Охотничьи истории

НАЧАЛО ЗДЕСЬ

Он обогнул старенькие избы и зашел в деревеньку. Одним концом грунтовая дорога шла между домов, другим уходила в лес. На въезде Казаков заметил наваленные березовые бревна. Тянуло дымком — кто-то, видимо, баню топил. Неподалеку старуха скрипела рычагом колонки. Антон оценивающе посмотрел на местный агрегат — вряд ли водоразборная, откуда здесь центральное водоснабжение? Скважина, скорее всего. Воображение сразу подкинуло вкус ледяной, чистой воды. Очень захотелось пить. Казаков косо глянул на старуху. Ну ничего, сейчас она отвалит, и он напьется, а потом поищет кого-нибудь помоложе дорогу спросить. Он отвернулся, приложил ладонь к глазам и посмотрел на дома. По верхушке невысокого деревянного забора неуклюже пробирался толстый черный кот. Пузо явно перевешивало, но котяра упорно пер вперед, оступался, осторожничал, но все равно шел по доскам вместо того, чтобы спрыгнуть на землю. Антон невольно улыбнулся.

— Тоха!

Он обернулся на голос. К нему, придерживаясь за поясницу, торопилась та самая старуха. Она смотрела на него с узнаванием, а он точно видел ее впервые.

— Куда запропастился? — она строго оглядела его с головы до ног. — И куда ты так накутался? Сколько раз говорила, чтобы в лес один не ходил? Заблудишься, а нам потом искать тебя всей деревней.

— Вы меня с кем-то перепутали, — сдержанно отозвался Казаков.

Старуха со вздохом неодобрительно покачала головой.

— Ох Тоха-Тоха, опять у тебя дурнина взыграла, — она махнула рукой и пошаркала обратно.

Через несколько шагов обернулась.

— Я там тебе поесть занесла. На кухне оставила.

Пока Антон с недоумением смотрел ей вслед, мимо него пробежала девчонка лет семи-восьми с огненно-рыжими волосами.

— Тошка-тотошка! — она рассмеялась и бросила в него скомканный тетрадный листок.

Смятая бумажка отскочила от груди и упала на землю. Рыжая со смехом понеслась дальше. Ей вслед заругалалсь старуха.

— Глашка, а ну хватит Тоху задирать!

Антон подошел к колонке. Нажал несколько раз на рычаг, пока вода не потекла. Сполоснул руки, умыл лицо, напился. Не отпускало ощущение нереальности. Странно все. Пришел из осени в лето. В деревню, где его откуда-то знали. Ну ладно, узнали его только старуха и мелкая. Что у одной, что у второй с головой, похоже, не очень. Казаков покосился на мужичка, сидевшего на лавочке возле колонки. Тот курил и стряхивал пепел в донышко от разбитой бутылки. Ну хотя бы он его не узнал, а то тогда Антон всерьез засомневался бы в своем рассудке. С этой ироничной мыслью он еще раз осмотрелся. Издалека донесся женский голос:

— Вася! Вааааася!

Мужик возле колонки поспешно затушил окурок в разбитой бутылке и поспешил на зов. Казаков глянул ему в спину и тоже пошел следом. Найти бы кого адекватного — спросить, где он оказался, и в какую сторону идти, чтобы на трассу выйти. Солнце так нещадно припекало, что Антон и толстовку снял. В футболке самое то. Странная все-таки погода — обещали дожди и плюс десять, а такое ощущение, что жарит под тридцать. Казаков шел по проселочной дороге вдоль домов и разглядывал нехитрый, деревенский быт. На него никто не обращал внимания. Если и смотрели, то со странным узнаванием, как старуха у колонки. От этого становилось немного по себе, но Антон списал все на разыгравшееся воображение. Впереди ожесточенно ругались два мужика. Один помоложе, как Сашка, второй совсем седой. По обрывкам разговора Казаков уловил, что тот, который помладше, стащил у другого пластиковую бочку для воды и беспалевно катил ее в тачке. Казаков подошел к самому разгару спора, когда в ход пошли более увесистые аргументы, чем просто слова.

— Ну раз по-хорошему не отдаешь, то и тебе хрен! — в сердцах выкрикнул старик и со всей дури ударил по бочке вилами.

Ругань тут же стала громче и забористее. Антон на всякий случай обошел их стороной. Не хватало еще под раздачу в чужой ссоре попасть. Особенно, когда за вилы схватились. Из дома выбежала женщина с побелевшим лицом.

— Вы чего разорались? Ленка из-за вас рожать надумала! За врачом надо ехать!

Казаков услышал заветное слово “ехать”, ускорил шаг и подошел к женщине.

— Подскажите, пожалуйста, далеко отсюда до трассы Е сто один? Я в лесу немного заблудился, мне бы обратно к машине выйти. Может, добросит кто? Я заплачу.

Женщина посмотрела на него с усталым раздражением и — что самое страшное — узнаванием.

— Тоха, иди отсюда, а… Вот вообще не до тебя.

Антон уставился на нее с неприкрытым изумлением. Изнутри скребся противный страх. Что-то все-таки произошло, а он не понимал. Он разозлился.

— Да вы, блядь, сговорились?! Какой Тоха, о чем вы все вообще? Я вас всех в первый раз вижу! — зло сказал Казаков и отошел назад, словно сумасшествие местных могло и его заразить.

Перед глазами снова потемнело — как в лесу. Антон почувствовал, что его сейчас или стошнит, или он в обморок грохнется прямо перед этими придурками. В звенящем мареве его подхватили под руки и куда-то отвели.

— …посиди тут, Тош. Перегрелся что ли?

Кто-то побрызгал ему на лицо водой и дотронулся ладонью до лба. Его снова взяли под руки и куда-то повели. У Казакова не было сил сопротивляться. Он бултыхался в омуте слабости и беспомощности, а страх и злость упрямо тащили его на дно. Из разговоров он выхватывал отдельные слова — какой-то Ленке поехали за врачом, у кого-то вызывал опасения мост, и где-то все еще ругался мужик из-за испорченной бочки. Антон все-таки отключился. Когда он открыл глаза, обнаружил себя лежащим на старой, пружинной кровати. На тумбочке он увидел алюминиевую кружку с водой. Прежде, чем успел задуматься, кто и зачем ее принес, Казаков залпом выпил воду. Стало немного полегче. Голова раскалывалась, как после теплового удара. Он с усилием сел в кровати. Может, и правда перегрелся? Перенервничал. Хотя было бы с чего. Людей он нашел — все лучше, чем по лесу блуждать. Сейчас разберется, найдет транспорт и вернется к машине. Потом вместе с Сашкой сходят ружье и вещи поискать. Санек наверняка весь издергался, куда его бедовый попутчик провалился.

Кровать звучно скрипнула, когда Антон встал на ноги. Немного покачивало. Воды бы еще хлебнуть. Он осмотрелся. Маленькая комнатушка выглядела чужой и знакомой одновременно. Казаков подошел к столу возле окна. Его внимание привлекла рамка с фотографией. Все здесь было старое, как прямиком из СССР подъехало, а рамка — новая. Антон присмотрелся и от страха выронил кружку. На фотографии он увидел себя и двух незнакомых людей — мужчину и женщину. Казаков дрожащими руками взял рамку. Точно он. И одежда его. Белая футболка и красная рубашка в клетку. Только он их сто лет не надевал, и точно не фотографировался с этими людьми. Он перевернул фото, и мир окончательно ушел из-под ног. “Любимые мама и папа, вечная память”. Написано его почерком. Антон очень быстро поставил рамку на стол. Та покачнулась и с глухим стуком упала на стол. Казаков тоже пошатнулся, обхватил себя руками и застыл возле стола. Потом рванулся к покосившемуся шкафу, распахнул дверцу и остолбенел. На вешалках болтались его вещи. Тоже старые, но его. Он признал походную куртку, пару футболок. Внизу ютились покрытые пылью беговые кроссовки. Казаков попятился назад. Да нет же! Он в Москве живет, а не в деревне. Всех этих людей он в первый раз видит. И тех, что на фото, тоже. Его мама и папа живы и здоровы. Закралась мысль — может, он в кому впал? Может, они с Сашкой на машине кувыркнулись, и он бредит? Да ну нет, так не бывает. Кома это кома, сознание отключилось и все.

Антон в ступоре вышел на улицу. Со стороны леса шли три молодые девушки.

— Смотри-смотри, а вот и твой жених тебя караулит, — сказала темноволосая и с веселой улыбкой на него посмотрела. — Ну что же ты, Тоха, без цветов?

Другая девушка, со светлыми волосами и в синем платье, толкнула ее локтем.

— Не надо его дразнить, сколько раз говорила? Он же не виноват, что такой.

Антон уже не удивился, что он снова для всех какой-то Тоха. Деревенский дурачок. Он молча прошел мимо. Там от наткнулся на мужика, который спорил с дедом с вилами.

— В какую сторону отсюда Е сто один? — спросил он.

Тот посмотрел на него с досадливым удивлением.

— Какая еще Е сто один? Тут такой отродясь не было. Иди-ка ты кому-нибудь другому мозги делай.

Казаков похолодел.

— Да как же, блядь, не было?! — зло прошипел он. — А из Москвы сюда на чем по-твоему можно доехать?

— Из какой Москвы, болезный? До Москвы отсюда тыщи четыре километров, — снисходительно сплюнул мужик. — Кто-то глобус пропил, а ты мозги растерял.

Антон оцепенел. Как это четыре тысячи километров? Да такого быть просто не может. Долбаный бред! Казаков мелко затряс головой и бросился в лес. Да похер! Сам выберется как-нибудь, без этих психопатов. Он упрямо шел в глубь чащи, пока деревня позади не скрылась из виду. Он прошел еще немного…. и выбрел к тому же полю с колосьями. Вот тогда ему стало по-настоящему страшно. Антон тупо смотрел на поле. Потом развернулся и бросился обратно. Мчался, не разбирая дороги. Все равно куда, лишь бы подальше от странной деревни. Он бежал, пока снова не оказался возле поля. Издалека кто-то ему кричал и махал рукой.

— Тоооооха!

Он тупо побрел к домам. Со всех сторон давило ощущение сюрреалистичности происходящего. Он молчал, пока шел мимо причитающих женщин. Мост, кажется, обвалился, когда врача привезли. Молчал, когда старуха его сердито дернула за рукав.

— Тоха! Ек-макарек, куда ты опять убежал? Только с тобой еще проблем не хватало. Ты иди-ка пока к себе, у нас тут всякое происходит, тебе это не надо смотреть и слушать. Иди-иди, там щи на кухне. Разогрей на плитке и поешь.

Антон и правда пошел домой. Точнее, в избу, которую все считали домом Тохи. Казаков молча сидел на кровати и пытался собраться с мыслями. А потом пришел дух-хозяин и убил его в первый раз.

В окно звонко ударил камушек. Обычное начало дня. Тоха открыл глаза и нервно рассмеялся, глядя на облезлый потолок. Все начиналось заново. Двадцать седьмой день его жизни в непонятном нигде. Двадцать шесть смертей позади, а сколько впереди — неизвестно. Бесконечность? Тоха свернулся калачиком.

Во все предыдущие дни он сразу срывался с места и пытался жонглировать событиями, чтобы все сделать правильно. Но правильно не получалось. Что-то всегда происходило. Даже в выверенный план вмешивалась случайность, и что-то шло наперекосяк. Да и какой тут выверенный? Он мог бы просчитать все еще неделю назад. А теперь он кто? Тошка-тотошка. Сумасшедший. Он стал тем, кого в нем увидели, когда он только пришел в деревню. Не успокоить дядю Витю с Гошей, так они вечером раздерутся, и Гоша его ножом пырнет. Если отпустить Мишу за врачом, то на обратном пути мост подломится, и машина свалится в реку. Оба погибнут. Не отпустить — Ленка со своим приплодом помрет. Но если успокоить мужиков, то Ленка и рожать не начнет. Барсик этот еще… Жирный котяра. Если его не снять с забора, он падал на косу и резал брюхо. Не смертельно. Петля кишок наружу вылезла, но в городе промыли бы зашили без проблем. А здесь откуда ветеринар? Ему сразу голову и рубили, как курице, чтобы не мучился. Тихонечко, чтобы никто не видел. Если его снять, он бросался под колеса “уазика” прямо перед Ленкиным домом, и та начинала рожать… Необъяснимый и невозможный ад. Долбаный день сурка, который никак не заканчивался. Он и на местное кладбище ходил — на могилы своих родителей. Имена и даты рождения те же, лица другие. Ему сказали, что после их смерти он головой и того.

Еще вчера Тоха хотел все закончить. Больше всего на свете. А сейчас как никогда понимал, что этот цикл нельзя разорвать, и теперь он хотел сойти с ума. Окончательно, чтобы больше не подыхать от страха, не думать. Не видеть в чудище свою скорую смерть. Недолго бояться, умирать и забывать, как умер.

Тоха взял с тумбочки алюминиевую кружку, выпил залпом. Покачиваясь, пошел к двери. Мельком глянул в зеркало. Оттуда смотрел призрак. Незнакомец. Тоха. Антон выглядел иначе — у него была стильная стрижка с узлом на затылке, огненно-рыжие волосы, как у местной Глашки, и ярко-синие глаза. В них никогда не было столько страха и пустоты, как у отражения в зеркале. У того Антона были острые черты лица, ему даже говорили, что он похож на лису, а Тоха… разве что на дохлую, которая уже не первый день под солнцем валяется. Волосы как ржавчина, свалялись в патлы. Осунувшийся, затравленный. Тоха дернул уголками губ, и призрак безумно улыбнулся ему в ответ.

Он вышел на улицу. Мимо пробежала Глашка.

— Тошка-тотошка! — она привычно бросила в него бумажным мякишем и унеслась прочь.

— Глашка, а ну хватить Тоху задирать! — выкрикнула вслед баба Света.

Он поднял с земли смятую бумажку и развернул. Никогда раньше не смотрел, что там. На тетрадном листке углем были начерчены две линии, а сверху галочка-крыша. От этого символа внутри что-то окончательно сломалось. Тоха сделал еще несколько шагов, и ноги подкосились. Он упал на колени, потом плюхнулся на пятки и весь согнулся. Закрыл лицо руками. Его било крупной дрожью. Может, вон оно подкатывает, его желанное сумасшествие?

Он совсем потерялся. Кто такой Антон Казаков? Его ведь и не было никогда. Это все выдумка. Осталось только себя в этом убедить. Может, еще через пару смертей и получится. Только дергаться он больше не будет, здесь и посидит подождет, когда дух-хозяин снова придет и… Тоха судорожно всхлипнул. Обнял себя руками. Солнце припекает, а ему холодно. Еще холоднее, чем когда умирал. Душу как исполосовали. Ни единого живого местечка не осталось. Или боль, или безумие. Ничего больше в нем нет. Ни-че-го.

— Люди… — тихо произнес Тоха.

Набрал в грудь побольше воздуха и уже закричал.

— Лююююди!

Он не видел, был ли рядом кто из местных. Слезы застилали глаза. Тоха снова раскачивался взад-вперед, голосил с надрывом, а внутри что-то ломалось и крошилось, как будто он своими руками уничтожал остатки прежнего себя.

— Это я виноват… Я! Меня предупреждали, а я не послушал! Я убил зверя вашего духа-хозяина, и он теперь наказывает меня… И вас вместе со мной!

Тоха всхлипнул.

— Я не послушал никого… Просто подстрелил, ради фана. Я виноват… Виноват. Очень. Простите меня. А я буду тут сидеть, пока он снова не придет…

Земля словно потянула его к себе, и Тоха завалился на бок. Никто не подходил. Необычно немного — за деревенским дурачком все-таки приглядывали, а тут никого, но это даже лучше. Одному проще, будет лежать в пыли и грязи. Каждый день. В ладонь ткнулось что-то мокрое. Тоха шмыгнул носом и приоткрыл глаза. На него смотрел Барсик. Тоха еще раз судорожно втянул воздух и подгреб кота к себе поближе. Барсик хороший, живой. Он тоже умирал — и от топора, и под колесами. Но все равно живой, а Тоха — нет, Тоха уже совсем мертвый.

Звуки стихли. Только что он слышал, как рядом громко мурчит Барсик, а теперь все затопило тишиной. В ней грохотали тяжелые шаги духа-хозяина.

Бум-бум-бум!

Тоха отрешенно подумал, что кот убежал. Даже не убежал, растворился. Был — и нету.

Бум-бум!

Шаги прозвучали прямо рядом с ухом. Тоха открыл глаза и снизу вверх посмотрел на чудовище.

— Убей навсегда. За своего зверя, — беззвучно прошептал он. — Мне не нужно ничего исправлять, мне себя надо было поправить, а я не смог.

В ответ чудище грузно ударило ногой рядом с его лицом. В глаза полетела сухая пыль. Тоха машинально зажмурился, ожидая следующего удара, но уже по голове. Ничего не произошло. Только прозвучали удаляющиеся шаги, а потом проступили обычные звуки леса. Весело трещала какая-то птичка, а где-то вдалеке ревело что-то похожее на автомобильный сигнал. Тоха открыл глаза. Он, скорчившись, лежал в лесу — в обычном сентябрьском лесу, куда зашел целую вечность назад. Он неверяще заозирался по сторонам. Увидел бревно, где зайца подстрелил. Тушки не было. Подняться на ноги получилось со второго раза. Гудок вдалеке замолк, как будто для того, чтобы набрать побольше воздуха, и снова протяжно заревел. Тоха на неслушающихся ногах пошел на звук. Сначала брел еле переставляя ноги, потом побежал.

Он выскочил прямо к внедорожнику. Рядом с ним стоял Сашка и курил. Увидев Казакова, он бросил сигарету на землю.

— Ты где был?! — тут же набросился Санька. — Я все оббегал. Только отвернулся — тебя нет, снаряга вся твоя валяется. Ключи от машины, телефон… Ты чего вообще…

Он вдруг осекся и пристально на него посмотрел.

— Антон? Ты в порядке?

Тоха безумно улыбался и плакал не то от счастья, не от сдавших нервов.

— Саша, — он сделал несколько неуверенных шагов к Гаевскому. — Сашенька! Это ты? Это правда ты?

На следующем шаге он свалился прямо рядом с Саней. Крепко обхватил его за ногу.

— Сааааша, я больше никогда сюда не поеду, никогда-никогда, — быстро заговорил он. — Спасибо тебе, Санька, столько времени прошло, а ты меня все искал, когда все потеряли. Я сам себя потерял…

Гаевский рывком поднял его на ноги. Посмотрел с недоверчивым удивлением.

— Да тебя час всего не было. Ты точно в порядке? У тебя кровь на лбу.

Антон посмотрел в отражение на боковом стекле. Лоб перечеркнула алая полоса — как будто кто-то пальцем провел.

— Это дух-хозяин оставил… — ответил он. — Простил меня. За того зайца.

На лице Сашки отразилось еще большее недоумение.

— Ты давай-ка в машину садись, пассажиром, а я поведу, ладно?

Он помог ему забраться во внедорожник. Носовым платком стер кровь. Сунул в руки термос с горячим чаем.

— Все твои вещи я назад положил, — сказал Гаевский.

— Забери ружье, мне больше не надо, — прошептал Антон и отвернулся к боковому стеклу.

Мелкими глотками пил горячий чай, смотрел на осень за окном, а перед глазами все еще стояло лето. Зеленое море поспевающих колосьев, высокое палящее солнце, цветущий клевер и Тоха, деревенский дурачок, которого дразнят местные дети:

— Тошка-тотошка похож на лису, сереньких мышек он ищет в лесу. Мышки-мышата идите скорей, вместе дружить всегда веселей…

За окном пронзительно закричала Глашка — любопытная девка схватила пепельницу из разбитой бутылки и ожидаемо порезалась. Потом что-то грохнуло — по звуку слово железное ведро покатилось по земле, бряцая ручкой. У Тохи сердце в пятки ушло. Что-то не так. Ну забыл он убрать эту чертову бутылку, забыл! Девчонка всего лишь должна была пораниться о донышко и побежать домой — мимо старухи с ведром. И все. Он выглянул в окно. Рыжая Глашка в сердцах выбросила стекляшку, которая ей сделала больно, и размазывала по лицу сопли и слезы. К ней с причитаниями спешила баба Света. На тропинке каталось опрокинутое ведро, рядом веселым ручейком по сухой земле струилась вода. За все дни, что он проторчал в этом странном месте, бабка никогда не успевала подойти к ней так близко, и Глашка убегала. В сознании дернулась болезненная мысль — почему старая кошелка пришла раньше? Что он сделал не так?

— Неееет, — неверяще протянул Тоха и тут же торопливо продолжил сам себя убеждать. — Но ничего плохого же не произошло? Не произошло. Ну порезалась. Да я в твоем возрасте со всяких строек и забросов не вылезал! Там и не такое бывало. А тут, подумаешь, всего лишь порез. Пете пизды надо дать, чтобы мусор свой не разбрасывал, но это ему пусть баба Света ввалит. Ну все-все-все хватит выть. Рученьку бо-бо, беги домой к маме.

К маме Глашка идти не торопилась. Она ревела белугой и захлебывалась слезами.

— Ну чего ты воешь? Дай гляну, — старуха подошла к девочке, по-свойски схватила ее за руку и наклонилась, чтобы получше рассмотреть. — Я уж думала, серьезное что. До свадьбы заживет.

Из окна Тоха видел, как баба Света подслеповато щурится, разглядывая рану. Глашка все еще орала. Он начал нервничать. Ну как начал… Он уже давно сплошной комок нервов — перетянутых, пережженных. И сам он весь такой же пережженный. У него крыша поехала от этой чертовщины. Еще немного и все — кукушечка выпорхнет окончательно.

— Иди домой! — почти умоляюще сказал он из своего укрытия.

Голос прозвучал нервно и плаксиво. Тоха был готов выбежать на улицу, схватить рыжую за шкирку и оттащить домой, как тупого щенка, но так это не работало. Да здесь вообще ничего не работало! Ни-че-го. Ничегошеньки. И снова в застарелое отчаяние вклинился голос надежды — но сейчас-то должно? Он же все просчитал. Тоха вздрогнул и впился взглядом в исписанную стену. Точно все. Подумаешь, стекляшка.

— Не хочу свадьбу! — сквозь слезы прерывисто выкрикнула Глашка.

Топнула ножкой и побежала в противоположную от ее дома сторону. Тоха заледенел. Прильнул к тусклому стеклу с трещиной и все увидел. Девчонка не успела далеко отбежать. Запнулась о незаметный в траве зеленый шланг и упала плашмя на землю. Тоху затрясло. Он обхватил себя руками. Истерично закричала баба Света. На ее вой тут же сбежались местные. Загудели-запричитали.

Тоха тупо смотрел в окно.

Что-то все-таки пошло не так. От этой мысли ему хотелось сдохнуть на месте. Окончательно. Без всяких воскрешений. Со стоном он выбежал на улицу, предчувствуя полный пиздец. За пару шагов до толпы он замер. Ноги к земле приросли. Он чуял, что облажался. Нерешительно и нехотя, скорчившись, он боком подошел к толпе. Рыжую уже перевернули на спину. В горле донышко от бутылки. Кровищи натекло — ууууу… Глашка пустыми глазами смотрела в небо. Тупая тварь! Вот кто ее просил сюда бросать? Кто?! А шланг здесь откуда? Не было же никогда. И тут Тоха вспомнил. Он же утром с Витей говорил. Старый хер снова жаловался, что канава пересохла, и ему тяжело воду набирать. А он, дебил махровый, возьми да скажи — да чего тебе, дядь Вить, спину гнуть, шланг к колонке прицепишь и польешь свою смородину. Вот и полил, видимо! Скотина! А шланг не убрал. Тоха беззвучно заплакал и ринулся обратно в дом. Там он плотно захлопнул дверь и сел на пол. Привалился к стене. Обхватил руками голову, завыл. Сначала тихо, тоскливо. Потом закричал. Тоха орал, пока голос не сорвался. Местные на него не реагировали. Он для них деревенский дурачок, который живет здесь… А никто не знает, сколько он тут, никому и не нужно знать.

Испугался смертушки, вот и вопит, болезный. Они же не знают, что теперь и за ним смертушка придет еще раз. Затрясло сильнее. Кричать больше не получалось, из горла только болезненный хрип вырвался. Тоха обхватил себя руками и начал раскачиваться из стороны в стороны. Пустым взглядом уставился в стену. Сколько там уже зарубок — двадцать шесть? Теперь еще одна будет.

— По лесу леший кричит на сову, — просипел Тоха, — прячутся мошки от птичек в траву.

С улицы донеслись тяжелые шаги, и он зажмурился. Ну вот и все, в этот раз даже быстро. Крики за окном стихли. Дух-хозяин пришел, его чтить надо. Местные знали — даром, что наутро ничего не помнили.

— Спит медведиха, и чудится ей, колет охотник острогой детей.

Из-под сомкнутых век потекли тяжелые слезы. Тоха поудобнее уложил голову на колени — как на плаху. Зажал уши ладонями.

— Плачет она и трясет головой: детушки-дети, идите домой.

Он все равно услышал, как распахнулась входная дверь. Несколько мгновений тишины, сердце забилось со всей силы. Вот бы разорвалось. Само по себе. Грохнула тяжелая поступь, и Тоха вздрогнул. Весь сжался и заскулил.

Дух-хозяин грузно прошел в дом. Сгреб его за плечи и поставил на ноги. Тоха смотрел в нечеловеческие глаза и дрожал, как осиновый лист. Если бы чудище его выпустило, он бы упал. Сил в нем не осталось. Ничего не осталось, одна пустая оболочка, в которой в агонии кричал кто-то, кто когда-то был Антоном Казаковым.

Смертный холод окутал с головы до ног. Жизнь уходила как вода из бочки, по которой Витька в сердцах вилами ударил. Тоха попробовал закричать. Скорее по привычке, чем в надежде на что-то. Живому существу все-таки сложно смириться, когда его убивают. Даже если не первый раз. С бледных бескровных губ сорвался мучительный стон. Он попытался вдохнуть и не смог. Тяжело упал на пол. Мертвый взгляд застыл на стене с зарубками.

Тоха.

Тошка-Тотошка.

А совсем недавно он был Антоном Казаковым, разработчиком в айти-компании. Особо завистливые говорили, что он родился с золотой ложкой во рту. Ну или в жопе — в зависимости от градуса зависти. Ложек у Антона не было. У него и родители трудились далеко не в самых престижных сферах. Отец — начальник какого-то там отдела на заводе, а мама фармацевт. Золотыми у Казакова были мозги. Они привели его и в крутую компанию, и на достойную должность.

И так все хорошо дальше пошло. Новые друзья нашлись, новое хобби. Неожиданное немного, но Антону нравилось. Он вообще сам по себе очень увлекающийся. Если уж затянуло во что-то, то с головой. Вот и охотой загорелся совершенно неожиданно для себя и друзей. На его счастье, среди коллег нашелся такой же увлеченный. Правда, иногда общее хобби подкидывало и конфликтов, но это ерунда. С рабочими срачами вообще не сравнить.

— Саш, ну только не говори, что ты ей поверил, — Антон закатил глаза.

Гаевский — взрослый мужик, а верит во всякую ерунду. Метки на зверях, проклятья… Для Казакова проклятье — это если ему среди ночи звонили, когда у них что-то падало, и требовалось срочно фикс накатить. Сразу плюс десять к недосыпу, минус двадцать к благодушию. А тут, подумаешь, какая-то бабка пригрозила проклятьем от духа-хозяина, если они убьют его зверя. Какого еще духа-хозяина? Какого его зверя? Антон в такое не верил.

— Поверил или не поверил, это не так важно, — уклончиво отозвался Саша. — Ты на охоту приехал, вот и будь охотником. Стрелять, в кого попало — такая себе идея.

— Да ну? — Казаков усмехнулся.

Дался Сашке этот ворон. Да, Антон даже отрицать не стал — ему хотелось новое ружье опробовать. Он ради этого и поехал. А тут так удачно ворон на верхушке дерева попался. Черный, большущий. Казаков на нем ружье и обновил. Он потом к нему подошел, пошевелил ботинком — реально огромный.

— Ну и чем, по-твоему, тот ворон отличается от какого-нибудь глухаря, на которых сейчас сезон открыт? Тем, что какой-то дядя решил, в кого можно стрелять, а в кого нет?

Занудство Сашки иногда раздражало. Не первый раз они вместе на охоту ездили. Он и раньше нудел время от времени, но сегодня сам себя превзошел.

— Отличается не тем, в кого ты стреляешь, а как ты это делаешь, — ответил Гаевский. — Тебе же что в консоль погонять, что сотню ворон перебить — одно и то же. Еще одна ачивка.

Антон с недоверчивым удивлением посмотрел на коллегу. Сашку совсем понесло. Так-то они хорошо ладили. Работали в одном отделе. Гаевскому сорок один, Антону тридцать недавно стукнуло, но общий язык они неплохо нашли. Сейчас проще все, это во времена их родителей авторитет и право голоса считались по возрасту.

— То есть, по-твоему, все эти дяди с ружьями за пару соток и больше ездят на охоту исключительно потому, что им жрать нечего? Ты сам-то что тогда здесь делаешь? Сомневаюсь, что жена тебя отправила мамонта добывать.

— Гуляю, — улыбнулся Сашка. — Свежим воздухом дышу.

Антон не ответил. Иногда разговоры лучше не продолжать, чтобы не перешли в ненужную ссору. Тем более, они только приехали. Еще весь день впереди.

— Может, я и загнался, — примирительно добавил Гаевский. — Неприятное у меня ощущение после той старухи. Сам не знаю, почему.

Казаков снова промолчал. Ему тоже немного не по себе стало, когда эта старая карга из ниоткуда появилась. Выросла на проселочной дороге как хер посреди поля, а Сашка добрый — остановился. Мало ли помощь какая нужна. А она на них глянула и скороговоркой выдала, что плохое время они выбрали для охоты. Но раз уж обратно не хотят поворачивать, пригрозила, чтобы ни в коем случае не убивали зверя, что носит метку духа-хозяина, иначе будет им проклятье. Сказала — как сама прокляла — и дальше пошлепала. Из ниоткуда в никуда.

Все мысли про проклятье вылетели из головы Антона, когда он заприметил зайца. Сразу замер, чтобы не спугнуть. Жестом велел и Сашке не шуметь. Кивком показал на зверя. Гаевский, к его удивлению, выглядел растерянным.

— Слушай, а может не надо? — тихо спросил он.

Казаков тяжело вздохнул.

— Может, тогда сразу обратно поедем, раз ты от старушечьих бредней так обосрался? — в голосе против воли прозвучали отголоски злости.

Ну и пусть. Может, Гаевский поймет, наконец, что достал его своими суеверными страхами. Антон замер на месте и вскинул ружье. Заяц не пошевелился. Сашка, к счастью, тоже не стал орать и отгонять зверя. Просто стоял рядом, а Казаков спиной чувствовал его неодобрение. Грохнул выстрел. С верхушек деревьев сорвалась воронья стая и с карканьем полетела куда-то вглубь леса. Антон подошел к зайцу. Если ворона он с чистой совестью оставил в лесу, то этого можно было и с собой прихватить. Он присел рядом, перевернул тушку, и почувствовал, как по хребту пробежал холодок. С виду — заяц как заяц, а на другом боку черная рябь в рыжевато-сером меху в рисунок складывалась. На двойную стрелку похоже, или на детский рисунок, когда нарисовали две стены-палки и крышу-галочку. Антон такого никогда не встречал. Он обернулся на Сашку… и не увидел его.

— Сааааш? — позвал Казаков.

Поднялся на ноги и заозирался. Гаевский как сквозь землю провалился.

— Са-ша!

Антон разозлился. Санек напугать его, видимо, решил. Приколист хренов. Ну ничего, пусть порезвится. Ключей от машины у него нет, так что никуда не денется. На своих двоих домой далековато бежать. Казаков сделал несколько шагов, и перед глазами потемнело. Да так сильно, что он едва успел за дерево схватиться и тихонечко на землю сесть. В голове звенело, словно он вчера до самого утра не просыхал. Антон потер ладонями лицо, потянулся к рюкзаку достать воды и с неприятным удивлением обнаружил, что его нет. Ни рюкзака, ни ружья. Казаков посмотрел туда, где только что тушка зайца лежала — ничего. И местность вообще другая. Он его подстрелил возле поваленного бревна, а теперь там были заросли кустарника. Антон потряс головой. Может, он просто вперед прошел, когда ему поплохело? А рюкзак и ружье где-то уронил. Верилось в это слабо, но других объяснений не было.

— Саш! — еще раз выкрикнул он. — Хорош уже прятаться, задолбал!

Лес ответил тишиной и шорохом опадающей листвы. Антон в замешательстве еще раз посмотрел по сторонам. Они от машины недалеко отошли. Наверное, Гаевский к ней и вернулся. Казаков подумал, что, может, он рюкзак вместе с ружьем прихватил, и тут же опроверг эту мысль. Санька, конечно, странный временами, но не такая крыса, чтобы его в лесу бросить, особенно, когда ему плохо стало.

Антон побрел в сторону, где он оставил внедорожник. Так ему казалось во всяком случае. В реальности все получилось иначе — он напоролся на болото. Казаков в полном недоумении смотрел перед собой. Болота точно не было, когда они сюда шли. И тут же выдохнул с облегчением — у него же навигатор есть! Он сразу взял в привычку держать его внутреннем кармане куртки. Да и телефон у него остался. Здесь места не совсем глухие, должна быть связь. Антон полез за навигатором и похолодел — его не было. Телефона тоже. Ключи от машины загадочным образом испарились, а он их всегда в куртке носил — пристегивал к специальному кольцу в кармане. Он почувствовал, как земля снова начала предательски пошатываться и прислонился плечом к ближайшему дереву. Помутнение какое-то. Без единого разумного объяснения. Он что, поехал крышей и все повыбрасывал? И не помнил? Да не может быть. Он же не больной и не психический. Казаков отстранился от дерева и прошел еще немного. Понимал, что нарушает самое важное правило потеряшки — если заблудился, стой на месте, пока тебя не найдут. Если он из лесу не выйдет, Сашка всех на уши поднимет. А если уж его самого накрыло преждевременной деменцией, то тем более надо было остаться на месте и ждать, но тревога оказалась сильнее. Она не дала усидеть на месте. Антон все шел и шел между деревьев, и чувство такое время от времени накатывало, как будто он выключался. Машинально брел, не сознавая, куда и зачем. Стало жарко. Казаков стянул с себя куртку и повязал вокруг пояса. Посмотрел наверх — солнце вовсю светило, а когда выезжали, пасмурно было.

Лес расступился неожиданно. Сначала незаметно поредел, а потом превратился в широченное поле с колосьями. Антон аж замер от удивления. Особо морозостойкий сорт какой-то? Давно же все убрали. Он подошел поближе и сорвал колосок. Похоже на пшеницу. Покрутил в руках — даже не дозрели. Им еще минимум месяц-полтора поспевать, к этому времени уже первые заморозки ударят.

За зеленым морем колосьев виднелись деревянные дома. У Казакова еще один камень с души упал. Ну теперь точно выберется. Холодок от перспективы блуждать и ночевать в осеннем лесу без снаряжения понемногу уходил. Антон пошел по меже. Справа и слева шелестели колосья. Пахло чем-то сладким. Он покопался в памяти и нашел объяснение — клевер так цветет. Казаков не удержался и провел ладонью по колосьям. Улыбнулся — ну как будто обратно в лето ненадолго попал.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗДЕСЬ