Давным давно, среди множества одиноких вселенных. Вдоль тлеющих звезд и бесконечного отправленного тумана, зародился мир. Мир тот отличался от того, который мы привыкли понимать сейчас. Мир, где небо отражало наши мечты, обиды, воспоминания, желания, будущие... Вот только в нем не было одного... Любви. Каждый мог посмотреть на небо, внеся определенную плату. Будь то деньги или любая другая ценная вещь. Казалось бы... Смотри. Узнавай. Воплощай и живи для себя. Вот только за каждый просмотр сумма удваивалась. Иметь безлимитный доступ имели право только самые привилегированные, а за нарушение правил кара была одна: до конца жизни виновного помещали в пустую черную комнату, Где не было ни дверей ни окон ни выхода... О том, что там было, ещё никому неизвестно. Ведь никто не возвращался. Только легенды и слухи... Говорят однажды. Жил был мальчик. Звали его Даниель. Он рос в простой рабочей семье. Много было таких семей. Представь. Какого это. Жить с каменным сердцем, подобно машине и только выполняя всю жизнь волю тех, кто сидел выше. Да друг мой. Весь мир был такой. Серый и с огромным зеркалом вместо неба и солнца, где нет улыбки любящего тебя рядом человека. Но сейчас не об этом. Случайно ведь тогда он посмотрел. Что-то его заставило поднять тусклые и бездушные глаза. Душа? Все может быть... И тогда он увидел ее. Тогда он ничего не понял. Да и попытки понять ему не дали. Парня посадили в ту самую комнату. С каждым днём он все больше и больше сходил с ума. Кроме ее образа он ничего не видел и не знал. Не воспринимал больше. Безумная тоска. Необъятное желание понять, Осознать произошедшее. Задрать глаза и бесконечно смотреть туда. Нет, не на зеркало, На неё. ..Шли года. Он старел, а темнота почти выжгла ему глаза. Сердце высасывало из него всю кровь и силу все больше и больше... Пора бы и заканчивать, но нет. То самое, что-то вырвалось из него тогда и пронзило темноту, образовав маленькую дырочку в потолке, через которую он мог хоть и немного, но видеть ее. Ему совсем непонятную жажду. Он смотрел сутками, днями и месяцами. Сил с каждым днем становилось все меньше и меньше. И вот уже стоя на коленях Даниель потянулся к потолку, бессилие и темнота сковали его, и вот уже смерть близка. Конец. Тогда он заплакал. Не от обиды. Не от голода и холода.... А от самой любви. Говорят именно в тот самый момент зеркало треснуло и полил дождь. Куча осколков устремилось вниз, пронзая все на своем пути. Серое и безликое. Мечты, желания, воспоминания и прочее, в тот момент убили многое и многих. Так зародилась любовь. С каждой каплей дождя мы грустим и радуемся теперь, сейчас... Мы больше чувствуем и хотим дышать... Мыслим по другому в такие моменты... Ладно. Вот такая легенда, а для кого и сказка.

Полицейский экипаж подъехал к охотничьему домику. Они ехали на уазике, любая другая полицейская машина здесь не прошла бы. Остановившись в нескольких десятках метров от дома, Сергей и Никита осмотрелись, вглядываясь в густые заросли. Было очень тихо. Они достали оружие, вышли из машины.
- Где группа захвата? - тихо спросил Никита.
- Они будут чуть позже, это моё дело, - ответил Сергей, снимая оружие с предохранителя.
Они не спеша шли к дому, прислушиваясь.
Дверь дома была распахнута, внутри полумрак.
- Я вхожу в дом, а ты осмотри всё вокруг, будь осторожен, - сказал Никите Сергей.
Никита кивнул и двинулся вправо от дома.
Войдя в дом, Сергей тут же оценил ситуацию: в комнате был диван и стол, в углу стоял выключенный генератор, маленькое окно давало мало света. В комнате была ужасная вонь и жужжали мухи.
В стене была металлическая дверь, Сергей открыл её, вниз вели несколько ступеней, было темно. Сергей зажёг фонарик. Сергей внешне был спокоен, но внутри всё закипало от желания поймать Стаса, при этом сдержаться и не пристрелить его на месте.
Внизу была небольшая комнатка без окон, он сразу её узнал, здесь была девушка в ошейнике из видео. Комната пуста, пол покрыт бурыми пятнами. Сергей вернулся в первую комнату. В доме было пусто.
Сергей осмотрел дощатый пол в первой комнате, в одном месте ползали личинки, ухватился за доску половицы и потянул. Доска отскочила. Он посветил фонариком и отшатнулся. На земле под домом лежал гниющий трупп женщины.
Сергей вышел наружу, у входа стоял Никита.
- Никого, - сказал Сергей.
- Возле дома никого нет, - тихо сказал Никита, его руки слегка подрагивали. - Примятая трава, как от колёс автомобиля, поломанные ветки кустов.
- Ладно, пока расслабимся, сказал Сергей, опуская пистолет дулом вниз. Ждём подкрепление и кинологов с собаками.
- В доме ужасная вонь, там под домом спрятан труп с отрубленной ногой. Это тело Маргариты.
Подъехали спецназ. Затем на Уазике кинолог с немецкой овчаркой.
Несколько бойцов спецназа остались возле дома. Кинолог с собакой вошли в дом. Через минуту вышли. Собака прижимала нос к земле и тянула в глубь леса.
- Чокер взял след, - сказал кинолог.
Все углубились в гущу деревьев. Шли медленно, пробираясь сквозь густые заросли. В одном месте трава была сильно примята. Собака закрутилась, принюхиваясь. На ветке кустарника висела золотая цепочка с крестиком. Сергей снял её и убрал в пакет для улик:
- Думаю мы точно на верном пути.
Они подошли к краю глубокого оврага. Внизу бежал ручей. Собака потянула на большую открытую поляну. В склоне низкого холма был большой ржавый люк. Собака села, часто дыша. Кинолог дал ей лакомство:
- Мы на месте, - тихо сказал он.
- Это вход в какой то подземный бункер? - спросил Никита.
- Сейчас узнаем, Сергей подошёл к люку.
- Стой, - сказал командир группы захвата. - Теперь я руковожу операцией.
Быстро осмотрев местность вокруг. Отцепив, периметр возле бункера, бойцы направили оружие на закрытый люк.
- Надо забросать, бункер шумовыми и газовыми гранатами, - сказал, командир отряда, затем зачистим бункер.
- Нет, там могут быть заложники, может девушка ещё жива, я пойду один, поговорю с ним, - сказал Сергей.
- Это риск, спуск вертикальный, ты будешь идеальной мишенью.
- Я попробую, Александр говорил, что Стас хочет известности и признания его деяний, он захочет поговорить.
Сергей подошёл к люку, осторожно его открыл, было темно и тихо.
- Стас, это Нестеров, я хочу поговорить, - крикнул Сергей в открытый люк.
Не дождавшись ответа, он стал спускаться.
В тяжёлом бронежилете спускаться было неудобно. Спустившись и пройдя вперёд, Сергей увидел слабый свет свечей.
- У меня нет оружия, - соврал Сергей.
Показывая пустые руки, Сергей вышел в просторное помещение.
Напротив него стоял Стас, прижимая к себе напуганную девочку, у её горла он держал большой армейский нож.
Слева к балке была привязана женщина, её руки были вытянуты над головой, голова безвольно свешивалась к груди, спутанные волосы закрывали лицо. Всё тело было в порезах, некоторые раны загноились, затянулись отвратительными струпьями, другие ещё кровоточили. Было не ясно жива ли она.
- Здравствуй, - сказал Стас.
Его голос был неузнаваем.
- Ты должен сдаться, отпусти девочку, женщине нужна медицинская помощь, - сказал Сергей.
- Зачем, мертвячке помощь? - усмехнулся Стас, - Она уже не жилец, больше недели без еды, двое суток без воды, у неё заражение крови, несколько дней держится лихорадка и она кровоточит, - сказал Стас с наслаждением, смакуя каждое слово.
- Твоя игра закончилась, в лесу несколько групп захвата, с меньшими жертвами или большими, но ты обречён гнить в тюрьме до конца твоей поганой жизни. Какие у тебя цели? Убить всех женщин?
- Я рад, что ко мне столько внимания, я уже чувствую трепет и преклонение передо мною, я имею возможность забрать жизнь, этого многие хотят, но не могут совершить этот вожделенный поступок.
- Ты несёшь бред.
- Бред?! - Вскричал Hidden. - Я сейчас покажу тебе бред, - он прижал нож к шее девочки, из под ножа потекла тонкая струйка крови. Девочка застонала от боли и страха.
- Стой, стой, я тебя выслушаю, попытаюсь понять, что тобой движет. Мы давно знакомы и я просто не привык к тебе такому.
- Удивлён? Знаешь, через что я прошёл, прежде чем обрёл полную свободу?
- А Ольгу ты убил? - неожиданно спросил Нестеров.
Hidden расхохотался:
- Ольга была слабая дура, она сама утопилась, сама утопилась, сама...
- Заткнись, - закричал Сергей в ярости.
- Ты убивал? Чувствовал запах свежей тёплой крови? Хочешь убить меня? - спросил Стас, успокоившись.
- Нет не убивал, - спокойно ответил Сергей.
- Ты сломался после смерти Ольги, топил себя в алкоголе, трахал всех баб подряд. Мы одинаковые, только я смог перейти чёрту, а ты струсил. Я всё про тебя знаю, - Стас усмехнулся. Потом долго смотрел пустым и холодным взглядом в лицо Сергея.
- Я не доставлю тебе такого удовольствия, насладиться убийством.
Он резко оттолкнул девочку, и быстрым сильным движением перерезал себе горло.
На лице Hidden появилась кровавая улыбка, в глазах было безумное торжество победителя.
Сергей смотрел, как кровь толчками выбрасывается из разреза. Затем Стас упал, не выпустив нож из руки. Сергей достал рацию:
- Операция завершена, срочно нужны медики, ребёнок ранен.
Комната наполнилась шумом и голосами. Наложив повязку на шею девочке, её вывели наверх.
Сергей подошёл к связанной женщине, она была холодна, как лёд. На спине, ниже лопаток была срезана кожа, она свисала с поясницы гнилым лоскутом. Сергей перерезал верёвки и аккуратно положил тело на пол. Затем он поднялся наверх.
К нему подошёл Никита:
- Что там? - Кивнул он в сторону бункера.
Всё кончено, Стас перерезал себе горло, он предпочёл смерть, чем жизнь в клетке.
- Ну и ладно, - сказал Никита. - Собаке собачья смерть.

Спасибо всем, кто прочитал это произведение! Надеемся оно вам понравилось или вызвало какие-то эмоции у вас.

Аннушка. Часть 1. Елошное до революции

Все события и персонажи вымышленные. Любое сходство с реальными событиями случайно.

Пролог.

Зима 1897 года выдалась суровой. Снега не было до конца ноября, а морозы жали к тридцати. Жители села Елошное с тревогой смотрели на глубокие трещины в земле, опасаясь, что плодовые деревья и кустарники вымерзнут, трава на следующий год не взойдет и тогда жди мор и голод в селе. 30 ноября, будто внемля молитвам людей с утра пошёл снег, к вечеру превратившийся в сильную метель, которая за пару часов укрыла исстрадавшуюся землю белым покрывалом. Метель выла, металась по селу, стучалась в окна и двери, а доме Шабалиных хозяйка дома в муках рожала седьмого ребёнка. Спешно вызванная на роды повитуха, которую жители села за глаза называли Повилика, отряхивая снег с одежды, ворчала на хозяина дома, сорокалетнего, кряжистого с черной бородой хозяина Егора Васильевича:

-Дал бы чуток отдохнуть бабе своей, ведь седьмого рожает, почитай все погодки, ни отдыху, ни продыху.

Тот, понуро опустив голову молчал, роды были тяжелыми, и любимая жена Любушка мучилась уже несколько часов.

-Вы уж помогите Мария Ильинична –слезно просил он гостью, провожая её в закуток, отделенный от остальных куском ткани и грозя кулаком своим детям, притаившимся на печи и полатях.

-Проводил бы ты дитёв к соседям, Егор Васильевич –сказала Повилика, бегло осматривая роженицу, -пусть там и переночуют-скомандовала она, доставая из холщовой сумки мешочки и пузырьки.

Мария Ильинична была необычной повитухой, не из тех, кто водит роженицу по комнате, мнёт ей живот, опрыскивает заговоренной водой и открывает настежь двери, сундуки и печную трубу. Она обладала иными знаниями, полученными в своё время от собственной матери, в родах, разбиралась в травах, заговорах и лечила наложением рук. В Елошном было несколько повитух, на каждой из шести улиц, и, хотя принимать роды у женщин, не живущих там, где и повитуха было непринято, те всё равно предпочитали Повилику, считая, что у неё легкая рука и нет ни одной смерти в родах.

Метель разошлась ещё пуще, вернувшийся хозяин дома был весь в снегу, но до него и до метели никому не было дела. Повилика споро и умело делала своё дело, прикрикивая на растрепанную, измученную Любу и заставляла хозяина дома приносить то горячую воду, то тряпки, то гнала прочь, не давая посмотреть на процесс родов. К утру роженица разрешилась девочкой. Повитуха, как положено, отрезала пуповину на веретене, спрятала детское место, чтобы после закопать, обмыла ребенка и внимательно рассмотрела.

-Красивая девка будет-сказала она, -только вот…-замолчала повитуха.

-Что там? –тихо спросила роженица, страшась её ответа.

-Хромоногой будет, одна нога короче другой-ответила та.

-Вытянуть нельзя? -спросил, заглянувший в закуток Егор Васильевич.

-Нет, -мрачно ответила ему повитуха, колченогая –её судьба. Последняя она у вас, больше рожать твоей жене нельзя, лоно не выносит, умрёт в следующих родах. А девка справная станет, видишь знак на спине? –она показала на необычное родимое пятно, -знатной травницей станет и людей лечить будет, хотя и нелегко ей в жизни придется, много испытаний на её долю выпадет.

-Ну что ж, на всё воля божья, а я всё равно её любить буду-сказала Люба, проваливаясь благодатный сон, зная, что Повилика ещё три дня будет находиться при ней и новорожденной.

Глава 1. Анна I.

Богатое, купеческое село Елошное находилось аккурат по Сибирскому тракту, который в России называли «великим кандальным путём». Славилось оно ярмарками, ремеслами и тем, что вокруг него располагалось целых шесть озёр: Елошное, Угловое, Лысаново, Конопленое, Конево и Снегирево. Старики поговаривали, что название своё оно получило от ели, единственной, среди берез, осин и кустарников, тех что увидели первые поселенцы на берегу озера.
Жили в селе купцы, владеющие каменными магазинами с подвалами, состоятельные люди, державшие двадцать ветряных мельниц, торговые лавки, шесть кузниц, маслобойные заведения и ямщики, которым хватало работы. Процветало в Елошном ремесло, поля засеивались, а скот лоснился блестящими боками. Не бедствующий люд на собственные средства выстроил сначала одну церковь, а в 1915 году другую, каменную, взамен сгоревшей.

12 сентября в селе был праздник-поднятие крестов на вновь построенный, каменный, величественный храм. День был приурочен к святому Симеону Верхотурскому и в Елошном в этот день открылась ярмарка, так что к девяти часов утра, к началу литургии, храм был полон народа, приехавших в село и из соседних приходов.

Восемнадцатилетняя Аннушка Шабалина, к литургии не поспела и тихонько пристроилась у входа, оглядывая лица прихожан. Статная, красивая, с черной косой через плечо, с улыбкой на полных губах она притягивала взгляды всех, одни смотрели на девушку с вожделением, другие с завистью, всем взяла, да вот только разные по длине ноги делали её неперспективной на брачном рынке.

Литургия закончилось и над головами присутствующих раздался колокольный звон, начался крестный ход вокруг храма. День был солнечным, но больно уж ветреным и Аннушка с тревогой наблюдала за тем, как освященный крест поднимают вверх, на колокольню, где сидя на лесах его ожидал её отец. Ему предстояла трудная работа, установить крест на шпиль колокольни, но он с присущим ему спокойствием подхватил груз и водрузил на место. Стоявшие внизу люди ахнули в едином порыве.

-Слава богу, Бог пособил» -перекрестилась девушка, боявшаяся, что сильный порыв ветра, сбросит отца с колокольни. Она не оглянулась на громкий свист парней, обычно всюду сопровождающий её, и хромая поспешила к лесам, всё ещё окружающих храм, потому что строительство было до конца не закончено, чтобы встретить отца.

-Что голуба моя, перепугалась? –спросил он её, прищуривая правый глаз.

-Думала сердце разорвется, тятя, до того, я испужалась.

-Бог миловал, а братья твои и сестры где? –спросил он.

-Так на ярмонку убежали, там медведя привезли, говорят от пляшет и на балалайке играет.

-Так уж и играет? –рассмеялся Егор Васильевич, -а ты чего ж не ушла?

-Тебя дождаться хотела, эвон как ты высоко забрался, прямо к небу самому, боязно мне стало.

-Ах, ты, ласточка моя, -скупой на ласку мужчина растрогался и сунул в руки дочери монетку, -иди, присмотри чего- нибудь себе на ярмарке, а я пока инструмент приберу, да с мужиками покалякаю, узнаю новости, что там в Москве творится, да каковы наши успехи в войне проклятой. Он с болью смотрел вслед хромающей дочери, переваливающейся с ноги на ногу, как утка и думал о том, что не видать ей семьи и деток. Участь калек на селе не завидна, вечная бобылка, приживалка в семье успешного брата или сестры. Он встряхнулся, чтобы выбросить дурные мысли из головы и поспешил к кучке односельчан, что-то громко обсуждающих невдалеке.

Ярмарки в Елошном были привычным явлением. На них съезжались люди со всей округи и приезжали купцы аж с самого Кургана, привозя на продажу разное. Не отставал и местный люд, предлагая на продажу молотилки, веялки, сортировки и пимы на разную ногу и конечно же масло с собственных маслобоен.

Аннушка спешила на площадь, когда её окликнула постаревшая Повилика, сидевшая на лавочке у каменного магазина.

-Что-то ты, душенька совсем про меня забыла и не заглядываешь боле? –сказала она, пристально глядя в глаза девушки.

-Работы много по дому,-оправдалась Анна с тоской поглядывая на торговые ряды.

Повилика проследила за её взглядом и сурово сказала:

-Не о том думаешь, девка! Пора тебе ремесло в руки брать! Жду завтра, с утра, да пораньше.

-А тятя как же? –запротестовала девушка.

-А с ним разговор будет, отдельный! -отрезала собеседница и добавила: -иди уже, вижу, как тебе не терпится!

-Скоро судьба твоя переменится, Аннушка, а в прочем и наша тоже -прошептала она вслед уходящей девушке и сжав ладонями батожок о чем-то крепко задумалась.

Анна и не собиралась ничего покупать на ярмарке, знала, как нелегко даются деньги её отцу, а вот поглазеть на приезжих, послушать разговоры, мило дело. Заглядевшись на яркие отрезы ткани, она споткнулась и упала, больно ударившись рукой, раскроив кожу так, что хлынула кровь.


-Бабка-Ёжка,

Костяная ножка,

С печки упала-

Ножку сломала! –заплясал, дразнясь возле неё соседский пацаненок, Гришка, размахивая руками. От боли Аннушка растерялась и слёзы хлынули сами собой.

-А ну пошёл отсюда, сиська овечья-раздался мужской голос, и сильная рука подняла девушку с земли. Разлепив мокрые от слёз ресницы, она увидела перед собой Якова, жившего на соседней улице. Двадцати двухлетний парень женой к своим годам не обзавелся и батрачил на Паршукова, местного зажиточного крестьянина, владеющего тридцатью десятинами земли, десятком коров, лошадей и овец без счета. Парень оторвал подол свой рубахи, получился внушительный лоскут и перемотал руку девушки.

-Смотри под ноги, так и зашибиться недолго, - улыбаясь сказал он, как, будто не замечая её уродства.

-Спасибо-тихо ответила Анна, прижимая к груди окровавленную руку. Привыкшая к тому, что ей в след обычно улюкают и кричат обидные слова, она не могла поверить, что эта добрая улыбка предназначалась ей.

-Вот ты где –дернула её за здоровую руку сестра Лукерья, со стороны увидевшая её падение, -мамка тебя обыскалась, там сваты к Евдокии пожаловать должны, а вы с тятей, как сквозь землю провалились! Не знаешь где он?

-У храма стоял только что, с мужиками разговаривал!

-Бежим его искать, а то всё пропустим!

Взглянув на Якова, Анна улыбнулась ему и поспешила за сестрой, чтобы помочь разыскать отца.

Спустя час девушка с трепетом наблюдала, как в их дом входят старшие Маркеловы с свательщиком. Оглядевшись гости уселись под матицу и начали торг:

-У вас есть цветочек, у нас есть садочек. Так ваш-то цветочек нельзя ль к нам в садочек перенести? - затараторил свательщик, а отец Анны, принимая правила игры степенно отвечал:

-Так молода ещё невеста, да и делать ничего не умеет. В это время в кути (угол возле печи) Евдокия, которую сватали, зажав рот ладошками алела щеками и волновалась, зряшно, конечно, ведь про меж родителей давно всё было согласовано.

-Дуня, выйди к людям, -скомандовал Егор Васильевич, отодвинув занавеску, невесту под руки вывели сестры.

-Согласна ли ты взамуж выйти? –спросил её отец, любуясь розовым румянцем на её щеках.

-Да, тятя-тихо ответила дочь и повинуясь движению его брови вновь ушла за занавеску. Егор Васильевич довольно крякнул и крестясь зажег свечу перед иконой в красном углу.

-Что ж, настало время сватьюшки расходы на свадьбу обговорить, да подарки для невесты вырядить. Мать, накрывай на стол, тащи самовар, да поживее! –весело гаркнул он, потирая руки. А чтобы новая семья была крепкой ударим –ка мы сватьюшки по рукам, как деды наши делали да прадеды –сказал он, подавая старшему Маркелову платок.

-Вот так, то лучше будет, а теперь дозвольте сказать, что Дунюшке нашей ботиночки положены, шаль да подшалок, платье, рубашка, кольцо и цветы на голову, чтоб краше всех она в этот день была!

-А с приданным что, Егор Васильевич? Всё ли готово? –уточнил сват, показывая глазами свательщику, чтобы тот разливал принесенное с собой вино.

-Обижаешь, Матвей Иванович, как на духу, перина пуховая, подушки из пера гусиного, да пара сундуков с отрезами, посудой, всё как положено. Сваты довольно улыбнулись друг другу, договорившись сыграть свадьбу сразу после Покрова.

Аннушка радовалась за сестру, уж не первый птенчик вылетел из гнезда Шабалиных, сыновья были женаты, дочери пристроены и вот последняя вот-вот вылетит из дома в замужнюю жизнь. Она прижалась к сестре, жалея, что скоро придётся расстаться.

-Что ты, Аннушка- обняла её Дуня, -я прибегать к вам буду-шепнула она на ухо сестре.

-У Маркеловых не забалуешь, говорят, что свекровка твоя –злыдня, старшую сноху поедом ест, нет у девки ни сна, ни отдыха-отвечала ей девушка, стараясь сдержать слёзы.
-На всё божья воля, милая, на-ко, -Дуня вытащила из своих волос ленту, -возьми крАсоту на счастье, авось и тебе оно улыбнется.

За занавеской слышны были громкие разговоры, сваты всё ещё спорили о приданном, а кути пахло березовым дымом, сдобным хлебным духом и мышами, которые почувствовав приближение холодов забрались в дом. Аннушка вдруг вспомнила как смотрел на неё сегодня Яков и сердце в её груди забилось, затрепыхалось словно птица в клетке. Пропуская подаренную ленту сквозь пальцы ей славно помечталось о нём и засыпая, она сжимала её в руках словно стараясь удержать своё призрачное счастье.

Рано утром мать подняла Аннушку и велев поскорее умыться, засуетилась у печи. Студеный пол холодил ноги, и она сунула их в маленькие полу- валеночки, которые подарил ей отец.

-Поспешай, дочка, сегодня ты к Повилике идёшь, помощницей, волосы прибери, да спрячь под платок, она старуха суровая, старой закваски, ежели что не понравится, пиши пропало!

-А если мне не хочется?

-А это ты тяте своему разлюбезному скажи, его распоряжение. Только дома его ты не найдешь, ещё затемно к храму подался, хочет до первого снега управиться, а ты пошевеливайся, Повилика ждать не любит. Вздохнув Аннушка подчинилась. Быстро сполоснула лицо под рукомойником, ухватила со стола варенную картоху и была такова.

Сентябрь выдался на удивление теплым, холодными были лишь ночи, да и то не все. Девушка спешила по главной улице, которую все называли Бараба, кивая головой встречающимся знакомым. Обычное, ничем не примечательное утро, пастух прогнал стадо коров за село, лаяли собаки, сосед возился с телегой, рядом крутились помощники, сыновья мал мала меньше, шмыгая и поджимая босые ноги на холодной траве.


-Аннушка,-окликнула девушку одна из её сестер, живущая на этой улице, выглядывая из-за забора, -куда это ты в такую рань собралась?

-Матушка к Повилике отправила –отвечала та, замедляя ход, чтобы остановиться и поболтать.

- Уж не рожать ли собралась она? –пошутила сестра, выкручивая и развешивая на веревки исподнее мужа.

-А хоть и родит, так что с того? –поддержала шутку девушка, возобновляя движение, -помнишь наша бабка в 47 родила, так что матушка ещё и понести может.

-Может-то может, -сказала ей вслед сестра, наблюдая, как она идет, -вот только надо ли?

Жила Повилика в доме на соседней улице, в самом её конце, где через поле, рукой подать, уже начинался лес. Хозяйства большого не держала, десяток курей, да задиристый петух с мясистым, малиновым гребнем, который тут же погнался за Аннушкой, загнав ту на скамейку у дома.

-Тётка Маша-отчаянно выкрикнула она, глядя на то, как птица загребает мощными лапами землю, намереваясь запрыгнуть на скамью.

-Ах ты ж, охальник! –выкрикнула хозяйка, понужая противную птицу полотенцем, с которым выскочила из дома, услышав крик.

-Завтра же в суп отправлю! -пригрозила она петуху, помогая гостье спуститься.

-Не бойся, милая, он только с виду грозен, а как палку в руках увидит, бежит прочь со двора. Проходи, не стесняйся, половики бы выхлопать, да всё недосуг-жаловалась хозяйка, провожая девушку в дом.

Продолжение следует...

Маякните в комментариях как вам? Для желающих прочитать роман до конца, ссылка на канал Дзен и другие социальные сети, где он размещён в профиле

Уже прошло больше двух недель с тех пор, как Люба и Сэро вместе первый раз шли в школу.
Ибрагимов сдержал обещание Любе не общаться в школьных коридорах. Не здороваясь, повеса отворачивался, едва замечал её поблизости.
Сначала Любе нравилось, что парнишка так внимательно отнёсся к её просьбе. Она радовалась шансу пообщаться с одним из самых красивых мальчиков в школе, что выпал ей последним сентябрьским утром. Гордилась, что брюнет спонтанно пришёл к её дому, хоть это и могло для школьницы закончиться плачевно. Девочке нравилось само чувство тайны, которую она хранила, и насмешки Тимона первые октябрьские дни пролетали мимо её счастливых ушей.
Раньше Поспелова не позволяла себе обращать внимание на Ибрагимовых, так как искренне считала, что у неё попросту нет шансов заинтересовать подобную категорию парней. Но после знакомства оба брата будто вышли из тени и попадались девушке на глаза практически на каждом шагу.
Вот Имир идёт с каким-то пацаном и спорит о чём-то. А вот Сэро, присев на подоконник огромного коридорного окна, смеясь, обменивается шутками с ровесниками. Выходишь с урока, заходишь за поворот и вновь видишь повесу, который, приобняв за плечи незнакомую Любе девочку, что-то нашёптывает той на ушко. А у огромного коридорного окна теперь заседает Имир да ещё несколько парней — склонились над тетрадью и совещаются.
Люба, сталкиваясь с братьями, чувствовала прилив крови к щекам, задыхалась от неловкости, стыдясь себя. Не такая интересная и яркая, как другие. Не носит джинсы и короткие юбки. Не может танцевать в «Торнадо» на выходных, как вольные ровесники. Серая, душная и никчёмная.
К концу второй недели эйфория от утренней прогулки с цыганом сошла на нет. Сэро больше не подходил и в сторону её не смотрел.
Поспелова, глядя на школьниц, отирающихся подле брюнета, страдала от приступов самобичевания. Насмешки Тимона вновь стали резать слух и больно ранить. Девочка подозревала, что красавчик из 10 «Д» подурачился. Дружить с ней не собирался. А, узнав мнение других ребят о ней, решил вообще держаться подальше, дабы свой имидж не портить.
Простая мысль, что все тревоги разом можно решить, если подойти к Сэро первой и задать вопросы, в голову к тихоне, привыкшей никому не доверять, постоянно бояться и ждать от жизни только проблемы, даже и близко не закрадывалась.
***
Люба не догадывалась, насколько ошибалась в цыгане.
Сэро умел владеть собой. Замечая Поспелову, он притворялся занятым, а сам украдкой наблюдал.
Люба была одной из многих, с кем хитрый Ибрагимов разыгрывал партию. Юноша обращал внимание на каждую деталь: как ровесница поджимает губы, когда он проходит мимо, как пугается его окружения, как холодно игнорирует его флирт с другими школьницами — и лукаво усмехался. Тихоня не ревнива. Но стыдлива и стеснительна. Заметно нервничает из-за шумных компаний —пугается сверстников. Почему, цыган пока не понимал, но и значения не придавал. Рано или поздно всё прояснится.
Во время большой перемены повеса, тусуясь с приятелями на солнечном школьном дворе, увидел Исакову Алесю — ученицу 10 «А», курившую за поворотом здания в тени клёнов. Девушка в гордом одиночестве пускала изо рта струи дыма, оглядываясь по сторонам, дабы не попасться учителям.
Алесю Сэро хорошо знал. Брюнет в прошлом году не раз сидел с ней, её старшим братом и их друзьями за самодельным столом в тёплом гараже, слушал рок-песни под гитару, пил водку, закусывая лимоном с солью. Байкеры уважали Ибрагимова, его лёгкую, компанейскую натуру, зазывали в гости. Парень соглашался из любопытства — посмотреть на круг неформалов. Но, поняв, что ни культура, ни подобный образ жизни его не прельщают, повеса дипломатично свёл общение к минимуму, успев завязать немало полезных связей. Да и хлебать водку с солёным лимоном цыган конкретно устал.
В Исаковой же Сэро признавал человека, что не разбрасывается словами.
Ибрагимов подошёл к курившей школьнице. Достав из кармана зажигалку, кивнул:
— Сигаретка будет?
Неформалка улыбнулась, протянула пачку. У Сэро в кармане имелись свои, но зачем тратить впустую, когда рядом — расположенный к общению щедрый человек?
— Задворки туалета, смотрю, не для тебя. — Подмигнул юноша.
— Да ты что, приятель, с ума сошёл?!.. За сортиром воняет дерьмом, внутри от ссанья шары слезятся! Да ну нахер! Пусть там шмалят те, у кого кишка тонка. А я здесь, под деревом, постою, воздухом свежим подышу! — выпалила Алеся и затянулась.
— Не спорю. Ты права, — едва пожал плечами повеса.
Рокерша выкинула бычок в траву, поправила ворот джинсовой куртки, собрала тёмно-фиолетовые волосы в хвост и достала новую сигарету.
— Давно, брат, у нас не был!
— Прости, родная! Работы много.
— Матери помогаешь на рынке, я видела. И бате — на ж/д.
— Не-е-е, пахану редко. — Сэро выпустил струи дыма из ноздрей. — На ж/д Имир — частый гость.
Цыган уже приготовился было перейти к разговору о предмете своего интереса, ради которого он к Исаковой и подошёл, как обнаружил, что тот самый интерес шагает мимо — от туалета в сторону главного входа.
Люба заметила Сэро и Алесю, куривших в тени, — и моментально пугливо сжалась, ещё больше ссутулилась, опустив голову, принялась изучать щербатый асфальт под ногами.
Ибрагимов усмехнулся.
Следом за Поспеловой шли девочки-восьмиклассницы. Одна, знакомая с цыганом, помахала рукой. Старшеклассник эффектно подмигнул в ответ.
— Кого-то закадрил? Впрочем, как всегда! — улыбнулась Алеся.
— Да бывает подфартит.
— Ой, скромник! Бабник ты редкостный! — расхохоталась собеседница.
Сэро, назидательно посмотрев на Исакову, насмешливо произнёс:
— Преступно быть равнодушным к красивым дамам. Порядочный парень никогда не оставит без внимания девушку, желающую пообщаться поближе.
— Ой-ой, джентельмен! — Алеся поощрительно рассмеялась.
— Это из твоего класса же пошла? С волосами по плечи которая? Идёт впереди во-о-н тех троих куриц.
Сэро настолько резко сменил тему, что Алеся растерялась. Неформалка не сразу сообразила, о ком идёт речь, пока не приметила одноклассницу.
— Аааа, эта! Поспелова.
— Что скажешь?
— Ничего особенного. Тебе зачем?
— Приятель интересуется.
— Понравилась?
— Вроде как.
— Ну у него и вкусы!
— Его вкусы — не наши заботы. Он стеснительный в плане девочек.
— Тогда понятно, что пацан в ней нашёл!
— А что так? Какая она, по-твоему? Поспелова, говоришь?
— Да, Люба. В классе ни с кем не общается. Хотя нет: болтает иногда с двумя такими же буками, как сама. С неё многие стебутся — правда, чувиха никак не реагирует. Ей похрен, за что уважаю! Кустарь-одиночка, короче. Постоянно сидит дома. Кто с ней дружил раньше, базарят, типа скучная зануда. Вроде, в большой поляне живёт, и некоторых в классе это бесит. Больше ничего не знаю. А учится ничего так: четыре-пять. Хорошистка, короче, но особо не высовывается.
— Всё?.. Скромно!
— С Поспеловой не общаюсь. Любка нелюдимая очень, рожа кирпичом... И я не замечала, чтобы бабайка хоть с кем-то стремилась найти общий язык! Больше добавить нечего. Спроси лучше кого-нибудь другого из моего класса.
— Спрашивали уже.
— И?
— Всё то же самое говорят. Ладно, счастливо! И спасибо за сигаретку! — Сэро, узнав желаемое, быстро зашагал ко главному входу.
Ибрагимов солгал. Каждый опрошенный из 10 «А» описывал зубрилку по-своему.
Жваник, Сысоев да Картавцев за пару сигарет в сортире вывалили на Поспелову оскорбительную кучу помоев, сдав с потрохами источник — Тимофея, на которого важно ссылались. Подростки обзывали девку тормозом, грязью из-под ногтей, кладбищенской страшилой и ущербной овцой, приводя в пример слова и поступки авторитета Степанченко как показательные и логичные. Но ни один из парней, захлёбываясь гадостями, не заметил ехидный огонёк в глазах наблюдательного Сэро, который, в отличие от них, многое понял.
Потом были Виноградова, Илютина и Бутенко.
Варю Ибрагимов подманил сигаретой в курящую компанию парней и не прогадал: девочка очень любила привлекать внимание, особенно мужское. Окружённая ровесниками, Илютина вертелась как уж на сковороде и кокетничала направо и налево.
Сэро от души веселился, наблюдая за вычурно одетой Варварой, острой на язычок, когда после невинного вопроса о Любе жизнерадостная обаятельная девочка почернела в лице, взвилась и понеслась, не контролируя себя, городить насмешки и обзывать Поспелову богатенькой целкой и серой конченой амёбой. Дарья шикала на подругу, пытаясь закрыть той рот, но безуспешно. Варя взяла себя в руки и окончательно успокоилась, когда с её хохм и колкостей посмеялись все парни, что стояли рядом. Повесе захотелось добавить перцу и снова понаблюдать, как Илютина потеряет тормоза, но решил, что услышал достаточно. Особенно от Дарьи, несмело разбавлявшей дерзости блондинки своими нейтрально-положительными оценками. «Ишь какая: и компанейскую удобную подружку потерять не хочешь, и дерьмом других поливать всё-таки совестно», — подумал цыган и презрительно усмехнулся.
Камилла выставила Поспелову как редкостную зануду, скучную, неприятную, зажатую и неинтересную, обосновав свою позицию опытом канувших в прошлое приятельских отношений. У Сэро сложилось впечатление, что Виноградова недолюбливает Любу, но стремится скрыть это по каким-то только ей понятным причинам.
Оценка Алеси оказалась самой нейтральной. И именно этой оценке цыган доверился больше всего.
Сделав выводы, Ибрагимов решил, что пора игру «Я тебя не вижу и не знаю» прекращать. Чего хотел юноша несколькими неделями игнорирования, того добился: девица явно расстроилась и начала переживать. Пора познакомиться поближе.
***
Расталкивая локтями плотный поток учащихся в переполненном коридоре, десятиклассник догнал удаляющуюся девичью фигурку, чья русая голова то появлялась, то исчезала в бурлящей толпе подростков, наклонился со спины к её ушку и громко произнёс:
— Привет!
Люба резко повернулась, увидела Ибрагимова и жутко смутилась:
— Доброе утро…
— Давно тебя не видел!
Люба помрачнела. Сэро на такую реакцию и рассчитывал.
— Как поживаешь? — как между прочим, продолжил опрос парень.
— Да ничего так… А ты?
— Тоже ничего. Сходим погуляем? — расчётливый мальчик вопросы задавал быстро, чтобы обрадованная его неожиданным вниманием Люба отвечала не задумываясь.
— Да, давай! — расцвела тихоня. — А когда?
— Сегодня после уроков.
— Домой вместе пойдём?
— Нет. Встретимся после занятий и уйдём гулять до самого вечера, — прощупал почву юноша.
— Я так не могу.
— Почему? — парень знал ответ, но хотел услышать собеседницу.
— Мама дома. Ей надо объяснить, куда иду и до скольки.
— Скажи, что со мной пойдёшь. — Хитрый цыган опять закинул провокационную удочку.
— Нет, ты что?! — перепугалась Люба, но, чтобы не потерять выпавшую, наконец, возможность пообщаться с брюнетом, тут же поспешно добавила. — Я что-нибудь придумаю!
— Окей! Жду в три часа. Мост через реку на Таманской. Знаешь это место?
— Конечно, знаю! Недалеко же! — обрадовалась ровесница.
— Вот и договорились! До встречи тогда, — красавец обворожительно улыбнулся и, пройдя вперёд, сразу потерялся в плотной шумной толпе, чтобы не испортить эффект от своего появления.
Не поверив своему счастью, Поспелова, глубоко дыша и сжимая веки широко распахнутых глаз, всю перемену пыталась вернуться в чувства. А ведь она уже начала убеждать себя даже не надеяться.
***
Девушка громыхнула калиткой и шикнула на залаявшего Туза. Тот, попрыгав перед молодой хозяйкой и повиляв в приветствии хвостом, заскулил, а затем, брякая цепью, заполз в будку.
Мама на огороде рвала пожелтевший высохший бурьян, очищая землю перед вскапыванием на зиму. Копала огород Григорьевна всегда сама: быстро, грубо, по-мужицки. Отец обычно очищал землю, но делал это так, что на поверхности после него невозможно было найти даже былинки. А дальше нетерпеливая Александра брала всю работу на себя: вскапывала две сотки земли за пару-тройку дней, а потом от боли в мышцах не могла подняться с кровати. И, страдая, ругала последними словами мужа, делавшего всегда тяжёлую работу небольшими порциями, постепенно, но качественно, да дочку-лентяйку, которая, по мнению матери, пошла вся в нерасторопного медлительного тунеядца-отца.
Люба подбежала к женщине со спины, поздоровалась и торопливо приступила к делу.
— Мамулечка, я сейчас поем и быстренько уйду! В библиотеку! Надо доклад по биологии написать! Не обидишься, что я не помогу тебе сегодня?
Десятиклассница тараторила неуверенно, чувствуя стыд за враньё да вину перед согнутой пополам матерью.
Женщина отбросила вырванный куст помидоров в сторону и медленно начала распрямляться, тут же закряхтев от боли в застоявшейся пояснице.
— Я завтра прополю другой участок, хорошо?
— Ну, что поделать… А о чём ты на выходных думала вместо доклада? О большой и чистой любви? — сурово попрекнула товарный кассир.
Люба покраснела.
— Просто забыла…
— Эх, дурья голова! Иди пиши; учёба — прежде всего.
***
Ещё издалека, подходя к мосту, школьница увидела пацанячий силуэт, небрежно облокотившийся о перила, и расстроилась из-за тщетной надежды на свой ранний приход.
— Салют! — Сэро улыбнулся подошедшей девушке и кинул взгляд на тяжёлую тряпичную хозяйственную сумку у неё в руке. — Это что? Кого-то из домашней живности утопить решила?
— Нет, — насупилась Люба. — И как такое в голову пришло?!.. Ты рано пришёл, между прочим! А мне нужно кое-куда смотаться по маминому поручению. Подождёшь, пока я схожу? Это в паре кварталов от моста. Вернусь быстро, обещаю!
Ибрагимов оглядел тихоню с ног до головы. Девочка нарядилась так, словно не с парнем гулять собралась, а бегать круги по лужам стадиона. Ношеные, видавшие виды дешёвые кроссовки. Застиранный спортивный костюм. Уродливая шерстяная водолазка с глухим воротом. Волосы завязаны в хвост, чтобы на ветру не мешались. На лице — ни грамма косметики. Хотя Сэро давно заметил, что Люба вообще не красилась. Видимо, фраза «гулять с парнем» у ровесницы ассоциировалась совсем не с тем, к чему он привык.
— Не собираюсь я ждать! — отрезал юноша. — Прогуляемся вместе. Показывай, куда топать! А что у тебя, кстати, там?
— Замороженная птица. Мы недавно рубили. Курица и пара уток. Мама попросила отнести подруге.
— А-а-а-а, ясно!.. Что сказала матери?
— В смысле?
— Ну, куда идёшь и с кем?
— Ни с кем. В библиотеку, доклад писать.
— А-ха-ха-ха! Ловко!.. И она даже не просекла, что ты не взяла ни ручку, ни тетрадь?
Люба замерла на мгновение и удивлённо оглядела себя.
— Ой! Нет, не заметила…
— Да уж, внимательная мама! — фыркнул цыган. — Так что в следующий раз не трудись сочинять отмазки.
Десятиклассница смешалась.
— А мы куда вообще пойдём?
— Ну уж точно не в библиотеку! Прогуляемся в район четвёртой школы. Пахана помнишь?.. Вот будем с ним кайфовать. А ещё я тебя с другими ребятами познакомлю.

Отрывок из романа «Школа. Никому не говори».

Пол, вздувшийся и местами полопавшийся, под ногами предательски громко скрипел. Красться не было никакого смысла. Шептаться — тоже.
Внутри оказалось довольно светло благодаря высоким окнам вестибюля. Потускневшие обои неплохо сохранились, хотя много где отклеились. Пухлые крупные комки пыли, словно перекати-поле, лениво перемещались по просторному помещению, хотя сквозняка не было — чувствительные подростки сразу бы его учуяли.
— Какой дурак такую широкую межэтажную лестницу посередине парадной впихивает? Тоже мне, дворец падишаха метр на метр! В какую из дверей пойдём?
Белка осмотрелась. Три одинаковых входа по бокам первого этажа. Три высокие узкие двойные двери.
— Если судить по внешним размерам халабуды, там не комнаты, а клетушки, ни присесть — ни привстать. Всю площадь дома лестница украла… — Брюнет, не удержавшись, громко чихнул. — Давай по-быстрому обойдём и свалим. Я был об этом сарае большего мнения. Его строил фанат помпезных лестниц.
— Серьёзности в тебе, как всегда, ни на грош, — девушка крепче сжала рукоять ножа и двинулась к первой двери.
Створка, неохотно двигаясь, издала настолько душераздирающий скрип, что если бы в заброшенном помещении был хоть кто посторонний, то бы уже выскочил встречать нежданных гостей.
— Незамеченным остаться — невыполнимая задача, — вздохнул напарник. — Мы тут однозначно одни.
Белка распахнула обе створки. Из-за темноты невозможно было разглядеть ничего. Дневной свет, падавший из окна вестибюля, расположенного прямо напротив открытой двери, освещал дощатый пол комнаты метра на полтора, будто дальше ему запретили обнажать спрятанное, поэтому он остановился перед чернотой, обозначив чёткую непереступаемую границу.
Мальчик щёлкнул пальцами. Два плотных небольших ярко-оранжевых светящихся шара взмыли резко вверх. Не успели подростки моргнуть, как сгустки энергии, едва забравшись в темноту, потухли, будто их кто-то наспех проглотил.
— Ты явно не утрудился тренироваться…
— Ай, не ворчи! Зато у меня получается несколько эфирных светлячков, а не один! Был бы кто в этой пещере, уже бы выпрыгнул на нас с разборками… — Родион щелкнул ещё раз. — Видала, как могу?!
Теперь уже три светлячка взмыли вверх, но не потухли, как их предшественники, а чинно поплыли вовнутрь помещения, хорошенько осветив последнее и оттого заставив юных гостей оторопеть.
— Магия расширения пространства налицо, — охнул подросток.
— Вот поэтому и нефиг хлопать ушами.
Комната, никак не обещавшая быть настолько огромной из-за внешней видимой площади особняка, выглядела куда лучше, чем вестибюль, чем всё строение, чем вообще весь полуразрушенный посёлок. Гобеленовая ткань на стенах, расшитая белыми и розовыми пышными пионами, не растратила свою свежесть, хоть и выдавала местами зоны, проигравшие в правах перед всеядной пылью. Пол поблёскивал остатками янтарного лака. Ковёр посредине, окружённый несколькими представительными диванами и креслами, не был истёрт обувью или побит молью, а лишь намекал, что его пора вытащить на воздух да как следует выбить.
— Не припомню широких окон снаружи, — нахмурилась Белка, изучая закрытые плотные светонепроницаемые бархатные шторы, расшитые по краям кистями из шёлка.
— Глянь-ка! Я подобного творчества ещё не видел. — Родион вплотную подошёл к огромной картине на стене. — Краски совсем не потемнели. Интересно, кто создатель?
Дама с полотна смотрела не на зрителей, а куда-то вдаль, что было не типично для портретной живописи. Будто, пока её рисовали, неистово надеялась удрать от художника подальше. Леди выглядела юной, но не по возрасту изнемождённой, словно жертва чумной мухи. Серо-сизая кожа уставшей грустной модели вызывала желание отойти от изображения подальше. Огромные волоокие глаза со зрачками цвета речного песка и мутными жёлтыми белками, тёмно-красные губы, словно испачканные в крови, редкие длинные синие волосы ещё больше выставляли натурщицу жертвой чьих-то злых экспериментов. Жухлые пряди небрежно падали на грязное изорванное платье, роза в костлявой высохшей безвольной руке девушки явно просилась на помойку. Ещё одна помойная роза — в причёске — нисколько внешний вид не украсила, а только пуще испоганила, выглядя мерзко, как бельмо на глазу. Ниже шеи исчезли и покров платья, и кожа, явив зрителям рваную трупную плоть и полую грудную клетку с острыми обломками рёбер. Два кота, кривые, облезлые и убогие, с мордами то ли обезьяньими, то ли крысиными, с подбитыми челюстями, в отличие от леди, на плечах которой они самодовольно сидели, таращились на смотревших так, будто вот-вот потребуют милостыню.
— Ну и уроды! — выпалила, скривившись, Белка. — Спасибо, что нарисовали эту жертву маньяка по пояс. Лицезреть что-то ниже у меня бы духу не хватило.
— Какая будет у неё ценность, как думаешь?
— Вообще не думаю. Гадость редкая! Извращенец какой-то писал. Тебе лишь бы что стащить да перепродать!
— О-о-о, смотри сюда! — Родик расхохотался и в прыжке сиганул метра на два вправо. — Эта ещё краше!
Белка, вздохнув, шагнула следом.
— Да вы издеваетесь…
Не меньше прежней по размеру, эта картина была написана в тёплых пастельных тонах. Опять портрет. На скромной больничной табуретке восседал маленький мальчик. Круглая, как мяч, голова с островками жидкой поросли пуха, смутно напоминавшего волосы. Оттопыренные красные уши. Тонкие бледные губы. Нос походил то ли на свиной пятак, то ли на мышиный. Глазные яблоки вышли за пределы орбит и, казалось держались в глазницах на честном слове. Веки, нижнее и верхнее, ложились на выпученные глаза слоями кожи, из-за чего мальчик смахивал на хамелеона. Ни бровей, ни ресниц. Шея настолько тонкая, словно из этой части тела удалили мышцы и позвоночник, а оставили лишь один пищевод, обтянутый кожей. Из одежды — неопрятная белая рубашка не по размеру. Ниже пояса — ничего. Ни половых органов, ни бёдер, лишь голое тулово, выглядевшее как сморщенная волосатая печёная картошка. Вместо ног — пять то ли щупалец, то ли кишок. Недоразвитые руки от локтя до лучезапястного сустава были испещрены дырками, будто в конечностях завелись черви.
— Кто-то рисовал пострадавших из Зоны Отчуждения? — задумчиво произнесла девушка. — Или эти двое — результаты опытов из разрушенной тюряги?
Родион хотел было предположить, но отвлёкся на комод под портретом мальчика-мутанта. Добротный, деревянный, раритетный — прежние хозяева были людьми состоятельными. Подросток, выросший в детском доме, завистливо нахмурился — его, с рождения видевшего лишь белые голые стены да казённую скромную утварь, до сих пор задевала чья-то возможность жить иначе, на широкую ногу.
Заставленный вычурными склянками и расписными шкатулками, комод был в этой комнате не к месту — словно хозяйка любила наводить лоск в гостиной, а не в своей спальне. Вразрез с диковинными безделушками смотрелась кукла, если вещь можно было таковой назвать. Самодельная, потрёпанная, в пятнах, она выглядела так, будто её творил бродяга, тащивший ради создания данного Голема из помойки всякий приглянувшийся хлам. Глаза — чёрные пуговки разного диаметра. Чересчур длинные руки-сосиски. Ноги — два толстых коротких обрубка. Прямоугольное тело — подушка с иголками. К задней части плоской головы пришит клок искусственной шерсти — словно у сумасшедшей бабульки втихую от нафталиновой лежалой шубы кусок отфигачили. Рот коряво вышит грубыми чёрными нитками.
Кукла была настолько грязной, что один взгляд на неё порождал лютое отвращение. Ей было не место на дорогом комоде среди склянок, шкатулок, статуэток и флаконов. Цепляла лишь одна деталь — к груди куклы прилепили сердце. Физический орган был настолько натурален и детализирован, что Родион заинтересовался. «Резьба по дереву? Полимер? Отливка из металла? Воск? Разукрашено искусно! Как оно крепится?» — забыв про отвращение, мальчик взял с комода игрушку, поискал под сердцем петельку для ниток, следы клея. Ни намёка на крепёж. Ткань плавно переходила в деталь, будто единое целое.
— Фу! — гаркнула на него сбоку напарница, оторвав взгляд от портрета мальчонки с пятью щупальцами-кишками. — Где ты эту рухлядь взял?! Какая собака её трепала?.. Знаешь же правила! Положи на место!
Брюнет поджал губы, взглянул на куклу — её очарование будто ветром сдуло. Мальчик брезгливо отбросил вещицу в холодный камин, находившийся у другой стены.
Белка, только что отчитывавшая товарища как последнего дуралея, встала столбом у третьей картины.
— По-моему, это гоблин…
— Он самый.
Неестественно белая кожа. Огромный хищный нос крючком. Впалые жёлтые глаза с черными кругами вокруг. Ни намёка на брови. Уши большие, острые, звериные, с шерстью, торчащей копнами из раковин. Ярко-алые губы карлика выглядели так, словно их сначала порвали на клочки, а потом коряво зашили. Изуродованные шрамами, губы обнажали кривые ряды акульих клыков. Белоснежная рубаха, накрахмаленный воротник-жабо, бархатный чёрный пиджак — модник и ловелас, не иначе. На голове колпак с тремя рожками — атрибут богатея и ростовщика.
«Ну и рожа у него — злобная да жадная! Дамир бы уже в портрет ножи метал, — усмехнулся Родион, вспомнив про своего собрата из Семьи, ровесника Белки. — Он терпеть не может гоблинов».
Взгляд изображённого, как и на предыдущих портретах, был направлен не на смотрящих, а на сердце в руках, истекавшее кровью, — словно его только что вырвали из чьей-то груди. Столько в этом взгляде было сожаления и тоски, что звериный оскал гоблина казался уже не таким пугающим. Физический орган в когтистых лапах выглядел поразительно живым.
«Знакомо, — подросток обернулся в сторону камина, куда забросил куклу. — Достать и сравнить?»
— Одно полотно краше другого, — не удержалась девушка, нарушив молчание. — В такой гостиной мог только психопат заселиться. Мы с тобой будто в музей припёрлись. Хватит по сторонам таращиться.
Родик заморгал и устало взглянул на неё, будто спросонья. В комнате потемнело. Два световых шара уже израсходовали энергию и погасли, а последний, блуждая в одном из углов потолка, уменьшился и потускнел. Напарник щёлкнул пальцами — ничего не вышло.
— Щас шторы распахну, — нашлась приятельница, шустро метнулась к окну и дёрнула за шнурок. Занавески поползли в разные стороны, сухо шелестя бахромой по полу.
— Ночь?! — подпрыгнули оба. — Когда?!.. Да мы только пришли!
— Одиннадцать часов дня. — Мальчик быстро глянул на наручные механические часы. — Когда мы сюда зашли, было без пяти минут десять утра.
Из-за витражных стёкол на подростков смотрела полная голубая луна, слегка прикрытая ветками деревьев. Ребята не могли припомнить, чтобы подле особняка проходила граница леса или был хоть какой-то намёк на густой сад, но окно предлагало им только этот вид. Лунный свет освещал в глубине сада поляну с деревом в самой её середине. Могучий ствол спилили не под корень, а под основания первых ветвей. Лишившись прежней кроны, ствол пустил поросль, и она теперь украшала его макушку, словно растрёпанная ватная палочка. Некоторые ветви спускались гибкими прутьями, на концах которых были подвешены странные предметы.
— Это…
— Тела?..
— Родион, — осторожно произнесла Белка, вытаскивая атам из ножен. — Мы расслабились и заигрались.
— Согласен, — парнишка, нахмурившись, снова щёлкнул пальцами. Вместо светлячков на пол упали жалкие снопы искр. — Дверь, смотри! Небольшая! В стене маскируется. Давай туда.
Дверь открылась поразительно тихо, в отличие от входной и комнатной. Гости попали в небольшой светлый коридор, выглядевший ещё свежее, чем гостиная. Нежные обои в мелкий цветочек. По углам — стойки с массивными вазами, напоминавшие бюсты, в которые поставили букеты, собранные явно со вкусом. Направо — арочный проход в другое помещение, украшенный занавесками. Налево — огромное зеркало.
— Идём, — девушка, слегка коснувшись рукой занавески, прошла дальше. Родион было шагнул следом, как боковым взором уловил движение. Бюст-ваза цвета морской волны зашевелилась. Точнее, зашевелилось лицо. Фарфоровые девичьи глаза моргнули, резной рот искривился.
— Забери…
— Что? — мальчик встал в боевую стойку, приготовившись обороняться. С вазами он ещё чести разговаривать не имел.
— … шкаф… — вазе каждый звук явно давался крайне тяжело.
— Какой? — растерянно ляпнул парнишка, осознавая абсурдность и ситуации, и диалога.
— … с пирогом … — произнёс бас позади него, отчего брюнет подпрыгнул, словно испуганная кошка.
— … вдова… — продолжила выдавливать из себя ваза с мужским бюстом. — лошадки … над куклами… печаль… сплю… пирог…
— Хрень! — разозлился Родион, вспомнив про ушедшую Белку, шагнул к арке и, с размаху врезавшись о препятствие, шлёпнулся на ковёр.
— Что за?! — он быстро встал, подошёл ещё раз к проёму, вытянул руку и нащупал стекло. На него смотрело собственное отражение. — Белка… Не может быть!
— Может, — сонно произнесла ваза за спиной.
— Да пошёл ты, истукан! — зашипел подросток. — Какого плешивого?..
В отражении за его спиной виднелся тот самый проём с занавесками, но уже обрамлённый не аркой, а лепниной зеркала. Мальчик вспомнил, как Мама, вернувшись из блужданий по очередной кротовой норе, рассказывала Семье про особо опасные места и здания — перевёртыши и лабиринты.
«Мы влипли. Стрёмное место… Белка… Разделяться же нельзя! Как же я без тебя?»
Брюнет раздосадовался: взбалмошный нрав дал о себе знать.
— А, пофиг! Кровь из носа, но я тебя найду в этом гадюшнике! — Родион сжал кулаки и смело шагнул в проход, поменявшийся местами с зеркалом.