Мне с детства всегда внушали, что у нас в семье в финансовом плане (да и в плане образования, воспитания и т.д.) всё намного лучше чем у многих вокруг, но «мы» относимся бережно к деньгам и не разбрасываем их.

Если допустим кто-то из знакомых покупал дом, у нас дома говорили, что деньги на него были заработаны нечестным путём.

Если знакомые летели отдыхать на какой-то курорт, то у нас дома смеялись что эти люди наскребли последние копейки чтобы доказать кому-то что-то.

Если я в детстве в гостях у кого-то видела какую нибудь игрушку, а потом у родителей просила купить мне такую же, мне приходилось выслушивать какая я завистливая и что у меня дома хорошие игрушки, а я хочу быть как все и выпрашиваю Г. И что вообще игрушки дарятся только по праздникам.

Когда меня в детстве посылали в магазин, мне нужно было приносить с собой чек и давать полный отчёт, что сколько стоило. Я помню, как кассирша один раз пробила не ту рыбу и я переплатила центов 50. Отец начал кричать, заставил меня возвратиться в магазин и без 50 центов не возвращаться домой.

Я прекрасно помню свой первый, настоящий отдых. Мне было 11 лет и я поехала вместе с отцом на автобусе в Испанию. Мы ехали больше суток с подростками и поселились в хостеле с туалетами и совместным душем в коридоре.

Я помню как я брезговала спать в этом ужасном месте с поломанной мебелью и с какой завистью я смотрела на соседние, чистые отели с бассейнами.

Я прекрасно помню как мы гуляли по вечерам по городу и как мне нравились ресторанчики, где играла музыка, сидели люди. Но мы туда не заходили, так как там только разводят туристов на деньги. Мы шли в супермаркет, покупали замороженные крабовые палочки и отец заставлял меня их есть.

Я помню что я тогда себе сказала, что я не хочу так жить. А отец кстати до сих пор всем рассказывает что Испания это Г с пьяными подростками, которые везде сPут (у нас в хостеле практически каждый день была справлена нужда мимо унитаза либо в биде) и недружелюбным народом.

Хотя мне всегда внушалось, какие мы якобы благородные, я чувствовала эту душевную нищету. Я из обычной семьи, но мне всё это преподносилось так, как будто мы короли и лучше всех, а все остальные ничтожества. Хотя я скорее ощущала себя и нашу семью ничтожеством. У меня такое чувство, что мой отец за копейку готов удавиться.

Для меня было очень важно получить высшее образование, чтобы вырваться оттуда. Сейчас я работаю по хорошей специальности, чтобы достичь чего-то в этой жизни и общаться с такими же людьми как и я. Если у меня нет достаточно средств на нормальный отпуск, я лучше вообще никуда не поеду, либо просто поеду позагорать на ближайшее озеро, чем ехать вот так как тогда с отцом. Это касается всего в моей жизни:

КОММЕНТАРИЙ Психолога Евгении Богдановой

Страх бедности проявляется по-разному: трудоголизм, уничтожение чужого бизнеса и вечная гонка за место под солнцем, нелюбимая, но стабильная работа, привычка ущемлять себя во всем и все откладывать на таинственный черный день. А бывает, страх бедности проявляется как в случае с вашими родителями. Однако конкретно в этом случае дело еще и в гиперкомпенсации. Это защитный механизм психики, при котором человек пытается спрятать свои слабые стороны через нарочитую демонстрацию их противоположности.

Да, вы правильно подметили, что родители не отличались благородством, а семья была вполне себе посредственной. Но, видимо, родители отказывались принимать это. Они хотели путешествовать, покупать дорогие вещи, но не могли себе это позволить, поэтому делали вид, что «не очень-то и надо, не очень-то и хочется», а еще высмеивали других. И тут уже в дело вмешивается проекция – еще один защитный механизм психики. Обвиняя, критикуя, унижая других, человек защищает и успокаивает себя. А организовать себе плохой отдых и потом всем рассказывать о том, как там ужасно, не замечать потенциально хорошего – еще одно средство защиты.

Каждое действие родителей кричит о том, что они многого боятся (бедности, перемен, ответственности), не уверены в себе и завтрашнем дне. Вероятно, их поведение обусловлено бедным детством. Можно сказать, что страх нищеты передается по наследству. И, конечно, это не могло обойти стороной вас. Да, хотя вы и говорите, что поведение родителей стало для вас примером «как не должно быть», вы тоже страдаете от этого страха. Собственно, с этого и началось ваше обращение. И это хорошо, так как осознанность и признание проблемы – первый путь к исцелению. Вы даже видите и понимаете истоки проблемы, осталось совсем немного поработать над этим. Например, в своей практике я использую гипноз и ДПДГ. С помощью этих методов за несколько сеансов можно полностью избавиться от любого страха и проработать детские психотравмы.

Много бесплатной информации по этой теме вы можете найти в моем Телеграм https://t.me/ToxParents

– И если мы не заключимся к двадцатому, весь план полетит, весь! Срок поставки по проекту договора – шестьдесят дней от даты заявки. Без поставки мы не начнем работы, а простой оплатить будем обязаны… Юристы? А что юристы? Объясни ты им уже наконец, что пока они там запятые на бумажках разглядывают, у людей реальная работа горит! Реальная, а не штаны в офисе просиживать! Мне плевать, что у них еще три дня до конца срока визирования по регламенту, пусть они своим регламентом подотру…

– Ванечка… Ваня. Ваня, посмотри на меня, ещё же даже восьми нет. Может хоть поешь спокойно?

Тревожно-настойчивый голос жены прорвался сквозь красную пелену. Иван Федорович с трудом сфокусировал взгляд на супруге и коротко бросил в трубку:

– В общем ты понял. Уговаривай, угрожай, звони каждый час, но чтоб визу они свою поставили. И кто там следующий по списку? Им скажи, что согласование от юристов сегодня будет, пусть тоже свои замечания присылают побыстрее.

Яичница безнадежно остыла, застыв холодными склизкими соплями на тарелке. Ну почему он даже позавтракать не может нормально? Пролетарские корни давали о себе знать – больше всего на свете по утрам Иван Федорович любил чуть недожаренную глазунью, с удовольствием вымакивая горячую массу свежим черным хлебом. Этого себе нельзя позволить ни в одном ресторане – вдруг кто увидит. Такой человек как Иван Федорович имел все шансы наткнуться на кого-то знакомого практически где угодно. А тут – яичница с горбушкой… Стыдно. Не по статусу.

Да и дома спокойно не поешь. Начальник уговорил Ивана Федоровича возглавить еще два проекта, потому что коллеги «не тянут». А он что, лошадь? Но сумма обещанной премии заставила стиснуть зубы и согласиться. Ипотека на «трешку» в центре сама себя не закроет, а тут еще Лерка стонет что хочет ещё детей, и что годы её идут… Того гляди уже и эта квартира станет тесной.

Лера тихонько сидела рядом. Странно. Обычно она уходила, если он начинал работу за завтраком. А тут почему-то осталась. Потупилась скромно, не иначе что-то от него надо. Иван Федорович тяжело вздохнул. Чувствовал, что им вертят, как хотят, но что с неё взять – женщины такие женщины…

– Ну?

Лера посмотрела с укором. Иван Федорович вздохнул ещё горше и поправился:

– Ты о чем-то хотела поговорить?

– Ванечка… Я тут недавно такой ролик хороший видела на ютубе… Женщина выступала, она уже много лет в хосписах работает… Интересно очень. Посмотрим? Пятнадцать минут всего.

Быстро глянув на дорогие часы на запястье, Иван Федорович кивнул. Согласиться было проще, чем спорить. Лерка очень любила всякие «развивающие видео» и прочую психологию, и, как могла, «обогащала его внутренний мир». Женщины…

«Страшно умирать, да? И смотреть на умирающих страшно. Меня часто спрашивают, а почему я пошла работать в хоспис? Смерть, боль, безысходность, страдание…»

«А она ничего так, знает, как начать», – подумал Иван Федорович. И даже минуты полторы послушал, но потом его мысли улетели обратно к рабочим делам. Три встречи в офисе, совещание, и ещё надо успеть на объект до вечера…

«А хотите знать, о чем жалеют умирающие? Жалеют почти все. Редкие счастливчики уходят спокойно, с улыбкой на губах. Другие же из последних сил пытаются рассказать, чего они не успели. Рассказать кому угодно, пусть даже медсестре, лишь бы послушала. За двадцать лет я составила рейтинг, о чем говорят чаще всего. И знаете что? Никто. НИ-КТО не жалеет о том, что он слишком мало работал…».

Иван Федорович перехватил взгляд супруги – она смотрела не на экран, а на него. Наивная. Она давно уже ему плешь проедает, что он – трудоголик, что так загонит себя…

Вот как объяснить домохозяйке, что такое работа? Что если ты выкладываешься на девяносто процентов вместо ста, зарплату получаешь вполовину меньше? Что ты либо сделал, либо нет, а «почти» не считается. И никто не похвалит и погладит по голове просто за что, что ты старался… И это не школа, никто не будет «тянуть тебя до аттестата», а уволить человека можно и одним днём без выходного пособия…

Глаза Лерки светились такой надеждой, что он не стал ругаться. Ну как ребенок, ей-богу. Ага, конечно, сейчас он проникнется выступлением какой-то блогерки и резко изменит свою жизнь. Женщины…

– Я постараюсь сегодня пораньше, – сказал Иван Фёдорович, целуя жену перед выходом. И на пару секунд он даже почти поверил себе.

***

– И этот придурок ещё собирается заявить, что это – производственная травма. Я его два часа уговаривал, и уж конечно ни о какой нормальной передаче дел и речи не шло. Да, я подумаю, как его потом уволить. Да, я знаю, что этому придурку нельзя говорить что он придурок… Пал Саныч, у меня правда всё под контролем. Да, сдвинемся немного, но не критично. А я ведь вам уже давно говорил, что не надо без моего ведома ставить мне людей в команду, тем более таких, кто даже по лестницам в офисе ходить не умеет… Да, нашёл время припомнить, а когда ещё?

– Ваня!

Обычно мелодичный, сейчас голос жены прозвучал сухо и отрывисто. Взгляд метал молнии, а указующий перст был неумолимо направлен в сторону двери актового зала.

Ну как она не понимает, что он и так совершил подвиг, приехав сюда?

Под конвоем Иван Федорович поплелся обратно. Больше детской самодеятельности он горячо ненавидел разве что самодеятельность взрослую.

Впрочем, вся разница состояла лишь в том, что детей было жалко. Мальчики-зайчики и девочки-цветочки кружили в неумелом танце, размахивая ручками в ребячье-кривоватой манере. Ножки не слушались, слова забывались, но присутствующие в зале неустанно умилялись, ища в разноцветной вакханалии родные мордашки. Иван Фёдорович с трудом отыскал дочку и немного обмяк на неудобном кресле. Впрочем, надолго его не хватило.

Может хоть теперь Лерка перестанет пилить его, что он совсем не интересуется детьми?.. Заметив, что супруга всецело поглощена действом на сцене, Иван Федорович осторожно достал телефон – пока его опять не отругали, он успеет ответить на пару писем…

***

– Ваня, ну в самом деле, разве я так много прошу. Пять лет мы никуда вместе не ездили! Пять! Машка всю зиму прогундосила, сопли ни на неделю не прекращались. А Павлик вообще ещё ни разу в жизни моря не видел!

– Лера, успокойся. Я море увидел впервые в тридцать лет, и ничего, живой. И вообще, я же не запрещаю – езжайте. Подбери только путёвку, я оплачу. Любую.

Напоровшись на обиженный взгляд супруги, Иван Федорович почувствовал укол совести.

Вот интересно, как у них, женщин, это получается? Он только что пообещал отправить её на море, но всё равно чувствует себя виноватым…

– Почему я при живом муже должна отдыхать как вдова?

– Ну возьми с собой маму. Можешь даже свою. Лер, ну мне правда надо работать! Там кроме меня никто вообще ни черта не соображает.

– В этом я даже не сомневаюсь. Но нам ты тоже нужен! Ваня, ну пожалуйста. Я очень тебя прошу, постарайся на этот раз поехать с нами. Ты уходишь рано, приходишь поздно, дети тебя почти не узнают!

Вот тут Лера была почти права. Павлик и правда его побаивался.

Но это ничего, со временем пройдёт. А Лере бы давно уже пора понять, что дети – это не только траты на пеленки и подгузники. Маша в этом году идёт в школу. Не успеешь оглянуться – нужны будут репетиторы, а потом плата за университет, да и квартиру бы неплохо каждому купить, хоть однушку… Он-то не понаслышке знает, каково это – начинать взрослую жизнь с абсолютного нуля… Но Лера из семьи интеллигентной, уверенный средний класс… она не знает, что такое носить до дыр заношенные ботинки, и голодать в общаге до стипендии. И если он постарается – то и дети его не узнают.

Маленькая ладошка осторожно коснулась его руки. Какие у неё тоненькие пальчики! И запястье узенькое-узенькое, двумя пальцами обхватить и ещё место останется.

Глядя в умоляющие карие глаза, Иван Федорович не увидел там новых упреков – только просьбу. И, сам того не желая, сказал:

– Я постараюсь.

Но на этот раз и правда постарался.

***

– Лера, где мой телефон?

– Зачем тебе? Ты же обещал, что не будешь в отпуске работать.

– Погоду хотел посмотреть, – буркнул Иван Фёдорович и отвернулся, уныло глядя на поплавок.

Черт, ему же всегда нравилась рыбалка. Он и представить не мог, что всего через несколько лет будет сходить с ума от скуки. Нет, ну правда, как можно так долго сидеть и ничего не делать? Проклятая рыба не клевала, и Иван Фёдорович изнывал.

– Вот, держи мой. Сейчас, досмотрю только.

Лера подвинулась к нему, доверчиво прижавшись теплым, нагретым жарким солнцем боком. Она смотрела видео со злосчастного утренника, который довел Ивана Фёдоровича почти до белого каления.

На удивление, в записи концерт не вызвал никакого негатива. Или всё дело в том, что сейчас Иван Федорович выспался?

И почему он тогда с таким трудом искал Машу? Вон же она, в цветке с немножко помятыми лепестками. И танцует лучше многих…

– Она такая красивая. И очень на тебя похожа. Вань, как думаешь, а если бы у нас были ещё дети – кто бы родился, мальчик или девочка?

Поплавок вдруг подал признаки жизни. Но Иван Фёдорович не обратил на него никакого внимания. Зато заметил вдруг, как мило и задорно завились от жары и влаги Леркины волосы.

В конце концов, двое или трое, такая ли уж большая разница?

***

– Да нормально всё, мне предложили ещё один департамент под крыло взять. Что отвечу? Честно – не знаю ещё. Там у них такая задница творится, что пока разберусь – на работе ночевать придётся. А у меня Лерка третьего только недавно родила… Знаешь, я тут вдруг понял, что совсем не помню Машку с Павликом младенцами и малышами. Ни как первое слово сказали, ни как ходить учились. Я тогда ещё больше работал, приходил – они уже спали, уходил – ещё спали… Ну да, не зря всё конечно – и должность есть, и зарплата. Только вот Лерке сказали, что рожать ей нельзя больше. Так что у меня это, считай, последний шанс всё увидеть. Да, мне тоже уже пора. Спасибо, что позвонил. Конечно, сходим, вот в ту же и пойдем, попаримся. Как закрыли? Шесть лет назад закрыли? Как время летит… Слушай, а сколько ж мы с тобой не виделись?... Погоди, вторая линия.

Иван Фёдорович с удивлением увидел надпись «мама» на экране. Мама звонила ему сама крайне редко, боясь невовремя побеспокоить, и Иван Фёдорович был ей бесконечно признателен за тактичность, хоть и забывал иногда набрать сам. И уж совсем редко мама звонила в рабочее время. Торопливо попрощавшись со старым приятелем, Иван Фёдорович принял вызов. После короткого разговора он долго смотрел в одну точку, а потом набрал Лере:

– Собирайся, на родину едем. Отец умер…

***

Кладбище с трудом уместило всех желающих попрощаться с Фёдором Ивановичем. И немудрено – трудоголизм Ивана Фёдоровича был унаследован именно от отца.

Вот правда Иван Фёдорович быстро понял, что работа должна приносить деньги, ещё в детстве. Случай, когда он при гостях спросил: «Папа, а почему ты так много работаешь, но у нас так мало денежек?», ему припоминали долгие годы.

Отец считал, что работать надо «чтобы людям в глаза не стыдно было смотреть». И вереницы этих людей всё шли и шли, обтекая старые и не очень могилки, теснясь в узких хаотичных проходах деревенского погоста.

Каждый считал своим долгом подойти к Ивану Фёдоровичу, выразить свои соболезнования и сказать, как много для них сделал его отец. Иван Фёдорович вздрагивал от каждого «Ваня», давно привыкший, что так его называет исключительно жена.

Серая от горя мать мужественно сжимала губы, не проронив ни слезинки. Дешёвая ткань черного платья дурно сидела на хрупких плечах, а Иван Фёдорович вдруг разозлился – он высылал маме денег каждый месяц, но отец не позволял их тратить.

«Не за тем ты, Ваня, гонишься, и не тем гордишься», – осуждающе качал он головой, когда Иван Фёдорович пытался хвастать ему своими успехами.

«Ну и что, спать спокойнее по ночам стало?» – подначивал, когда узнал что компания Ивана Федоровича провела сокращения. «Многих на улицу выгнал? Что? Не твоё решение? Ну-ну…»

«И в кого ты только пошёл. И я, и мать – приличные люди. Ох и мало я тебя порол… Таких как ты у нас «кулаками» называли…»

Смотреть на мёртвое лицо было тошно.

Иван Фёдорович не пил, не гулял от жены, завёл троих детей и достойно их обеспечивал, но отец всё равно был им недоволен, и теперь изменить уже ничего нельзя.

А ведь одобрения хотелось до дрожи. В детстве Иван Фёдорович отца почти не видел и откровенно побаивался. В школе безотчетный страх оформился во вполне конкретный. Непонятно только чего Иван Фёдорович опасался больше – ремня, или осуждающего, прожигающего до костей тяжёлого взгляда.

На поминках все смотрели на него и ждали, что он скажет речь. Но нужные слова так и не нашлись.

***

– Ты себя так точно угробишь!

В голосе Леры звенели слёзы. Их Иван Фёдорович не любил больше всего.

– Ты что, хочешь закончить как отец?

– Лера, не сравнивай. Отец за всю жизнь в больнице был только один раз – когда родился. А я за своим здоровьем слежу.

– Да? И сколько раз ты встречу со Львом Степановичем переносил? Записаться к врачу – это ещё не значит к нему сходить!

Иван Фёдорович прикусил язык, проглотив едва не сорвавшееся «откуда ты знаешь». Лилька сдала, кто ж ещё!

По всем законам здравого смысла супруга должна была его ревновать к молодой и хорошенькой секретарше. А они дружили. Дружили против него! Как так-то?

– Лера, я обязательно схожу ко Льву. Сейчас просто период очень… непростой. Много дел.

– У тебя всегда много дел! И полагать что их станет меньше – наивно.

Иван Фёдорович вдруг вскипел. Это она-то ему будет рассказывать о наивности? И учить жизни?

– Ну конечно, все вокруг знают, как и когда мне лучше работать! Кроме меня! Я же дурак, не понимаю ничего. Книжек умных не читаю, психологинь не смотрю. Только объясни мне, милая, если я зарабатывать перестану, кто будет оплачивать Пашкиных логопедов, Машкины кружки и Петин частный детский сад? А мамину сиделку? Или ты сама за свекровью ухаживать будешь? Только нам для этого всем табором к ней в деревню перебраться придётся, потому что сюда переезжать она отказывается! Да ты хоть представляешь, как тяжело и дорого было найти профессиональную сиделку, которая согласится в этот мухосранск поехать? С нормальным медицинским образованием, а не ту, которая считает, что может капельницы ставить потому что коровам на ферме антибиотики колола! Но сюда мама не едет – ей, видимо, тоже виднее, как правильно!

Леркины слёзы взбесили Ивана Фёдоровича ещё сильнее. Как это по-женски – заплакать, когда нет логических аргументов! Но потом он заметил во взгляде жены что-то странное и обернулся.

За его спиной стоял Петя. Он крепко прижимал к себе потрепанного плюшевого зайца, и смотрел на родителей полными страха мокрыми глазами. Но так и не заплакал – увидев, что попался, он сжался в комок, развернулся и убежал вглубь квартиры, топоча по полу маленькими босыми ножками.

– Ну что, доволен? Он так у нас никогда не заговорит. Зато врачи у него будут самые дорогие и элитные, это же главное, правда?

Упрёк жены подействовал как удар под дых. Глядя вслед Лере, Иван Фёдорович вдруг подумал: «а я ведь так и не увидел, как Петя учился ходить».

***

«Выгорание. Депрессии. Вот бич двадцать первого века! Ручной труд автоматизируется, новые изобретения появляются каждый год, но люди так и не стали работать меньше. Только на смену физической работе, которая естественным образом помогает утилизировать гормоны стресса, пришла другая – эмоционально выматывающая, выжигающая душу. Задайте себе вопрос, что есть у вас кроме работы? Хватает ли вам сил улыбаться близким по вечерам? Когда вы последний раз радовались голубому небу, первым листьям?

Пора признать неприятный факт – незаменимых нет. Через месяц на вашем месте будет работать кто-то ещё, а через год о вас забудут. Правильно ли вы расставляете приоритеты в своей жизни?»

Лерка уже давно не спрашивала его согласия посмотреть какую-нибудь лекцию. Просто молча включала, подавая ему завтрак. Иван Фёдорович пробовал ругаться, иногда убегал, не поев – но оба способа провалились. И злой, и голодный работал он плохо, да и голова кружилась. Приходилось молча терпеть.

Хотя сегодня он досмотрел видео до конца, сидя над опустевшей тарелкой. Не потому что было так уж интересно – просто на работу не хотелось совсем. Надо было начинать воплощать в жизнь вчерашние распоряжения начальника, а это казалось гораздо мучительнее очередного «вдохновляющего» ролика…

– Пал Саныч, неужели нет другого способа? Мы же только полгода назад закончили реорганизацию. Сократились почти на четверть, народ еле тянет и стонет. Многие работают за двоих. Как им сказать?

Глубокие морщины у рта начальника стали ещё заметнее, а под его глазами залегли синие тени. Он устало откинулся в кресле и как-то сник.

– Иван Фёдорович, не о том ты беспокоишься. Мы с тобой не один пуд соли вместе съели, и твоё мнение я очень ценю. Только ты пойми, ни ты ни я здесь не хозяева. Собственники – не благотворители, а инвесторы, и если мы не выйдем на нужные показатели по прибыльности, на своих креслах мы не усидим. Кризис на дворе, и улучшений не предвидится. Надо ужиматься.

Видя, как Иван Фёдорович собирается возражать, Павел Александрович раздраженно махнул рукой:

– Вот не надо мне рассказывать эти сказки про то, как все перерабатывают. Да, некоторые пашут и за себя, и за того парня. Вот таких оставляй. Но у нас полно тех, кого законно сократить нельзя было – всякие молодые мамаши, декретчицы, те, у кого со здоровьем проблемы или родители больные… Запроси в кадрах статистику – у кого сколько больничных, отпусков, отгулов. Не объявляй о сокращениях, попробуй сначала по-тихому сбросить балласт – по собственному, по соглашению сторон… а дальше разберёмся. Пойми, либо ты это сделаешь, либо те, кого возьмут на наше место. Всё, свободен.

Иван Фёдорович очень долго сидел над списком из отдела кадров. Многих упомянутых он знал лично.

«Но если все начнут увольнять людей, которые болеют, рожают детей или ухаживают за родителями, то где они будут работать? И к чему придёт общество, где нельзя болеть или рожать, потому что потом никуда не возьмут?»

С этим что-то надо было делать. Но от ощущения, как мало может сделать лично он, к горлу подкатила едкая горечь.

***

«Чтобы понять, не зря ли вы прожили свою жизнь, вспомните, о чем вы мечтали. Что вы хотели обязательно попробовать, чего добиться? И что из этого уже сделано?

Но я сейчас не говорю о том, что жизнь должна быть подчинена мечтам юности. Может ваша судьба повернула совсем в другую сторону, и это хорошо. И всё равно всё упирается в ваши воспоминания: чем вы гордитесь? Что делало вас счастливым? А о чём, напротив, вы будете сожалеть на смертном одре?»

Услышав в коридоре тихие шаги, Иван Фёдорович выключил видео. Сенсорный экран не отозвался сразу, заставив запаниковать – не хватало ещё, чтобы Лерка увидела что он сам такое смотрит. Участившееся сердцебиение отозвалось ноющей болью в груди – кажется, зря он не стал пить таблетки, которые ему прописал Лев Степанович. Но от них Иван Фёдорович чувствовал себя вялым и медленнее соображал, чего сейчас категорически не мог себе позволить – слишком уж тяжёлая ситуация на работе.

«Я обязательно начну их принимать – вот только разберусь с сокращениями... Может кого прикрыть получится, и место сохранить… Людей поддержать надо, а тем кто останется – помочь процессы заново отладить… И в отпуск я съезжу, и с Павликом и Петей – на рыбалку. Может и Машу возьму, если захочет. И в дельфинарий их свожу – Маша ещё с садика меня упрашивала… Ей уже в институт скоро, а я так и не собрался…»

– Ваня, – тихий голос жены обволакивал и успокаивал, – лето скоро кончится, может, съездим с детьми на природу? Я санаторий нашла хороший. Только надо обязательно в пятницу выезжать, а то в субботу мы пока по всем пробкам доедем – уже вечер будет, а в воскресенье утром обратно... У тебя получится завтра пораньше приехать, хотя бы не ночью?

– Я постараюсь.

Лера заснула. Уставшие за день глаза слезились, но Ивану Фёдоровичу не спалось. Внутри неприятно жгло. Постаравшись приладиться поудобнее, он прижал руку к груди и зачем-то вслух повторил:

«Я постараюсь».