Мои друзья, местные жители, говорили, что на подъёмах и спусках только дурак торопит коня. Помня об этом, я не спешил и спустился с тягучего хребта Точер только в сумерках. Было тепло и тихо, у подножия хребта в окружении сосен и лиственниц стояло старое покосившееся зимовье для проезжих. Увидев жильё, мой конь заторопился и прошёл сразу во двор. Когда я снял седло, он блаженно повёл мокрой спиной и благодарно фыркнул.
Воздух в зимовье был пропитан густыми ароматами трав, острее и приятнее всех пахла богородская трава. Их собирала, сушили и настаивала хозяйка зимовья – чернолицая и ясноглазая бабка Бугригха. Она была согнута годами и трудами, горб её выпирал бугром, потому и прозвали её Бугрихой. Когда глаза мои привыкли к темноте, я увидел, что на нарах спит человек, укрытый полушубком.
Пока я оглядывался, из второй половины избушки вышла сама бабка Бугриха. Она курила самосад, и запахи трав смешивались с приятным запахом листового табака. Увидев меня, бабка обрадовалась. Видимо, давно не было проезжих. На западе шла война, жизнь в тайге замерла. По дорогам изредка ездили уполномоченные, милиционеры да такие, как и я, подростки.
- Садись, садись, сынок, – мягким приветливым голосом заговорила Бугриха, продолжая дымить самокруткой. – Дед-то мой в район отправился, карточки отоваривать. А помощник ево заболел.
Она махнула рукой в сторону нар, откуда слышалось тоненькое сопение с посвистыванием.
- Что с ним случилось? – спросил я, подавшись вперёд. Мне тоже хотелось поговорить.
- Ведмедь Петрушу напугал… Он ходил стог окапывать от пожаров, а пришёл весь бледный, ни живой, ни мёртвый. И сразу слёг… Припадошный он, Петруша-то, таких на фронт не берут… Ладно, Колька, отдыхай.
Уставший, я прилёг на нары недалеко от припадочного. Напичканный травами бабки Бугририх, больной спал глубоким сном.
- Слава Богу, получше ему стало, до ветру шибко бегать перестал, а то по полдня сидел в кустах. Ежли что, буди меня, - предупредила бабка, перекрестившись, и пошла на свою половину.
Раздумывая о том, что завтра в обед буду дома и как меня встретит мама, я крепко уснул… И вдруг услышал задорный крик:
- Эй, парнишка, вставай! Пора в дорогу!
Я мгновенно распахнул ресницы: было ясное утро. Будил меня припадочный. Выздоровел, значит. Был он средних лет, невысокого роста, на бледном лице выделялась заострённая жгутиком кучерявая бородёнка. В карих глазах сверкали весёлые искры. Я резво спрыгнул с нар и сочувственно спросил:
- Выздоровели?
- Слава Богу, легче стало! – звонко рассмеялся человек.
Услышав оживлённый разговор, из своей коморки вынырнула бабка Бугриха и, глянув на выздоровевшего, тоже радостно рассмеялась.
- Ожил, совсем ожил, - обрадованно заговорила она и начала растапливать печь. Дверь была открыта, мы слышали весёлый утренний щебет птиц, шумно дышал и фыркал мой конь. Сладко и сытно пахло осенней тайгой.
Когда сели чаевать, оживший Петруша начал рассказывать о том, что с ним случилось, а бабка Бугриха только успевала вставлять в паузах: «О, Господи!.. Что же это такое… Господь с тобой…» А я верил и не верил рассказчику. Случай был просто невероятный…
Оказывается, Петруша с дедом накосил и сложил у самой вершины пади огромный стог сена. И вот он отправился окапывать этот стог от пожаров. День был ясный и солнечный, всюду парило синее марево – так много было голубицы.
- Ну, думаю, управлюсь, пойдут ягоду набирать, - вдохновенно рассказывал припадочный, и глаза его весело блестели, как у человека, уже забывшем о пережитом страхе.
Он дошёл до стога и вдруг увидел двух косуль, которые стремительно пронеслись мимо него, вслед за ними из кустарников выкатился какой-то мохнатый и чёрный зверь. Припадочный понял, что это жирный медведь, видимо, жировавший в осеннем ягоднике.
- Господи, с медведем встретился! – вздохнула бабка, отгоняя сморщенной ладошкой дым от собственной самокрутки.
Навострив ухо, я подался вперёд.
Петруша спрятался в стог, который он сам же недавно поставил на большой, теперь рыжеющей, поляне. А что ему оставалось делать? Только наблюдать. Стог стал его единственным укрытием. Другой крепости поблизости не было.
Вдруг медведь стал принюхиваться, заволновался и заозирался. Оглянувшись на дальний лес, он двинулся в сторону стога и остановился… Не долго думая, Петруша полез по толстому стволу лиственницы, прислоненной к высокому стогу и взобрался на вершину, там он быстро зарылся в сено и продолжал наблюдать. Медведь был явно кем-то встревожен, он поднимался на задние лапы, вытягивался и смотрел в сторону леса, но идти туда не решался и всё больше пятился к спасительному стогу.
Увидев это, припадочный стал панически углубляться в сено, сквозь клочья которого заметил картину, напугавшую его ещё больше: из темнеющей впадины выскочила стая матёрых волков и сразу погнала медведя по обширной, выстриженной косарями, поляне, не давая ему уйти в лес.
Вдруг медведь страшно рыкнул, бросился к стогу и мгновенно взобрался по прислоненной к стогу лесине на вершину. А лесина тут же упала на подоспевших волков, не задев никого из них.
- Мне бы, дураку, сразу сбросить дерево, - сетовал рассказчик, а бабка перебивала его:
- О, Господи, что же это такое! Ведьмедь на человеке! Волки внизу, а человек в сене… Да как же это так-то?!
- А дальше, дальше-то что? – нетерпеливо перебивал я бабку.
Дальше медведь стал травить волков: он сбрасывал на них огромные пласты сена и страшно рычал. Волки с яростью бросались на сено и размётывали его в клочья. Стог стал оседать, Петруше стало трудно дышать, и он тоже начинал злиться. А медведь расхаживал по стогу, как по своей крепости. Иногда он приседал, и тогда припадочному становилось дурно от невыносимого и кислого запаха перебродившей ягоды.
- Ну, думаю, либо кондрат меня хватит, либо припадок начнётся, - азартно продолжал рассказчик.
- Господь с тобой, Петруша! – перебивала его бабка.
- Дальше-то что? – нетерпеливо перебивал я бабку.
Медведь всё продолжал сбрасывать сено на волков. Ещё немного, и Петруша полетел бы вниз вместе с охапкой сена. Тогда несчастный припадочный решил столкнуть медведя со стога.
- Господи! – снова вскрикнула бабка, всплеснув руками.
- Озлился я, бабка! – звонко выкрикнул побагровевший Петруша.
Он перевернулся в сене на спину, поджал коленки к животу и стал ждать. Как только медведь приблизил к нему задом, Петруша, поняв, что он стоит у самого края стога убойными снарядами выбросил вперёд ноги и… сбросил мохнатого противника вниз. Что там было, он не видел – с ним случился приступ припадка.
Очнувшись, он вылез из укрытия и ни живой, ни мёртвый, весь в поту и дерьме, добрался до зимовья, где и слёг окончательно.
- Да такого быть не может! – нетерпеливо крикнул я, но меня остановила бабка:
- Всё может быть, Колька! Сама слышала, как в подлеске скулил раненный волк, стог весь разворочен, всюду кровь, шерсть… А с Петрушей приключилась ведмежья болезнь… Не дай Бог никому такое спытать… Ты, Колька, поаккуратней езди по тайге… Пусть начальство само депеши возит.
После чая бабка Бугриха и припадочный Петруша проводили меня в дорогу и долго смотрели вслед, стоя у двери старого, покосившегося зимовья среди бесконечной северной тайги. Они становились все меньше и меньше, пока не исчезли за поворотом и огромными деревьями…

2002 год. Литературное переложение рассказов Михаила Шемякина.