Закрываю глаза — и снова Вьетнам. Для кого-то флешбек — это пара картинок, а для меня — полнометражное кино, только без возможности нажать «стоп». Комары размером с воробья, пиявки в ботинках устраивают корпоратив, влажность такая, что даже крокодилы жалуются. И вот мы идём по тропе — я и Джонсон. Он, как всегда, жуёт травинку и тащит с собой банку холодных бобов. У него был строгий распорядок: в семь утра открыть банку, съесть половину и превратиться в оружие массового поражения. Его «газы возмездия» валили с деревьев обезьян и распугивали змей. Я только думал: если враги нас не найдут по следам, то точно вычислят по запаху Джонсона.

И тут из кустов вываливаются гуки. Человек двести. А нас двое. Картина как из плохого боевика: лианы рвутся, ветки ломаются, и вся эта толпа несётся прямо на нас. Назад дороги нет — за спиной палатка с дырявой москитной сеткой и банка фасоли, которую мы берегли как последний золотой запас. Мы встали плечом к плечу. Джонсон схватил бамбук и начал крутить им так, будто репетировал номер для Олимпиады по художественной гимнастике. Я поднял камень и решил: пора делать свой первый DIY-проект. Так родилось ожерелье из ушей. Получилось стильно: этно-минимализм. Джонсон глянул и сказал: «Красота, Чарли. На «Этси» выставишь — купят с руками и ногами».

Но праздник был недолгим. Гуки всё-таки поймали Джонсона. И сделали то, о чём в учебниках не пишут. Превратили его в чучело. Поставили прямо в джунглях на палке, чтобы любой прохожий понял: «Вот что будет с каждым». И теперь, когда я закрываю глаза, я вижу его там. Он качается в темноте и хрипло говорит: «Чарли… передай моей семье… что мои порно-журналы из гаража — это раритет. Только страницы почистить не забудь…»

Попробуй после этого отвертеться. Последняя просьба боевого товарища — закон. Я приехал к его семье. Они смотрели на меня в ожидании медалей и писем, а я сказал: «Мне нужны журналы». Вынесли мне коробки. Я взял их, прижал к груди и понял — это не просто макулатура. Это летопись. Каждая страница — как генеалогическое древо. Вот пятна прадеда. Вот жирные следы деда. Вот отпечатки самого Джонсона. Некоторые модели умерли десятилетия назад, а в журналах остались вечно молодыми. Машина времени, только с запахом типографской краски и чужих пальцев.

Я долго думал, что с этим делать. Но перед глазами стоял Джонсон, тот самый — чучельный. Его взгляд, его просьба. И я понял: журналы должны уйти вместе с ним. Я сжёг их. Страницы вспыхнули, трещали, как патроны, а пепел разлетелся по джунглям. Так дух Джонсона остался там, где и должен — вместе со своим архивом. Это был наш прощальный салют.

Семья до сих пор верит, что он живёт где-то в глуши. Ждут его. Я не смог сказать правду. Как объяснить матери, что её сын теперь музейный экспонат, а его журналы улетели в небо вместе с дымом? Лучше пусть верят в сказку.

Иногда, когда особенно накрывает, я снова вижу его. Он стоит на палке, покачивается и кричит: «Чарли! Где журналы?! Ты хоть страницы протёр?!» А я отвечаю: «Сгорели они, Джонсон! Теперь ты вечно молодой, как обложка «Playboy» за март 1973-го!»

И вот сидим мы у костра. Все молчат, слушают мою историю. И тут кто-то тихо спрашивает: «Чарли… а журналы-то какие были?» И я начинаю перечислять их с пафосом, как награды на параде: «Playboy, мартовский выпуск, редкий Hustler, Penthouse с моделью, от которой дед Джонсона неделю в себя прийти не мог…» И все сидят молча, только костёр потрескивает. А потом один боец говорит: «Вот это, Чарли, настоящее наследие».

Это туалет Шрека, кто не узнал...

Смеркалось. В кустах за пышной туей, метко откладывала личинку, прямо на муравейник, прелестница Тина. Живое содержимое муравейника забурлило, как жерло вулкана, и из него на белый свет повалили несчастные обитатели. Каловые массы из попы прелестницы Тины горячими бургундскими колбасками, словно бомбы летящие на Берлин, накрывали несчастных.

Последний кукушонок оторвался от недавно отбеленного ануса прелестницы Тины и придавил матку, так и не успевшую покинуть свой дом во время бомбёжки.

Прелестница Тина, кряхтя, стала осматриваться по сторонам, чем бы ей подтереться. Ни лапушка, ни брошенной обёртки от ириски, ничегошеньки нет. Что за сказочный лес такой. УжОс. Негде юной прелестнице приклонить свой отбеленный анус. И она горько заплакала, заливая солёными, словно мёртвое море, слезами свою недавно отформатированную силиконовую грудь.

Но, оказалось, не все муравьишки погибли от извержения Тины. Один, самый храбрый, герой муравейника и любимец покойный матки, муравьишка Изя, выжил и он хотел отомстить этой твари, которая убила всех его товарищей и матку.

С разгона, словно болид формулы адЫН, он влетел в недавно отбеленный анус всё ещё горько плачущей прелестницы Тины и стал продвигаться внутрь, доставляя жуткие неудобства и дискомфорт.

Тина впила свои длинные ногти с французским маникюром прямо с себе в анус и стала искать причину жуткого дискомфорта. Но Изя был проворным малым и в сердце его горела месть. Он дополз до самой черепной коробки прелестницы Тины и уже собирался впиться ей в мозг, но...

Но не обнаружил мозга. Вместо него была натянута леска, на которой крепились уши и ресницы 8D. Посмотрев на это, муравьишка принял решение, что такую пустоту не победить даже с Чапаевым и отступил. Всю обратную дорогу, до самого недавно отбеленного ануса Изя горько плакал и клял современные тенденции моды. Он выпал из ануса Тины, и, задыхаясь, пропищал:"корой, вытри жопу корой... ".

И исдох.

А прелестница Тина как-бы случайно отломила корочку сухой коры и попробовала вытереть ей недавно отбеленный анус. Да, и, ничего, вроде. Ах, какая я умная и находчивая, - подумала Тина. Она подтянула трусики Victoria Secret и пошла из леса. Потому что нечасто принцессы какают в лесу и вообще, об этом знать не обязательно. Просто нечего было есть эти роллы.