Жером Петион зашел в комнату тихо, стараясь не производить лишнего шума. Конечно, он знал, что Шарль Барбару или, как называл его сам Жером - Шарло, - счастливый обладатель крепкого сна.
Во всяком случае, раньше так и было. До предательского изгнания, до нищеты – всё это было давно.
Когда они были еще законными представителями народа. Когда…
Петион поморщился – ему тяжелее других, наверное, было переносить изгнание по той причине, что он не позволял себе поддаваться чувствам, крепился так, как мог, но боялся, что его силы оставят в самый неподходящий момент и тогда жесткий каркас души треснет.
И произойдет что-то страшное.
Шарль действительно спал. Он лежал, свернув свою куртку под голову – куртка была уже старая, истертая и грозила расползтись по швам, но иной у него не было. Спал Барбару крепко и даже улыбался во сне. Его лицо казалось даже детским, хоть и побледнело и заострились черты, но это всё от того, что приходилось жить впроголодь и питаться чем придется и когда придется.
В комнате стоял стойкий и терпкий запах дешевого вина. Жером без труда обнаружил пустую бутылку рядом с полуразрушенной постелью Шарля.
Вино, наверное, вызывало особенное чувство досады. Там, в прежней жизни, в Париже, вино у них было хорошим, вкусным, напитанным изысканностью букетов, напоминавших юг, солнце…
Пойло, которое они могли позволить себе сейчас могло только вырубить сознание и чувства. Оно не было вкусным, вызывало лишь желание ополоснуть рот водой и вылить от всех грехов подальше.
Но они пили. Морщились и пили. Плевались поначалу, пока не привыкли. Человек привыкает ко всему. Даже к изгнанию.
Не привыкает он только к несправедливости. Так, разгорячившись от этого отвратительного винища, Шарль, по обыкновению своему начинал вещать о том, что они – он и его соратники – истинные представители народа и спасители всей Революции, что тираны, оставшиеся в Париже, уничтожат всякую свободу и всю нацию.
Больше всего доставалось сначала Марату. Ну, пока тот был жив. Потом, после смерти Марата, доставаться стало Робеспьеру.
Доставалось ему от всей широкой, горящей южной страстностью души. Петион не одергивал ни Барбару, ни других своих соратников, но и сам предпочитал особенно не высказываться, считая это тратой времени и чувств.
-Оставим злость себе, и пусть она служит нам знаменем! – пытался в редкие минуты увещевать он.
-Да, Жером, да! – Барбару пытался быть покладистым. – Но каков нахал этот мерзкий, отвратительный…
Жером вздыхал и больше не пытался остановить поток слов. Бесполезно.
А Шарль действительно улыбался во сне. Наверное, ему снилось что-то хорошее. Может быть, он был у себя дома, в Марселе, может быть снилось ему хорошее вино и вкусная еда, или какая-нибудь легкомысленная красавица.
А может быть, во сне он отрубал голову Робеспьеру?
Жером этого не знал. Ему жаль было, до слез жаль! – будить друга, но он, преодолевая это сожаление, склонился над ним и легонько коснулся его плеча.
Не сработало. Лицо оставалось таким же умиротворенным и улыбающимся, словно не было всех бед, свалившихся на всю их партию.
Пришлось потрясти за плечо уже увереннее. В этот раз – сработало.
Барбару сонно заворочался, потом повернулся и открыл глаза, сонно глядя на Жерома.
-Прости, что я разбудил тебя, мне не хотелось… - это было правдой. Если бы Петион мог, он дал бы выспаться Шарлю вдоволь, и, если бы хоть что-то имел сам – отдал бы ему, невыносимо было смотреть на потертую одежду его, на пойло, которое он заливал в себя – невыносимо.
Но Петион сам не имел ничего. Никто из павшей партии жирондистов, убегая от преследования, ничего не имел с собой. Обходились малым, довольствовались выживанием…
-Жером…- сонно пробормотал Шарль, - наклонись ниже, я хочу тебя ударить.
-За что? – Жером невольно отшатнулся от постели друга. Он, конечно, понимал рассудком, что Шарль его не ударит, но за его шаг в сторону отвечал не рассудок, а обостренный инстинкт самосохранения, затравленный преследованием.
-Я был в прекрасном месте, а ты меня разбудил, - пожаловался Барбару и, потянувшись, сладко зевнул и после этого сел на постели.
-В прекрасном месте? – Жером улыбнулся, тревожность на миг отступила от него и он, вспомнив о валяющейся бутылке, предположил, что Барбару, наверное, хочет пить и заторопился к столику, где взял расколотый кувшин и передал другу.
Шарль благодарно обхватил кувшин, сделал из него большой глоток и, только отставив его, ответил:
-Я был дома.
Петион понимающе кивнул. Для Шарля дом был райским местом. Там все было ему знакомо, известно и любимо.
-Я хочу, чтобы ты поехал со мною в Марсель. Там ты почувствуешь, что такое жизнь и узнаешь ее на вкус. Там много солнца, много зелени и совершенно потрясающие женщины! – говорил как-то Шарль Петиону и по голосу, по тону, каким он произносил эти слова было ясно, что нет для него священнее привязанности.
Вспомнив об этом, Петион искренне сказал:
-Мне жаль. Жаль, что я тебя разбудил.
-Да ладно, - отмахнулся Шарль, - если разбудил, значит, была причина.
-Что мы скажем? – тихо спросил Жером, устраиваясь на краешке продавленной и изъеденной жучком софы. – Что мы скажем нашим друзьям?
Барбару не подал голоса и даже не взглянул и Жером, выждав пару минут, продолжил свою мысль:
-Когда эта девица заявилась сюда, мы ведь не знали, что она задумала! Она не связана с нами. Мы не виноваты в том, что она убила Марата. Да, ты написал ей рекомендательное письмо, но тебе она сказала, что едет только попросить за подругу…
-И передать брошюры нашим друзьям, - хмыкнул Шарль, оживая, - да-да.
-Она попросила их сама! Ты не хотел давать ей письма. И про них они, наверное, не знают.
-Какая разница? – спросил Шарль, удобнее устраиваясь на постели. – Эта девчонка, да, Жером, именно она! – заявилась, сказала, что хочет ехать в Париж, что может передать письма – и черт бы с ней. Я, честно говоря, вообще удивлен, что она доехала до Парижа! Она передала письма, пыталась их предостеречь, упросить уехать…
-А потом пришла к Марату…
-С третьей попытки, - вставил Барбару. – Один раз написала записку, не получила ответа. В другой раз ее выгнала Симона. И только с третьего раза она вошла в его дом.
-Неважно! – теперь отмахнулся уже Петион, - вошла к Марату и всадила в него нож.
-Дважды.
-Да плевать!
-В самом деле?
Петион примолк. Ему понадобилась минута, чтобы взять себя в руки и продолжить мысль:
-Я даже не буду спрашивать, нет, не буду! Я просто перейду к тому, что хочу сказать. Она заявляла на суде, что действовала одна.
-Да плевать, - в тон Петиону отозвался Шарль. – Марата народ обожал. Ему, знаешь ли, привычно любить чудовищ. Так вот – неважно даже то, что она там сказала. Ее имя связали с нами. Я даже скажу тебе, что это выгодно нашим врагам. Робеспьеру выгодно убийство Марата. Во-первых, он избавляется от опасного союзника и врага в одном лице; во-вторых, теперь народ, взбешенный этим преступлением, готов ответить настоящим террором. Террором по нам!
-И…что? – Петион сам уже думал об этом, но одно дело – подумать самому, другое, когда ты слышишь подтверждение своим самым страшным мыслям. – Что дальше?
-Ни-че-го, - сообщил Шарль. – Они будут уничтожать нас. Мы будем делать так, как хотели. Будем пытаться собрать силу, но…
Он не договорил, вздохнул. Петион раздраженно переспросил:
-Что «но»? что? Ты что…сдаешься, Шарло?
В лицо Барбару бросилось кровь и безумство – не то, каким разил Марат со своих трибун, требуя сто тысяч голов для Республики, не то, что звучало в устах Робеспьера, а какое-то…живое, приближенное к земному.
Он вскочил. Кувшин с водой, стоявший и без того неустойчиво, с плачевным вскриком обнажил воду по холодному полу.
-Обезумел?! Ты, Жером, что, обезумел? – Шарль сорвался на крик. – Нет! Нет, я не из тех, кто сдается!
Шарль встретил затравленно-испуганный этой бурей взгляд Петиона и отрезвление вернулось к нему, он выпустил скомканную в пальцах ткань хлипкой рубахи друга, хоть и не помнил, как вообще схватился за него, неловко расправил как было и уже тише, отступая и примиряясь, извиняясь не словом, а тоном, за вспышку, сказал:
-Я не сдаюсь, нет! этого не будет. Сейчас я выйду к нашим друзьям, буду бодр и весел, но ты, мой друг, тебе я могу сказать то, что не скажу им: перспективы наши плачевны.
-Плачевны, - подтвердил тихо Петион. – Да, может быть, ты прав. Вернее всего, ты прав.
И замолк, не зная, что еще следует добавить. Продолжил Шарль. Он отвернулся к узкому окну, разглядывал издевательски яркую зелень, почти что похожую на ту зелень, что он привык видеть в Марселе, сказал так:
-Жером, сейчас народ жаждет крови и смертей. Я не знаю, выстоим мы или нет, но вразумить беснующийся народ – это редкая удача, а прежде удача была к нам противоречива, сам знаешь.
Петион кивнул. Шарль не видел этого, но угадал. Продолжил уже тверже:
-Вступая в революцию, мы знали, что может сложиться так, что нам придется отдать за Францию жизнь. Печально, конечно, что мы так молоды, так полны жизни! Но если будет так, если будет именно так… мы все равно уходим не напрасно. Мы сделали нечто такое, чего прежде не было. Мы создали новый мир. Мы приложили к этому руку, каждый из нас! Сорвали оковы, разрушили тюрьмы для духа, и дали возможности каждому, дали жизнь! Скажи мне, Жером, разве этого мало?
Шарль обернулся, ожидая поддержки и подтверждения своему слово. Петион стоял, понурив голову, и крепился из последних сил от слез.
-Жером? – позвал Барбару мягко.
Петион поднял голову и слезы предательски выдали его. Он сдерживался так долго от своих чувств, но вот, все же не сдержался.
-Это значит много, Шарло! – заговорил Жером, справляясь со слезой и легкой дрожью в голосе. – Даже если все будет так, мы уйдем достойно. Век тиранов короток. Когда он закончится, народ вспомнит нас и мы победим. Да, именно так!
Барбару подошел к нему, обнял порывисто и крепко, вкладывая в это объятие все то, что не было сказано, но было понятно и без слов. Что слова? Лишь форма! Что она значит, когда говорят души?
-Ну, а та девица, - заметил Петион, высвобождаясь из объятий Шарля и пытаясь скрыть неловкость, - хоть и доставила нам много проблем, была хороша.
-Да? – растерянно и чуть виновато улыбнулся Барбару, - а я…как-то не заметил даже. Лица ее не вспомню, если честно.
-Чего? – Петион даже возмутился. – Чтобы ты, известный сердцеед и ловелас не заметил женщины? Она сама пришла, а ты ее…не заметил? Кто ты и что ты сделал с моим другом – Шарло?
-Как-то не до этого, - означенный Шарло рассмеялся – весело и также безрассудно, как прежде. – Здесь не Марсель. Здесь не Париж. Здесь выживание. Я и не заметил.
-Не заметил он! – Жером фыркнул, с трудом сдерживая собственный смех. – Что дальше? Дантон кончит хлебать вино? Робеспьер станет проповедовать милосердие и разводить пчел? Не заметил…
Смех прорвался в словах Петиона и он вынужденно сложился пополам, чтобы не задохнуться от душившего его хохота. Хохотали долго – как раньше, когда все было совсем по-другому.
Шарль отсмеялся первый и, вытирая проступившие от смеха слезы, сказал серьезно:
-Нам пора идти к нашим друзьям, Жером! Нам пора приниматься к нашей работе.
Жером посерьезнел. Смех оставил его. За этим смехом он почти забыл, что они на войне.
-Да, - тяжело кивнул он и поспешил за на ходу приводившим себя в порядок Шарлем.
Примечание
После поражения восстания жирондистов Петион, по-видимому, отравился. Его труп, полусъеденный волками, был найден в поле близ аквитанского городка Сент-Эмильон, где долгое время скрывалась последняя группа жирондистов. Это произошло в июне 1794 года. Ему было 38 лет.
Шарль Барбару был 18 июня 1794 года схвачен при попытке застрелиться, но лишь ранил себя, раздробив челюсть, представлен в революционный суд в Бордо, осуждён и 25 июня 1794 года гильотинирован. Ему было 27 лет.
