Предыдущие части: Пролог ; Глава 1(1) ; Глава 1(2) ; Глава 1(3) ; Глава 1(4) ; Глава 2(1) ; Глава 2(2) ; Глава 3(1) ; Глава 3(2) ; Глава 3(3)

На мгновение Бруно замешкался, невидящим взглядом уставившись в пустоту перед собой. Следопыт открыл было рот, но слово узника опередило его.

- Не перебивайте, вильё, - поспешно выпалил мальчишка, - я вижу, вас подмывает острить. Сделайте одолжение, потерпите. Я помню, о чем собирался рассказать.

Антикварное дело не требовало частых отлучек в столицу. С рядовыми вопросами справлялись помощники. Все, что нуждалось в моем личном контроле, решалось в письмах, или при посещении просителями Эскальда. Я изучал списки книг, по мнению Тюреля способных превратить нашу коллекцию в жемчужину, вел переписки с владельцами указанных экспонатов, решал вопросы по благоустройству усадьбы, а в свободное время сопровождал сына в его творческих поисках. Распутица раннего марта сужала круг доступных мест, однако Бруно прибывал в восторге от знакомства с пейзажами безлюдного края. Ясная погода гнала прочь зимнюю хандру, мрачные мысли и тревоги. Пробуждение природы, радость и душевный подъем, растворенные в полнящемся мечтаниями воздухе, пение птиц и набухающие почки — нектар вдохновения двигал его рукой, рождая наброски, миниатюры и большие работы, сотворенные на одном дыхании. Порой в прогулках нас сопровождала Лаура. В тайне я всегда опасался, что дочь унаследовала слабое здоровье матери, однако, ее румянец и беззаботная веселость убеждали меня в обратном. Последние часы перед сном проводились в гостиной. Домашний очаг был непременным атрибутом наших вечеров.

О пейзажи! Дыхание волшебства, способное заворожить поэта и скептика, навсегда излечив последнего от невежественных убеждений. Мы видели, как отринув снежное покрывало, поля приветствовали солнечные лучи; мы любовались кленовыми взгорьями, дубовыми аллеями, берёзовыми рощами, отдыхали в сосновых перелесках, споря о том, куда приведет поворот старой дороги. Я чувствовал себя любопытным мальчишкой, и ей Богу, мне нравилось давно позабытое чувство восторженной страсти к жизни.

За две недели марта сын успел написать больше, чем за всю минувшую зиму. До обеда он работал в приглянувшихся местах, затем перебирался в мастерскую, завершал начатые эскизы либо экспериментировал с подбором красок для лучшей передачи оттенков весны. Склонность Лауры к творческими поисками брата усаживала ее подле окна с видом на дубы, где она занималась рукоделием, наблюдая становление молодого мастера. Я и сам не раз любовался плавным ходом его кисти, сравнивая зарождающиеся силуэты с тем, что ранее видел в живую.

В один из таких дней, закончив рабочее письмо в Мерукан, я решил посетить мастерскую: камердинер доложил, что сын мой, вопреки обыкновению, отказался от поездки в поля, сославшись на важную работу. Меня заинтриговало подобное поведение. Захотелось выяснить, что за труды побудили его остаться дома. К моему удивлению, дверь мастерской оказалась закрытой - Бруно не желал творить при свидетелях. Любопытство взяло верх, и, немного помявшись перед дверью, я постучал. Ответа не последовало. Я постучал сильнее. С той стороны что-то зашуршало. Раздались шаги, скрипнул засов, и на пороге показался Бруно. Весь растрёпанный, он улыбнулся мне, приглашая зайти внутрь. Удивленный пуще прежнего, я проследовал в мастерскую. Дверь за моей спиной тут же захлопнулась.

Первое, за что зацепился взгляд, был мольберт. Он стоял напротив окна в центре полупустого помещения, бывшего сосредоточением творческого хаоса. На полу валялись скомканные, рваные, испорченные листы, половинки карандашей и нож для их затачивания - беспорядок, нехарактерный Бруно. Сама картина, очевидно, ещё не завершенная, являла собой вид на гостиную. Выведенная с педантичным вниманием лестница, приглашала проследовать вниз, в ночь, освещённую камином. Любопытно: чем ниже вели ступени, тем небрежнее было исполнение. Схематичным, расплывчатым и упрощенным линиям только предстояло стать частью целого. Над этим-то черновиком и корпел Бруно, когда мой стук прервал его. Сама гостиная успела обзавестись узнаваемым интерьером, погруженным в царство теней, местами странно нарушавших перспективу и привычную глазу геометрию. Похоже, именно борьба с тенями послужила причиной гибели большинства карандашей.

Стоя рядом со мной, Бруно смущённо разглядывал свой мрачноватый эксперимент. Слабым голосом он извинился за беспорядок, каковой позволил допустить, отдавшись творчеству всей душой. Сын поведал мне, что необычный рисунок - заслуга Лауры. Сестра хотела запомнить вид новоселья, хотела картину, как если бы она сама спускалась по лестнице. Бруно не умел отказать ее капризам и всю минувшую ночь провел за работой. Многие часы он пристально вглядывался в поеденные древоточцем лестничные изломы, воображая людей, ходивших там ранее...представлял скрип ступеней под их сапогом, лица, добрые и злые, холодные и открытые...За час до рассвета, измотанный трудами, он понял, что засыпает, ибо все люди стали безликими силуэтами. Тогда сын вернулся в мастерскую, распахнул окно и разорвал набросок. Ему захотелось начать работу заново, по памяти. Так он и поступил, сходив на кухню за ножом.

Хорошо помню, как я пожелал ему не засиживаться дома. Глядя на дубы, похлопал по плечу и оставил наедине с холстом. К вечеру картина была готова. Дочь не находила места от восхищения, сын выглядел довольным. Тяжкая ноша спала с его плеч. Все было хорошо.

На следующее утро мы посетили Соколиную Высоту. В сопровождении лучших охотников двора, стражи и личной служанки Лауры нам довелось узреть поразительный пейзаж, мало чем уступающий красотам Краснолесия. После трёх часов пути по грязи открывшийся вид вызвал восхищённые возгласы всех, кроме одного охотника. Из-за истории с рабочими лысый Хрогге считал это место проклятым, бормоча молитвы под смешки товарищей.

Холм, взгорье, гора - ее называли по-разному, но идеальную завершенность Соколиной Высоты не стал бы отрицать никто из присутствующих. Есть горы, откуда видно полмира, а душа трепещет пред могуществом Господним; бывают величественные леса, раскинувшиеся на сотни верст; есть и реки, похожие на моря, где от берега до берега влезет половина сальмонтского флота. Соколиная Высота не была тому сродни, ибо в ней отсутствовала грандиозность. И все же своей безупречностью она превосходила всякую грандиозность. Каждая травинка, каждый камень, наклон дерева - все находилось на нужном месте. Убери рогатую сосну, сделай ее прямой, перемести на сажень вперед — гармония нарушится, и Соколиная Высота будет обыкновенным холмом с полуголой верхушкой и неровными склонами. Оттуда можно наблюдать узкую лощину, много дальше - границу леса и поля. Рваный древесный ковер залатан озёрами. Куда не посмотри, картина похожая. Далеко на севере за горизонт уходит нить реки Нильдор, на Юго-Западе виднеется усадьба Эскальд.

В тот день мы сошлись во мнении: сей пейзаж — величайший в мире. Безупречно подогнанные мелочи, объединенные в правильном порядке, преображали ландшафт Гоффмаркского захолустья в подобие небесного царства. Работая с натуры, пейзажисты привносят правки, замещая естественные несовершенства более удачными решениями. На Соколиной Высоте, - заикаясь от волнения, твердил Бруно, - подобное вмешательство было бы непристойно. Изобрази все, что видишь, в точности, и получится идеал.

Начиная с того дня, Бруно проводил на холме каждое утро. Его не останавливали ни дожди, ни ветра. Он вставал затемно, торопясь на вершину к восходу солнца, и засыпал позже всех, работая в мастерской до полного изнеможения. Соколиная Высота должна была стать его первым серьезным произведением. Им он заявит о себе в полный голос! Им он увековечит себя! Нужна только точность...Ему, художнику, необходимо разыскать ту единственную последовательность мазков, могущую передать трепет души в момент прикосновения к гармонии Творца. Единственная последовательность мазков, зашифрованная в бликах рассвета, загадках моросящего дождя и движении сосновых ветвей, сможет воздвигнуть нерушимую лестницу!

Работа поглотила его целиком.

Лауре не хватало брата. Ее наивные попытки выманить Бруно из мастерской ни к чему не приводили. Он улыбался, уверяя, что труды не займут много времени, после чего дверь в комнату запиралась изнутри. Вечером, заляпанный красками, мальчик приходил в гостиную, делился успехами и просил прощения за невозможность побыть с нами подольше, ибо с утра ему вновь предстоит изыскивать в проблесках рассвета столь важные для решения головоломки подсказки.

Памятный шторм, накрывший Эскальд на Весеннее Равноденствие, изменил его сильнее. Рано поутру сын выбрался из дома, но воротиться засветло не сумел - бушующее ненастье превратило спуск с холма в самоубийство. Укрываясь от ветра за валуном, Бруно вынужден был дожидаться конца стихии. Он продрог, замёрз, но когда мои люди привели его домой, буквально сиял от счастья. Наконец-то он разыскал ключ! Сумерки ответили на его вопросы. Осталось прислушаться к преданиям ночи, и он завершит работу. Заветное сочетание красок невозможно подобрать, наблюдая за природой лишь с утра. Совершенство заключает в себе смешение всех оттенков. Утро, и день, и вечер, и ночь, не одна, но четыре картины, соединённые воедино, породят его будущую славу.

"Не упустить детали, только не упустить детали, - отогревался у камина мечтатель, грезящий наяву. - Как много работы ещё предстоит, но оно того стоит, воистину стоит! Вот увидишь, отец, вы с Лаурой станете свидетелями моего триумфа!"

На следующий день в сопровождении охотников он отправился на Соколиную Высоту позже обыкновенного, воротившись домой глубоко за полночь. Пробужденный дурным сном, из окна я видел беспокойные лица, освещенные факелами. Обрывки разговора доносили недовольство - люди не хотели повторения авантюры. Волки подошли слишком близко. Не будь собак, дело закончилось бы бедой. Увлечение Бруно сделалось опасным для него самого. Мне нужно было скорее поговорить с ним! Я выбежал из комнаты, перехватив сына у входа в мастерскую. Мальчик выглядел осунувшимся, но даже не помышлял об отдыхе. Его ждала проклятая картина. На мои просьбы проявить благоразумие, он отвечал резко и грубо. Бруно досадовал на мое появление, выражая неудовольствие праздной потерей времени. Разговор на повышенных тонах продлился недолго. По его итогу мы смотрели друг на друга, как два чужих человека. В сердцах я пригрозил отослать сына в Вышеград. Расхохотавшись, он захлопнул дверь у меня перед носом.

Той ночью я долго не мог уснуть, вспоминая события последних дней. В какой-то момент вереница смутных образов оттеснила переживания, и я вспомнил, что любое из них есть крошечная пылинка перед Тем, существующим в глубине. Меня поразило озарение: достроенная лестница - это ловушка. Я проснулся мокрый от пота и весь разбитый. Во снах мне явился Конец Света.

Назавтра поутру я никак не мог сосредоточиться на работе. Из головы не шло странное поведение Бруно. Незадолго до завтрака в дверь постучала перепуганная служанка. Звали ее Лорет. Запинаясь, девчонка пролепетала, что во время примерки утреннего туалета Лауре сделалось нехорошо. Лекарь Висток обнаружил у нее жар, распорядившись не вставать с постели. Весь оставшийся день я шатался из угла в угол, стараясь отвлечься от тупой головной боли. Раз в полчаса ноги несли меня к спальне дочери. Прийти в себя мне помог Висток. Во время очередного визита он вытолкал меня прочь, заверив, что всякая опасность миновала.

"Для выздоровления больной требуется покой, а не снующий взад-вперёд родитель", - таковы были его слова.

Ночью меня вновь мучили кошмары.

Хворь Лауры затянулась на неделю. Она то приходила в себя, то впадала в беспамятство, и сколько бы не врал Висток о благоприятных прогнозах, лихорадочный блеск ее глаз красноречиво намекал на тяжелые последствия заболевания. В тревожное время утро не приносит радости, как то предписано Господом. В беззаботных птичьих трелях слышится насмешка, солнечные лучи подмигивают противно, с издёвкой, также и во всем окружающем чувствуется несоответствие внешнего и внутреннего. Человеку кажется, что его водят за нос. Дни тянутся медленно, окрашиваясь пустотой, головной болью и усталостью. Ночи полнятся надеждой не видеть снов. Сны истязают особым способом, заставляя проживать рабские жизни под вековечным гнетом нечто огромного, обитающего рядом. И даже когда сон приятен, пробуждение приносит муку. С пробуждением приходит понимание: наступило утро без радости, предписанной Господом. В беззаботных птичьих трелях уже слышится насмешка, а солнечные лучи подмигивают с издёвкой. Круг замыкается, и все повторяется сызнова.

Общая беда создала меж нами с Бруно видимость примирения. Сын отыскал в себе силы покинуть мастерскую. Ему хватило мужества попросить прощения, и хотя слова его звучали правдиво, а голос напоминал прежнего Бруно, я не был уверен в искренности его покаяния. Сын объяснял вспышку злости мольбой о принятии. Наобещав с три короба, он боялся прослыть болтуном, не способным закончить начатое, боялся не оправдать возложенных на него надежд. Всякий раз, когда что-то не получалось, он вел себя, как зажатый в угол кот: метался и шипел. Теперь же морок рассеялся. Мой гнев, порожденный беспокойством, убедил Бруно, что я не судья, но сподвижник его поисков. Никогда прежде не доводилось ему испытывать такую благодарность. Легкой рукой он творил двое суток без перерыва, а когда выспался, понял - картина готова! Он вспомнил все гадости, сказанные в полубреду, сердце его екнуло, и в тот же миг, сгорая со стыда, он помчался молить о прощении. Разумеется, я простил его, но предчувствие подсказывало - просто так все не закончится. Кошмарные сны не давали мне покоя, да и сам я стал похож на больного старика. Я не верил сыну, ждал от него новых выходок и всерьез хотел отослать его в город. Одурманенный человек опасен для окружающих. Он забывает о делах, путается в воспоминаниях, невольно распространяя ложь. Своими фантазиями он может очаровать ближних, лишив их рассудительности. В погоне за понятным лишь ему одному идеалом Бруно был склонен к чудачествам, но после месяца в Вышеграде все должно было измениться. Размышляя над справедливостью приговора, впервые за неделю я уснул так крепко, что не смог вовремя проснуться...То был штурм Исхиге. Череда ветхих лестниц и бледных бликов привела меня в Зал Роланда, где выстроившиеся в боевой порядок рыцари готовились дать свой последний бой. Мать-Луна сияла призрачным светом, и стены замка дрожали, словно нечто воистину огромное шевелилось во всех помещениях, в небе и под землёй одновременно. Пол представлял собой скользкую мешанину размазанных внутренностей, но, приглядевшись повнимательнее, я понял, что все кругом ненастоящее. Все кругом - рисунок, и сам я - тоже рисунок. Настоящей была только первопричина дрожания стен, ибо художник предал ей должную глубину. Проснувшись, я решил побывать на Соколиной Высоте, прежде, чем сын мой возьмется за старое. Как и обещал Висток, Лаура шла на поправку, и у меня не было сомнений, что Бруно вот-вот вернётся к работе. Ехать предстояло одному. Я не желал плодить слухи, сообщив камердинеру, и трижды - конюхам, о встрече с торговцами в деревне Бисен.

За пределами дома мир ощущался светлее. В нем не было намека на похабную ложь солнца, отвращение к которой нашептывали оконные стекла. Неужели стены усадьбы так давили на меня? Камень, знавший годы пустоты, оказался дурным советчиком. В голове мелькали мысли одна другой чуднее: бывало ли такое, чтобы камень мог советовать? Что, если он питался горестью? Это бы все объяснило...Долго пришлось ему голодать в ожидании нового пира. Лаура называла безрассудством мои бдения возле кровати. Я соглашался, но уходить не спешил. На то у меня были веские причины. Заброшенные дела не могли дожидаться вечно, ну а я не мог позволить Бруно проводить время наедине с ослабевшей сестрой. Его россказни о картине могли навредить ей.

Продолжение следует...

Какой кошмар произойдет в доме Франца Калленберга, можно будет узнать в следующей части уже в среду. Кто не хочет ждать, книга выходит вперед на АТ - Краснолесие. Небосвод Лебедя

Телеграм канал с подробностями о вселенной - https://t.me/nordic_poetry

– Иди в главный корпус, к Архонту.

Элай молча махнул головой и поковылял в сторону корпуса. Он видел, что большинство раненых потеряли зрение. У многих были тяжелые рубленные и колотые раны, но помимо этого ужаса, часть бедолаг продолжала откашливать сгустки крови и выплевывать свои легкие. Элай хотел хотя бы вытереться от осадка, он понимал, что остатки яда в нем сохранились и сейчас продолжают травить. По дороге к корпусу, среди раненых он увидел Адерли. Вартаран лежал с перемотанной головой, у него не было кисти и тело все было в бинтах. Рядом с ним был Архонт и фельдшер.

– Что с ним? – достаточно громко спросил Элай, тут же подойдя к другу.

– Ранен, серьезно ранен. – строго произнес Архон, оглядывая Элая.

– Глаз выбит, кисть пришлось ампутировать, ее раздробили. Два ранения в живот, одно в печень, другое прошло навылет и пробило почку – устало ответил медик.

– Он выживет? – Элай был в ужасе, он не ожидал того, что Адерли может погибнуть. Тот всегда держался молодцом, шел впереди всех и тем более в свое время спас Элая.

– Если ты не будешь нависать надо мной, то я постараюсь сделать так, чтобы он выжил! – повысив тон ответил Архонт.

– Я, эм... – замялся парень, не зная, что ответить.

– Брысь в корпус! Там после ранения приводят в порядок, и моются. Потом дадут еды.

Элай только затряс головой и поковылял дальше. Внутри него словно что-то оборвалось. Адерли за это время стал ему как старший брат, наставник. Элай чувствовал с ним непонятное родство, и то, что сейчас он был весь изувечен после битвы, еще раз нанесло неизгладимый ужас, который тут же вызвал апатию и заставил руки опуститься.

За все время, что они отступили и укрылись в крепости, продовольствие подошло к концу, еще вчера вечером солдатам раздали последние остатки еды. Это сказывалось на общем боевом духе, да и сам факт, что больше половины солдат уже лежит за воротами, а вторая половина избита и ранена, заставляли членов ордена только тяжело вздыхать. Элай видел по глазам многих, что они пытаться свыкнуться с тем, что в ближайшие пару дней им придется умереть вдали от дома.

В воздухе словно нависла скорбь и отчаяние. Все понимали, что подмоги из столицы не будет, Дракон стягивает войска наоборот туда, удержать столицу – означает выстоять в войне, и сейчас их небольшая армия только оттягивает время, когда враг захрустит костями городских ворот, за которыми собран весь свет Альма–Матер и элита правительства. Да, удержать столицу будет в разы проще, сейчас там все, кто может сражаться, львиная доля ордена и огромное количество Архонтов. Плюс Альма–Матер со своими неофитами, которые во всю орудуют новейшими разработками.

Несколько лет назад Институт отстоял право иметь частную армию в рамках защиты знаний и разработок, без вступления в орден Отрешенных, чем сначала покачнул страну. Появилось много недовольных, и естественно они начали раскачивать политическую лодку, но все быстро успокоилось, после того как Дракон внес ряд изменений, на которые Альма–Матер и Институт согласились безоговорочно. Неофиты могли заниматься охраной разработок и знаний, не вступая в орден в мирное время, но если это требовало военное положение, то по окончанию конфликта неофиты обязаны были вступить в орден и организовать Корпус бакалавра имени Иритрипа, где сам основатель, Иритрип, тоже отрекался по законам страны. Этот договор устраивал абсолютно всех, ведь никто в Перперадо не ждал войны, а это означало, что у Альма–Матер появлялась своя небольшая армия, которая могла работать в их интересах. Народ тоже был успокоен тем, что верховный Наставник учебного союза страны становился отрешенным, не смотря на свою должность и положение в иерархии Архонтов страны.

Быть живым щитом никто не хотел, те кто пережил битву без отравления и серьезных травм, собрались в дальнем углу корпуса и о чем-то довольно громко спорили, при этом совершенно не стесняясь в выражениях. Элай взглядом попытался найти хотя бы намеки на еду. Хоть тело еще и била дрожь, а жжение в легких иногда подрывало весь организм на кровоточащий кашель, желудок вартарана сводило от голода. Не найдя ничего, что могло пойти в пищу, Элай аккуратно приблизился к группе солдат и повалился на солому. Он слышал обрывки их разговора. Сначала, парень не вдавался в смысл фраз, но, когда понял, что речь идет о побеге и дезертирстве внутри все оборвалось.

– Сволочи… – подумал про себя Элай. – Да как вы можете! Эти остроухие убивают наших людей, половину семей у вас растоптали копыта их лошадей, а вы хотите бежать! Неужели граждане могут так прогнить изнутри, бояться, что кроме собственной шкуры им терять больше нечего!

Тогда Элай понял, насколько он наивен. Из пекаря в солдаты. С мечом в гущу битвы, страшно невыносимо, но он шел. А ради чего? Ради страны, своей родины и справедливости. Агрессор уничтожает то, где он рос и жил. Элай понимал, что таких как он и Адерли на самом деле единицы. В ордене было достаточно солдат, но они шли туда, чтобы получать пособие, заниматься непринужденной ерундой по охране ворот и царского стула. Но никто из них и не задумывался о том, что может случиться война, которая кованым сапогом пройдет по земле, выжжет все, что так любимо, а жен, сестер и матерей перемелет в кровавой бане, и словно амброзию впитает ради дальнейшего шествия!

Элай встал и пошел на выход. Он не мог выносить речи тех, кто готов плюнуть на все и бежать, ради собственного благополучия. Чувство долга и чести на глазах умирали среди рядов Отрешенных. Выйдя во двор, он невольно стал наблюдать за Архонтом и фельдшером, которые смогли привести в чувства Адерли. Элай хотел было подбежать и обнять товарища, но…

В небе раздались десятки хлопков, оно засияло зеленым светом, который перекрыл свет звезд!

– Маги! Тревога! – закричал наблюдатель, что стоял на стенах. В мгновение ока рядом с ним появился эльф, укутанный в черные одежды и с покрытой капюшоном головой. Блестящий тонкий клинок просвистел, и голова вартарана отлетела в сторону, изобразив в воздухе кровавый узор. Маг тут же исчез, оставив только громкий хлопок и зеленоватый свет.

На крепость со всех сторон посыпался огонь, молнии, кого-то из раненых прошили тонкие ледяные иглы, пригвоздив к земле. Конечности и головы начали кровавый ураган во внутреннем дворе крепости! Из корпуса вывалились солдаты, поднятые по тревоги, а саму постройку разнесло на куски и поглотило пламя!

– Внимание! Атака сверху! – скомандовал Архонт, который бросил возню с Адерли и принялся колдовать защитные барьеры и огненные вспышки.

Вскоре с неба упал один из эльфов, точнее его нижняя половина. Верхняя часть свалилась на лестницу у стены, а внутренности размотались и облили все вокруг кровью и содержимым кишечника.

Элай спрятался под деревянным помостом и прикрыл голову, рядом с ним в землю вонзились шипы, а следом и загорелся сам помост, с характерным взрывом! Звук был такой громкий, что ударил по ушам Элая, парень кричал и здоровой рукой закрывал уши, чтобы барабанные перепонки не лопнули. Бревно с помоста отлетело в сторону, объятое синим пламенем, оно тлело, необычно, словно кто-то разлил на него алхимический эликсир.

Солдаты сумбурно пытались отбиться от атаки, кому-то это удавалось, и он накалывал тело эльфийского мага на меч, но очередной залп разрывал его на части, оставляя опаленные останки на том месте, где он стоял секунду назад. Все небо сверкало зеленым светом, который начинал слепить. Элай быстро выбежал из-под помоста, который начинал гореть ее сильнее и попытался пробиться туда, где лежал Адерли. Он вынул меч из убитого эльфийского мага и поудобнее перехватил его в здоровой руке. Вдруг земля рядом с ним взмыла вверх огромными комьями, а из-под нее вылезли огромные острые как бритва корни, которые насадили на себя трех вартаранов! Перед Элаем появился эльф, но он не успел ничего сделать. Клинок парня пролетел наотмашь, оставив на спине врага глубокий рубленный порез. Элай чувствовал, как крошатся кости и рвется плоть под его ударом! Он не стал останавливаться и уже приблизился туда, где был Адерли…

Удар был сильным. На секунду Элаю показалось, будто голова пытается расколоться на несколько частей, словно спелый арбуз. В глазах резко вспыхнул белый свет, а потом начало темнеть, дыхание перехватило, и он упал рядом с развороченным трупом, угодив прямиком в бывшие внутренние органы вартарана. Звук начал стихать.

Элай не понимал, что происходит. Все вокруг кружилось и вертелось, зрение даже не пыталось восстановиться, но он мог двигать руками и ногами, резкой боли тело не чувствовало. Парень просто кричал, пытаясь хоть как-то отпугнуть весь ужас, который его окружил. Где-то вдалеке, он слышал, как лопнули ворота и во внутренний двор ворвались враги. Маги были только началом атаки на крепость. Элай мотал головой и водил здоровой рукой по земле, но постоянно натыкался только на оторванную конечность и обезображенный череп, что лежали рядом с ним. Зрение начало возвращаться и в тумане, сравнимом с бредом, он попытался отползти.

Его схватили за шею, он почувствовал сильный удар по ребрам и снова повалился на землю, глотая, словно рыба на суши, воздух. Где-то еще слышался гул битвы и звон стали, но потом раздались характерные звуки и все стихло. Только эльфы ликовали и постоянно что-то говорили на родном языке. Элай не понимал, почему они не используют общую речь, ту, с помощью которой общаются все нации, в этот момент он вообще мало что понимал, а в голове были мысли, которые явно не подходили для этой ситуации. Элай думал о хлебе, о языке эльфов, о вине и любимой песне про Звездочета самоучку.

Несколько сильных ударов в живот и по спине. Элай продолжал кряхтеть и его разум потихоньку стал возвращаться в нужное русло. Вартаран снова почувствовал страх, желание вырваться, снова начал ощущать боль. В этот момент он уже мог видеть то, что происходит вокруг. Два здоровых эльфа его резко поддернули верх и усадили на колени. Рядом с ним было ее несколько вартаранов, они плакали и молили о пощади, а вражеский командир ходил возле них и смеялся. Больше Элая не били, он только краем глаза заметил, что к ним в кучу тащат еще несколько раненых солдат, среди них был Адерли!

Парень хотел закричать, обрадоваться, тому, что друг жив и может ходить, но желание резко оборвалось, когда он получил очередной удар навершием меча между лопаток. Он убрал руки из-за головы, за это победители и наказали его. Вартаран закашлял и решил больше вообще не совершать никаких движений. Он понял, что все, за что они боролись, то, что им пришлось пережить было опрокинуто и растоптано. Все было зря, теперь им грозила смерть и ничего больше.

Когда эльфы собрали всех выживших и сдавшихся, Элай смог насчитать от силы солдат двадцать, но это было не точно, ведь надзиратели не давали ему поднять голову. Тогда к ним снова подошел командир врага и на ломаном всеобщем спросил:

– Ви все члены ордена?

Кто-то из пенников громко произнес:

– Да

– Моего короля интересуют те, кто принимал участие в операции Лоно – продолжил командир.

Все молчали. Тогда крик разорвал воздух и трое вартаранов упали на землю, а эльфы синхронно добили их, перерезав глотки, сменив крик на кровавый хрип и пугающее бульканье.

– Повторю еще раз. Кто принимал участие в операции Лоно – голос эльфа был раздраженным.

Элай понимал, что им нужен Адерли, но факт, что это нужно непосредственно королю Эльтуриилу, заставил совершить его невообразимое.  То ли осознание смерти, схватившей его за горло, то ли не желание выдавать и без того пострадавшего Адерли, заставили его громко ответить:

– Я принимал участие в операции.

Адерли, что сидел не далеко от Элая округлил заплывшие глаза и не веря своим ушам повел головой в сторону друга, но крепкий удар бронированной кожаной рукавицей прямо в скулу, резко развернул его голову в противоположную сторону, а кровь свисла подобно слизи с размазанных губ.

– Я тоже… – чуть дыша проговорил Адерли. – Я принимал участие.

– Хорошо – с ухмылкой на лице произнес эльф.

Он был холеным. С длинными белыми волосами, собранными в тугую косу, его форма хоть и была грязной и запылившейся из-за битв и постоянной дороги, но все ровно излучала неописуемый лоск. Темно зеленый нагрудник, серый плащ с гербом Сайраншеала, шлем он держал под мышкой. Длинная кольчуга со спущенным капюшоном. Казалось, что эта броня была не после битвы, а ее сняли со стенда после долгих лет, из-за чего она только утратила блеск.

– Есть еще участники Лоно? – спросил командир эльфов.

Вартараны только украдкой переглядывались между собой, они не знали, о чем идет речь, догадывались что это связано с экспедицией в леса Сайраншеала, но не понимали, стоит им солгать и крикнуть «Да», или же лучше промолчать. Они были растеряны, не знали, убьют сейчас Элая и Адерли, или убьют их.

– Хорошо. Двоих уже достаточно. Увести их в лагерь и приковать – скомандовал эльф. – Остальных подготовить для переправки в лагерь отработки.

Двое крепких эльфов, резко схватили Элая под руки, нанесли с десяток ударов по лицу, после чего отволокли, словно мешок с компостом, в сторону и завязали руки веревками. Адерли кинули рядом с ним и только отпустили несколько шуток, специально на ломаном всеобщем, чтобы вартараны поняли их, о том, что Адерли даже связать не получится, до чего их нация неполноценна. Пара ударов тяжелыми сапогами и Адерли привязали целой рукой к веревкам Элая, а ноги связали между собой, чтобы те не убежали, пока эльфийские солдаты будут наводить в крепости порядок и собирать убитых.

Вартараны лежали молча, прошло около двух часов, но на них так никто и не обращал внимания, только если они начинали засыпать или терять сознание, первый заметивший это эльф подходил и бил их палкой по голени или плечу, тем самым приводя в чувства.

После очередного удара, Адерли гневно посмотрел на Элая и шепотом спросил:

– Зачем ты открыл свой рот?

– Из-за тебя – Элай не мог нормально говорить, ему выбили челюсть, а вместе с ней и несколько зубов пока связывали.

– Ты себя на смерть обрекаешь, идиот. Ты понятия не имеешь что за операция Лоно – Адерли гневался.

– Лучше рядом с тобой сдохнуть. Я когда тебя увидел, у меня все внутри оборвалось, Адерли. Я думал Архонт и фельдшер не поднимут тебя на ноги – Элай готов был разреветься, словно у него отобрали что-то ценное, сокровенное и такое важное для его жизни.

– Они постарались. А ты идиот, каких свет не видывал. Уехал бы в лагерь и рубил бы лес. Ты даже не представляешь, что теперь будет.

Элай и вправду не представлял, он даже не знал о какой операции спрашивал эльфийский командир, но желание выручить и спасти друга, затуманили его разум. Сейчас он понимал, что ничего хорошего из этого не выйдет. Он только добавил мучений и оттянул на несколько дней неминуемую смерть.

К ним подошел один из эльфов, произнеся что-то на родном языке, он ударил по очереди Адерли, а потом Элая древком от копья по голове, раскроив им кожу. Вартараны потеряли сознание.

***

Как только эльфы вторглись в Перперадо и захватили часть регионов, ставка верховного командования армии Сайраншеала по приказу короля Эльтуриила номер триста семьдесят один, который в момент вторжения распространялся не только на ведение внутренней политики, но и оккупированных территорий, построили отдаленный лагерь отработки номер сорок шесть. Суть лагеря заключалась в том, чтобы в нем временно содержать пленных солдат Перперадо. Обычно они занимались тем, что чинили оружие, делали продовольственные заготовки и под управлением надзирателей ездили в ближайшие города и деревне для сбора продовольствия. Их ненавидели и презирали, но никто и не догадывался о том, что у бедолаг не было выбора. Магические стальные обручи помещались и закрывались на шее пленных, и если они не выполняли поставленный приказ, то ошейник срабатывал и просто разрывал голову пленного. Были те, кто погибал от этого, не желая заниматься мародерством на родной земле, но большинство просто были связаны по рукам и ногам первобытным страхом и готовы были бить сильнее своих сограждан. Ради своей шкуры они проявляли зверство, которого народ Перперадо не видел отродясь, они сжигали дома, выносили все под чистую, чтобы прокормить армию захватчиков, насиловали женщин. Детей, что были младше десяти лет, уводили в специальную часть лагеря отработки, где по слухам, что словно нить вились от оккупированных регионов на всю страну, эльфы ставили над детьми эксперименты, морили голодом и пробовали разработки Перперадо, которые были им неизвестны. Сам же лагерь был разбит на территории крепости Эсферальбат, которая пала на вторую неделю вторжения. Крепкие каменные стены, обширные подземелья, запас продовольствия. Эльфы не стали изобретать ничего нового просто окружили крепость рвом и частоколом, а подземелья переоборудовали в камеры, где и содержались пленные. Туда же сгонялся скот с округи и свозилось продовольствие. Захватчики не брезговали ничем, особенно в ходу у эльфийских солдат были женские вещи. Вартаранки в Перперадо носили тонкие прозрачные чулки с пажами, и эта одежда очень пришлась по вкусу эльфийским солдатам. Они часами стояли в очереди внутри крепости, чтобы урвать хотя бы одну пару.

Местные, кто жил под их гнетом замечали, что мужчины у эльфов словно изголодавшиеся по женскому телу и красоте. Пускай женщины Перперадо имели специфическую внешность, больше напоминали ящериц из-за своей чешуйчатой кожи, но фигуры у них были обычные, как у любого другого народа, тем более природа наградила их приятным естественным запахом, похожим на имбирь и корицу. Захватчики, при виде всей этой красоты, которая окружала женскую половину Перперадо, старательно пытались забрать все. Глаза у них горели азартом в желании нарядить по возвращению домой свою эльфийку в дивные чулки и шелковые ночные рубахи.

Но война продолжала резать земли Перперадо словно нож режет мясо. С каждым днем количество пленных и убитых росло. После взятия безымянной крепости, эльфы выдвинулись вперед на столицу. К тому моменту с помощью магии они уже окружили центр страны, и Дракон был готов склонить голову перед Эльтуриилом, объявив Перперадо частью Сайраншеала, тем самым даровав эльфийскому правителю статус Императора. Император Эльтуриил.

Такая громкая победа в войне была достигнута только тем, что эльфы выдвинули на захват страны девять полных армий Сайраншеала, что по численности превышало оставшийся гарнизон Сиффы в три с половиной раза. Столица была обречена, но вера в иной исход еще трепыхалась в сердцах вартаранов.