Они создадут инициативные группы по всем миллионникам России с общим требованием снести на центральных площадях памятники Ленину, Дзержинскому и т. д.

Но я точно знаю место, где этих людей сломают об колено, едва они заикнутся об этом.

В ДНР теперь официально вернули себе прежние имена Дзержинск, Артёмовск, Красноармейск. (А не Торецк, Бахмут и Покровск.)

Наши павшие, наши командармы, комбриги, комдивы, наши вожди – стоят на страже нашего прошлого и продолжают сопротивление.

Источник: https://dzen.ru/a/aT-0c5CywF_KgDHo

Недавно в церковном помяннике появилось новое имя – новопреставленного воина Александра. Саша погиб на фронте уже почти месяц назад, но доставят его тело в родную деревню Яреньгу только на этой неделе, под конец ноября. Семья Сашина о гибели его узнала практически сразу же, даже ещё до официального уведомления узнала – однополчане сообщили. Покуда тело бойца искали, доставали, оформляли, транспортировали – почившего обе деревни: и родная Яреньга, и соседняя Лопшеньга поминали в разговорах:

— Мать-то его как там теперь, воет, небось?

— Ещё бы, горе такое… На таблетках вся, ждёт, когда привезут хоронить.

После утверждения даты доставки гроба и похорон, жители Лопшеньги сговариваются – кто поедет в Яреньгу, провожать Сашу в последний путь. Продавщица Ира из коммерческого магазина (того самого, который «Островок / Морозко» зовётся) поутру забегает к нам на пекарню, уточняет у тёти Светы:

— Ты-то чего, поедешь на кладбище завтра?

— Не-не-не, я не поеду. Такие мероприятия уже не для моего сердца, и без того кошмары ночами снятся… Цветы отправила для него, а сама ни за что не поеду. Он ведь к Вальке моему в детстве прибегал, чуть не днями сидел у нас, бывало, играли они, у них и фотографии вместе снятые есть. Вот пусть так и запомнится он мне – живым, как на тех фотографиях, а не мёртвым…

В день похорон приключается страшная оттепель, словно земля не выдерживает этих разговоров и решает оплакать усопшего. Снег мокрыми тяжеленными глыбами сваливается с крыш, взлётная полоса аэродрома превращается в ледяную кашу. Рейсовый самолёт, на котором должны были привезти пассажиров и тело погибшего – отменяют. Все переговариваются только об одном:

— Сашку-то привезут, аль нет?

— Должны привезти… Это ж живых гражданских боятся везти по такой распутице, а умершего военного уж точно должны доставить.

— Небось Женька полетит! Он пилот опытный, да и сам родом с Яреньги. Точно полетит: ему и не боязно, и с Сашей проститься тоже захочет, точно.

Уже смеркается, когда над морем раздаётся заунывный гул самолёта – везут. В самом деле, тот самый лётчик Женька полетел, не забоялся непогоды, доставил односельчанина домой напоследок. От аэродрома гроб с телом уже везут машиной, Олег Николаевич, который самый главный гос. инспектор тут – он самолично повезёт покойника вдоль моря до кладбища Яреньги. Я как раз иду с пекарни и вижу, как везут. Я совсем не знаю этого Сашу и даже фотографию его не видела ни разу, но почему-то щемит больно. Крещусь вслед проплывающей среди снежных кучищ машине и шепчу: «упокой, Господи, новопреставленного убиенного Александра, и прости ему…». Я не знаю, чего именно надо просить простить Саше, но что-то, наверняка, надо, поэтому пусть будет. Из кузова машины на дорогу выпадают две еловые веточки – мягкая хвойная подстилка для усопшего, падают и тонут в мокрючем жидком снегу.

На следующий день после похорон приезжает энергетик и электрик Андрей с Яреньги. Приезжает вообще-то по делу, он тут и уплату за свет от населения принимает, и показания счётчиков в домах сверяет, и что-то ещё делает… В перерыве между работой заходит погреться в офис лесничества, пьёт чай со мной и Катей, снова поминаем Сашу. Катя рассказывает, сколько народу было, как проводили, как похоронили – она вчера ездила, тоже провожала. Андрей глубокомысленно покачивает головой, поддакивает:

— Даааа, грустное это дело, конечно… Хотя, с другой стороны, если посмотреть – Сашка-то, вон, три года отслужил! Да ещё в моряках тем более, эти вообще никогда долго не живут, а он три года протянул – это ж как бы повезло, считается, ну?

Мы с Катей не берёмся судить, считается ли это везением и для кого. Молча дуем в свои чашки и прихлёбываем чай. Катин брат Валентин тоже сейчас на фронте, вот уже четвёртую неделю от него ни звонка, ни строчки в сообщениях. Мать, отец да сёстры почти каждый день перезваниваются – не появилось ли у кого новостей. Не появилось… Молча ждут, в надежде, что ему свезёт вернуться живым. Он ещё баню родителям обещал построить, да так и не доделал, ну! Должен вернуться.