Глава одиннадцатая. Пьяная и голодная Весна.
Время весной побежало гораздо быстрее, нежели тянулось зимой, когда не было денег, не было заказов. Правда, наличие денег не делало меня ни сытым, ни прилично одетым, ни прибавляло в доме добра. Веру вполне устраивало то, что я вкладывал все капиталы в алкоголь, она считала это нормальным, а я вечно пытался как-то перестроиться на другой лад, хотел, если не бросить пить, то хотя бы делать это как-то культурнее и реже, но у меня это не получалось. И моя бедная мама видела, мое падения, и ничего не могла сделать. Когда она говорила мне о том, что с Верой жить невозможно, я говорил о том, что скоро её перевоспитаю и злился, если мама утверждала, что воспитываю не я жену, а жена воспитывает меня, и итогом этого воспитания будет то, что я допьюсь до того, что пришибу её и попаду в тюрьму. Я злился, когда слышал подобные прогнозы потому, что именно к этому все и шло. Меня будто увлекало каким-то потоком в черную бездну, а я уверял себя в том, что эта бездна является раем на земле.
Как-то раз в пятницу вечером, ко мне зашел Виталий. Вера была очень недовольна тем, что я его пустил, но у него было две бутылки вина, это была как бы компенсация за невыплаченые деньги за проживание. Он делал вид, что Веры вообще нет, а она не решалась влезть в наш разговор. Я не чувствовал никакого дискомфорта от всего этого, расслабился и говорил на философские темы, совершенно не замечая того, что Вера сначала напряглась, потом её затрясло, потом она ушла в комнату. А я все пел, как тетерев на току о той мудрости, которую почерпнул в буддийских притчах. Вино осталось недопитым, когда Виталий ушел. Я пошел в комнату, разделся, лег на диван, и тут что-то острое вонзилось мне в плечо. Особенно больно не было, но меня страшно возмутил тот факт, что моя иждивенка, мало того, что разводит дома бардак, ни черта не может приготовить и постирать, так еще и втыкает мне грязную вилку в плечо непонятно из-за чего. В тот раз я разозлился как-то иначе, чем обычно. Я был очень спокоен, не кричал, не собирался её шлепать или выкручивать руки, я только тихо сказал хриплым голосом, что сейчас эту вилку засуну ей в одно место. Как-то медленно взял её за горло, замахнулся этой грязной вилкой, но тут в дверь кто-то начал отчаянно ломиться.
- Твоя любимая дружная родня! – прошипел я и направился к двери. – Хорошо! Сначала им эту вилку в одно место засуну, а потом тебе. Жди, дорогая!
Я открыл дверь, а на пороге стоял Игорек. Он был слегка пьяным, и чем-то очень расстроенным. Вера на всякий случай заперлась в комнате, двигала мебель к двери.
- Я прорубил окно в Европу! – тихо заявил Игорек. – Да, так получилось, что пришлось его прорубить, потому что эти цербера достали. Я ни в кои веки вовремя сказал себе - «Стоп!», пошел домой, не стал пить на все деньги, как обычно. Я был горд и доволен собой, а она начала на меня орать и бить, и я вскипел! Я мог её убить, если бы она в комнате не заперлась на её счастье. А мне под руку саперная лопатка попалась, которой я золу из печки выгребаю, так я этой лопаткой всю дверь разворотил, прорубил в ней окно в Европу. И только уже дверь начала поддаваться, как она сказала мне, ласково так, что я устал, чтоб отдохнул немного. И тут я почувствовал, как у меня сердце, колотится, ведь давление повысилось и инсульт может быть! Я тут же в туалет курить пошел, чтобы как-то успокоить свой гнев. А когда я вернулся к двери, чтобы продолжить, лопатки там уже не было. И тут я подумал, что не стоит на неё силы и нервы тратить…
Я рассказал ему про то, что случилось с моим плечом и вилкой, и он сказал, что Веру обязательно надо проучить, спросил, где у меня топор, вытащил его из трюмо, вручил мне и скомандовал, чтобы я начинал рубить дверь. Я пару раз рубанул, но вспомнил про то, что квартира-то не моя, и на место изрубленной двери придется вставлять новую. Да и дверь ломать было совершенно ни к чему, деньги у меня были спрятаны на кухне. Мы взяли деньги и отправились ловить такси до Засулаукса, чтобы попасть к Наполеоновичу. У того в квартире так плохо пахло, что мы не решались туда зайти, но хозяин был так весел, так радушно зазывал туда, что мы вошли. Все дело было в том, что после травмы Юрис не чувствовал запахов и часто забывал проветривать квартиру, при том, что он курил очень дешевые и вонючие сигареты. Сначала мы, конечно, распахнули окна настежь, но потом стало холодно, мы их прикрыли, а потом хозяин закупорил их наглухо.
Очнулся я в середине воскресенья на ходу. Игорек тащил меня к железнодорожной станции и был чем-то очень расстроен.
- Да очнись же ты! – раздраженно воскликнул он. – Нас там не любят, а ты там спать собрался! Как только деньги кончились, надо идти домой! Ты это хоть сейчас понял?
- Слушай! – радостно заговорил я, придя в себя и начав принюхиваться и к себе, и к нему. – Ты помнишь, мы встретили соседа Юрика, когда шли из бара? Ну, этого, Генриха, который нам еще скинуться на бутылку крутки предложил. Помнишь, как от него воняло? Ты еще за это прозвал его Генрихом Воняевым…
- Да, помню! И на что ты намекаешь? От него тогда воняло натуральным говном!
- От нас теперь тоже так пахнет! Мы теперь тоже стали Воняевыми!
- Что ты ржешь? От нас не может так вонять! Я же проветривал помещение два раза! Ты думаешь, я сейчас ничего не чувствую?
На станции он купил билеты на электричку, старательно приглаживал зачесанные назад редкие волосы, сморкался в платочек.
- Не подходите к нам! – крикнул я молодой и симпатичной кондукторше, когда она подошла к нам тамбуре электрички. – От нас дурно пахнет!
- Извините! – Игорек дрожащими руками проверял карманы и вытирал платочком выступившие на лбу бисеринки пота. – Да покупал я! Ну люди же видели! Эй, мужик, ты же видел, как я покупал! А ты что ржешь? Вот из-за тебя я потерял талоны!
Когда мы зашли в мою квартиру, дверь в комнату уже не была заперта. Вера лежала на диване и смотрела телевизор. Рядом с ней валялась грязная посуда с остатками пищи. У дивана стояло ведро полное мочи. Игорек сказал, что так жить нельзя, что она молодая женщина, что он старый, но он все выходные гулял, общался, а она столько времени пролежала и только мочи в ведре у дивана больше стало.
- А ну встала и прибрала за собой! – взревел я, выключив телевизор. – Если не нравится тебе со мной жить, то убирайся, и портрет своего возлюбленного прихвати с собой, вместе с этим ящиком!
И тут я поднял телевизор и попытался бросить его в лежавшую Веру. Бросить не получилось, я просто поставил тяжелое чудо советской электроники на неё и слегка придавил. Она выползла из-под телевизора и бросила в меня тарелкой. Я кинул в неё антенну. Игорек визгливо напомнил мне, что делал эту антенну для меня своими руками. Но было поздно, эта громоздкая конструкция из ламината и медных трубок уже была брошена в меня и немного травмировала. Я снова кинул антенну в Веру, но она уклонилась, подарок Игорька стукнулся о стену и сломался пополам…
Расстроенный я с Игорьком пошел в бар, где опять напился на еще одну заначку. Добравшись до дома, я улегся спать на кресле в кухне, но был тут же разбужен Верой, которая в грубой форме потребовала секса. Какое-то время я от нее отбивался, но потом решил, что проще будет уступить. Как обычно, это был секс без каки-либо нежностей и ласк, только шлепки, пощечины, грязные оскорбления. Она считала, что это круто, а я мечтал попробовать этим заняться в несколько ином стиле.
На работу в понедельник я пришел поздно, офис уже давно работал, за что был облаян отцом директора. Поспать толком не получилось, да и все выходные я практически ничего толком и не поел. И тут еще монтажники привезли мне жалюзи, которые надо было укоротить на два сантиметра. Сначала я распарывал материал, а потом заряжал полоски материи в пресс с обратной стороны. Натягивать полоски было очень неудобно, левая рука соскользнула именно в тот момент, когда нога нажала на спусковой педаль. Под пресс попали только кончики двух пальцев, но покорежило их серьезно. Я спрятал руку в карман и пошел в туалет делать себе перевязку скотчем. В туалете я увидел, насколько серьезно травмировал пальцы и понял, что вряд ли выполню множество заказов в срок. Боли я совсем не чувствовал, но меня захлестнула бессильная ярость на самого себя.
В глазах потемнело, тело начало обмякать, и я, шатаясь вышел из туалета в курилку, где начал заматывать себе пальцы, но потерял сознание. Очнулся на грязном полу, весь в крови. Кровь текла не только из пальцев, а еще и из скулы, которую я. Падая, ободрал об острый угол жестяной пепельницы. Испуганный папа директора, панически боявшийся крови бегал на расстоянии и звал других коллег. Мне стало очень стыдно за свою слабость, я поспешил подняться, но только встал во весь рост, как снова потерял сознание. Я не почувствовал, как рухнул на пол, у меня было такое ощущение, что я прыгнул в какую-то бесцветную пустоту, там не было ни света, ни темноты. Это было какое-то бескрайнее ничто, нырнув в которое я почувствовал очень сильную вибрацию и необъяснимый ужас. Потом было такое ощущение, что эта пустота вытолкнула меня.
Я очнулся. Меня хлестал по щекам коллега, остальные столпились вокруг и испуганно смотрели на меня. Мне снова стало стыдно и снова я провалился в эту бесцветную пустоту, снова меня там начало не то, что даже трясти, а уже рвать на части, я почувствовал жуткий приступ тошноты, такой будто мне ввели в горло зонд, до самой прямой кишки и начали его дергать, прямо выворачивало наизнанку. В тот момент до меня как-то дошло, что я умираю, вспомнил про маму и опять стало очень стыдно. Пустота вытолкнула меня, было такое ощущение, будто я вынырнул с большой глубины. Опять испуганные лица коллег, я уже лежал не на полу, а на лавке. Мне сказали, чтобы я не переживал, потому что скорую помощь уже вызвали.
Стыдно мне уже не было, теперь я чувствовал только животный страх перед пустотой. Мне сказали, что я бился в конвульсиях, как эпилептик, потому все пытались меня держать, как могли. Мне стало ясно, что работа, Вера, стыд, пальцы – мелочи, по сравнению с той бесцветной пустотой. И тут почувствовал, как меня уже снова начинает туда затягивать. Я пытался сопротивляться, процедил сквозь стиснутые зубы, что не хочу обратно, но снова провалился в этот ужас, снова была боль во всем теле и иррациональный ужас. На этот раз я прилагал усилия, чтобы вынырнуть из этого ада и был очень рад возвращению в реальный мир. Я почувствовал, что весь взмок, и такую слабость, что не смог даже пошевелить рукой. Дышать было тяжело. Мне засунули таблетку валидола под язык, и это меня как-то успокоило. Хотелось закрыть глаза и заснуть, но было страшно это сделать.
Когда врачи меня погрузили на носилки и повезли в травмпункт, я уже был спокоен и окончательно пришел в себя. Из офиса пришла моя мама и поехала вместе со мной. Она рассказала врачу о том, что со мной произошло, но тот сказал, что вероятно это эпилепсия или болевой шок и сейчас со мной все в порядке, только пальцы надо зашить. Пока шили пальцы, я даже не морщился. От больничного я, конечно, отказался, порывался ехать обратно на работу, но мама сказала, чтобы я ехал домой, поел и поспал. По дороге она купила мне пару булок, и я их проглотил, практически не прожевав. Материнское сердце не выдержало, и она дала мне денег, чтобы я купил себе продуктов или поел где-то в бистро. Именно это я и сделал на железнодорожном вокзале.
Вера орала и не давала мне спать, когда я сказал, что повредил пальцы и не знаю, как буду завтра работать дальше. Она теперь переживала, что меня уволят, и мы не сможем жить вместе.
- Если уволят, то поедем в Прейли жить…
- Не говори ерунды! Лучше заткнись и дай поспать. Что я там буду делать в этой дыре, где нет работы? Да и друзей нормальных там тоже не найти, одна пьянь, вроде твоих подруг…
Заснул я как-то быстро и проспал до утра следующего дня. Приехав на работу пораньше, я зашел в столовую и плотно поел. С поврежденными пальцами работать было не очень удобно, скорость была не та, но кое-как я выполнил все заказы в срок.
Однако надвигалась еще одна беда – у меня кончались комплектующие для сборки жалюзи. Директор и его заместитель, сказали, что прибудут они не скоро, они даже сами не знают когда. И я бездействовал, в то время, как стопка несделанных заказов на моем столе становилась все толще. Я понимал, что как только привезут комплектующие, мне придется в срочном порядке сделать все заказы. То есть надо будет работать круглыми сутками. И за работу круглыми сутками мне ничего не доплачивали, и не было даже никакой словесной благодарности за стойкость, я слышал только упреки в медлительности. Можно было, конечно, купить комплектующие в других фирмах, но это были дополнительные издержки, на которые фирма ради меня никогда бы не пошла. Можно было не принимать заказы на следующий день, объяснить заказчикам ситуацию, но и этого приемщица делать не хотела, чтобы не дай бог заказчики не ушли в другую фирму. Сама работа круглыми сутками была не так страшна, как её ожидание.
В один прекрасный вечер, после дня ожидания, я загулял с Игорьком, до самого утра. Был уже апрель, лопались почки, распускались листики, небесная лазурь была чиста, солнце пригревало. А я стоял, опершись о стену Яшиного киоска, пил пиво и обдумывал свое увольнение. Хотелось уйти как-то ярко, со скандалом. Почему-то меня больше занимала мысль о том, как уйти, а не куда уйти. А уходить было особенно некуда. Депо, где меня ждали, уже закрылось, так что мне предстоял поиск работы, которого я очень боялся, который мне казался унизительным.
И тут случилось неожиданное. По середине улицы Гоголя к нам ехал человек на лошади в джинсовой куртке и ковбойской шляпе с красной звездой. Брюки у всадника были милицейские – серые галифе, как и блестящие сапоги. Он подъехал к киоску под наши аплодисменты и гудение автомобилей. Мы предложили ему пива, и он, спустившись с усталой кобылы, жадно присосался к двухлитровой бутылке. Ковбой – милиционер сказал, что зовут его Ян Янович и приехал он в Ригу из Иецавы менять власть.
- Если среди столичных не найду достойного человека, то сам стану президентом! Вы меня поддержите?
Мы, конечно, обещали его поддержать, хотя и признались ему в том, что избирательного права у нас нет, так как мы неграждане Латвии. Он обещал дать нам гражданство без всяких экзаменов, а потом попросил купить пару батонов хлеба для своей лошади, которая все тянулась к голым кустарникам. Я и сам не помню, как влез на лошадь с разрешения её хозяина, конечно. После небольшого инструктажа, я с удивлением обнаружил, что то ли у меня талант к верховой езде, то ли лошадь слишком смирная, то ли в этом нет ничего сложного. Мне даже захотелось поехать работать на ферме у этого ковбоя, предварительно заехав уволиться на работу верхом на этой кляче. Однако Ян Янович поехал домой по тротуару, пугая прохожих, а Игорек начал уговаривать меня пойти на работу.
- Понимаешь, - назидательно обратился он ко мне. – Если ты потеряешь эту работу, то в лучшем случае ты найдешь себе работу лат за сто пятьдесят в месяц, и физически тяжелую, грязную. Я недавно с Шуриком ходил на лесопилку, так там за сотню в месяц надо бревна ворочать. Там и спортсмены не выдерживают. А с моей больной спиной там нечего делать. У тебя тут зарплата в два раза выше средней, и на неё ты можешь конкретно отдохнуть с друзьями. Так что, давай! Уже одиннадцать часов! Бери мотор и мчись на работу! Если хочешь, я поеду с тобой и что-нибудь навру твоему начальнику…
И я поехал на работу, пьяный, голодный, не спавший. Встретили меня там не очень дружелюбно. Материал только что привезли и коллеги мужского пола разгружали его без меня. Они отправили меня в офис писать заявление об увольнении, но заместитель директора, сказал, что никакого заявления от меня не примет, пока я не сделаю все заказы, а их было очень много. Несколько дней, в том числе и в выходные я безвылазно провел на работе. Какую-то еду я покупал в магазине, что-то ел в столовой. То и дело я пил водку, с колой, растворимым кофе, очень крепким чаем и энергетическими напитками. В курилке мне попалась газета, в которой была большая фотография Яна Яновича на лошади, на фоне здания кабинета министров. Оказалось, что он дал интервью не только нам. Правда в газете было написано, что он из Валмиеры, и что у него была не старая кобыла, а молодой жеребец. Газетчику наш знакомый наговорил о каких-то пятнах на солнце, которые были ему сигналом к взятию власти и много разной галиматьи. Прочитав статью, я тут же позвонил Игорьку.
- Ну что, таможня, очухался?
- Да я чуть копыта не откинул! – сдавленным голосом уныло отозвался Игорек. – На копытном катался ты, а копыта чуть не откинул я. Что мы пили? Я потом пачку пищевой соды сожрал! У меня такая ломка была…
- А мне было не до ломки! Столько заказов, что уже к полуночи трясти перестало. Ты в курсе, что этот Ян Янович в газету попал?
- Нас, надеюсь, в этой газете не было? А то моя меня точно из дома выгонит, если узнает, что мы творили. Кстати, не привезешь мне чего-то пожрать, а то я все свои запасы подъел, а она все никак не подобреет. У меня от пуза практически ничего не осталось. А она мне только морковку кинула, сказала: «Жри, бомжара!». Сколько я эту морковку ни сушил на солнышке, она все равно она какая-то влажная…
Тогда я поставил рекорд – не спал больше пяти суток. Наконец выйдя с работы, я шел под дождем, и как завороженный смотрел на небо. Двигался как-то очень медленно, спать уже давно не хотелось, и было очень приятно просто идти по улице. Первым делом я пошел не домой к Вере, а к Игорьку, и мы с ним пошли пить в бар. Я заказал себе и ему карбонад с картошкой и салатом и пиво. В том баре был полумрак и я, только начав трапезу, увидел сон наяву. Мне показалось, что в углу сидит отец директора и записывает в свой блокнот то, что я делаю.
- Пошли отсюда быстрее! – сказал я Игорьку, пытаясь засунуть тарелку с едой себе за пазуху. – За нами следят, папа моего шефа. Он очень строгий, когда-то в КГБ служил…
Потом я как-то оказался дома, лежал на разложенном кресле в кухне. Оказалось, что моему верному собутыльнику пришлось практически тащить меня до дома на горбу. Я проспал, не вставая часов двадцать, а потом сутки не мог заснуть. После такого трудового подвига, я спросил директора об отпуске, и он сказал, что я могу, конечно, пойти в отпуск хоть на месяц, но только если найду себе надежную замену. Где её искать я не знал, из коллег никто меня подменять даже пару дней не хотел. И я начал водить на работу Веру, чтобы она хотя бы немного мне помогла, но ничего из этой затеи не получилось. Поднять её утром вовремя было невозможно, а на работе она боялась всего и всех. Зная о недостатках своих друзей, я никому из них не предлагал даже временную работу. Я смирился с тем, что мне предстоит возможно всю жизнь работать без отпуска и больничного.