- А ты думал кто? – усмехнулся зло в ответ Яков. – Пока мы община, но это ненадолго. Когда подрастут эти, - он ткнул пальцем в сторону божков, - и когда мы одряхлеем, тогда всё, тогда мы станем племенем. А то что мы не будем в богов верить, так это за маразм сочтут. Так и знай. Поэтому если ты добра желаешь своему сыну, я тебе посоветую – не лезь ты в их дела. Хотят верить, пусть верят. – и раздельно, делая ударение на каждом слоге, как будто тупоумному глухарю объяснял, сказал. – ДЛЯ НИХ ТАК БУ-ДЕТ ЛУЧ-ШЕ! Понял?
- Нет. – зло огрызнулся Роман. – Это не тебе одному решать.
- Да, не мне. Поэтому надо собраться и обсудить. Всем. Вместе. А теперь давай, все это приберем до поры до времени, не зачем показывать, что мы по их тайникам лазили.
* * *
Гору, ту самую Зеленую гору, про которую ходили легенды, ту гору, на которой жили боги, уже было видно. Конечно она изменилась с тех пор. Поросла знатно, вокруг нее джунгли сплошняком встали, русло реки, что лилась тогда стремительным потоком, расширилось и теперь река уже не бежала, как встарь, а степенна несла свои воды. Простые законы жизни, простые и понятные: река стала шире – размыла русло, а то, что это произошло говорило лишь о том, что гора, на тот момент времени, когда здесь была высадка, была еще достаточно нова – недавно образовалась. Река тогда еще не вымыла из породы всю мелочь, не протаранила себе по настоящему царское русло. Но теперь время взяло свое, теперь она сильна, теперь она широка, теперь её воды окрасились чинным оранжевым цветом – цветом неспешной застоялости, зрелости.
Они шли вдоль этой самой реки. Шли неторопливо, хоть и хотелось Саати припуститься поскорее, и даже не смотря на уставшие за день ноги, он то и дело ускорял шаг. Но Роман темпа не менял, шел все так же спокойно, даже вразвалочку, вдумчиво и лишь иногда будто выныривал из своих мыслей, растерянно осматривался по сторонам, словно не знал где находится. Саати приходилось сбавлять шаг, а иногда даже и останавливаться, дожидаясь когда же догонит его спутник.
- Привал надо делать. – задумчиво промолвил Роман, поглядев на такие близкие уступы скалы. Их уже было видно почти четко, почти без голубой дымки дали.
- Зачем? – удивился Саати. – Мы же почти дошли. А там будет хорошее место для привала. И река чище.
Он не замечал, что уже чуть ли не лебезит перед Романом, чуть не пританцовывает, как маленький ребенок, не могущий вытерпеть, желающий получить подарок не завтра, а прямо сейчас. Хоть и был Саати в чем-то прав. Да, сегодня бы они до горы вряд ли бы дошли, но в любом случае – рано еще было останавливаться: солнце было еще высоко, не так давно оно перевалило зенит, и теперь неспешно катилось вниз.
- Надо. – Роман уселся в траву. – Так надо, Саати. Не будем сегодня спешить.
Саати даже как-то заскучал, с лица спал. Казалось, что еще чуть-чуть и он засопит обиженно, или еще как недовольство свое выкажет. Но он удержался, только поднял с земли прут и сломал его в одной руке, но спокойно, без злости. Тоже уселся, посмотрел на Романа – объяснений ждал.
- Саати. – начал неторопливо Роман. – Эта гора. Она не простая. – Саати кивнул. Конечно он знал, что Зеленая гора простой не может быть по определению – это же та самая гора! На эту гору сошли с небес боги, и создали их племя. Они вырезали их, людей племени, из кости и из твердого белого дерева, они слепили их плоть из глины, а в вены им влили густую воду Первой реки. Так они и родились, отсюда пошло их племя, отсюда пошла их жизнь. – Мы прилетели сюда давно. Очень давно. Мы летели на небесных колесницах, которые горели огнем, и несли нас над землей до самой этой горы. А потом, когда колесницы нам стали не нужны, мы их сбросили со скал, и те разбились на многие осколки. – Саати кивнул. Эту историю он тоже знал, её рассказывала им сама Атхи-ко, когда он был еще маленьким. – Саати, а ты знаешь, почему мы выбросили свои огненные колесницы?
- Нет. – честно сознался Саати. Он и сам давно этим вопросом задавался, все ему невдомек было – зачем богам надо было уничтожать свои же колесницы, чем они им помешали? Да и все племя над этим голову ломало, но у богини спросить никто не осмелился: коли боги так поступили, значит так надо было и не их, презренных смертных, это дело.
- Мы бросили свои повозки потому что сам Хаос бросил нам в след копья смерти, и копья те чувствовали колесницы наши. Нам пришлось их бросить, чтобы не погибнуть самим. – Саати притих, казалось даже дышать перестал. Эх, коли бы он знал, что нет никакого Хаоса, нет никаких огненных колесниц, а были только капсулы и скукожившиеся в них подростки, и дикий страх перед артефактами. Если бы он только знал об этом. Если бы он знал, что никакой перед ним не бог, а простой человек, который просто жил слишком долго.
- Хаос сильнее богов?
- Да, Саати, Хаос куда сильнее богов. Да и молоды мы тогда были. Мы почти не отличались от вас. Ну только чуть-чуть. В нас была сила, но мы тогда еще не знали о ней. Мы думали, что мы смертны, мы думали, что мы тоже будем стариться как и вы, мы думали… - махнул рукой, - мы много чего тогда думали. Поэтому мы и боялись копий Хаоса. А копья эти до сих пор нас ищут. – он увидел, как от испуга расширились глаза Саати. – Да-да, они летают по земле, высматривают нас, выглядывают, но увидеть нас не могут, пока мы не позволим им это сделать. Ты помнишь, рассказывал мне о шаре, который убил старого гуана? – Саати кивнул. – Этот шар был копьём Хаоса. Гуан, по глупости, напал на копье и оно его убило. Оно чуть не убило тебя, но увидело, что ты не бог, и что нет в тебе зла и поэтому оно простило тебя – оставило жить.
Роман замолчал, надолго замолчал, так что внезапно громко стало слышно, как неспешно несет свои воды река, как шумит листва над головой, как далеко и высоко гулко захлопали крылья большой птицы где-то в горах.
- А как вы можете им позволить копьям увидеть себя?
- А? – он вздрогнул, будто ото сна очнулся. – Увидеть… Это просто. Наши колесницы были сделаны из дерева, что крепче камня, тверже обсидиана, и гибкого, как ствол болотного лозняка. Зовется это дерево – металл. Оно не растет, как другие, и не тянет свои ветви к солнцу. Оно растет в земле, а добыть оттуда его можно только огненным цветком, таким как костер, только пламя в этом цветке должно быть жарким, куда жарче чем-то, на котором мы жарим мясо. Если копьё Хаоса почувствует, что вновь движется кусочек колесницы, оно набросится на нее – набросится и убьет! Для того, чтобы мы не взлетели вновь в небеса и не вернулись в свой дом, что далеко-далеко отсюда, дальше чем солнце, дальше чем звезды – очень далеко.
- Так значит нельзя брать в руки обломки колесниц! – забеспокоился Саати. – Зачем мы сюда пришли? Роом, давай вернемся в деревню, к Атхи-ко. Там копья не найдут тебя.
- Саати. – тяжело начал Роман. - Эти копья… Я раньше не знал, что они могут пощадить, ты меня удивил своим рассказом. А недавно, на второй день, после того, как мы вышли из деревни, я встретил копьё Хаоса в лесу, в папоротниковой роще. Я испугался его, и я спрятался, так, как не умеет прятаться ничто на этой земле, кроме богов. Я даже умер, для того, чтобы копьё не почувствовало тепла моего тела, не услышало моего сердца. – Саати только рот раскрыл. – Но оно меня почувствовало, - поднял руку, плавно повел перед собой, будто тот самый артефакт тогда, в папоротнике перед ним, - оно ко мне подлетело. Медленно, неторопливо. А я лежал и смотрел… - он говорил, а сам был уже там, в той темноте, освещаемой лишь едва уловимым светом артефакта. – Оно меня не касалось, и летело надо мной, принюхивалось… Оно не хотело меня убивать, наверное оно хотело меня увидеть… Хотело понять… Может быть… Кто знает…
И Роман умолк, совсем умолк. Взгляд его остановился, руки как были в воздухе, так и застыли, и только губы что-то беззвучно шептали, он говорили уже не с Саати, а с пустотой.
- А дальше что? – не удержался Саати, после почтительной паузы.
- Дальше? – Роман с удивлением посмотрел на свои зависшие руки. – А дальше ничего. Пшик, и все – пропало копье, и холод осыпался.
- И всё?
- И всё.
- А зачем мы тогда здесь? – вот ведь молодец Саати, не стал безропотно подчиняться богу, а задал вполне конкретный – правильный вопрос.
- Здесь мы потому что я хочу разобраться. – он подмигнул Саати.
- В чем разобраться? – спросил Саати пугливо, будто что-то не то спросить мог.
- Молодец! Правильно задать вопрос – это дать половину ответа на него! – Саати кивнул, ясно стало, что он запомнил это высказывание и при случае расскажет его кому-нибудь, выдав за мудрость бога. – А разобраться я хочу в том, почему копьё меня не убило. Почему оно тебя пощадило. Зач… - он осекся, чуть было не сказав главный вопрос, в котором он хотел разобраться: «Зачем вообще нужны эти артефакты?». Все-таки для Саати – это не артефакты, это копья посланные с вполне понятной причиной – убить богов, не дать им вернуться в дом на звездах.
Саати задумался, надолго, подбородок свой, спрятанный под курчавой бородой, помял, и спросил несмело:
- Может оно свободным стало? Может власть Хаоса над копьём ослабло, а само оно никому смерти не желает? Зачем ему теперь убивать? Оно же не ест, ему и охотиться не надо.
- Да, есть и охотиться ему совсем не надо. – согласился Роман. – А вот насчет того, что власть Хаоса над копьем ослабла… Это ты может и прав. Это надо проверить.
Действительно, кто знает, может быть за столько лет произошел сбой в запрограммированных неведомой цивилизации артефактах, и теперь они просто существуют. Не будет контакта с ними, не будет детонации. Хотя с чего он это взял? Ведь металлом он артефакт не проверял, а только так, полежал под ним и всё.
- А как проверить? – спросил Саати, входя в раж.
- Просто. Мы должны будем найти завтра, при свете дня, осколок колесницы, и бросить его. Если появится копье Хаоса, если нападет на осколок и убьет саму память о нем, тогда Хаос еще силен, и нет нам, Богам, пути на небо, а если нет, то значит можно нам задуматься о возвращении.
- Боги уйдут? – удивился Саати. – Зачем? Вам не нравятся наши жертвы?
- Нам всё нравится, только домой очень хочется.
Конечно домой они никак вернуться не смогли бы, даже если бы все эти артефакты попадали бы на землю, как осенние листья, но надо же было хоть что-то сказать Саати, и при этом не уронить свой божественный статус в его глазах. Нет, если артефакты теперь действуют как-то по другому, то можно же и в конце концов выйти из этого затянувшегося каменного века, и перейти к нормальному развитию цивилизации. А то что, в самом деле: ну есть колесо у племен, есть у них и слабенькие, первичные пока еще понятия о механике, вот только приложить они их никуда не могут. Стоит только какому-нибудь деревенскому дикарю гению случайно кусок меди выплавить, или золота, или найти в земле самородок, так как он его только в руки берет – появляется артефакт. Бабах! И все, и пропал еще один гениальный ум. Когда же появится металл… Да хотя бы та же медь, или что там легко плавится? Свинец? Нет, свинец в природе в чистом виде вроде не встречается… Да ладно – не суть важно, главное в том, что можно будет серьезно прогресс вперед подтолкнуть! Новые инструменты производства, новые возможности, новые постройки, новые задумки и неостановимое уже движение вперед! К цивилизации!
- А как мы найдем обломки колесниц? – несмело спросил Саати. Испугался, что глупость ляпнул, усомнился в божественной силе своего спутника, и сейчас посмеется за это над ним Роом.
Роом смеяться не стал, глумиться тоже, а сказал грустно, печально.
- А вот этого и я сам не знаю… Много лет с тех пор прошло. Может они и сгинули, в пыль обратились, в прах. – обнадеживающе улыбнулся, похлопал Саати по плечу. – Но мы с тобой, мой друг, найдем! Найдем, куда мы денемся!
И Саати тоже улыбнулся, хоть и подумал о том, что совсем Роом – неправильный бог. Добрый он, не заносчивый, поклонения не требует, улыбается часто, расспрашивает. Атхи-ко никогда так себя не вела. И те, кто с других племен приходили, рассказывали, что у них божества тоже, не сильно расспрашивают, а всё больше командуют и просто так с людьми не разговаривают.
«Да и вообще, необычный бог это Роом» - размышлял Саати, когда собирал по лесу хворост для костра: «Дерется как сама смерть, целую стаю гуан положил, а не кровожадный, подранка убивать не стал – пощадил, а взял ровно столько душ, сколько ему честным боем причиталось».
А когда в реке рыбу Саати ловил, думал он, что добр Роом слишком. Ведь мог бы каждую ночь приказывать Саати не спать, глаза в темноту таращить и Саати бы так и сделал. Сидел бы, сон от глаз гнал, но не уснул бы! Как же можно божественное повеление нарушить? А Роом не такой. Он сам все больше вахту несет, как добрый учитель, который молодого ученика собой в первый поход берет.
Много чего так Саати думал, пока был делами занят. А сам Роом, тем временем тоже думал, только совсем о другом.
До этого, пока они шли, он гнал от себя мысли, думал, что на месте во всем разберется. И вот он уже почти на месте, завтра пройдут чуток и надо будет уже обломки капсул по джунглям искать и тогда что? А тогда надо сразу определиться: как и что с этими обломками делать, как надо себя вести.
Для начала Роман взвесил критерии, исходя из которых артефакт мог вновь построить уничтоженное тело Саати. Но, как ни странно, из всего разнообразия доводов, из всего своего многовекового опыта, он смог выделить всего пару деталей.
Первое – Саати тогда был ребенком, и может артефакт не воспринял такую незрелую особь за врага, а потому и восстановил его после уничтожения, чтобы не было жертв среди мирного населения. Такая мысль была бы правильной, если бы только можно было знать наверняка: с какой целью эти артефакты созданы были? Если для войны – тогда конечно да, но вот если для других целей, тогда все гораздо сложнее.
Второй же довод был скорее странен, чем достаточно объективным. Он был на грани чувств, на грани эмоций, и потому казался неверным, но все же было в нем что-то… С самого начала Роман заметил, что Саати – это необычный человек. Нет, в плане анатомии, а в плане своих данных – он ничем особенно ни от кого не отличался, но вот если рассматривать его как «хорошего человека» - тут все менялось. Саати действительно был очень хорошим человеком. Он не испугался в самом начале, когда Роман всю эту охотничью шушеру волнами ментального страха погнал. Саати чувствовал настоящую благодарность за добро, иначе откуда взяться его поклону с приложением руки к груди, для Саати главным был не статус того, с кем он рядом, а сам человек. Так к примеру помог же он тогда ему, занес в храм Атхи-ко, когда сам Роман и двинуться не мог. И теперь ни словом, ни упреком, ни даже намеком каким не напоминал про тот день. Другой бы, на его месте, себе бы уже всю грудь кулаком отбил, молотя себя и крича на все джунгли, что де вот какой он молодец – самого бога спас! И много таких мелочей было, очень много. Может поэтому его артефакт и пощадил? За то, что он человек хороший, за то, что он уже не дикарь.
И вот тут у Романа родилась идея! Страшная, пока еще не проверенная, но пугающая. А может эти артефакты тут вовсе не для того, чтобы уничтожать технику и живую силу противника, может они тут для того, чтобы люди жить могли, а дикари нет?
За голову схватился двумя руками и застонал вслух:
- Ну бред же, бред…
Вот только ничего поделать с этой идеей не мог. Не шла она из головы, и хоть неправильной по логике была, а казалось, что это и есть разгадка.
Вот только как тогда понять ту встречу с артефактом, что у него у самого была? Да, он агрессии не выказывал, детонировать артефакту было не зачем, он и не детонировал. Вот только зачем эта штука над ним устроила торжественный пролет? Зачем нужна была боль, зачем холодом просканировала? Проверял что-то артефакт, выяснял, вот только что? Зачем ему нужно было исследовать организм, который он уже должен был досконально знать. Ну ведь не первая же эта встреча с человеком у артефактов! Сколько они уже народу положили из племен, и не только. Вероника, жена Яхова, в детонации погибла – бросилась на артефакт сама, после того как разом их два штуки у нее в деревне появилось. Один сразу рванул, половину деревни снес, а у Вероники от того видать в голове что-то замкнуло. Она и бросилась грудью на второй артефакт. Бросилась и сгинула, не осталось от нее и следа, и не стал её артефакт по кусочкам после этого собирать. А она то явно не была дикарем, и человеком она тоже была хорошим. Значит не совсем эта теория верна, а если до конца с собою честным быть, то и вовсе неправильна! Но что же тогда она его так гложет…
К тому времени, когда так решил для себя Роман, вернулся Саати: под мышкой ворох сухих сучьев – где только их находит, в руке кукан, на который четыре больших рыбины наколоты. Улыбается, и видно – спросить чего-то хочет. Роман вздохнул: небось сейчас опять начнет допытываться о колесницах божественных, о копьях Хаоса, о Зеленой горе.
Саати бухнул на землю хворост, бросил рыбу на траву, уселся и прищурился хитро.
- Спрашивай уже. – устало сказал Роман.
- Роом, – смутился сразу, значит непростой вопрос будет, - ты не злись только, я все же не шаман, могу и глупость сказать. Скажи – ты правда бог?
- Что?
- Прости-прости. – заизвинялся Саати и чуть головой об землю биться не начал. – Не убивай, прости, прости.
- Тихо-тихо. Перестань. Не буду я тебя убивать. – Саати поднял голову, загнанно блеснули у него глаза. Нет, все таки еще дикарь, но уже не такой как прочие. – Я такой же как и Атхи-ко. Мы с ней из одного небесного дома. Она богиня?
- Да, Роом, Атхи-ко – богиня.
- Тогда получается, что и я бог. – беспечно улыбнулся Роман. – Так?
- Так… - несмело согласился Саати. – Но тогда получается, Роом, что ты не правильный бог.
- Почему?
- У тебя нет своего племени. – посмотрел на Романа, тот кивнул. – Ты не требуешь жертв, ты не желаешь поклонения, ты со мной разговариваешь как с равным, и ты, - он замялся, боясь произнести последний, видимо самый важный довод, но все же переборол себя и произнес, - ты не приказываешь.
- Да? – приподнял бровь Роман, Саати торопливо кивнул. – Не замечал. Ну и ладно. Саати, ты мне скажи: если я бог, я многое могу?
- Да. – быстро согласился Саати.
- А ты, как простой человек, можешь меньше?
- Да. – снова кивок.
- Тогда зачем мне приказывать тебе? Тому кто может меньше меня, если я сам могу сделать все? А?
- Но другие же приказывают.
- Другие? Ну это их дело.
- Нет, Роом, все же ты неправильный бог.
- Неправильный? Неправильный! – и он рассмеялся: красиво, басовито, искренне. – Я, Роом, карающая длань самого Яхова – я неправильный бог! Ну, Саати, ну молодец! Ну сказал!– отсмеялся, утер выступившую слезу, и сказал вполне серьезно. – Да, я и правда неправильный бог. И это хорошо.
* * *
О том, что что-то с ними не то они начали догадываться, когда детишкам лет по пятнадцать исполнилось. Но особенного внимания не обратили, на мнительность списали, да и стареть особенно никому и не хотелось. Но вот когда пошли первые внуки, а у дедушек с бабушками ни единой морщины не прибавилось – тут уж хочешь, не хочешь, а задумаешься о том, что ты какой-то неправильный.
Девчонки, хотя какие они теперь девчонки, по большому счету радовались конечно. Удачно же получается: в красоте со своими дочками соревноваться могут, кожа у них такая же атласная, лица ничуть не хуже и даже подчас свежее, и ни морщинки, ни седого волоса – ничего нет. Дети пока не знали, что тут не то – сами еще не в том возрасте были. Ну а кто может в двадцать лет о старости думать, если старости вокруг и не видел? Не верить же пустым россказням, у которых подтверждение – только слово родительское? Вон, родители то, они же и в богов не верят, а всякий молодой охотник знает, что если кровью губы Молоха смочить, то и охота будет прибыльнее и вернешься целее. Потому-то, когда молодые охотники шли на промысел, так завсегда они кровью губы божка смазывали и того, что в хижине своей хранился, и того что на площади, у пруда центрального высился. Если не было дикой крови, да хотя бы крови той же хапы, то и себя не щадили – уж лучше палец порезать, чем на клыки гуаны напороться, или в пасти ноксы сгинуть.
У девок, у тех свои боги в почете были. Они все больше многогрудую Атхи-ко обхаживали, но там без крови конечно, там все добром да лаской. Цветов свежих принесут, а еще лучше венок на голову из трав божку оденут, лепешек из ба опять же пред ногами идола положат. Это ничего, что ссохнется лепешка, а потом еще и гнилью с плесенью потратится – так и надо, иначе же богиня как дар возьмет? Ей же от жертвы ничего кроме духа и души не надо. Ты ей лепешку даришь, а она её аромат съест, саму суть лепешки, её сытность проглотит, так что потом, что ешь этот дар, что в землю закапывай – все одно, толку от этого не будет. Правда никто и не пытался у богов их дары забрать – в племени не дураки жили, даже детвора с должным почтением идолов у пруда охаживала. Некоторые, те что посильнее в гнев богов верили, так те и вовсе за всякие прегрешение, пред верховным богом Яхве поклоны били, прямо до земли. Бухнутся на колени, и как давай лбом траву мять, даже страшно становится, что расшибется насмерть молельщик. Но Яхве смерти не надо, он и так простит. Потому уходили молельщики живыми, только лбы оцарапаны, да может шишка еще вскочит.
Но все же, когда пошли силы на убыль у детей, которые в годах были, а их дети уже тоже на охоту с дедами и отцами ходить начали, тогда и начали нехорошие толки по деревне ходить.
Про своих родителей, дедов, конечно плохо не говорили, но зато про чужих шептались истово. А если в каждой хижине про соседей шепчутся, то тут уже не долго и до драк, или, что того хуже, до общего навета.
А больше всего младшая дочь Стаса, Полина, крик поднимала. У нее и повод для этого был. У нее сын был – Молом назвала, в честь бога охоты – Молоха. Всем парень хорош получился: высокий, в руках силища такая, что пеньки мог корчевать, быстроногий, остроглазый, курчавый, красивый – все Полина на него нарадоваться не могла, перед соседками хвалилась. Бывает подойдет к чьей хижине, и ну давай за три шага от порога кричать:
- Ален, а, Алён, выйди на минуту. – выйдет Алёна, кивнет, мол чего тебе, соседушка? А Полинка ей сразу и кричит, причем громко, на всю деревню, чтобы в каждом доме услышали. – Алёнка, а не знаешь, где Моллом мой? – соседка конечно головой вертит, говорит, что ей то откуда знать? А Полинке ведь только того и надо! Как только соседка скажет, что не знает про Моллома, так Полинка заорет пуще прежнего. – Как это ты не знаешь? Я вчерась, по утру, Маринку твою драную от нашей хижины гоняла, а ты и не знаешь где твоя дочь теперь Моллома мого тащает?
Ну тут конечно крик, шум, бывало что и космы друг-дружке бабы рвали, но это так – обычная жизнь, привычная пастораль деревенского уклада. Но случилось тут страшное! Моллом он же тоже о себе высокого мнения был, считал что любая с ним пойдет, стоит ему только бровью повести! И ведь что удумал, стервец – стал к Ксанке, жене Ахмеда клинья подбивать! А Ксанка надо сказать красивая была! После того, как сорок лет назад на планету высадились, она только красивее стала! На Земле она бледная была, и только щечки у нее румянцем горели, а тут, под жарким тропическим солнцем, покрылась бронзовым загаром, и выскочили у нее такие конопушки красивые – будто щедрой горстью сыпанули! Фигура у нее такая, что только в след ахать остается, а грация! И волосы, на солнце выгоревшие из русых, как будто солнечные стали, и огнем теплым горят, и в то же время манят – красавица одним словом. Ахмед ее правда заприметил еще до того, как она в сок вошла – ей же при высадке только четырнадцать было, девчонка девчонкой – костлявая, острая, больше на мальчишку тогда похожа была. И вот Моллом на нее заглядываться стал.
Поначалу просто рядом с её домом часто ходил, останавливался, будто завязки на обувке поправить, или еще для чего, а сам смотрит – может выйдет? А потом и вовсе стал по ней сохнуть так, что и на других девчонок смотреть перестал. А те вокруг него крутятся, прямо так и увиваются, а он мимо них смотрит, не замечает.
И Ксанка его тоже не замечала. Он же для нее как был карапузом, так и остался – запомнила она, как когда Моллом совсем маленьким был, зашел он к ним с Ахмедом в гости, а у них на стене голова ноксы висела. Он эту голову как увидал, так и обделался! Вот она его и запомнила таким: маленьким, пухлощеким, курчавым и обделавшимся.
Смех смехом, а ведь чем дальше, тем хуже. Деревня хоть и людей полна, а все же маленькая. Все друг друга видят, все всё друг о друге знают, а о Молломе только слепой мог не догадаться. Ну сама Ксанка, когда узнала, только посмеялась, и муж её, Ахмед, тоже улыбнулся. Ну блажь в голову парню ударила – ничего же страшного в этом нет, помнили они историю про то, как Женька, Романов сын, запал на Алефтину – высокую неказистую, но безмерно добрую, и единственную на всю деревню, кто могла печь сладкие пироги с побегов дерева ба. А если вспомнить всех девчонок, что за чужими отцами бегали, так и вообще со счета собьешься.
А вот Молом отнесся к этому серьезно. Он даже один раз попытался ночью Ахмеда убить. Ахмед возвращался с запруды, рыбу нес, а Молом в роще у деревни ждал, с копьем… Ахмеду повезло. Копье ему только шею оцарапало, по касательной прошло, едва несколько капелек крови выступило. Моллома он догнал, устроил ему взбучку по первое число, притащил Полинке, а та в крик: сына ее убили! Убитый сын встал, как синяки прошли, но всё то время, сколько он отлеживался, он планы придумывал. Толком ничего не придумал, кроме как сходить ко всем богам с дарами: Яхве с Атхи-ко до самого вечера молился, весь лоб ободрал. Люди думали, он грех свой замаливает, что хотел Ахмеда убить, поэтому от пруда его не гнали, а даже наоборот, радовались, кивали согласно. А он, Моллом, как свечерело, снова пошел к дому Ксанки. Знал, что Ахмеда дома нет, что он сейчас на ночной охоте, вот и пришел.
В хижину пробрался, Ксанку схватил, так что та вырваться не могла, рот ей зажал и стал на ухо шептать, как он её сильно любит, на что он ради нее готов, а потом и одежду стал с неё рвать. Чуть не изнасиловал, но Ксанка, она боевая – по мужскому достоинству его огорошила с колена, а когда тот согнулся в три погибели, она ему еще и добавила от души. Схватила веревку волосяную, руки ему скрутила за спиной, и на пинках домой пригнала. Ославился Моллом на всю деревню!
А Полинка, она же дурехой всегда была, вот она и начала слухи распускать, что Ксанка сама любовное зелье для её Моллома сварила, а потом, когда Моллом бегать за ней стал, испугалась мужниного гнева, и отказала её сыну.
Народ темный, шептаться начали, косыми взглядами Ксанку провожать, а кое кто, так и прямо шептал вслед – «ведьма», и плевали через левое плечо. Начались суеверия какие-то глупые. Старики, то есть первые поселенцы, посмеивались, вот только Яков ходил чернее ночи. Один раз поймал Ксанку у пруда, где все идолы стояли, за руку схватил, шепнул ей что-то на ухо, а она в ответ только рассмеялась заливисто, а потом подошла к идолу Атхи-ко, и сказала громко, так чтобы все слышали кругом:
- У этой прощения просить? За любовное зелье? Если у мальчишки гормоны играют, так я в этом виновата что ли? – и плюнула на идола, Яков только за голову схватился, и ушел без слов.
