• Полы: Мозаичные плиты величественного главного зала пошли волнами. В одних местах они вздыбливались горбом, в других – проваливались, образуя чаши, где после дождя стояла мутная вода. Геодезические метки на колоннах показывали просадку в 2, потом 3, потом 7 сантиметров.

• Стены: В сводчатых галереях, предназначенных для толп будущих подданных Империи, зияли трещины. Сначала тонкие, как паутина, они за несколько месяцев расширились до ширины пальца. Рабочие из "остарбайтеров" заделывали их цементным раствором, но на следующий день рядом появлялись новые. Казалось, само здание плачет кровавыми слезами извести.

• Подземелье: Под Осью, в двухуровневых тоннелях для поездов и машин, царил ад. Грунтовые воды, несмотря на легионы насосов, работавших на износ, сочились сквозь стыки бетонных плит, образуя болотца на путях. Воздух был спертым, пропитанным запахом плесени и страха. Рабочие шарахались от участков, где бетонный потолок покрывали зловещие мокрые пятна и свежие трещины – предвестники возможного обрушения. Вокзал, врата Империи, грозил стать ее братской могилой.

Триумфальная Арка поднялась лишь до половины своей запланированной исполинской высоты. Но и на шестидесяти метрах она царила над округой, мрачным искалеченным идолом. Ее южный пилон накренился. Наклон был виден невооруженным глазом – угол в 3 градуса, по меркам архитектуры – катастрофа. Леса, опутавшие конструкцию, уже не служили для строительства. Они стали гигантскими костылями, сдерживающими дальнейшее падение. Стальные тросы толщиной в руку, натянутые от вершины пилона к вбитым в землю по соседству массивным бетонным якорям, лишь подчеркивали ее вопиющую нестабильность. Имена павших героев Первой мировой, торжественно высеченные на внутренних стенах нижнего яруса, уже покрывала строительная пыль и паутина. Теория Руинной Ценности работала с чудовищным опережением графика: монумент Величия уже напоминал руину античности, поглощаемой пустыней, только пустыней здесь была берлинская трясина.

И, наконец, Большой Зал. Его купол, достигший двухсот метров, парил над всем Берлином как темная планета. Он был еще не закончен – над его вершиной все еще возвышался лес кранов, – но его масштаб уже подавлял, вызывал не благоговение, а первобытный ужас. Ночью, под лучами прожекторов, он казался инопланетным кораблем, приземлившимся на гиблых болотах. Внутри этого циклопического чрева царил адский полумрак и грохот. Работа шла круглосуточно, и это была уже не стройка – это была отчаянная борьба с материей, не желавшей подчиняться.

• "Плач Купола": Влажность внутри была запредельной. С высоты в десятки метров конденсат капал непрерывно, как бесконечный осенний дождь. Он размывал свежую штукатурку, ржавил арматуру, заливал оборудование. Рабочие скользили в грязи, а с высоты купола этот мерный стук капель по лесам и бетону звучал как похоронный перезвон.

• Голос Бездны: Акустика сводила с ума. Шепот превращался в гул, удар молотка – в пушечный выстрел, крик надсмотрщика – в рев разъяренного зверя. Люди теряли ориентацию, падали с лесов, оглушенные собственными шагами, умноженными эхом гигантского резонатора.

• Танцующие Опоры: Но самое страшное открыли геодезисты, рисковавшие жизнью, чтобы снять показания с верхних ярусов. Массивное бетонное кольцо, на котором должен был покоиться вес купола, "гуляло". Микроскопические, но неумолимые сдвиги – на доли миллиметра в день – фиксировались нивелирами нового поколения. Причина – неравномерная просадка грунта под каждой из двенадцати опорных "ног" кольца. Болото под Берлином не было монолитным; где-то оно уступало больше, где-то меньше. Каждая опора жила своей жизнью, тяня за собой часть кольца, искривляя его идеальную геометрию. Напряжение в бетоне росло.

Отчеты ложились на стол Шпееру. Они были написаны сухим языком цифр и графиков, но кричали об одном: колосс стоит на глиняных ногах. Архитектор Вечности читал их в своем кабинете в Новой Рейхсканцелярии, за тяжелыми портьерами, заглушавшими отдаленный гул стройки и вой сирен. Его лицо, освещенное настольной лампой, оставалось непроницаемым, но пальцы, сжимавшие карандаш, побелели. Он отдавал приказы: усилить контроль, увеличить армию геодезистов, закачать в грунт под опорами больше химических растворов для стабилизации. Но в глубине души, куда не проникал свет фанатичной веры, шевелился холодный червь сомнения. Он видел не цифры, а образ: идеальный купол на чертежах, покрывающийся паутиной трещин в реальности. Теория Руинной Ценности переставала быть философской концепцией. Она становилась диагнозом, поставленным его собственному творению еще до его рождения. Призраки Вечности, поднятые из берлинского болота рабским трудом и ресурсами континента, начинали расползаться по швам, обреченные стать руинами не в далеком будущем, а здесь и сейчас, под аккомпанемент сирен воздушной тревоги и далекого рокота британских моторов. Величие Рейха трещало по швам, и трещины эти вели прямиком в бездну.

Берлин стал городом-призраком, затянутым в саван бетонной пыли и страха. Война с Британией, длившаяся как вечность, превратилась в изнурительную агонию. Небо над Рейхом принадлежало «Ланкастерам» и «Летающим крепостям». Налеты стали калечащими, методичными. Руины Гамбурга, Дрездена, Кёльна были зловещим предупреждением. И Берлин, сердце Империи и ее величайшая стройка, горел. Но пламя пожаров было лишь фоном для другого, более масштабного распада – краха каменной утопии.

Южный Вокзал, эти «Врата Империи», стоял как прокаженный великан. Его фасад, некогда подавляющий взгляд гранитом, был изъеден сетью трещин, похожих на черные молнии. Внутри царил хаос разрушения, уже не требующий бомб. После особенно мощного ночного налета в конце апреля, когда близкие разрывы сотрясли землю, в главном зале зияла расселина. Не трещина – провал длиной в десять метров и шириной в ладонь, обнаживший ржавую арматуру и сырую, зловонную глину под фундаментом. Вокзал не просто осел – он раскололся, как пересушенная глина. Ремонтировать было нечем: не осталось ни цемента, ни стали, ни воли. «Врата» захлопнулись, превратившись в памятник собственной невозможности. Через их битые «очи»-окна ветер гулял по пустым залам, выстукивая похоронный марш по отколовшейся плитке.

Триумфальная Арка замерла в предсмертной позе. Ее южный пилон, и так кренившийся, после серии близких разрывов авиабомб дал крен в 5 градусов. Леса трещали под нерасчетной нагрузкой. Стальные тросы-растяжки, натянутые до звона, вибрировали, как струны гигантской арфы смерти. Казалось, еще одно сотрясение, еще один ливень, размывающий и без того перенасыщенный водой грунт – и пилон рухнет, увлекая за собой половину конструкции. Имена павших героев на внутренних стенах нижнего яруса теперь читались лишь фрагментами, скрытые наползающей опалубкой и подпорками. Арка Триумфа стала Аркой Агонии, живой иллюстрацией Теории Руинной Ценности, реализованной в рекордные сроки – не за тысячелетия, а за считанные годы. Ее тень, падавшая на город, была уже не символом мощи, а зловещим указателем на бездну.

Но истинный реквием прозвучал для Большого Зала. Его купол, поднявшийся на 250 метров, был исполинской язвой на лице Берлина. Внутри этого каменного ада, под вечным «дождем» конденсата и в грохоте чудовищной акустики, шла последняя, безнадежная битва. Геодезисты, как канарейки в шахте, фиксировали катастрофические сдвиги опорного кольца. Разница в осадке между крайними опорами достигла 20 сантиметров. Бетон кольца стонал под невыносимым напряжением. Трещины, сначала тонкие, как паутина, теперь бороздили его поверхность реками шириной в палец. Рабочие, доведенные до состояния автоматов голодом и страхом, уже не ремонтировали – они лишь откачивали воду из вечно подтапливаемого основания и тупо смотрели вверх, ожидая конца.

И конец пришел. Не от бомбы. От дождя. Затяжной, холодный майский ливень, какой бывает только над северными болотами. Вода, вечный враг стройки, нашла свою дорогу. Она просочилась сквозь еще не завершенную кровлю купола, пропитала бетон в критической точке юго-западной опоры кольца – там, где трещина была шире всего, а напряжение – запредельным. Насыщенный водой бетон потерял последнюю прочность.

Звук. Он начался как глухой стон, идущий из самых недр конструкции. Затем превратился в оглушительный хруст, подобный ломающемуся леднику. На высоте 180 метров, там, где трещина пересекла массивную гранитную облицовочную плиту, та вздулась и разорвалась. Огромные, весом в тонну, осколки гранита и бетона сорвались вниз, как метеоры. Они пробили настилы лесов, увлекая за собой бревна, тела оцепеневших от ужаса рабочих, оборудование. Внутри Зала начался каменный ад. Грохот падающих обломков, умноженный чудовищной акустикой, заглушил даже вой сирен воздушной тревоги, завывших где-то на окраинах. Это был звук разрушающейся Вечности.

Альберт Шпеер стоял на балконе своей резиденции, вглядываясь сквозь пелену дождя и мглу ночи в сторону Большого Зала. Прожектора ПВО, мечущиеся лучи, на мгновение выхватили апокалиптическую картину: с купола символа Тысячелетнего Рейха каскадом сыпались камни и бетон. Как кожа с трупа гигантского ящера, отваливались целые участки облицовки, обнажая изъеденный трещинами, больной бетонный остов. Там, где еще час назад была гладь камня, зияли черные провалы. Леса на одном из участков сложились, как карточный домик, увлекая в бездну свою жатву из людей и техники. Дождь смешивался со слезами бессильной ярости на лице архитектора? Или это были просто капли влаги? Неважно. Он видел свою теорию, воплощенную с чудовищной иронией. Руины ценности создавались не в далеком будущем, а здесь и сейчас, на его глазах, под аккомпанемент падающих камней и воя сирен. Его Вечность, его Град Божий из камня и воли, замешанный на страданиях миллионов и ресурсах целого континента, разваливался при рождении.

Гулкий стук падающих обломков купола Большого Зала звучал похоронным звоном не только по этому конкретному зданию. Он звонил по всей нацистской утопии, по миражу мирового господства, высеченному в граните. Камни для Вечности, добытые в каторжных карьерах Норвегии, оплаченные жизнями узников Доры и «остарбайтеров», отобранные у фронта и флота, оказались всего лишь камнями для скорого и постыдного забвения. Они не могли противостоять простой воде, коварству болотистого грунта и фундаментальной глупости замысла, вознамерившегося бросить вызов законам физики и истории. Теория Руинной Ценности завершила свой круг: берлинская земля, оскверненная и изнасилованная, преждевременно породила руины, ставшие самым правдивым памятником бесчеловечной мании величия Третьего Рейха. На рассвете дождь перестал. Над рушащимся куполом Большого Зала, над кренящейся Аркой, над расколотым Вокзалом повисла зловещая тишина, нарушаемая лишь далеким рокотом британских моторов – звуком реального мира, который так и не покорился каменным идолам. Вечность оказалась короче, чем ожидалось. Гораздо короче.

Треск кинокамер, мерный гул толпы за кордоном черных мундиров СС. Гитлер шагнул к приготовленному камню – глыбе норвежского гранита, уже добытого рабским трудом для будущего фундамента. Его голос, усиленный репродукторами, резал воздух, как сталь:

«Здесь!» – он ударил кулаком по воздуху, указывая в пустоту, – «Поднимется врата Величия! Арка, которая превзойдет все, что знало человечество! Она увековечит не просто победу – она возвестит новую эпоху! Имена павших героев Великой Войны будут высечены здесь, в камне, который простоит тысячелетия! Даже когда время сотрет наши лица из памяти, руины этого монумента будут внушать благоговейный трепет, как руины древних богов!» Он бросил пронзительный взгляд на Шпеера, и тот кивнул, мысленно повторяя собственную доктрину – Теорию Руинной Ценности. Вечность, запечатленная в упадке.

Толпа взорвалась ревом восторга. «Зиг хайль! Зиг хайль!» – катилось по площади. Мало кто в этом экстазе вспоминал о выселенных тысячах, чьи дома стали булыжником для насыпей будущей Оси. И уж точно никто не слышал сдавленных стонов и лязга инструментов, доносившихся из-за высокого дощатого забора, скрывавшего другую сторону стройки века. Там, в глубоких котлованах, уже копошились фигуры в лохмотьях – «остарбайтеры» с Балкан, польские военнопленные, французские «добровольцы», загнанные под дулами автоматов. Их спинам предстояло вынести тяжесть Вечности. Их жизням – стать раствором для ее фундамента. Они рыли землю для Южного Вокзала – будущих «ворот Империи», через которые в столицу мира должны были хлынуть поезда из покоренных земель.

Гитлер положил руку на холодный гранит. Фотографы запечатлели момент. Шпеер смотрел не на камень, а вглубь котлована, где сквозь клубы пыли мелькнуло бледное, изможденное лицо землекопа. Архитектор на миг поморщился – не от жалости, а от дурного предчувствия. Земля здесь была сырой, болотистой. Геологи предупреждали о сложных грунтах. Но их отчеты лежали под толстым слоем победных реляций и чертежей. Что значат какие-то трясины перед Волей и Провидением? Он мысленно видел уже не котлован, а титанические пилоны Арки, устремленные в небо. Вечность не могла ждать. Война с Британией требовала символов непоколебимости здесь и сейчас, даже если для их возведения нужно было перевернуть весь Берлин и выжать досуха покоренную Европу.

Заложив первый камень Вечности в землю, которая была слишком слаба, чтобы его удержать, они невольно заложили и первое семя ее грядущего падения. Теория Руинной Ценности начала свой отсчет не в далеком будущем, а в этот самый торжественный миг, под аплодисменты толпы и стук кайл за забором. Бетонная утопия, замешанная на страданиях и иллюзиях, начинала свой путь – путь к неизбежным, преждевременным трещинам.

Пожиратель континента

Берлин перестал быть городом. Он стал гигантской геологической аномалией, ландшафтом, перепаханным ради воплощения утопии. Где прежде стояли дома, кипела жизнь, шумели кафе – теперь зияли пропасти котлованов, громоздились горы вынутого грунта, ржавели горы рельсов и арматуры. Ось – та самая стрела в пять километров длиной и сто двадцать метров шириной – пробивалась сквозь тело старого Берлина с методичной жестокостью хирурга-варвара. Ее прокладывали не строя, а выгрызая. Сносились не кварталы – стирались с карты целые миры прошлого. Церковь Святого Михаэля, простоявшая три века, пала за один день под ударами стальных таранов Организации Тодт. "Жертва во имя Вечности!" – верещали рупоры пропаганды. Вечность требовала крови и камня.

Машина Шпеера работала на полную мощь, превратив покоренную Европу в единый организм-донор:

• Кровь: Это были люди. Потоки их лились в Берлин непрерывно. Эшелоны с платформ вокзалов выгружали не товары, а живой груз. Их гнали под конвоем с овчарками на расчистку завалов, рытье траншей под коммуникации Оси, укладку шпал для подъездных путей к Южному Вокзалу. Их существование сводилось к миске брюквенной баланды, нарам в бараках, обнесенных колючей проволокой, и бесконечному, изматывающему труду под крики надсмотрщиков и свист кнутов. Они были не рабочей силой – они были расходным материалом. Смерть от истощения, болезней или "несчастного случая" была рутиной. Тела вывозили по ночам, как строительный мусор. Их жизнями платили за каждый метр бетона, за каждый гранитный блок.

• Плоть: Это были материалы. Организация Тодт действовала как метастатическая опухоль, высасывая ресурсы континента. Гранитные карьеры Норвегии, опустошаемые голодными норвежцами под дулами эсэсовцев, поставляли камень для облицовки Триумфальной Арки. Бельгийские и французские домны, лишенные кокса и руды для собственного восстановления, день и ночь плавили сталь для арматуры фундаментов Большого Зала. Цементные заводы Голландии и Северной Франции работали исключительно на "Проект Германия", обрекая местные дороги и мосты на разрушение. Даже мрамор для будущих интерьеров Большого Зала везли из Каррары, пока итальянские союзники роптали на нехватку всего. Поезда с маркировкой "Тодт" были артериями, по которым жизненные соки Европы перекачивались к сердцу Рейха – к незаживающей ране Берлина.

Конфликт с военными был неизбежен. Адмиралы Кригсмарине, отчаянно боровшиеся с британскими конвоями и терявшие подлодки из-за нехватки качественной стали, слали Шпееру гневные меморандумы. Конструкторы Люфтваффе умоляли об алюминии для новых истребителей, чтобы прикрыть небо Рейха от нарастающих налетов "Ланкастеров". Генералы вермахта, чьи дивизии стояли вдоль Ла-Манша и на восточной границе, требовали ремонта танков, горючего, боеприпасов. Ответ Шпеера, восседающего в своей роскошной Новой Рейхсканцелярии (уже ставшей памятником его амбициям), был холоден и неизменен: "Приоритет – Проект Германия. Ваши нужды будут удовлетворены после завершения строительства Имперских символов. Вечность не ждет!" Он искренне верил, что его циклопические здания укрепят дух нации и запугают врагов сильнее, чем лишняя эскадрилья истребителей. Его вера была фанатичной, слепой.

Но земля Берлина мстила за насилие. У основания уже поднимавшихся пилонов Триумфальной Арки, рядом с уныло давящим в грунт бетонным цилиндром "Тяжелого Груза", инженеры фиксировали тревожные данные. Болотистая почва не выдерживала. Глубинные вибраторы, призванные уплотнить грунт для гигантских фундаментов, давали обратный эффект – они превращали спрессованную глину в зыбкую, насыщенную водой кашу. Геодезические реперы проседали с пугающей скоростью. Фундаменты Арки, залитые с чудовищным запасом прочности, начали двигаться. Не равномерно, а коварно, рывками. Первые, тонкие как волос, трещины появились в монолитном сером теле бетона на уровне цоколя. Они были почти невидимы глазу, но для специалистов – это были зловещие молнии на ясном небе замысла.

Шпееру доложили. Он приехал на стройплощадку Арки. Облаченный в безупречное пальто, он стоял на краю котлована, глядя на эти микроскопические щели, подсвеченные фарами грузовиков. Его лицо оставалось каменным. "Усилить дренаж! Вбить больше свай! Глубже! Использовать стальные шпунты!" – отдал он приказ, его голос не дрогнул. Он видел не трещины – он видел уже вознесшуюся Арку, ее исполинский пролет, под которым пройдут легионы будущего. Сваи забивали, тонны гравия засыпали в дренажные канавы, но земля, казалось, лишь глубже заглатывала эти жертвы. Теория Руинной Ценности переставала быть абстракцией будущего. Она материализовалась здесь и сейчас, в этих первых, едва заметных изломах бетона – преждевременных морщинах на лице нерожденного титана. Вечность, которую хотели построить, начинала разваливаться на глазах, еще не успев родиться. А машина Шпеера, пожирающая континент, продолжала гнать на убой новые тысячи "остарбайтеров", чтобы залить новые кубометры бетона в ненасытную трясину берлинских грунтов. Цикл безумия набирал обороты.

• Главная Ось: Огромная магистраль длиной 5 километров и шириной 120 метров, пронзающая город с севера на юг – сцена для парадов несокрушимой мощи.

• Большой Зал Народа (Volkshalle): Апофеоз гигантомании. Купол высотой 320 метров, под которым могли бы собраться 180 000 человек. Здание, призванное стать новым духовным и физическим центром планеты.

• Триумфальная Арка: В три раза выше парижской, увековечивающая миллионы павших героев Первой мировой.

• Южный Вокзал: Врата в империю, куда должны были стекаться поезда из покоренных земель Европы.

• Теория Руинной Ценности (Ruinenwerttheorie): Философская основа. Шпеер настаивал, что здания должны строиться так, чтобы даже их будущие руины, через тысячу лет, внушали благоговейный трепет потомкам, как руины античности – современникам.

Ресурсы для вечности в тени войны:
Именно в этой реальности – победоносной, но не окончательной, ослепленной триумфом, но истекающей кровью в войне на измор с Британией – Альберт Шпеер получил карт-бланш. Он стал «Имперским Министром Вооружений и Боеприпасов», но его истинной страстью оставалась «Германия». Используя рычаги своей новой власти и безжалостную эффективность Организации Тодт, Шпеер превратил покоренную Европу в гигантскую ресурсную базу.

• Гранит Норвегии, сталь Бельгии, мрамор Италии, цемент Франции – все текло в Берлин.

• Рабочая Сила: Миллионы военнопленных (французов, англичан, поляков) и угнанных с Востока «остарбайтеров» стали живым топливом для стройки века. Их жизнь ничего не стоила перед лицом Вечности в камне.

• Приоритет: Шпеер лоббировал, выбивал, отнимал ресурсы у кригсмарине, люфтваффе, вермахта. Флоту не хватало стали для подлодок? Авиации – алюминия для истребителей? «После завершения Германии!» – был его ответ. Он верил, что его стройка важнее текущей войны.

Берлин очень быстро стал платить за эту мечту страшную цену. Целые исторические кварталы были стерты с лица земли, десятки тысяч немцев согнаны с насиженных мест. Но сама земля Берлина, болотистая и коварная, оказалась ненадежным фундаментом для гигантских монументов. А война, хоть и отодвинутая от границ Рейха, продолжала требовать свою дань бомбами и дефицитом стали.

Этот рассказ – о том, как титаническая задумка столкнулась с суровой реальностью. О том, как камни, добытые ценой неисчислимых страданий, начали трещать и осыпаться еще до того, как Вечность успела к ним прикоснуться. О том, как «Теория руинной ценности» обернулась горькой насмешкой. Это история о том, как гигантомания, подпитанная рабским трудом и ресурсами целого континента, все равно оказалась бессильна перед законами физики, логистики и собственной чудовищной, саморазрушительной сутью.

Добро пожаловать в кошмарный мир, где Берлин стал жертвой собственного предполагаемого величия. Добро пожаловать на стройплощадку «Германии».

Определим (хотя бы поверхностно) к чему стремится этот самый социализм:

Социальная справедливость - понятие, обозначающее справедливость, устанавливаемую при помощи общественных институтов. Предполагает справедливое распределение прав и благ внутри общества. Она предполагает, что каждый человек должен иметь равные шансы на доступ к образованию, здравоохранению, труду и участию в общественной жизни, а также защиту от дискриминации и эксплуатаций.

Социальное равенство - понятие, обозначающее равенство всех членов общества в определенных аспектах жизни общества. Это означает отсутствие дискриминации и привилегий для отдельных групп или лиц, а также равный доступ к образованию, здравоохранению, трудоустройству и другим сферам жизни.

Достижение социального равенства и социальной справедливости предполагается через общественную собственность на средства производства и контроль распределения ресурсов.

Это важно, поскольку последнее время (ну, последнее относительно формулировки идей социализма и коммунизма) стали появляться «социализмы», которые маскировались аналогичными идеями, не подразумевали обобществление средств производства. Оставим за ними право само называться как их душе угодно, но решительно отрицаем причастность этих идей к классическому социализму.

В целом еще 4 прекрасных человека - Карл Маркс и Фридрих Энгельс видели установление социализма как ряд мероприятий, самые значимые для нас из них:

- Ограничение частной собственности на средства производства и постепенная экспроприация КРУПНЫХ собственников.

- Организация рабочих мест пролетариям.

- Одинаковая обязательность труда для всех членов общества.

Чтобы не видеть социализм там, где его нет, нужно разделять государственное регулирование экономики и социалистический государственный контроль контроль над экономикой.

Тут нам таки придется определить еще один абстрактный термин: Экономическая свобода - возможность для субъектов хозяйствования выбора форм собственности и сферы приложения своих способностей, знаний, возможностей, профессии, способов распределения доходов, потребления материальных благ.

Экономические свободы и государственное регулирование часто рассматриваются как компоненты экономической системы, которые могут иногда противоречить друг другу, но они не обязательно являются антагонистами. Государственное регулирование в первую очередь включает в себя меры, направленные на защиту интересов общества, обеспечение справедливой конкуренции, защиту окружающей среды, безопасность потребителей и соблюдение трудовых прав. Таким образом, оно может как ограничивать, так и поддерживать экономические свободы.

Дак вот: социализм, вместе с его контролем над средствами производства лежит в сфере ограничения экономических свобод. Хотя при социализме само собой подразумевается высокий уровень государственного контроля, аналогичный уровень государственного контроля может существовать и при системе с достаточным количеством экономических свобод.

Как отделить правую систему с высоким уровнем государственного контроля и левыми лозунгами от социализма? Здесь есть целый ряд факторов, не один из которых нельзя назвать в полной мере достаточным, тем более что они не являются строгими требованиями.

Одним из немаловажных факторов, который можно использовать как критериальный в спорных ситуациях это отношение к прибавочному продукту: остается ли он в значительной мере в руках капиталиста или большей частью обобществляется для более справедливого распределения.

НЕ НУЖНО пытаться использовать государственное регулирование экономики с отсутствием контроля над прибылью как признак социализма!!!

Теперь можно перейти в тому, ради чего это все затевалось:

В рамках социализма – единственный (естественно виды коллективного хозяйствования для упрощения тоже отнесем сюда, так как суть одна – лишить собственника контроля над средством производства). Здесь смысл как раз в том, чтобы направить прибавочный продукт из кармана капиталиста на пользу всему социуму.

Кстати, крайне интересная аналогия. Так в Китайской политической философии есть такое учение как «Легизм». В рамках этой школы считается крайне необходимым лишить государственные элиты (в разные периоды времени это были как представители родовой аристократии, так и чиновники) личной власти вне рамок их рабочих полномочий.

То есть предпринимались меры по борьбе с рентой и пассивными доходами – каждый должен был работать, самые прибыльные сферы деятельности должны принадлежать государству, а самые влиятельные представители родовой аристократии должны потерять свое влияние. Ни у кого кроме государства не должно собираться слишком много влияния и ресурсов.

Это действительно при не очень внимательном прочтении может напоминать социализм. Правда есть существенные различия: частная собственность как таковая не ликвидировалась даже в теории, экономическая инициатива и предпринимательская деятельности не воспрещалась, а целью было не установление социальной справедливости как таковой, а укрепление государства.

Поэтому аналогия интересная, но тут каждый случай нужно рассматривать внимательно.

Только Юнкерс выступил против нацистов у власти, за что и был наказан. Это не пример национализации, а пример наказания своих политических оппонентов.

Как уже отмечалось выше - НЕ НУЖНО пытаться использовать государственное регулирование экономики с отсутствием контроля над прибылью как признак социализма!!!

(Речь идет о НЭП). Экономическую политику нацистской Германии в 1930-е годы иногда сравнивают с НЭПом по отдельным признакам, поскольку обе системы во многом были прагматическим компромиссом между тоталитарной властью и рыночной экономикой, но их сущность, цели и методы были принципиально разными.

Суть НЭПа заключалась в частичном возвращении рыночных отношений и элементов частного предпринимательства. В рамках этой политики крестьянам разрешили продавать часть своей продукции на рынке после уплаты продналога, появились частные мелкие и средние предприятия, а также кооперация, торговля и аренда земли. Государство, однако, сохраняло контроль над крупной промышленностью, транспортом, внешней торговлей и банковской системой. То есть, государство сохраняло контроль над самыми важными сферами деятельности.

В Германии 1930-х годов экономическая политика представляла собой в целом государственно-монополистическую модель, где государство под руководством нацистской партии активно направляло и регулировало экономику, но не ликвидировало частную собственность. Крупные предприятия оставались в частных руках, более того, крупные промышленники имели своих лоббистов в высших эшелонах власти, и государство сполна отплачивало поддерживающим его капиталистам.

Главное отличие — идеология и конечные задачи: НЭП нацелен на стабилизацию общества и экономики ради строительства социализма, при этом государство сохраняло свой контроль над самыми важными элементами экономики, немецкая политика — на милитаризацию, подготовку к агрессии и реализацию нацистской идеологии, при сохранении крупными капиталистами своей власти.

Нет, коммунистическое общество и монополистический капитализм — это разные экономические и социальные системы, несмотря на то что внешне при усилении государственного контроля могут возникать сходные черты. В коммунистической теории производство и распределение благ в идеале осуществляются в интересах всего общества, обеспечения потребностей каждого. Все-таки государство остается государством со всеми его обязанностями и ответственностью, чего нет у капиталистов в монополистический капитализме. Монополистический капитализм, напротив, характеризуется властью крупных частных монополий и стремлением к максимизации прибыли, что сопровождается концентрацией капитала. Даже если государство усиливает контроль, оно зачастую защищает интересы частных монополий, а средства производства по-прежнему находятся в частной собственности.

И еще немного по поводу определений

Существует цитата, приписываемая Гитлеру (вот уж в чьих цитатах особо не копался, не могу не подтвердить не опровергнуть), в которой он объясняет слово «социализм» в названии своей партии. Там он открыто объясняет, что использует не традиционное для его времени определение социализма, а дал свое определение, какого-то правого социализма.

Вообще, сейчас очень часто пытаются пере определить социализм подобно Гитлеру – как что-то правое, без отказа от перераспределения прибавочного продукта. Мы не можем мешать им самоназываться как им угодно, но для себя должны строго разделять и правильно маркировать их, понимая, что под одним термином-самоназванием могут скрываться совсем не тождественные вещи.  

Немцы не копировали чужие разработки?

Для начала, разберем миф о том, что военная техника Третьего рейха была полностью оригинальной, а немцы якобы никогда не заимствовали идеи у других стран. Особенно часто спорят о том, что наклонная броня танка "Пантера" - это чисто немецкое изобретение, а не вдохновение советским Т-34. Звучит как патриотический миф, но давайте разберемся по фактам!

Начнем с наклонной брони "Пантеры". Когда в 1941 году немцы столкнулись с советским Т-34, они были шокированы. Этот танк с его 76-мм пушкой и наклонной броней под углом 60 градусов в лобовой части пробивал их Pz. III и Pz. IV, а сам часто выдерживал попадания. Немецкие генералы, включая Гудериана, в своих мемуарах отмечали превосходство Т-34. В ноябре 1941 года была создана специальная "Панцеркомиссия", которая изучала трофейные Т-34. В результате немцы решили, что наклонная броня - ключ к повышению защиты без сильного увеличения веса.

Итог? В 1941 году фирмы MAN и Daimler-Benz получили заказ на новый танк, который позже стал "Пантерой". Прототип от Daimler-Benz, VK 30.01 (D), явно копировал компоновку Т-34: наклонная броня, заднее расположение двигателя, широкие гусеницы. Лоб "Пантеры" получил наклон 55 градусов - почти как у Т-34. Это не случайность: немецкие инженеры прямо вдохновлялись советским танком, чтобы повысить бронестойкость. Например, 80-мм лобовой лист "Пантеры" с наклоном выдерживал попадания 75-мм пушек, чего не могли старые немецкие танки с вертикальной броней.

Но это не всё! Немцы заимствовали и другие идеи. Например, их 88-мм зенитка, ставшая основой для пушек "Тигра" и "Фердинанда", отчасти вдохновлена советскими 85-мм зенитными орудиями, которые они изучали в 1930-х в рамках советско-германского сотрудничества.

Важный момент: немцы не просто копировали. Они брали идеи, адаптировали их под свои технологии и добавляли свои решения, вроде более сложной оптики или ходовой части. Но говорить, что они всё придумали с нуля, - это миф. Война - это всегда обмен идеями, и Третий рейх активно изучал трофейную технику, чтобы улучшить свою. Так что наклонная броня "Пантеры" - это прямой поклон Т-34, и это факт, подтвержденный мемуарами немецких военных, таких как Гудериан, а также техническими отчетами "Панцеркомиссии"!

Немцы изобрели первый реактивный самолет?

Messerschmitt Me-262 считается первым в мире реактивным истребителем, и многие думают, что это исключительно немецкое изобретение. Но правда ли это? Давайте копнем глубже и разберемся с фактами!

Начнем с Me-262. Этот самолет действительно стал первым боевым реактивным истребителем, поступившим на вооружение в июле 1944 года. Но идея реактивного двигателя не была исключительно немецкой. Первый турбореактивный двигатель запатентовал британский инженер Фрэнк Уиттл еще в 1930 году - на целых семь лет раньше, чем немец Ханс фон Охайн, который разработал двигатель для Me-262. Уиттл построил свой первый рабочий прототип двигателя в 1937 году, и уже 15 мая 1941 года британский самолет Gloster E.28/39 совершил первый полет на реактивной тяге. Это был экспериментальный самолет, не боевой, но он доказал, что реактивная технология работает. Немецкий Heinkel He 178, разработанный с двигателем фон Охайна, впервые взлетел чуть раньше - 27 августа 1939 года. То есть немцы опередили британцев по первому полету, но не по самой идее.

Почему тогда Me-262 стал первым боевым реактивным самолетом? Немцы вложили огромные ресурсы в военное применение технологии. В 1938 году министерство авиации Третьего рейха (RLM) профинансировало работы фон Охайна, а компания Messerschmitt начала проектировать Me-262 уже в 1939 году. Но у самолета были проблемы: двигатели Jumo 004 имели ресурс всего 25 часов и часто ломались. К тому же Гитлер настоял на использовании Me-262 как бомбардировщика, что задержало его ввод в строй как истребителя до 1944 года.

Итог? Немцы не изобрели реактивный самолет с нуля. Фрэнк Уиттл заложил основы раньше, а первый полет Heinkel He 178 лишь слегка опередил британцев. Me-262 стал первым боевым реактивным самолетом не потому, что немцы были единственными гениальными инженерами, а из-за их военного фокуса и ресурсов. Но к 1944 году, когда он появился, война уже была проиграна - слишком поздно, чтобы изменить ход событий. Так что миф о "немецком изобретении" - это лишь часть правды. Реактивная авиация рождалась в конкурентной борьбе умов по всему миру!

Танк "Маус" был чудом инженерной мысли?

Сверхтяжелый танк "Маус" считается вершиной немецкой инженерной мысли, способной сокрушить любых врагов. Якобы, если бы их выпустили хотя бы несколько десятков штук, то они бы могли изменить ход войны. Но правда ли это? Давайте разберемся, что такое "Маус" и почему этот танк стал скорее символом амбиций, чем реальным супероружием.

Начнем с фактов. "Маус" - это сверхтяжелый танк, разработанный Porsche и Krupp по личному заказу Гитлера в 1942 году. Его вес достигал 188 тонн - это в три раза больше, чем у "Тигра"! Лобовая броня в 200-240 мм делала его практически неуязвимым для большинства противотанковых орудий того времени. А 128-мм пушка KwK 44 могла пробивать любой танк союзников даже на большой дистанции. Звучит как машина мечты, правда? Немцы надеялись, что "Маус" станет "крепостью на гусеницах", способной ломать оборону врага. Но давайте копнем глубже. Почему "Маус" не был чудом? Во-первых, его размеры и вес сделали танк невероятно непрактичным. Скорость не превышала 20 км/ч по шоссе, а на пересеченной местности он еле ползал. Большинство мостов в Европе просто не выдерживали 188 тонн, и танк мог застрять даже в мягком грунте.

Во-вторых, производство и обслуживание. Один "Маус" стоил как несколько "Пантер", а его сборка требовала огромных ресурсов и времени. К 1944 году Германия страдала от нехватки стали, топлива и рабочей силы из-за бомбежек союзников. Построили всего два прототипа: один с полноценной башней, второй без. Оба так и не увидели боя - их испытывали на полигоне в Куммерсдорфе, где они показали удручающую надежность. Двигатель мощностью 1200 л.с. был слаб для такой массы, а трансмиссия ломалась под нагрузкой.

А что с изменением хода войны? Даже если бы немцы выпустили десятки "Маусов", они бы не спасли Третий рейх. В 1944-1945 годах союзники доминировали в воздухе. Тяжелый и медленный "Маус" был бы легкой мишенью для бомбардировщиков и штурмовиков, вроде Ил-2 или P-47 Thunderbolt. Например, один "Тигр" мог быть эффективным в обороне, но десятки "Маусов" просто застревали бы на поле боя, становясь дорогими мишенями. К тому же логистика - топливо, транспортировка, ремонт - стала бы кошмаром для и без того ослабленной немецкой армии.

Немецкая пушка "Дора" была самым мощным оружием Второй мировой?

Железнодорожная пушка "Дора" считается самым мощным оружием Второй мировой войны. С калибром 807 миллиметров и весом в 1350 тонн, эта махина выглядит как воплощение разрушительной силы, способной стирать целые укрепрайоны одним выстрелом. Многие верят, что "Дора" могла переломить ход войны, будь её побольше. Но правда ли это? Давайте разберемся.

Эта сверхтяжелая железнодорожная пушка, построенная фирмой Krupp в 1941 году, была названа в честь жены главного конструктора. Её 807-мм ствол стрелял снарядами весом до 7 тонн на расстояние до 50 километров. Один выстрел мог пробить 7 метров бетона! "Дора" использовалась лишь дважды: при осаде Севастополя в 1942 году и в подавлении Варшавского восстания в 1944-м. Звучит как монстр, который мог сокрушить всё на своем пути. Но в реальности всё было иначе.

Во-первых, её мощь была больше теоретической. Точность пушки была ужасной - снаряды часто отклонялись на сотни метров, что делало её бесполезной против движущихся целей или небольших укреплений. Во время осады Севастополя "Дора" выпустила около 50 снарядов за несколько недель, но эффект был минимальным: советские укрепления выдержали.

Во-вторых, логистика - это был кошмар. "Дора" требовала 60 железнодорожных вагонов для транспортировки, 2500 человек для обслуживания и целую батарею зениток для защиты от авиации. Сборка занимала недели, а для стрельбы нужно было прокладывать специальные пути. В 1942 году в Крыму немцы потратили месяцы, чтобы подготовить "Дору" к бою, но её вклад оказался незначительным по сравнению с обычной артиллерией и бомбардировщиками.

А как насчет мощи? Да, "Дора" была самой крупнокалиберной пушкой войны, но союзники обходились без таких гигантов. Например, советская 203-мм гаубица Б-4 или американская 155-мм пушка "Long Tom" были мобильнее, дешевле и стреляли чаще, обеспечивая большую эффективность. А главное - авиация союзников, вроде Ил-2 или B-17, наносила гораздо больший урон, чем "Дора". Немцы построили "Дору" по заказу Гитлера, вдохновленного пушками Первой мировой, но Вторая мировая была войной мобильности и авиации, а не статичных монстров.

Немецкие "Фау-1" были первыми крылатыми ракетами?

Давайте разберём еще один миф о технике Третьего рейха: якобы, немецкая летающая бомба "Фау-1" является первой в мире крылатой ракетой. Её называют предком современных "Томагавков" из-за автономного полета и способности поражать цели на сотнях километров. Многие верят, что это уникальная разработка немцев, опередившая время. Но правда ли, что "Фау-1" была первой? Давайте разберемся с фактами и выясним, что к чему!

Что такое "Фау-1"? Официально V-1 - это беспилотная летающая бомба, разработанная и запущенная в серийное производство в 1944 году. "Фау-1" оснащалась пульсирующим воздушно-реактивным двигателем Argus As 014, летела со скоростью около 640 км/ч и могла нести 850 кг взрывчатки на расстояние до 250 км. Немцы запустили около 10 000 таких бомб по Лондону и другим городам союзников с июня 1944 года, называя их "оружием возмездия". Зловещий гул двигателя и взрывы наделали много шума, но была ли она первой крылатой ракетой?

"Фау-1" не была первой. Концепция крылатых ракет - беспилотных аппаратов с автономным управлением - появилась еще в Первую мировую войну. Американцы в 1918 году разработали "Kettering Bug" - беспилотный самолет с автопилотом, который мог нести 80 кг взрывчатки на 120 км. Его запускали с рельсов, как "Фау-1", но он использовал поршневой двигатель, а не реактивный. "Баг" не пошел в серию из-за окончания войны, но идея была та же: автономная атака цели.

В СССР в 1936 году Сергеем Королёвым была спроектирована советская экспериментальная крылатая "Ракета 212". Она испытывалась дважды, прежде чем была отменена в 1939 году. Проект был неудачным, но и финансирование было крайне скудным. Однако сама идея появилась у Королёва до Фау-1.

Немцы первыми применили такую технологию массово и в боевых условиях. "Фау-1" была больше психологическим оружием, чем стратегическим. Они надеялись подорвать моральный дух британцев, но эффект был обратным: Лондон выстоял, а ресурсы на производство "Фау-1" (около 30 000 единиц) отвлекали от более нужных танков и самолетов.

Мы развенчали мифы о 'Пантере', Me-262, 'Маусе', 'Доре' и 'Фау-1'. Немецкая техника была впечатляющей, но не такой уникальной или непобедимой, как кажется. Война - это не только технологии, но и стратегия, ресурсы и стойкость.

На третьем этапе, в феврале-мае 1945 года союзники окончательно прорвали линию Зигфрида, форсировали Рейн и вышли к Эльбе. Общее продвижение составило 500 км. Средневзвешенная численность сухопутных войск - 2,75 млн. человек, из них 1,65 млн.американцев. Про численность немцев можно только гадать, но вероятной оценкой будет 600-700 тыс. Превосходство союзников примерно 4:1. За три с маленьким хвостиком месяца потери союзников составили примерно 170 тыс. человек. Немецкие потери - 485 тыс. Соотношение потерь почти 3:1 в пользу союзников, что в общем-то неудивительно при таком превосходстве. В среднем каждые 10 тысяч солдат союзников в месяц выводили из строя 570 солдат вермахта. В среднем каждые 10 тысяч немецких солдат выводили из строя 780 солдат союзников в месяц. Даже накануне разгрома немцы в 1,4 раза эффективнее.

Цифры приведены по книге "Numbers, prediction, and war" ("Числа, прогнозы и война") американского историка Тревора Дюпюи, и по его же "Military History Of World War II" ("Военная история Второй мировой войны"). На русский они, кажется, не переводились.