Философский боевик, давший имя нереальной реальности.
Примешь синюю таблетку — и сказке конец. Ты проснёшься в своей постели и поверишь, что это был сон. Примешь красную таблетку — войдёшь в страну чудес. И я покажу тебе, глубока ли кроличья нора.
На вторую половину 1990-х пришёлся бум фильмов об иллюзиях и реальности — «Шоу Трумана», «Тёмный город», «Экзистенция», «Тринадцатый этаж». Но только «Матрица» произвела настоящий фурор. Её обожали, ей подражали и завидовали, её обвиняли в плагиате и называли новым Евангелием. Кажется, даже сами её создатели, тогда ещё братья Вачовски, до конца не разобрались в причинах такого успеха. Это видно по тому, какие они сняли сиквелы.
Всё началось с того, что кого-то из Вачовски посетила мысль: а что, если бы наш мир оказался лишь компьютерной программой? Эта идея, одновременно пугающая и впечатляющая, как нельзя лучше подходила для научно-фантастического кино. А любовь братьев к аниме и фильмам про восточные единоборства уже тогда определила стиль будущей ленты.
Конечно, если рассматривать отдельные элементы «Матрицы», можно сказать, что каждый из них уже где-то был: «Призрак в доспехах», «Нейромант», рассказы Станислава Лема... Но, если просто насобирать куски из удачных произведений, шедевр сам собой не сложится. Важно всей душой полюбить материал и использовать как строительные кирпичики для своего творения. Вачовски сделали именно так — на основе уже существующих идей создали новое.
И всё же почему из картин о виртуальной реальности именно «Матрица» затмила всех? Этому есть ряд объяснений. Прежде всего, Вачовски написали отличный сценарий, скроенный по лучшим канонам жанра. В нём была интрига, заставлявшая сюжет двигаться, и финал, в котором ровно столько неопределённости, сколько нужно. Он оставлял простор для сиквелов, но позволял обойтись и без них.
Вторая причина — визуальное совершенство, потрясающие экшен-сцены, каждая из которых надолго запоминалась. «Матрица» была уникальным, невиданным зрелищем. Фильм потребовал разработки сложных спецэффектов, самый известный из которых — bullet¬time, облёт «движущейся» камерой «замершего» объекта. К тому же «Матрица» была безумно стильным фильмом. Хотелось говорить фразами из неё, носить такие же очки и плащи, как и у её героев.
Кроме того, «Матрица» вышла удивительно вовремя. К 1999 году персональные компьютеры уже вошли в обиход, но всё ещё воспринимались как нечто новое. Планета замерла в предвкушении нового тысячелетия — одни ожидали чудес и знамений, другие, наоборот, готовились к худшему. Пожалуй, лучшего времени для выхода этого фильма на экраны просто не могло быть. Во вселенной «Матрицы» всё человечество живёт в виртуальной реальности, и это, откровенно говоря, пугает. Каждый зритель после просмотра мог задаться вопросом: а откуда я знаю, что сам не живу в Матрице? Как проверить, что мой мир не иллюзия?
Неудивительно, что «Матрица» стала предметом почти религиозного культа. Ведь она буквально напичкана теологическими символами — начиная от имён персонажей и заканчивая структурой истории. В основе своей она повторяет миф, на котором уже две тысячи лет держится вся западная культура. Миф о человеке, которому предначертано спасти мир. Он борется, совершает чудеса, его предаёт близкий, и герой гибнет, принося себя в жертву, чтобы чудесным образом воскреснуть и воспарить на небеса.
Все эти факторы сложились воедино и подарили нам действительно великий фильм. И пускай Вачовски не удалось второй раз войти в ту же реку — они показали нам, как глубока кроличья нора.
Автор текста: Кирилл Размыслович Источник: «150 фантастических фильмов, которые стоит посмотреть»
Священная книга киберпанка, где есть практически все его знаковые приметы.
Блестяще показано высокотехнологичное близкое будущее, в котором правят хищные транснациональные корпорации и процветает киберпреступность. Гибсон выступил настоящим пророком цифровой эры: он не только предвидел проблемы развития информационных технологий, но и ввёл в широкий оборот специфический компьютерный жаргон.
Библия киберпанка
Почётное звание предтечи киберпанка по праву принадлежит Филипу Дику. Однако если есть писатель, который заложил каноны современного киберпанка и определил его развитие на многие десятилетия вперёд, то это канадец Уильям Гибсон. Его дебютный роман «Нейромант», вышедший в 1984 году, буквально взорвал англоязычную фантастику того времени и бросил вызов старому писательскому поколению. В те годы, когда прототипом интернета пользовались лишь военные и работавшие на них учёные, а большинство нынешних крутых хакеров в лучшем случае ходило пешком под стол, Гибсон придумал термин «киберпространство» и предсказал проникновение Всемирной паутины во все уголки нашей жизни.
Из «Нейроманта» проистекают основные черты и тематика киберпанка: противостояние системы и личности, компьютера и человека, технологии и культуры, духа и плоти. Новизна идей Гибсона и его последователей была не в том, что молодые и горячие в очередной раз обрисовали Систему и Человека, который ей противостоит. Эту тему так или иначе разрабатывали очень многие, и не только в рамках фантастики. Киберпанки же попробовали описать, что может получиться в результате сращивания железа и плоти, Человека и Технологии.
Научная фантастика долгое время ставила технологию во главу угла. В моральном аспекте технический прогресс был извечной вариацией на тему борьбы добра со злом. Благо это или зло? Классический ответ - всё зависит от человека, в руках которого находится техника.
Гибсон не спрашивает, хорошо это или плохо. Это есть. Человек в мире Гибсона обмотан проводами, залатан имплантатами, постоянно подкачивается наркотиками. Без них он не может есть, думать, двигаться... Человек сращён с технологией, сращён настолько, что отделение их друг от друга приводит к катастрофическим последствиям для личности. Сама природа человеческая изменяется от этого симбиоза белковых тканей, железа и кремния. Ключевые пункты человеческой жизни - смерть и рождение, связанные с ними моральные дилеммы, ответственность за судьбу ближнего и дальнего своего, ценность жизни как того, что даётся один раз, - всё это становится на другие места. Существование кибернетической матрицы, другого мира с совершенно иными законами, биологическое клонирование, имплантаты и наркотики обозначили систему ценностей, в которой Рождение и Смерть становятся не ключевыми пунктами, Началом и Концом, а лишь промежуточными станциями пересадки.
История в стиле кибернуар
Конечно, сюжетно Гибсон пороха не изобрёл. По большому счёту, «Нейромант» - обычная история о гангстере-неудачнике, пытающемся вернуться в высшую лигу. Но при всей сюжетной простоте «Нейромант» - это прихотливо изгибающийся непрерывный поток событий на фоне киберпанковских пейзажей. Уличные банды, торговцы наркотиками, экстремальный виртуальный секс, имплантаты, религиозные секты на орбитальных станциях, криогенные установки, в которых ждут своего часа пронумерованные клоны богатеев... С каждой новой главой появляются новые лица, детали, технические подробности, скрытые ранее факты. Читая книгу, словно несёшься на оглушительной скорости с горы. Куда тебя кинет на следующем вираже, чем закончится вся эта история, неясно до самого конца. Иногда приходится отлистывать книгу назад: подробности, которые по первому разу пропускаешь, могут в дальнейшем выйти на передний план. Гибсон умеет выстроить стремительный сюжет, но при этом он тонкий стилист. Детально выписанные образы, хрупкие и точные детали создают совершенно неповторимую ауру текста. Без преувеличения можно сказать, что с этой точки зрения Гибсон - классик современной англоязычной литературы.
Пространство свободы
Конечно, сейчас некоторые вещи, описанные в романе, нельзя читать без улыбки. Но стоит сделать поправку на то, что «Нейромант» вышел в середине 1980-х. Гибсон ошибся в отдельных мелочах, но он очень точно уловил основные тенденции, которые касались будущего информационных технологий.
«Нейромант» - это роман, с которого началось всемирное увлечение киберпанком. Это книга о нашем настоящем и о нашем будущем. Она подняла целый пласт проблем, связанных с технологией и её влиянием на культуру, мораль, философию нового времени. Идеи романа получили развитие в других произведениях Гибсона, «Графе Ноль» и «Моне Лизе Овердрайв». Это не прямые продолжения первой части - их действие разворачивается через семь и пятнадцать лет после «Нейроманта». Мелькают знакомые по предыдущим частям лица и места, вскользь упоминаются люди и события, с которым Гибсон сталкивал читателя в предыдущих произведениях. Сюжет всё так же причудлив и плохо предсказуем, стиль всё так же блестящ - вполне достойные продолжения для бестселлера.
Главный парадокс киберпанка - не сразу осознаваемое противоречие между предельно технологизированным антуражем и чисто человеческой генеральной темой. Гибсон никогда не был технарём и не испытывал влечения к технике как таковой. Его основная тема - анархия, индивидуализм, свобода отдельного человека. Обретаемая (осознанно или инстинктивно) в противостоянии «надчеловеческим» системам - компьютерным сетям, искусственному интеллекту, мегакорпорациям, навязчивым медиа, криминальным структурам, службам охраны закона и соблюдения формальностей...
Он проторчал здесь целый уж год, но о киберпростраистве только мечтал, — и надежда угасала с каждой ночью. Он глотал стимулянты горстями, облазил весь Ночной Город до последней его дыры — и по-прежнему видел во сне матрицу — её яркие логические решётки, развёртывавшиеся в бесцветной пустоте... Муравейник где-то там, за Тихим океаном, а он больше ни оператор, ни кибер-ковбой. Заурядный прохиндей, пытающийся выбраться из задницы. Переводчики М. Пчелинцев, Е. Летов
Если и есть у Гибсона «технологический» пафос, то он связан с противостоянием технологий порабощения и технологий освобождения. Виртуальное пространство предстаёт в ранних произведениях Гибсона настолько привлекательным не из-за восторженного отношения автора к «прогрессу», а лишь потому, что именно оно становится для его персонажей пространством свободы, пространством возможностей. Созданный корпорациями инструмент порабощения может быть хакнут, вывернут наизнанку, обращён против его создателей. «Улица найдёт ему собственное применение».
Именно из-за акцента на этом противостоянии мир киберпанка чаще всего определяется критиками как «технократическая антиутопия». Но реальность, в которой писались эти произведения, по сути не так уж сильно отличалась от реальности «Нейроманта». А за прошедшие с тех пор четверть века киберпанк стал ещё ближе к действительности...
Облик грядущего
Это приводит к парадоксальному выводу: киберпанк создавался как ответвление от фантастики в сторону реализма. Критикуя фэнтези и популярную НФ, один из главных идеологов киберпанка Брюс Стерлинг делал акцент на их нереалистичности - противопоставляя им киберпанк как фантастическую форму художественного реализма.
Киберпанк не был литературой ухода в фантастическое киберпространство. Наоборот - это была литература отключения читателя от воображаемой Сети и возвращения его к реальности. Все приёмы киберпанка - приёмы избавления наркомана от иллюзий. Изгнания эскаписта из мира его воображения. Укорачивание ушей заигравшимся эльфам.
Восприятие «Нейроманта» как «литературы идей» - скорее, следствие инерции мышления. На счету автора только новый удачный термин «киберпространство» - хотя и это, объяснят вам маркетологи и семантики, очень и очень немало. Гибсон порождал не столько технические идеи, сколько метафоры, которые в рамках его эстетической модели (по сути - реалистической) оказались настолько удачны, что сами по себе легли в основу целого класса новаторских технических решений и концепций.
Авторы текста: Борис Невский, Станислав Шульга, Василий Владимирский Источник: «116 главных фантастических книг»
Фирменный приём Герберта — соединять множество смыслов в один образ, несколько историй — в один миф, причём так, что этот миф станет невозможно истолковать однозначно. Автор как-то назвал «Дюну» «эшеровской литографией» — по художнику Маурицу Эшеру, создававшему картины-парадоксы, где всё (совсем по-дзен-буддийски) относительно: чёрное переходит в белое, рыбы — в птиц, лестница вверх — в лестницу вниз, и наоборот. Так и с «Дюной»: вроде можно выделить конкретные исторические и литературные параллели, но приглядишься — и они теряют чёткость.
«Дюна» явно больше суммы своих частей. И всё-таки: что, если попытаться разобрать её механизм?..
Работа Маурица Эшера
Потрясённые империи
Достоверно известно, что Герберт в процессе сбора материала прочёл мемуары британца Томаса Эдварда Лоуренса (1888–1935) — того самого Лоуренса Аравийского, который в 1916 году, во время Первой мировой войны, был послан на Аравийский полуостров и подбивал арабов восстать против турок (Османская Империя воевала с Великобританией). В «Семи столпах мудрости» Лоуренс пишет о том, как объединил племена и убедил их атаковать Хиджазскую железную дорогу, чтобы отвлечь турецкую армию, а также участвовал в штурме порта Акаба.
Лоуренс Аравийский, сыгранный в фильме 1962 года синеглазым Питером О’Тулом, стал одним из прототипов Пола Атрейдеса
Белый иноземец, представитель технически развитой цивилизации приходит в пустыню, живёт бок о бок с бедуинами, перенимает их культуру, превращает их в армию, дабы сбросить иго империи… Полковника Лоуренса роднит с Полом не только антураж, но и пронзительно голубые глаза. Столь же голубоглазый Питер О’Тул, сыгравший Лоуренса в культовом фильме, выглядит точь-в-точь как Муад’Диб. Правда, с кино это скорее совпало: картина вышла в декабре 1962 года, когда «Дюна» была почти написана.
Другой человек, биографию которого изучал Герберт, формируя образ Пола, — Махди Суданский (1841–1885). Людей, за историю ислама претендовавших на звание Махди, исламского мессии, было много, но на Западе этот Махди известнее всех. Когда суфийский богослов объединил суданцев и направил войско на Османскую империю, британцы прислали в Хартум на переговоры своего героя, генерала Чарльза Джорджа Гордона. Переговоры провалились, Гордон был убит, что потрясло Британскую империю. Правда, обошлось без хеппи-энда: Махди вскоре умер от тифа, а его страну уничтожил через десять лет другой британский генерал — Китченер.
Исламский фактор
Наконец, четыре года назад один поклонник «Дюны» доказал, что Герберт вдохновлялся историческим романом Лесли Бланч «Сабли рая» о борьбе имама Шамиля (1797–1871) против Российской империи. Северо-Кавказский имамат Шамиля продержался три десятка лет, потом империя его одолела, и Шамиль был пленён. Герберт позаимствовал из романа Бланч несколько поговорок («Лоск приходит из города, мудрость — с холмов» превратилось в «Дюне» в «Лоск приходит из городов, мудрость — из пустыни»), слова «кинжал» (kindjal), «чакобса», «канли», а ещё «падишах» и «сиридар» — так Шамиль у Бланч называет царя и губернатора.
Махди Суданский и имам Шамиль внесли свой вклад в образ Муад’Диба
Почему эти истории похожи, понятно: в исламском контексте «Дюну» напоминает история любого лидера, поднимающего восстание против империи или организующего джихад. В эту схему укладывается, скажем, Мухаммад ибн Абд аль-Ваххаб (1703–1792): он бежал от убийц в крошечный оазис Эд-Диръия, которым правил эмир Мухаммад ибн Сауд, они заключили союз, и ваххабиты стремительно завоевали Неджд, запад и восток Аравийского полуострова, а после смерти эмира и проповедника — Мекку, Медину и весь Хиджаз. Так появилась Саудовская Аравия, похожая на Арракис хотя бы тем, что располагает крупнейшими запасами нефти.
Можно предположить, что Герберт основывался и на самой главной исламской истории такого рода — истории самого Пророка. Мухаммед (570–632) ведь тоже объединил арабские племена, создал мощную армию и к концу жизни завоевал весь Аравийский полуостров. После его смерти халифат разросся и превратился в самую большую империю мира.
Все перечисленные сюжеты похожи на события жизни Муад’Диба, но не совсем. На этом уровне «Дюна» — совершенный сплав. Культурно-идеологический баланс, делающий узкие толкования «Дюны» невозможными, а исторические параллели ущербными, соблюдён с филигранной точностью.
Но есть ещё внутренняя логика самой «Дюны», и она загадочнее всего.
Иерусалим на Арракисе
Кто вмешался в планы Бене Гессерит — случай, бог или автор?
Тут мы ступаем в область предположений. Внутренняя логика не раскрыта явно, она, как исходное хокку, остаётся тайной, Герберт никогда никому о ней не говорил — однако оставил на самом видном месте нить, которая выводит читателя к самой сути. Эта нить — третье приложение к роману, «Отчёт о мотивах и целях Бене Гессерит», вкратце описывающий, как сёстры ордена, посвятившие тысячелетия выведению ментата под кодовым именем Квизац Хадерах («сокращающий путь», «тот, кто пребывает сразу во многих местах»), ни с того ни с сего допустили ряд грубых ошибок — и не распознали Квизац Хадераха в Поле Атрейдесе. Последние три абзаца заканчиваются удивительными фразами:
Это было явное указание на то, что вмешался некий фактор с измерениями высшего порядка!
Вывод был очевиден: некая сила высшего порядка берёт контроль над источником спайса, однако Бене Гессерит вообще этого не поняли!
В свете фактов можно прийти к неизбежному заключению: неэффективное поведение Бене Гессерит в этом деле — результат действия на более высоком плане бытия, о котором они не имели ни малейшего понятия!
То есть появился кто-то, кто манипулировал манипуляторами. Что это за сила высшего порядка и более высокий план бытия? В эпопее Герберта она не обозначена нигде и никак. Ясно, что речь не о людях; скорее уж о богах или боге. Кому ещё под силу ослепить Бене Гессерит и откровенно использовать их, чтобы на свет появился мессия?
Тут стоит вспомнить, что хотя понятие мессии/машиаха/махди есть во всех «пустынных» религиях, он пришёл пока только в христианстве, а ислам и иудаизм его только ждут. И ничто не может быть дальше от истории Иисуса, принявшего смерть ради спасения человечества, чем история Пола Атрейдеса, предпринявшего с той же целью джихад и ставшего палачом хуже Гитлера. Однако внутренняя логика «Дюны» строится вокруг истории с Иисусом. Только это как бы другой Иисус — тот, которого ждали иудеи; не проповедник, рассказывающий о любви к ближнему, но воитель и царь, что освобождает народ Израиля, делает Иерусалим центром мира и уничтожает нечестивых язычников.
Именно таков Пол Атрейдес — Богочеловек, но не из Нового Завета, а из Ветхого. Сын не плотника, но герцога — машиах должен происходить из рода царя Давида. Такое происхождение, впрочем, приписывали также историческому Иисусу: в Откровении Иоанна Богослова его называют «лев из рода Иудина, из колена Давидова». Случайно ли трон Падишаха-Императора, который занимает в итоге Муад’Диб, называется троном Золотого Льва?
Какой была бы жизнь такого ветхозаветного Иисуса? Примерно такой, как у Пола в «Дюне». В Иудее (на Арракисе) люди, живущие под гнётом Римской империи (Галактической, не зря ряду её планет Герберт дал римские имена — Салуза Секундус, Гьеди Прим), лелеют пророчества о Спасителе. И вот Мессия рождается — но его пытается убить правящий провинцией (планетой) Ирод Великий (барон Харконнен), устраивающий избиение младенцев (истребление Дома Атрейдес). Однако Богородица (леди Джессика) бежит с сыном в Египет (в пустыню); в Откровении Иоанна Богослова это описано так: «И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в своё место от лица змия…» (Джессику и Пола везут в пустыню на орнитоптере).
Вдали от Иерусалима (Арракина) Мессия взрослеет и осознаёт себя. Он возглавляет армию иудейских зелотов (фременов) и чудесным образом (благодаря песчаным червям, ясновидению, ошибкам Бене Гессерит, обеспеченному Богом-автором сочетанию обстоятельств, которое делает спайс ключом к Империи, а Пола — ключом к спайсу) уничтожает Ирода (Харконнена), разбивает римскую армию (сардаукаров) и становится правителем не только Иудеи (Арракиса), но и Империи (всего обитаемого космоса).
Отражения героев
Эколог Льёт-Кайнз играет роль Иоанна Предтечи для Мессии — Муад’Диба
Сюжет «Дюны» не совпадает с исламскими историями, но в перевёрнутую с ног на голову евангельскую схему ложится хорошо. Здесь есть параллель с крещением водой — просветление достигается через Воду Жизни, которую фремены пьют во время спайсовых оргий. Есть Иоанн Креститель — Льёт-Кайнз, имперский эколог и секретный вождь фременов, организующий и сопротивление Империи, и терраформирование Арракиса. Он — предтеча Муад’Диба, оттого и погибает довольно рано. Есть предатель Иуда — доктор Веллингтон Юэ. Есть император Тиберий — Шаддам IV.
В книге есть даже аналог римского прокуратора Иудеи Понтия Пилата — самый, пожалуй, загадочный персонаж романа, граф Хасимир Фенринг, единственный друг Шаддама и его эмиссар-убийца. Фенринг, как и его жена, на сюжет особо не влияют, за исключением двух моментов: в начале леди Марго Фенринг запиской предупреждает Джессику об опасности (жена Пилата увидела сон об Иисусе и послала мужу записку с просьбой его не казнить), а в финале Фенринг, отказываясь выполнять приказ императора, не убивает Пола, хотя мог бы (Пилат отказывался предать Иисуса смерти и в итоге «умывает руки»).
Ещё одна параллель есть в черновике, но она не вошла в «Мессию Дюны». Навигатор Эдрик рассказывает о разговоре с Муад’Дибом: «Среди прочего я спросил, говорил ли с ним бог… Он сказал: все люди говорят с богом. И я спросил его, бог он или нет… Он сказал: некоторые так говорят… И я спросил его, говорил он об этом сам. И он сказал: очень мало богов жили среди людей на протяжении истории. Я упрекнул его в том, что он не отвечает на мой вопрос, и он сказал: “Я и не ответил… я и не ответил”». Сцена чуть напоминает допрос Иисуса Пилатом, но Эдрик скорее — первосвященник Каиафа, спросивший Иисуса, сын ли он Бога, на что тот ответил: «Ты сказал».
Доктору Юэ в истории Мессии досталась роль Иуды
Кроме того, «Мессию Дюны» автор сначала хотел назвать «C Oracle» — тут игра слов: oracle — оракул, coracle — вид рыбацкой лодки в Уэльсе и Ирландии; Герберта, пишет его сын, занимал образ такой лодки, плывущей в потоке времени. Но рыбацкая лодка отсылает и к апостолам-рыбакам, ставшим «ловцами человеков». Символ Иисуса — рыба; символ Пола — муад’диб, обитающая на Арракисе кенгуровая мышь. Впрочем, позже появятся и рыбы: в «Детях Дюны» сын Пола, Лето II, станет бессмертным песчаным червём после того, как буквально сольётся со стаей песчаной форели.
«Дюна» — очевидный перевёртыш Нового Завета, предлагающий вполне эшеровский переход белого в чёрное. Зачем это понадобилось Герберту? Например, чтобы показать, что любое воинствующее мессианство — тупик, не ведущий ни к чему, кроме массовых убийств. Надо думать, новозаветный мессия с его безразличием к власти у либертарианца Герберта протеста не вызывал — в отличие от Муад’Диба и многих других богов, пророков и вождей, этот бог предпочёл быть убитым, но не убивать. «Дюна» — негатив Евангелия; кем, получается, тогда считать Герберта, если не апостолом?
Победить Империю
Галактическая Империя с её солдатами-сардаукарами изображена по образу и подобию Римской
Урок «Дюны» может звучать и так: ты побеждаешь Империю, только если не создаёшь взамен собственную. «Дюна» — доказательство от противного. История бога, который, если бы пришёл, построил Империю и проиграл, оттеняет историю бога, который приходил, разрушил Империю и победил, но о котором автор по условиям собственной дзен-буддийской игры в противоположности молчит.
По крайней мере, так дела обстоят в первом романе. Но уже в «Мессии Дюны» Муад’Диб словно пытается вернуться в христианскую колею: осознаёт, что наломал дров в галактическом масштабе, и, ослепнув после покушения, удаляется в пустыню — то есть заканчивает тем, с чего Иисус начал. В «Детях Дюны» выясняется, что в пустыне Пол не покончил с собой, угодив в пасть шаи-хулуда. Отрёкшись от себя, он стал Проповедником — и пошёл на свою Голгофу. Отдал жизнь за то, чтобы Лето II вывел людей на таинственную Золотую тропу, ведь только она позволит человечеству избежать гибели в не менее таинственном Кразилеке, апокалиптическом сражении в конце времён.
С Лето II тоже всё непросто — он действует аналогично, от противного, причём не таясь: установив диктатуру на много тысяч лет, «преподносит человечеству урок, чтобы помнили кости», доводит людей до крайности и, как настоящий бог, планирует собственную гибель. Одновременно Лето II, манипулируя генами на манер Бене Гессерит, дарует людям способность быть невидимыми для тех, кто благодаря спайсу видит будущее. Всё это должно пригодиться, чтобы люди избежали Арафела, «облачной тьмы страшного суда»…
Лето II (Джеймс Макэвой) в начале своего пути
Сгущая краски, усложняя сюжет и доводя до предела концентрацию мистики и политики, Герберт выстраивал романы о Дюне в изящную, по-эшеровски симметричную композицию: трилогия Муад’Диба («Дюна», «Мессия Дюны», «Дети Дюны») — роман о Лето II («Бог-император Дюны») — трилогия Кразилека («Еретики Дюны», «Капитул Дюны» и третий, ненаписанный роман). «Бога-императора» отделяют от событий жизни Пола 3500 лет, трилогию Кразилека — 5000 лет. Масштаб огромен, но пейзаж, как ни странно, остаётся привычным: из-за технологий бессмертия — одни герои живут в чьей-то памяти, других воскрешают в виде клонов-гхол, а сознание Лето II живёт во всех песчаных червях Дюны — вероятность встретить в далёком будущем старых знакомых велика.
Но увы: в результате вмешательства некой силы высшего порядка Фрэнк Герберт умер, не дожив до 66 лет, не дописав седьмой роман и не доведя грандиозную эпопею до финала. Читатели не получили ответов на многие вопросы — и не получат их никогда (при всём уважении к трудам Брайана Герберта и Кевина Андерсона). Возможно, открытый финал — лучший финал для эпопеи о человечестве и боге.
* * *
Остаётся, правда, еще один вопрос. Что, если Фрэнк Герберт просто писал фантастику и не вкладывал в неё глубокие смыслы? Если «Дюна» — результат действия на более высоком плане бытия, о котором её автор не имел ни малейшего понятия?
«Дюна», великий роман Фрэнка Герберта. Как сказала бы принцесса Ирулэн, невозможно понять «Дюну», не узнав её автора. Чего он хотел? Чего добивался? И главное, почему жизнь Герберта складывалась ровно так, чтобы он однажды сочинил именно «Дюну»?
Строка первая. История Фрэнка Герберта и его книги
— Эй! Старый червь! Таков был твой замысел?
Ответа не было, но она ведь и не рассчитывала на ответ.
«Еретики Дюны». Здесь и далее пер. автора статьи
Принцесса Ирулэн — дочь падишаха-императора Шаддама IV и официальная жена Пола Атрейдеса, пророка Муад’Диба, — на муже, скажем прямо, паразитировала. Герберт даёт понять это сразу: «Дюна» открывается цитатой из труда Ирулэн «Справочник по Муад’Дибу». Ещё перу Ирулэн принадлежат сочинения «История Муад’Диба для детей», «Муад’Диб: семейные комментарии», «Песни Муад’Диба», «Словарь Муад’Диба», «Собрание высказываний Муад’Диба», «Жизнь Муад’Диба»… Если вспомнить о поступках Ирулэн, к её трудам неизбежно возникают вопросы.
Письменную историю, говорит нам Герберт, следует читать осторожно. О том, как закалялась «Дюна», написано немало слов, в том числе две биографии Герберта, одна из которых выпущена его сыном Брайаном. Жизнь автора «Дюны» в них — история хронического неудачника, что большими трудами добивается всемирного успеха. Внешне всё так и есть. Но кем был этот человек? И можно ли через жизнеописание заглянуть в душу Фрэнка Герберта?
Идеальный вестерн
Он родился 8 октября 1920 года в небогатой американской семье. С детства обожал придумывать страшилки и в свой восьмой день рождения, забравшись на стол, объявил: «Хочу стать автором!». В тот же день Фрэнк написал рассказ «Приключения в Самой Чёрной Африке» и сам его проиллюстрировал. Читал как заведённый: Герберта Уэллса, Жюля Верна, Эдгара Райса Берроуза (планету Дюна потом сравнивали с Барсумом); к 12 годам одолел Шекспира, открыл для себя поэзию Эзры Паунда, влюбился в Мопассана и Пруста, увлёкся Хемингуэем. Строчил триллеры в блокнотах, в 14 лет научился печатать, скопил денег на пишущую машинку «Ремингтон», отстучал на ней первые рассказы и стихи…
Молодой и бритый журналист Фрэнк. Бороду он отпустил, когда потребовалось сделать снимок для обложки немецкого перевода «Дракона в море» (фото: Джек Вэнс)
Но жилось ему несладко. Отец Фрэнка, до 1931 года ловивший бутлегеров за стабильную зарплату, ушёл со службы и стал нарушать «сухой закон» сам — с женой и друзьями открыл нелегальный бар «Испанский замок». Вскоре партнёры рассорились, Герберты вышли из бизнеса, а «Замок» процветал — и не терял популярности ещё 35 лет (когда Фрэнк писал «Дюну», там играл молодой Джими Хендрикс). Отец открыл автомастерскую, но дела не клеились — наступила Великая депрессия; родители с горя стали часто и много пить, а подросток Фрэнк при каждой возможности сбегал на природу. Охотился, рыбачил, жил в лесу — или на старой яхте, купленной за бесценок (она заваливалась набок, но Фрэнк её перестроил): спал на палубе, учил созвездия по небу. Думал о свете далёких звёзд.
Родители не выходили из запоев, отец находил и терял работу, семья переезжала. Фрэнк учился плохо — высшая отметка у него была только по мировой истории. В 16 лет он выбрал курс журналистики — хоть какое-то сочинительство! — и понял, что сможет сделать это занятие профессией. Он всё ещё мечтал стать писателем: в 17 лет накупил кучу вестернов, прочитал их все, вывел формулу идеального вестерна, написал его и продал издательству за 27,5 доллара. Сочинил по той же формуле ещё несколько, но не продал ни одного. Тот единственный вестерн был опубликован под псевдонимом, который Герберт унёс с собой в могилу.
Любовь писателей
В 19 лет он впервые устроился в газету. В целом Герберт проработал журналистом тридцать лет, в разных редакциях, в штате и вне штата, и везде и всегда ему платили сущие гроши. Вдобавок у него не задалась личная жизнь. В 1941 году Фрэнк женился, в феврале 1942-го у него родилась дочь, а в июле он пошёл добровольцем на войну. До фронта, правда, не добрался — служил военным фотографом на флоте в Виргинии. Зимой 1942 года он получил пришло письмо от жены: та писала, что полюбила другого. Фрэнк переживал, плакал, уволился из армии в марте 1943-го, вернулся домой — а жены и дочери след простыл. Первый брак будет аукаться Герберту ещё долго. Уже обзаведясь новой семьёй, он примется уклоняться от выплаты алиментов и бесконечно бегать от требующей денег бывшей.
Фрэнк и его верная муза Беверли (фото: Omni)
Его второй женой — и главной любовью всей жизни — стала Беверли Форбс. Ему было 25 лет, ей 19, встретились они в Сиэтле, в университете Вашингтона — единственные студенты на курсе писательского мастерства, которые продали по рассказу и хотели продолжать в том же духе. Бев писала романтические рассказы — Фрэнк называл их «истории греха, страдания и раскаяния»; через много лет она попытается продать два своих романа, но потерпит неудачу и пожертвует карьерой ради мужа.
Вскоре у них родились сыновья, Брайан и Брюс, — Герберт называл их Сын Номер Один и Сын Номер Два. Он то и дело менял работу, то трудился в газете, то нанимался спичрайтером и пиарщиком к республиканским политикам. Первая жена всё требовала алиментов, Герберты от неё прятались, часто переезжали (Брайан: «Мы сменили жильё двадцать три раза»). Жили почти в нищете: в некоторых домах не имелось кроватей, и дети спали на санках; на обед вечно были рис и овощи; отец сам стриг сыновей машинкой. Легко представить себе, в каком он пребывал состоянии.
Под давлением
Собственно, первый фантастический роман Герберт сочинил именно о людях, оказавшихся на грани нервного срыва, — об экипаже подлодки. Так и назвал книгу: «Под давлением» — с двойным смыслом, само собой так вышло. Точка была поставлена в апреле 1955 года. Герберту повезло: легендарный Джон Кэмпбелл, редактор журнала Astounding, купил рукопись, заплатив 4 цента за слово, так что на руки Герберт получил 2700 долларов.
Ещё 3600 долларов он получил от издательства Doubleday, которое выпустило роман, только под другим названием — «Дракон в море» (с аллюзией на Библию). На радостях Герберт купил за 300 долларов подержанный катафалк, и семья устремилась на нём в Мексику (где они уже бывали с Джеком Вэнсом, другом Фрэнка и прекрасным фантастом).
И вот уже Герберта называют самым многообещающим новым автором на конвенте World Science Fiction Convention 1956 года. Ему 36 лет, он полон надежд… но второй роман не находит издателя (позднее он войдёт в книгу «Небесные творцы»). И третий не находит. Справедливости ради, второй был фантастикой так себе, а третий — и не фантастикой вовсе. Но от этого Герберту не легче. Он хватается за любые соломинки. Вдруг получится хоть что-то заработать?
В 1957 году Фрэнк узнал о проекте министерства сельского хозяйства: в Орегоне учёные испытывали новаторский метод тормозить продвижение песчаных масс, высаживая на них растения. Герберт взял в аренду кукурузник с пилотом и полетел смотреть на дюны, чтобы написать статью (под броским заголовком: «Они остановили движущиеся пески»!). Сочинил набросок, показал литагенту, тот хмыкнул — и Герберт потерял к статье всякий интерес. Но не к дюнам.
Песчаные дюны Орегона стали темой неопубликованной статьи Фрэнка Герберта, из которой впоследствии выросла «Дюна»
Отец сверхчеловека
Следующие пять лет он продумывал и писал книгу о дюнах, связанную с экологией, а также с религией (иудаизм, христианство и ислам возникли в пустынных регионах), политикой и историей. Книга долго не желала складываться. Ещё в 1960 году Герберт хотел сделать местом действия Марс — но передумал. Написал пресный и простой вариант, без фременов, навигаторов и Бене Гессерит, где спайс был просто сильным наркотиком. Интрига вроде та же — злодей Вальдемар Хосканнер и Великий Император заманивают аристократа Джесси Линкама с его планеты Каталан в Дюнный мир, где пытаются убить вместе с сыном и наложницей, — только читать невозможно. В другой версии было очень много экологии и Льета-Кайнза, но Герберт опять передумал, вынес всю экологию в приложение и эпиграфы. Не об этом роман, не об этом… А о чём?
Текст заставлял Герберта переписывать себя, пока не вышел нужный результат. Книга разрослась до трилогии, и в начале 1963 года первый роман был наконец завершён. Герберта вновь ждала удача: «Мир Дюны» взял Кэмпбелл в Analog (новое название прежнего журнала). Правда, теперь он платил 3 цента за слово. «Поздравляю! — писал Кэмпбелл. — Вы стали отцом 15-летнего сверхчеловека!».
Вторую и третью книги Фрэнк закончил в ноябре 1963-го, накануне убийства Кеннеди. Верный литагент прочёл их, пришёл в восторг, но сказал, что публиковать текст в трёх частях нельзя: это по сути один роман. Фрэнк согласился.
Кэмпбелл обещал сериализовать вторую и третью часть, но журнальной публикацией сыт не будешь — следовало искать издателя. Герберт попытался. И ещё раз. И ещё. Три отказа. Тринадцать. Двадцать три. Полный провал. Никто не хотел рисковать. «Огромный объём — слишком дорогая продажная цена — фантастику за столько не покупают». Герберт был в отчаянии.
Но тут ему явился неожиданный ангел — и изменил жизнь Фрэнка Герберта, фантастику и историю мира заодно.
Рок «Дюны»
Обложка первого издания «Дюны» 1965 года
Ангела звали Стерлинг Ланье (да, тот самый Ланье, автор «Путешествия Иеро», одной из первых книг в незабвенной серии фэнтези издательства «Северо-Запад»), редактор издательства Chilton Book Company. Прочитав рукопись, он уговорил Chilton выпустить фантастический роман в твёрдой обложке. Как ему это удалось — Chilton издавало в основном книги о ремонте транспортных средств — остаётся загадкой. Герберт мрачно шутил: и назовут они мою книгу «Как починить ваш орнитоптер»…
Ланье предложил назвать коротко и мощно — Dune, чтобы слышался рокот слова «рок» — doom. Больше того, Ланье поработал над текстом — попросил Герберта дописать кое-что, чтобы исчезли лакуны; запросил карту Дюны; выбил автору гонорар в 7500 долларов. Предполагался тираж 3500 экземпляров, но 1300 вышли бракованными, и в продажу поступили всего 2200 «Дюн».
Раскупался роман так себе, что, кстати, стоило Ланье места работы: через год его уволили за провал «Дюны». Боссы Chilton не успели понять, как им повезло. Постепенно, но о «Дюне» стали говорить, особенно в среде хиппи и битников, — для многих книга о супергерое, в которой нашлось место религии, экстрасенсорике, наркотикам и оргиям, была как манна небесная. Вскоре издательство Ace Books предложило переиздать «Дюну» в мягкой обложке; пошли косяком премии; подоспели первые места в списках бестселлеров, слава и деньги. Дальнейшее общеизвестно.
Дальнейшее общеизвестно.
На сегодня в мире продано более 12 миллионов экземпляров «Дюны» в сотнях изданий на разных языках
* * *
Но это лишь поверхностная история «Дюны». Из каких личных историй Герберт собрал её, какие смыслы, вольно или невольно, хотел заложить?
Строка вторая. Фантастика на основе реальной жизни Герберта
Кроме книг о Дюне Герберт издал 16 романов (три в соавторстве), и в каждый вставлял личную историю. Скажем, «Белая чума» — книга об Ирландии; рыжеволосый Герберт был наполовину ирландцем, и «история дедушки Джека о семистах винтовках» — реальная. Более сложный случай — это «Муравейник Хеллстрома» о кошмарном подземном сообществе, где у каждого есть своя биологическая функция, точно как у муравьёв.
По убеждениям Герберт был либертарианцем и не терпел централизованной власти, но «Муравейник» имел конкретный прообраз — им выступала социалистическая колония Бёрли в штате Вашингтон (1898−1913). В этой колонии, где не было личного имущества и все говорили «мы» и «наше» вместо «я» и «моё», жил дед писателя с шестью детьми, третий из которых и стал отцом Фрэнка Герберта.
Но откуда личные истории в «Дюне»?..
Короли и иезуиты
Генрих VIII. Есть что-то общее с Фрэнком, не находите?
Начнём с космических феодалов. Пол Атрейдес — сын герцога, его семья стоит на ступеньку ниже императорской. У этого факта есть истоки: Фрэнк Герберт знал, что он потомок не одной, а двух королевских династий.
Его прадед по материнской линии был старшим сыном старшего сына из клана великих Маккарти, владык королевства Десмонд в Ирландии с родословной длиной в полторы тысячи лет. Прадед считал, что имеет права на средневековый замок Бларни в графстве Корк, и закономерно сделался борцом за независимость Ирландии (отчего и бежал от британцев в Канаду, а оттуда в США).
Бабушка с отцовской стороны, Мэри Эллен Герберт, не раз и не два показывала внуку старинный том в красной коже, доказывавший её происхождение от Генриха VIII, точнее, от его бастарда — отпрыска владелицы лондонской пивной Молл Голден (как раз для неё Генрих вроде бы сочинил песню «Зелёные рукава»).
Священные ордены, тайно правящие миром? У матери Фрэнка Герберта, ирландки Эйлин Маккарти, тоже рыжеволосой, было шесть братьев и десять сестёр. Дяди и тёти жили поблизости, и Фрэнк часто бывал у них в гостях. При этом его отец, агностик, воспитывал сына противником организованной религии, а вот десять сестёр матери, все как на подбор страшно набожные, строгие и педантичные, беспрерывно наставляли Фрэнка на путь истинной — католической — веры.
Вообразите теперь эту армию ирландско-католических тёток, вещающих о том, что лучшее образование даёт Общество Иисуса — то есть орден иезуитов… Если показать англоговорящему католику слово Gesserit, первой ассоциацией будет, поверьте, Jesuit, те самые иезуиты. Дело в фонетике: «джезрит» — «джезвит». Однако Герберту могла попасться на глаза и латинская формула quamdiu se bene gesserint: судья в Великобритании работает, «пока ведёт себя хорошо». Складывать разные материи в одно Герберт любил — к этому мы ещё вернёмся.
Замок Блэрни. Сразу вспоминается «каменная громада замка Каладан», пропитанная прохладой несмотря на тёплую ночь
Предсказавшие смерть
Суперспособности? У самого Герберта, по свидетельствам близких, была «асбестовая кожа» — он без всякого ущерба для себя прикасался к раскалённым утюгам и чайникам. Беверли считала себя не чуждой ясновидению: отыскивала потерянные вещи и предсказала, что её сын Брайан женится на блондинке, а сама она уйдёт из жизни на далёком острове. Бев умерла от рака в 1984 году на гавайском острове Мауи, где жили тогда супруги. (Уже через год 65-летний писатель женился в третий раз, на 28-летней Терезе Шэклфорд, ранее представлявшей его интересы в издательстве Putnam. Он выбрал её из трёх женщин, следуя последней воле покойной Бев, — среди прочего та взяла с него обещание жениться снова.)
Фрэнк Герберт предвидел, что умрёт за пишущей машинкой, и так оно и произошло — 11 февраля 1986 года
Впрочем, Герберт не относился к экстрасенсорике серьёзно — он оставался скептиком, хотя исправно читал книжки о паранормальных феноменах. Куда интереснее ему было изучать коллективное бессознательное, в частности теорию о том, что оно передаётся генетически. Отсюда рукой подать до памяти предков в сознании каждой сестры Бене Гессерит.
Ментаты, люди-компьютеры? Та самая бабка Мэри Эллен, будучи неграмотной, легко проворачивала в уме операции с любыми большими числами. Можно вообразить, какое впечатление это производило на маленького Фрэнка. Он и сам обожал строить из себя ментата — усвоив из психологии, что любой поступок чем-то мотивирован, толковал ошибки и просчёты детей с фрейдистской точки зрения — и горе тому, кто перечил выводам Фрэнка Герберта.
Гом Джаббар, испытание болью? Нет, Герберт не был садистом. Но на армейском детекторе лжи сыновей испытывал. И подмечал их эмоции по этому поводу. Всё шло в писательскую копилку.
Фрэнк с сыном Брайаном, который продолжит его книги
Слышать свет
Иногда пишут, что Герберт экспериментировал с ЛСД, но это городская легенда, как и то, что он употреблял галлюциногенные грибы. То есть грибы-то он разводил — выводы об их цикле развития оставили в «Дюне» след в виде цикла развития шаи-хулудов, гигантских червей Арракиса, — но не более того.
Наркотики Герберт принимал трижды, и лишь один раз по своей воле. В 1953 году во время путешествия по Мексике с Джеком Вэнсом его как-то угостили печеньем с гашишем, а потом своеобразным чаем из «семян». В третий раз, уже в США, он сам сделал себе чай с пейотом в надежде побороть творческий кризис… и увидел залив Пьюджет-Саунд (возле которого вырос): яркое солнце играло на гребнях волн, и каждый отблеск сопровождался ритмическим звуком — то есть Герберт понял, что слышит свет. Свой опыт он передал потом Полу Атрейдесу.
Что до червей, их надо искать в той же Мексике — на донышке бутылки мескаля можно обнаружить белёсого червячка, хуанито. Ходят слухи, что заспиртованное насекомое обладает галлюциногенными свойствами.
Экологический мессия
В Мексике же Герберт побывал в шкуре Льета-Кайнза — когда спас жизнь старому больному мексиканцу, всучив тому антибиотик. Местные жители зауважали белого мудреца, стали приходить к нему за советом, называли «дон Панчо», приглашали на вечеринки и пикники. Герберт принялся учить мексиканцев эффективному способу обрезать апельсиновые, лимонные и персиковые деревья; деревни в округе на этого экологического мессию едва не молились.
Фремены? Взросление Герберта пришлось на Великую депрессию, о бедности и экономии он знал не понаслышке. А ещё он восхищался индейцами и дружил с ними: с салишским индейцем Генри, учившим Фрэнка ловить рыбу руками и ходить в лесу особым шагом (как ходят в пустыне Арракиса фремены, чтобы не привлечь червя), с индейцем-килеутом Хоуи Хансеном, ставшим его товарищем на всю жизнь.
Дзен-буддийские коаны, которых в «Дюне» очень много? В юности у Фрэнка были друзья из числа «нисэй», второго поколения иммигрантов из Японии, в том числе и дзен-буддисты. Серьёзно он стал изучать дзэн только в начале 1960-х, когда познакомился с Аланом Уотсом, автором книги «Путь дзен», повлиявшей на культуру хиппи. Герберт как раз сочинял «Дюну» и увлекался Востоком: в его доме гадали на «Книге перемен», готовили китайские и японские блюда, Фрэнк изучал иероглифы и сочинял дзенские хокку и танка — на английском, конечно. Для него это была скорее писательская техника: если выразить в хокку скелет романа, нарастить на него плоть текста уже не так сложно. Как пишет Брайан Герберт, его отец сочинил хокку и для «Дюны», уложив в него смысл книги. Увы, текст стихотворения длиной в три строки и 17 слогов остаётся тайной.
Нефть и судьба
Сенатор Гай Кордон
Политика? У Герберта всегда была чёткая политическая позиция: республиканец, либертарианец, сторонник свободного ношения оружия, противник войны во Вьетнаме… В политику он пошёл весной 1954 года, став спичрайтером у Гая Кордона, республиканского сенатора от штата Орегон. Какое-то время Герберт даже работал в Вашингтоне, ходил на знаменитые слушания Конгресса «Армия против сенатора Маккарти», встречался с экс-президентом Труменом, обрастал связями. Ему посулили даже место губернатора Американского Самоа — но в последний момент всё сорвалось. Страшно расстроившись, Герберт сел писать роман о подводной лодке. А не сорвалось бы — кто бы написал «Дюну»?
Спайс как уникальный ресурс? Сенатор Кордон возглавлял Комитет по внутренним и островным делам Конгресса, и нефтяные компании паслись у его дверей, надеясь добиться льгот и уступок. Герберт узнал о нефти достаточно, чтобы понять: если отрезать мир от нефти, миру быстро станет нехорошо. Это предсказание, сбывшееся во время нефтяного кризиса 1973 года, лежит в основе сюжета «Под давлением». Перейти от нефти к воде в масштабах Дюны и спайсу в масштабах космоса логично — от фантаста нельзя ожидать меньшего.
«Дюна» закономерно видится грандиозной мозаикой, сложнейшей системой из множества удивительных элементов — но правда в том, что такой мозаикой был в первую очередь её автор. Более того, если приглядеться, окажется, что из этой системы нельзя вынуть ни одной детали. Скажем, из-за Батлерианского джихада, уничтожившего в далёком прошлом все разумные машины, для космических перелётов требовались навигаторы, а навигаторам нужен был спайс, чтобы предвидеть варианты будущего, а спайс добывали на единственной планете с уникальной экологией.
Только при таком раскладе мог появиться нужный Герберту текст. Только при таком раскладе вождь фременов способен, овладев планетой, овладеть и Империей — и пройтись по ней джихадом. Только при таком раскладе «Дюна» была книгой о настоящем мессии.
Или не совсем настоящем?
Космический ариец
Белый спаситель в чёрном мундире с орлами
Джону Кэмпбеллу, человеку правых взглядов, «Дюна» страшно понравилась. А вот сиквел «Мессия Дюны» печатать отказался: «Моим читателям нужны герои, которые совершают подвиги, а не скатываются в забвение». Чего Кэмпбелл не понял, так этого того, что зигзаги судьбы Муад’Диба — не баг, а фича.
«Дюна» вообще нравится правым — даже, несмотря на исламские мотивы, радикалам и неонацистам. Муад’Диб для них — идеальный белый Спаситель. В самом деле: Пол Атрейдес — аристократ, белая кость, голубая кровь, характер нордический, истинный ариец; сильный лидер, мессия для угнетаемого народа, он сражается с элитами — включая Бене Гессерит, воплощение мирового закулисья, — и твёрдой рукой ведёт космос к стальной мечте через очистительный джихад.
Герберт не был неонацистом, он был, как упоминалось, либертарианцем — и нацизм не любил так же, как коммунизм и любую власть, диктующую людям, как им жить. В США Пола Атрейдеса иногда сравнивают с Кеннеди, но штука в том, что Герберт считал Кеннеди опасным президентом, а Никсона, наоборот, полезным. Кеннеди верили из-за его харизмы — но это-то и плохо, верить власти нельзя; Никсон опозорился на всю страну — и это хорошо, он своим примером показал, что доверять элитам не следует. Довольно парадоксальные выводы, но если применить его к «Дюне», получится, что Муад’Диб — герой скорее отрицательный, верно?
Белое и чёрное
Так и есть. В «Дюне» Муад’Диб может очаровать: жертва, выживший, мститель, борец со злом, герой… Но в «Мессии Дюны» Пол характеризует себя с убийственной честностью:
«Был ещё император, о котором я упомяну вскользь, некто Гитлер. Он убил больше шести миллионов человек… По консервативным оценкам я убил шестьдесят один миллиард человек, истребил жизнь на девяноста планетах, деморализовал ещё пятьсот. Я уничтожил последователей сорока религий…».
Фремен Корба возражает: «Мой сеньор изволит шутить. Джихад принёс десяти тысячам миров сияющий свет его…» — «Принёс тьму, — перебивает его Пол. — Нам потребуется сотня поколений, чтобы оправиться от джихада Муад’Диба. Сложно представить, что кто-нибудь когда-нибудь превзойдёт этот джихад… Я внезапно понял: император Гитлер мог сказать что-то подобное. Он наверняка это говорил».
Кстати, джихад Муад’Диба длился 12 лет — как и Третий рейх.
Немудрено, что Муад’Диб любим неонацистами. Как пишет в эссе о фашизме и «Дюне» Джордан Кэрролл: «Тревожась о своём суровом предназначении, Пол напоминает нацистские айнзацгруппы, которым так жалко себя, — они должны трудиться, совершать массовые убийства, чтобы построить тысячелетний Рейх». Другое дело, что сводить всё к Гитлеру нельзя: Пол — амальгама множества исторических персонажей.
А в основе «Дюны» и вовсе лежит история, которой никогда не было.
* * *
В завершающей третьей строке «Тайного хокку» мы погрузимся в исторические и религиозные прототипы «Дюны». Вспомним про настоящего Махди, про исламские и библейские параллели — и попробуем понять, что хотел всем этим сказать Фрэнк Герберт. И хотел ли.
Звёздный десант это классика антинаучной фантастики и плохой литературы.
Сюжет книги простой как полено. Выпускник школы (на Земле будущего) записывается в армию. Там из хлипкого ботана, с помощью матюгов, издевательств и битья в морду, делают "настоящего мужика". После этого отправляют на войну, где герой (с помощью усвоенных навыков рукопашного боя, и других необходимых для межзвездных войн умений) устраивает кирдык коварным инопланетянам. В книге подробно описана лишь первая часть биографии героя, когда на зоне в армии из него выковывают "настоящего мужика". Война с жуканоидами описана очень бегло и фрагментарно. Фактически перед нами производственный роман: все что мы любим в научной фантастике полет фантазии, тайна, приключению - отсутствует.
Зато книга это квинтэссенция тупого надрачивания на кирзовый сапог. Отставной американский военный Хайнлайн, был глубоко огорчен недостаточной милитаризацией США. По этому написал роман, про идеальное (с точки зрения Хайнлайна) общество - где бесконечно идет война, и всем управляют военные. На идеальной Земле будущего, гражданские права имеют только те, кто отмотал срок в армии. А чтобы у армии была работа, Земля постоянно воюет со злобными и коварными инопланетянами.
Милитаристская Япония - общество наиболее близко подошедшее, к воплощению в жизнь идалов Хайнлайна
С точки зрения науки это бред. Древнейшие люди возникли несколько миллионов лет назад, человеческой цивилизации не менее 7 тысяч лет. А технический прогресс идет так быстро, что военная техника полностью меняется за десятилетия. Сравните например первую и вторую мировую войны - за двадцать лет между войнами, произошло полное перевооружение армий.
Для борьбы с инопланетянами обогнавшими нас в развитии армия бесполезна - инопланетяне разгромят (и уничтожат?) Землю за счет технического превосходства. Ну какие шансы будут у гренадер и гусар 18 века (даже самых храбрых) против танков и пулеметов? А разница в развитии с продвинутыми галактическими цивилизациями будет гораздо больше. Для войны с технически отсталыми инопланетянами армия не нужна - человечество справится с космическими дикарями силами пары разведывательных звездолетов. Для единой Земли будущего логично распустить армию (как бесполезную обузу) и сосредоточится на научно-техническом прогрессе. Но такое будущее не для вояки Хайнлайна.
Единственный вариант затяжной космической войны (как у Хайнлайна) это борьба с инопланетянами имеющими технический уровень как у землян - с точностью до 10 лет. Но вероятность встретить на просторах галактики такую цивилизацию равен нулю.Примерно с такой же вероятностью можно встретить инопланетянку модельной внешности, чтобы крутить с ней любовь. Даже если представить, что 7 тысяч назад некая сверхцивилизация создала точную копию Земли (со всем что на ней находилось), то альтернативная Земля пройдет другой путь развития, и либо обгонит нашу Землю, либо отстанет от нее. А уж инопланетяне независимо эволюционировавшие на других мирах... Но у Хайнлайна земляне воюют на равных сразу с двумя инопланетными цивилизациями (надо же как то оправдать существование огромной армии). Причем судя по военным-инвалидам (однорукий отставник, преподающий в школе гг) война с инопланетянами, это норма жизни в "утопии" Хайнлайна.
Идиотизм на этом не заканчивается. Межзвездная война это сражение космических флотов. "Звездная пехота" - нелепый нонсенс. Когда в советской космической опере "Люди как боги" земляне узнают о агрессивных инопланетянах - немедленно начинается строительство флота из линкоров-звездолетов. Про "настоящих мужиков" в форме (умеющих отжиматься на кулаках и метать саперные лопатки) никто и не вспоминает - в межзвездной войне они бесполезны как куклы Барби. Но у тупого вояки Хайнлайна иные представления. Война ведется силами пехтуры - противоборствующие стороны высаживают свои армии на ту или иную планету, и дальше пехота мочит друг друга в традициях мировых войн 20 века.
Весь этот нелепый антураж нужен для доказательства главной идеи Хайнлайна - вся власть должна быть у военных. Только военные и экс-военные (по Хайнлайну) являются ответственными гражданами. Это при том, что наемные армии везде вербуются из социальных низов. И готовят там вовсе не ответственных граждан, а винтики приученные к беспрекословному повиновению и выполнению любого приказа. Гражданские права распространяющиеся исключительно на таких людей, будут означать военную диктатуру, со всеми вытекающими. За примерами далеко ходить не надо - Адольф Гитлер пошел добровольцем на фронт в Первую Мировую, храбро сражался до конца, был ранен, получил ордена. Идеальный гражданин по Хайнлайну. Опирался на ветеранов ПМВ- например боевого летчика, и первого аса Германии - Германа Геринга. Итог правления таких "граждан" известен.
В издательстве «Зебра Е» вышла книга «Ричард Викторов. Тернии» — готовившийся несколько десятилетий монументальный том, посвященный автору «Москвы — Кассиопеи» и «Через тернии к звездам».
В книгу эту, собранную вдовой и любимой актрисой Викторова Надеждой Семенцовой, а также их детьми, вошли фрагменты дневников, рабочие заметки, письма, воспоминания коллег и близких. Из нее чуть лучше понятно, как этот реалистический режиссер вдруг превратился в виртуозного мастера фантастики, как никто в советском кино умевшего сочетать веселье с высоким пафосом.
Начиная с 1950-х космос стал одним из главных источников вдохновения советской культуры. Дело не только в том, что космическая программа была самым зримым и зрелищным успехом СССР, но и в особой нагрузке космического мифа. Космос был обещанием будущего, и потому в культуре он служил чем-то вроде замены, метонимии не поддающегося изображению коммунизма. Несмотря на все это, удачные произведения советской космической кинофантастики можно перечислить по пальцам: «Планета бурь» Павла Кулушанцева (1962), «Таинственная стена» Ирины Поволоцкой (1967), «Солярис» (1972) и «Сталкер» (1979) Андрея Тарковского, «Отель "У погибшего альпиниста"» Григория Кроманова (1979), «Кин-дза-дза!» Георгия Данелии (1986), а также три картины Ричарда Викторова — «Москва — Кассиопея» (1973), ее продолжение «Отроки во Вселенной» (1974) и «Через тернии к звездам» (1980). Для большинства режиссеров, пробовавших себя в фантастике, это был жанровый эксперимент. Для Викторова она стала делом жизни.
Когда Викторов взялся за «Москву — Кассиопею», он был уже сложившимся режиссером, автором шести фильмов: соцреалистической идиллии о лесорубах «На зеленой земле моей» (1958), детектива «Впереди — крутой поворот» (1960), военно-окопной «Третьей ракеты» (1963), подростково-молодежных драм «Любимая» (1965), «Переходный возраст» (1968) и «Переступи порог» (1970). У него был свой выработанный стиль — лирический реализм со слегка морализаторским оттенком. Переход от него к межпланетным полетам и коварным роботам выглядит странным. Еще более необычным кажется то, что после всех этих вполне достойных, но совершенно не выдающихся картин Викторов вдруг снимает настоящие шедевры.
Фантастикой Викторов занялся почти случайно: к нему ненароком попал сценарий «Кассиопеи» авторства Авенира Зака и Исая Кузнецова (мастеров подросткового жанра, написавших, к примеру, «Достояние республики» Владимира Бычкова (1971)). К моменту, когда Зак и Кузнецов сочиняют свою историю о спасении советскими школьниками далекой планеты, мечты о контактах жителей Земли и иных миров, столь любимые авторами оттепели, доживали свои последние дни. В том же 1972 году, когда снимается «Кассиопея», братья Стругацкие, главные певцы контакта в советской литературе, как раз пишут «Пикник на обочине», в котором встречи человечества и космической цивилизации оборачиваются даже не катастрофой, а просто мрачным недоразумением. Одновременно с первой частью дилогии Викторова выходит, пожалуй, последний советский фильм, всерьез повествующий о встрече землян и носителей инопланетного разума,— «Молчание доктора Ивенса» Будимира Метальникова (у Тарковского, Кроманова, Данелии все же очевидно, что речь идет о земных делах, а космос — чистая метафора). Идея картины Метальникова: из этой встречи ничего не получится, земляне не готовы к дарам космоса, они коррумпированы насилием, лучше держаться друг от друга подальше. Действие фильма разворачивалось где-то на Западе, но обобщение это легко распространялось на все человечество, включая и СССР.
Почему Викторов берется за эту стремительно устаревающую тематику? Кажется, его не слишком интересовали тайны мироздания, покорение космических просторов и встреча человека с представителями иных миров. Его интересовала другая вещь — будущее. Судя по всем его ранним фильмам, воспоминаниям о нем и собственным текстам режиссера, Викторов воспринимал кинематограф как педагогический инструмент, средство воспитания, напоминания об идеалах, высоких целях и подстерегающих на пути к ним опасностях. Пафос был его стихией, но по-настоящему он раскрылся как режиссер именно тогда, когда пафос заботы о будущем стал постепенно умирать, выветриваться из советского искусства, уступая место иронии и меланхолии; в будущее переставали верить. Фильмы Викторова действуют столь чарующе-странно именно на фоне этого разочарования. Говоря о будущем, он на деле пытается как бы задержать, немного отмотать назад время.
Если далекое будущее в системе советской культуры представлял космический миф, то близкое будущее воплощали дети — те, кто будет жить в лучшем мире, который строится сейчас, те, кто несет за него ответственность. Затеей Зака, Кузнецова и Викторова было совместить эти два образа, отправить детей в космос. В сюжете фильма у этого предприятия есть научная мотивировка: земляне хотят ответить на сигнал бедствия, идущий с планеты в созвездии Кассиопеи, но лететь туда — десятки лет, взрослые космонавты просто не долетят, а дети прибудут в расцвете сил. Герои, однако, чудом преодолевают барьер скорости света и во второй части дилогии, «Отроках во Вселенной», оказываются на планете Вариана в свои тринадцать-четырнадцать.
Вариана — техноутопия, обернувшаяся антиутопией: ее жители создали роботов, выполняющих все задачи, включая управление другими роботами, но, обретя сознание, машины решили избавиться от своих хозяев и навести идеальный порядок. Они не убивали их, но делали абсолютно счастливыми, блокировали желания, тягу к новому и так обрекали на вымирание. Дети, только открывающие для себя мир больших чувств и поступков, идеальны для сопротивления такой насильственной тяге к счастью, только они способны устроить революцию и свергнуть власть роботов. Здесь работает мировоззрение родом из оттепели: прогресс — это хорошо, но он ничто без дерзания, порыва, то есть без коммунистической субъектности, которая и делает обитателей настоящего причастными к будущему.
Это мировоззрение определяет и эстетику фантастики Викторова. И дилогия о Кассиопее, и развивающий ее мотивы «Через тернии к звездам» сняты в своеобразном фресочном стиле: персонажи застывают в героических позах, смотрят в камеру, произнося громкие фразы; кадр часто напоминает едва ли не икону. Эта манера возникла из адаптации кинематографом приемов оттепельной живописи «сурового стиля». Так сняты историко-революционные драмы 1960-х: «Оптимистическая трагедия» Самсона Самсонова (1963), «Первороссияне» Александра Иванова и Евгения Шифферса (1967), «Комиссары» Николая Мащенко (1969). В 1970-х и эта эстетика, и стоявшая за ней идеология уже выглядели отжившими свой век. Но, как это часто бывает, то, что умирает во взрослом искусстве, может вполне органично существовать в детском и подростковом. Космические фильмы для юношества оказались для Викторова возможностью оживить дорогую ему оттепельную чувствительность.
У этого оживления была своя цена. Викторов понимал: чтобы возродить искусство высокого пафоса в эпоху, когда пафосу больше не верят, к нему надо привить иронию. Поэтому в его фильмах столько эксцентрики: нелепые одежки и походки роботов, фразочки вроде «мы дефектные, мы ваши друзья», инопланетный ученый в облике ворчливого осьминога и зловещий карлик Туранчокс в «Терниях». Возвышенное работает только в связке со смешным; сказать высшую правду о человеке можно лишь говоря не совсем всерьез.
Последняя завершенная картина Викторова «Через тернии к звездам», написанная им в соавторстве с Киром Булычевым,— его лучший, самый остроумный, но и самый отчаянный фильм. Это лабораторный эксперимент по производству высокого пафоса. Совершенным героем, спасителем планеты от экологической катастрофы и беспощадного капитализма, здесь становится девушка-андроид Нийя, буквально созданная в пробирке.
«Через тернии к звездам» — фильм абсолютно игрушечный и одновременно предельно возвышенный. Это нечто вроде фантастической мистерии, картина о революционном подвиге, но рассказанная даже не как метафора, а как сказка со злыми гномами и говорящими животными. В 1980 году, в эпоху глубокого застоя, способным на такой подвиг уже невозможно представить себе человека — даже человека будущего, даже ребенка. Только прекрасного инопланетного гомункулуса. Именно здесь — в требовании идеала и возможности разыграть его только в почти пародийном виде — скрытая драма кинематографа Викторова.
«Терминатор» — отличный повод порассуждать, что было бы, если. Если бы Джеймсу Кэмерону не приснился кошмар с убегающей от красноглазого робота женщиной. Если бы Шварценеггер играл Кайла Риза, а не безжалостного убийцу. Если бы Кэмерон пошёл на поводу у студии и вставил бы в фильм робо-пса или закончил историю сразу после взрыва бензовоза... «Терминатор» мог получиться совсем другим, не выйти вовсе, провалиться в прокате. Но в нашей временной ветке это кино именно такое, какое есть: жестокое, обаятельное и действительно культовое.
Несмотря на мизерный бюджет и устаревшие спецэффекты, фильм и сегодня держит в напряжении. За Сару Коннор и Кайла Риза по-настоящему переживаешь — потому что постоянно ощущаешь неумолимую угрозу, которую несёт робот-убийца. По сути, перед нами фильм про монстра, но с некоторыми отступлениями от привычной формулы. В роли чудовища выступает бездушная машина, которая должна устранить конкретную цель, а пространство действия и число жертв не ограничено — погибнет ровно столько народа, сколько встанет между Т-800 и его жертвой.
Шварценеггер блестяще сыграл робота-убийцу. Он не только убедительно произносил свои два десятка реплик, но и прекрасно двигался: словно в замедлении, зачастую как-то отрывисто, «роботично». Его сложно воспринимать злодеем: Терминатор — скорее стихия, неумолимая смерть, которая методично старается выполнить свою задачу. Никаких эмоций, никаких пафосных речей, никакой скрытой мотивации — Т-800 мало отличается от того пистолета, из которого стреляет.
Кайл и Сара тоже цепляют: желание жить в этих двоих перерастает во взаимные чувства, и в химию между героями веришь. Что забавно, в изначальном сценарии романа между героями не было — любовную линию добавили по совету студии. Исходно Риз не был отцом Джона Коннора, подумать только! И даже фирменное I’ll be back было записано в сценарии как I’ll come back, просто на съёмках Арнольд то ли устал, то ли оговорился, а режиссёру это понравилось.
Из-за крохотного бюджета Кэмерону приходилось всячески изощряться — и, зная, как именно сделаны те или иные сцены, пересматривать их только интереснее. Вот тут Шварценеггер не сам разбивает стекло — у него на руке металлическая накладка. В этой сцене стальные ноги Терминатора переставляют специальные люди — отъедь камера чуть дальше, получилась бы уморительно! А в сцене с окончательным уничтожением Т-800 использовалась модель робота из фольги, а пресс был сделан из крашеного пенопласта.
Терминатор стал именем нарицательным, закрепившись в массовом сознании всерьёз и надолго. Он воплотил в себе страхи перед надвигающимся прогрессом — и тем возможным будущим, в котором человеку не останется места. Мы сейчас стоим в одном шаге от создания армий автоматизированных убийц, и потому лента Кэмерона остаётся актуальным предостережением для всех нас. Да, спецэффекты устарели, но посыл до сих пор всем понятен: с роботами нужно быть очень осторожными. Ведь, когда они решат прийти за вами, вряд ли из машины времени выпрыгнет Кайл Риз, готовый вас защитить.
Флагман философской НФ, роман о неудачном контакте с абсолютно чуждой нам цивилизацией.
Лем создал один из самых необычных НФ-миров — единый разум планеты-океана Солярис. И можно брать тысячи проб, ставить сотни экспериментов, выдвигать десятки теорий — истина так и останется «там, за горизонтом». Наука просто не способна разгадать все тайны Вселенной — как ни пытайся.
Польский писатель Станислав Лем (1921-2006) стал классиком общемирового масштаба ещё при жизни. Его книги переведены на 41 язык, а их общий тираж составляет около 30 миллионов экземпляров. После нескольких книг традиционной НФ Лему захотелось чего-то необычного, и в конце пятидесятых — шестидесятых годах XX века он создал романы, которые заставили говорить о нём как об одном из крупнейших мастеров психологической и философской фантастики: «Эдем», «Непобедимый», «Глас Господа». Но самый знаменитый роман Станислава Лема — «Солярис» (1961).
Когда люди столкнулись с Солярисом — уникальным явлением во Вселенной, мыслящим океаном, — его, естественно, начали изучать. Там наблюдались интереснейшие явления, в том числе и небезопасные, влекущие за собой гибель людей, — но в целом Солярис был признан неагрессивной планетой. Исходит из этого и прибывший на станцию Солярис учёный Кельвин — но при этом сталкивается с неожиданным и пугающим явлением: планета сама идёт на контакт, сама изучает прибывших, используя их воспоминания.
Я почувствовал, что моё лицо застывает. — Что слышала? Ты не поняла, это был только... — Нет, нет. Ты говорил, что это не я. Чтобы уходила, уходила. Ушла бы, но не могу. Я не знаю, что это. Хотела и не могу. Я такая... такая... мерзкая! Переводчик Д. Брускин
Во время сна Солярис считывает с мозга человека то, что, казалось, давно и прочно забыто, — а поутру рядом оказывается кто-то из близких. Уже умерших. «Гости» не помнят, как очутились на станции, что с ними происходило до того, — но осознают себя именно теми людьми, которые были дороги космонавтам. И неожиданно оказывается, что даже в космосе человек не может продвинуться в понимании мира, потому что он не понимает и не знает сам себя. Огромный, загадочный космический океан становится зеркалом, в котором честно и болезненно отражается душа.
Тому, кто не прикасался к книгам польского классика, сложно рассказать, о чём именно писал Лем — энциклопедически образованный человек, фантаст и философ, прекрасно разбиравшийся в астрономии и биологии, кибернетике и физике. Можно спрятаться за удобным словосочетанием «общечеловеческие ценности и проблемы» — но оно, по сути, не объясняет ничего. Можно начать перечислять — неизбежно и непоправимо упрощая. О людях, об их попытках достичь взаимопонимания с подобными себе и с совершенно иными существами. Об одиночестве — о том, как уязвим человек наедине с самим собой и сколь многого он может добиться, опираясь на те силы, что скрыты в нём: интеллект, отвага, порядочность. О необходимости просчитывать последствия своих действий. О важности незашоренного мышления, умения выходить за привычные рамки. О том, что есть счастье, что есть разум, что есть смерть, что есть наука...
Автор текста: Татьяна Луговская Источник: fanfanews