Грызуны...
В свете последних событий, так сказать)))))
В свете последних событий, так сказать)))))
И так давайте считать вместе. Затопление случилось из-за суммарного сброса с нескольких водохранилищ в 3.7 тысячи кубометров в секунду.
За минуту это 222 тысячи, за час 13.3 млн кубов, за сутки 319.6 млн кубов.
Дерево потребляет 30 литров (если верить автору), то есть один куб за сутки потребят 33 дерева. Теперь умножаем кол-во кубов на кол-во деревьев на один куб, получаем 10 645 344 000, которые необходимы на то что бы потребить за сутки суммарный сброс, приведший к затоплению.
Я нашел, что на 7га приходится около 3000 деревьев, или 428 деревьев на 1га. 1га, это 0,01кв.км, соответственно в 1кв.км будет 42800 деревьев.
Делим и получаем, что лес, потребляющий весь водосброс паводка займет 248722,99 кв.км.
Это среднее значение между площадями Польши и Беларуси или примерно одна Великобритания со всеми островами.
Я не могу даже предположить как будет выглядеть система позволяющая равномерно подпитывать каждое дерево водой равномерно.
Теперь совсем дилетантское мнение, точнее, даже просто набор размышлений, но тут же интернет, он всё стерпит...
Раньше Орск вроде не топило. Значит, рискну предположить, были какие-то гидротехнические сооружения, которые мешали затоплению.
Теперь построили дамбу, дамбу прорвало, Орск затопило. А зачем строили дамбу? Видимо, знали, что может подтопить. А откуда знали? Может какие-то другие гидротехнические сооружения, например шлюзы и плотины, которые раньше не давали затапливать город, пришли в негодность?
Просто представьте "логическую цепочку": демонтируем это устаревшее гидротехническое сооружение - но тогда Орск затопит - тогда мы построим дамбу - но дамба должна быть очень сильная - зачем нам сильная дамба, если Орск не затапливает?
ПОЧЕМУ СРАЗУ ПОЛЬЗА? К ПРИМЕРУ, КАКАЯ ПОЛЬЗА ОТ ЭТОЙ КАРТИНЫ НА СТЕНЕ?
У тещи на садовом участке, за дачей, была шикарная ель. Участок не затеняла, никому не мешала.
Но тестю однажды втемяшилась мысль: - А какая нам от неё польза? На возражения тещи, мол, красиво, глаз радует, было заявлено, что это блажь, и лучше он на этом месте себе мастерскую соорудит.
Теща сопротивлялась как могла, но ель не отстояла.
Зимой тесть поехал, как всегда, достать из погреба овощей - вернулся пустым: подпол чуть не под самый люк заполнен водой. Как оказалось: от этой ёлки очень даже большая польза была - она своей корневой системой выкачивала грунтовые воды.
В следующем году в подвал был поставлен насос с автоматическим включением-отключением. Но денег за электричество он выкачивал столько, что дешевле картоху с морковкой было бы на рынке брать. Да и не отключенная на зиму от электричества дача основательно мотала нервы тёще: как бы там пожар от короткого замыкания не случился.
В общем, от погреба пришлось отказаться,, просто засыпав его грунтом.
Новую ёлку тесть сажать отказался из принципа.
И ель не посадил...
И мастерскую, так и не построил.
Вот знаете, я нихрена не учёный-биолог. Но даже я знаю ещё с 7 класса, что каждое взрослое крупное дерево, и не важно, берёза, дуб или сосна - это та ещё помпа-насос, жрущая по весне от 15 до 30 литров воды в сутки.
У меня - относительно рядом (пара км) около дома на окраине города 3 старых песчаных карьера, на песке из которых пол-города построено (размер от 700м на 700м до пара км на пару км).. Два - засажены соснами. Один приспособлен под трассу для мотогонок и Эндуриков. Угадайте, какой заливает аж озером каждую весну.
И почему же всё чаще и чаще Сибирь смывает к хуям? Мыши плотину прогрызли? Расскажите моей бабушке.
Пилите дальше, Шура, пилите. Она золотая.
А если выпилить 75% Сибири, то и на КурваБобера свалить можно.
Перелёт можно было назвать идеальным, если бы не толстуха, неудачно оказавшаяся сзади со своими коленями и ёрзавшая там, за спиной, как блохастый хомячок в течке. От чего же это у толстух такие острые колени? «Ладно, зачтём за бесплатный массаж поясницы», – выдвигаясь к трапу, по-христиански стоически подытожил Пал-Палыч Трегубов, капитан СРТМ «Семён Кожемякин», первый день находящийся в долгожданном трудовом отпуске, и в свете этого фактора пребывавший в том самом взъерошенном состоянии духа, какое только и бывает в первый день отпуска. Хотелось источать высокое, обаятельно куролесить и небрежно сорить свежими дензнаками, тем более, что их было. Искромётно, улыбнувшись стюардессе, реющей совершенством у выхода, он поблагодарил её, с каким-то архаичным подвывом, но, ступив на рифлёную резину трапа, подумал: «А что я ей? Она каждый день артиста видит, академика видит, Иштояна видит» - и решительно купировал надвигающуюся фрустрацию плоти, хотя дивное кашемировое пальто и куртуазный кожаный кейс, явно не местной выделки, выдавали в нем человека, который не суетится по-мелкому. Но разве это мелкое – отканифолить стюардессу? Это дело сугубо общественно полезное. А сколько фильмов и иных эстетических недоразумений на эту, затертую пижонскими худсоветами, тему приключилось, обагрив ароматным гумусом кино-культуры скудные почвы народного либидо?
Так, увлеченно рисуя светлые образы советских стюардесс в различных рискованных ипостасях, Палыч добрался до зала прибытия московского аэропорта Шереметьево и пошарил глазами по лицам: «Узнаю - не узнаю? А он?» Но тут они встретились взглядами с братом, расплылись в елейных улыбках, с достоинством сикхов приблизились друг к другу, медленно раскрывая объятья, и погрузились в них, как диабетики в кому. Эмоции вонзили по самые вакуоли, разве что слюни не потекли, заставляя по-борцовски прижиматься лбами, заглядывать пытливо в глаза и судорожно трясти за плечи.
– Братан!
– Братела!
– Итить твою мать!
– Надолго?
– Да, побуду, – в общем, полный набор неизбежной вокзальной клоунады. Когда адреналин пошёл на убыль и вербальные конвульсии прекратились, они двинули к выходу, оставив кейс на полу. Пришлось вернуться, вещь, всё-таки. Валентин опрометчиво потащил брата на автобус.
- Да, ты что, ошалел что ли? - раскусил маневр Палыч - Поехали на такси
- Дорого ж – робко, но резонно возразил Валентин.
- Валентин, блядь! К тебе старший брат приехал, – Палыч поднял указательный палец к небу перед его носом, – Капитан тралового флота! – и сделал ударение на каждой гласной, – А ты его в автобус, хорошо ещё пешком не повёл. Ехали быстро, разговаривали мало, в основном пихались да лыбились.
- Ну, так как ты?
- На фабрике тружусь, кондитерской.
- Всё там же?
- Ну.
- А я тут вискарика везу, у тебя закуска, какая-никакая, имеется? – на всякий случай спросил Палыч, и как оказалось, не зря.
- Сосисок купим по дороге.
- Каких сосисок, Валя!? Каких?!
- Молочных.
- А отчего не пельменей? - Палыч схватил брата за шею и потряс с явным удовольствием. - Так-с! Всё понял. Едем за хавкой. Какой у вас тут гастроном центровой самый?
- Елисеевский.
- О! Наслышаны. Давай туда.
Там Палыч купил гуся. Это было ещё то, невнятное время, когда полиэтиленовые пакеты Wrangler уже перестали быть признаком достатка, а пейджеры пока не появились, но гусём ещё можно было разжиться. К гусю были прикуплены всякие яблоки, сухофрукты, зелень и ещё бог знает что. Палыч предвкушал, а предвкушения он всегда обеспечивал предметно, чтоб не метаться потом дурным пуделем вдоль забора, а входить чрез золотые ворота под маршевые консонансы удовлетворенного самолюбия. Обожая готовить, он имел в закромах всякое, а к великим праздникам предпочитал птицу по какому-то совершенно изъёбскому финно-угорскому рецепту. Сегодняшний день он именно таковым и считал.
Квартира, пробитая радениями высокопоставленного родственника, была хоть и однокомнатная, но самодостаточная, холостяцкая, отчего не шибко опрятная, и в ней вкусно пахло ванилью. Плыч сразу начал хозяйствовать, открыл холодильник и вытянулся лицом, как это часто делают не очень талантливые клоуны. Холодильник под завязку был набит какими-то серебристыми комками. Один тут же выпал и глухо ударился об пол, со звуком, который обычно издает, падая, отрезанная голова в кино.
- Это что?!
- А это – шоколад, - весело засуетился Валентин, водружая на место выпавший кусок.
– А зачем столько?
– Ну, так….
Понятно, что он тащил шоколад с работы при каждом удобном случае, Палыч хотел, было, съязвить на предмет покупки ещё одного холодильника, но что-то его прослабило на деликатность, и не стал. Ясно, что тот тоже заполнится шоколадом через месяц. Хотя содержимое холодильника и не воодушевило Палыча, это не повлияло не его готовность сваять очередной шедевр кулинарного зодчества. Ножи пришлось точить, посуду мыть, фартук напоминал маскхалат, зато был настоящий поварской колпак, наверняка тоже стыренный с работы хозяйственным Трегубовым-младшим, которого Палыч назначил в подручные, и взялся за гуся, при этом подробно комментируя сакральный смысл каждой манипуляции, не столько чтобы научить, сколько для придания эпической возвышенности процессу в целом и, особенно, себе в нём.
- Ну, ты же кондитер, должен понимать, - щерился Палыч в самых патетических моментах.
- Я не кондитер, я наладчик.
- Какая, хер, разница, понимать-то должен?
Палыч очень хотел, чтобы все было красиво, вкусно и, в общем, достойно. Ведь столько лет не виделись, есть что рассказать-послушать и сделать это надо торжественно, постепенно хмелея, неспешно закусывая и вальяжно выходя на перекуры. Поэтому он откладывал расспросы, болтал не по делу, травил анекдоты, в общем, балагурил, стряпая параллельно. Подготовленный к вложению в духовку гусь, стал красив и ярок как дембель-десантник, где надо был подшит, где надо – подрезан, обложен зеленью и другими аппетитными цветами радуги, украшен аксельбантами майонеза, нашпигован фруктами и лоснился во всех местах.
– Ну, как у тебя зажигается эта херня? – спросил Палыч, сумрачно глядя на духовку.
– Не знаю, я ей не пользуюсь.
– Ясно – пришлось ещё протереть духовой шкаф от вековой пыли. Через некоторое время, сидя на корточках перед открытой пастью духовки с занимающим весь её объём гусем, Палыч перебрасывал спичечный коробок в руках и соображал, как запалить печь. А запалив, сразу закрыл, скинул колпак и потащил брата курить на балкон. Закончив перекур и открыв дверь, они увидели и одновременно унюхали дым, который уже начал заполнять комнату.
– Блядь! Гусь! Ёп….– братья кинулись на кухню, скользя как собаки по паркету и далеко занося задницы на поворотах. Дело было кисло, но Палыч умел тушить пожары. Действовал четко. Тренировки по борьбе за живучесть не прошли даром.
– Моё пальто - на балкон! Быстро! – скомандовал он брату, прежде чем приступил к тушению. Вонь была исключительно тошнотворная, Валентин не выдержал и траванул в туалете, но мало того, она была подозрительно знакома Палычу, где-то он это уже определенно нюхал, но пытаться вспоминать было некогда. Горел явно не гусь. Гусь вообще не горел, он только закоптился и провонял так, что его, конечно, пришлось выбросить. Через полчаса, сидя на мокром полу кухни, Палыч грыз сигарету и проводил расследование, ковыряясь ножом в отвратной черной смеси, которую выгреб из нижней части плиты. Он поглядывал на брата, так, что у того сводило пальцы. В конце концов, Палыч понял, что это было мышиное гнездо. Ещё бы не воняло.
– Ну, ты даёшь, Валя!
– А я чё? Я откудова знал… – вяло пытался вывернуться Валентин, опустив глаза долу.
– «Откудова?» - оттудова, давай, выкидывай это говно и приберемся, а то соседи настучат в ЖЭК, что ты на кухне дохлых скунсов огнём пытаешь. Одеколоны, дезодоранты у тебя есть? – по глазам брата Палыч понял, что тот не знал слова дезодорант.
Еще через сорок минут они сидели за скудно накрытым столом в комнате облитой одеколоном «Саша», угрюмо потягивая шотландский вискарь и закусывали шоколадом, отгрызая его от кусков наполовину завернутых в фольгу, точнее наполовину развернутых из неё. Молчали. Симпосион обломился, ванилин подавили клозетные меркаптаны, аннигилирующие в угнетенных рецепторах, силосным натурализмом. Наконец Палыч вспомнил, что хотел общения:
– Ну, рассказывай, как поживаешь?
– Так, на кондитерской фабрике работаю, - в который раз подавившись интеллектом, ответил Валентин, вгрызаясь в шоколад, и набитым ртом продолжил: - квафный актябь, - неуклюже сглотнул и спросил - а ты как? «Ладно, - подумал Палыч, - работает человек на кондитерской фабрике, и пусть работает», - помолчал ещё немного и, не спеша начал разворачивать персональную Калевалу об эволюции трюмного солярного угара в белоснежный антураж аргентинской портовой экзотики, полной эксцентричных вывертов фортуны, этой одиозной субретки судьбы, бесстыдно гарцующей на шкодливом елдаке случая. И отчего-то ему так сильно захотелось напиться, что аж в мозжечке засвербело. Каковое желание он, собственно, и осуществил дуэтом с непутёвым своим братцем. Уснули они, как сбитые кегли, не раздеваясь, живописно перемазанные шоколадом.
Палычу приснилось море. Оно ему часто снилось в силу профессиональной причастности, но на этот раз он определенно знал, куда шёл его отчаянно ржавый траулер. А шёл он в базу на остров Южная Георгия. Палыч знал это абсолютно точно по запаху, который втекал в его сон через колоссальный тектонический разлом головного мозга, заполняя все шхеры унылым недоуменьем, и унося реальность в пене кильватерного следа.
Когда-то молодой матрос Паша Трегубов побывал на этом колоритном острове, и запах его впечатался тавром вечности в зыбкое сознание постпубертатного юноши на всю оставшуюся жизнь. Вернее, это был не запах. Это был смрад. Еще и остров-то не показался на горизонте, а вонь уже чувствовалась, ибо на Южной Георгии вытапливали ворвань. Но это еще полбеды, из-за полного отсутствия на острове каких-либо дров, огромные печи топили пингвинами, которых там было просто тьма. Живыми. Адское это амбре разносилось по округе и было неплохим ориентиром в океане. Но это было давно. Потом китов бить запретили, перестали жечь пингвинов и о старинном промысле теперь напоминают лишь бесчисленные выбеленные скелеты, которыми усеяны все пляжи Южной Георгии.
Проснувшись, Палыч не сразу сообразил, почему сон кончился, а вонь осталась. Он встал, привел себя в порядок, оттёр дверные ручки от шоколада, собрался, потому что гостить в первопрестольной ему резко расхотелось, и стал будить брата. Тот был безнадёжен. Его ущербной воли хватило лишь на то, чтобы продрать глаза, буркнуть что-то невнятное на прощанье и уковылять парализованным андроидом в сортир кормить Ихтиандра. Английский дверной замок был груб и краток:
- Shit!
- Пока - не возражал Палыч, - На обратном пути загляну.
Сев в такси, он покосился на водителя, не принюхивается ли тот, потом попросил ехать на Павелецкий и притормозить по дороге у галантереи.
– Хорошо, - безразлично хмыкнул водила и включил левый поворотник.
Текст мой. Музыка, вокал сгенерированы в нейросети suno.ai