опять наврали!
Раскрыв приготовленную с вечера на подоконнике газету, он принялся яростно вчитываться в прогноз погоды.
– Написано: без осадков… Вот! – торжественно крякнул он и ткнул в неё пальцем.
Ефим Иванович зорко вгляделся в окно. В сумраке, словно по сметане, скользил велосипедист. Это катился мимо дворник Паралонов, лодырь и халтурщик. Шнурковский распахнул балкон и крикнул ему:
– Полундра! Опять лапшу вешают!
От внезапного истошного вопля сверху руль в руках Паралонова опасно задёргался и, потеряв равновесие, тот мешком шлёпнулся на проезжую часть.
– Ах, ты козёл! – заорал дворник и подскочив, начал вглядываться в окна.
Ефим Иванович быстро присел и плавно закрыл балконную дверь. Гусиным шагом он мужественно отступил к платяному шкафу и стратегически затаился в тени шторы. Паралонов ещё что-то покричал очень обидное, а потом умолк.
– Вот и катись! – гордо выпрямился в полный рост Шнурковский.
Ждать было невыносимо. Конторы открываются только в девять утра. Громко хлебая горячий чай, Ефим Иванович выжидал, сладко размышляя о том, как он наведёт порядок и изменит мир в лучшую сторону.
– Вы у меня ещё попляшете! – бил он кулаком по столу.
Наконец, время пришло, и он отправился вершить справедливость. Совсем некстати на лестничной площадке встретилась уборщица тётя Зина, на которую Ефим Иванович неоднократно жаловался. Он её боялся и, по возможности, избегал. Но тут деваться было некуда.
– Славное утро! – фальшиво воскликнул Шнурковский.
В прошлый раз он не вытерпел и сделал ей замечание: «лестничные пролёты, Зинаида Генриховна, необходимо протирать влагой два раза!». Тётя Зина немедленно влепила ему по роже половой тряпкой, а точнее мокрыми старыми рейтузами. Лицо Ефима Ивановича тогда посвежело даже лучше, чем от одеколона.
Сегодня Зинаида вооружилась крепко сколоченной шваброй. Шнурковский решил не ждать прилёта рейтуз по кумполу и словно циркуль, в два захода миновал пролёт. И ра-аз! И два! Но вот незадача: на излёте он случайно опрокинул ведро с грязной водой.
– Мне конец… – мелькнула тревожная мысль у борца за справедливость.
Ефим Иванович феерически выскочил на свежий воздух, поскользнулся на снегу и, как балерина, сел на шпагат. Опля! Ударившая снизу снежная прохлада дала чётко понять, что брюки разошлись по шву в самом неприглядном месте.
– Вот же досада! – взвыл Ефим Иванович.
Тётя Зина, словно всадник апокалипсиса, уже во весь опор мчалась вниз по лестнице. Шнурковский слышал, как она лихо рассекает воздух шваброй. В страхе неминуемо получить по башке, он подскочил и бросился бежать.
Когда разъярённая женщина вылетела наружу, у подъезда остались только выпавшие из папки листы с жалобами в различные инстанции, которые Ефим Иванович упорно сочинял до самой полуночи.
– Мыть не умеет и вёдра располагает где попало! – запыхавшись, ворчал Шнурковский, минуя гаражи на третьей космической скорости.
Убедившись, что погони нет, он остановился перевести дух и оценить ущерб. Брюки предательски разошлись, оголив исподнее и бледные ноги. Шнурковский дворами добраться до ателье.
– Проходите, снимайте и ждите, – сказала швея.
Ефим Иванович бочком просочился в примерочную и стянул брюки.
– Готово, – сообщил он и зачем-то надел ботинки.
Заглянул в папку. Недостача получилась весьма ощутимой: не хватало жалоб в энергосбыт, городскую администрацию, автотранспортное предприятие и жилищно-коммунальное хозяйство. Даже отдельные письма на тётю Зину и Паралонова пропали!
Как единственный и неповторимый борец за справедливость, он совсем не так представлял своё триумфальное утро. Минут через 15 он начал подозревать, что про него забыли.
– Подскажите, пожалуйста, а мне долго тут стоять? – поинтересовался он, робко выглянув из-за шторы.
Никого не было. Ещё немного постояв, он осторожно вышел и огляделся. Из подсобного помещения слышался смех и звон чайных ложек о стаканы. В одном исподнем и туфлях он уверенно направился вперёд к двери подсобки, чтобы высказать крайнее недовольство.
Внезапно дверь позади скрипнула. Ефим Иванович обернулся и увидел, как во входном проёме появилась спина тёти Зины.
– Она и тут моет! – осуждающе шепнул он.
Пути назад в примерочную не было. Шнурковский стремительно присел на корточки и начал соображать, как же ему быть.
В подсобке звонко смеялись. Из потайных углов подкрадывалась тётя Зина, уже возюкая мокрой тряпкой по полу. Сверху тревожно гудели светильники. Шнурковский поражался тем, как его угораздило влипнуть в такую невероятно щекотливую и нелепую ситуацию. Кроме того, без штанов ему стало довольно прохладно.
– Надо же, папку кто-то оставил… – послышался голос из примерочной.
Шнурковский вздрогнул и понял, что может быть разоблачён. Навострив уши, он начал маневрировать гусиным шагом вдоль столов, пока не заметил проём в стене, а над ним табличку «Пожарный выход». От радости, он увеличил ход на пару морских узлов, но случайно задел свисающий с края стола рукав махрового халата. Тот предательски упал ему на голову, опрокинув швейные принадлежности.
– Кто здесь! – испуганно вскрикнула Зинаида Генриховна.
Из-за халата Ефим Иванович ничего не видел. Метнувшись наугад, он стукнулся носом о стену и заскулил.
– Ну-ка, брысь! Собака сутулая! – рявкнула тётя Зина.
От удара у Шнурковского потекли слёзы. Он освободил глаза от махрового халата и всё также на корточках ломанулся к пожарному выходу. Распахнул дверь и покинул помещение. Извилистым ужом прополз под карнизом и снова бросился бежать.
Заскочил в котельную. Внутри сильно пахло копотью. Он снял куртку, надел халат, а поверх снова куртку. Не стоять же с голыми ногами! Шнурковский подошёл к топке котла и принялся греться. Триумф справедливости забуксовал. Аргументы и улики злостных нарушений утеряны. Брюки – тоже. От удара о стену, болело всё лицо. Он ощупал его на предмет повреждений. Так и есть – нос разбит и кровь.
– Напишу жалобу в магазин, где взял брюки, на ателье, на уборщицу…
Неожиданно дверь распахнулась, и он увидел входящего Паралонова.
Шнурковского чуть не парализовало.
Но Паралонов, по всей видимости, Ефима Ивановича не признал и решил, что перед ним какой-то несчастный бездомный. Лицо в копоти и крови, халат чуть ниже колен, голые ноги… Предложил горячего чаю. Шнурковский любезно согласился, но лицо старался не подставлять, говорил отрывисто. Затем вежливо раскланялся и бочком направился к выходу.
– Ефим Иванович, – внезапно сказал Паралонов. – Постойте!
Шнурковский напрягся и сжал ручку двери. Это фиаско. Он раскрыт. Но трусливо бежать уже не позволяла гордость. Пора с этим кончать. Он решительно обернулся, чтобы дать бой.
– Ваши бумаги, – спокойно протянул листы с жалобами Паралонов. – Нашёл у подъезда, когда подметал.
Заглянув в приветливое лицо и честные глаза дворника, в душе Ефима Ивановича что-то дрогнуло. Он не понимал… Несмотря ни на что, Паралонов был к нему добр. Ведь узнал, но напоил чаем, разрешил погреться, а мог бы совершенно заслуженно съездить в морду.
«Какая же я, наверное, сволочь!», – подумал Ефим Иванович, сгорая от стыда.
– Бросьте их в печь, – сказал он и, наверное, впервые за много лет произнёс: – И… простите меня, пожалуйста. Я больше не буду.
Шнурковский внезапно понял, что только что, вот прямо сейчас свершился триумф справедливости. Ефим Иванович усмехнулся. А вот что он себя превратил этими никому не нужными бесконечными жалобами и склоками? В пугало огородное – вот в кого! И бегает он исключительно от самого себя. С этим нужно кончать, решительно и бесповоротно.
«Хочешь изменить мир в лучшую сторону – начни с себя!», – торжественно подумал безработный борец за справедливость Ефим Иванович Шнурковский, гордо поправил халат и быстро зашагал домой перевоспитываться, потому что снизу стало неприятно поддувать холодом.
© Иль Канесс, "Оформитель слов"
