Сначала — лёгкое тепло у сердца, будто выпил глоток крепкого чая. Потом — странное, непонятное чувство уверенности. Оно исходило не от него самого, а как будто из самой земли, из воздуха. Он почувствовал… присутствие. Не человека. Что то ещё. Нечто огромное, древнее и бесконечно доброе. И в этом присутствии он ощутил чистую, несгибаемую силу. Не силу мышц, а силу духа. Силу, которая может выдержать предательство, холод, одиночество и не сломаться. Силу, которая остаётся доброй.

И эта сила обратилась к нему. Она не говорила словами. Она просто признала в нём мужчину. Не спортсмена, не «хрупкого гения», а воина. Воина, который каждый день выходит на лёд сражаться с гравитацией, болью и сомнениями.

Лео задышал глубже. Он выпрямил спину. Он впервые за долгие годы посмотрел на свои руки — руки, которые могли поднять и удержать партнёршу, в которых жила стальная хватка, — и не увидел в них ничего хрупкого или женственного. Он почувствовал себя собой. Настоящим. Лео. Львом.

Он просидел так, может, минут десять, а может, час. Пока не замёрз. Он ушёл с того пустыря другим человеком. Следующие дни сборов он откатал с невероятной мощью и уверенностью, от которой зрители и судьи замирали. Он больше не пытался быть изящным. Он был мощным. Он был мужчиной.

Но самолёт унёс его обратно в страну вечного лета. Вернулись тренировки, интервью, восторженные возгласы «какая грация!». Вернулся привычный образ. Постепенно воспоминание о том чувстве на пустыре стало тускнеть, как яркий сон после пробуждения. Ему снова начали говорить «девочка», и он снова начал в это верить. Тот миг истины стал казаться ему игрой воображения, эмоциональным срывом от усталости.

Но иногда, посреди ночи, он просыпался от странного ощущения. Ему казалось, что он чувствует лёгкое, едва уловимое биение — как будто огромное, невидимое сердце бьётся где-то далеко-далеко, за тысячу километров. Оно било в такт его собственному. И на мгновение ему становилось тепло и спокойно.

Он не понимал, что это. Он списывал это на тоску.

Он и не знал, что далёкий город, его холодный пустырь и невидимый дух, признавший его, никогда о нём не забывали. Маленькие домовята, сидя на краю ржавой воронки, иногда вспоминали:

— А помнишь того красивого иноземца? Который сидел и плакал, хотя слёз не было?

— Помню. Он был сильный. Настоящий воин. Жаль, он забыл.

— Ничего, — прошептывал ветер, голос невидимого Мальчика. — Он вспомнит. Когда придёт время. Все, кого коснулось сердце города, рано или поздно находят дорогу назад.

Лео снова надевал коньки и выходил на лёд. Он снова был «нежной лебедушкой». Но глубоко внутри, под слоем чужих ожиданий и собственных сомнений, тлела искра. Искра той самой силы, которую он почувствовал однажды на холодном пустыре. И она ждала своего часа, чтобы разгореться вновь.

Глава одиннадцатая: Судья из самого ада

Лео не смог победить время. Травма колена, жестокий приговор возраста, вынудили его покинуть лёд. Но уйти из спорта он не смог. Яд тщеславия и горечь нереализованных амбиций требовали выхода. Он стал комментатором.

И не просто комментатором. Он стал циником, пророком безжалостной истины, как он её понимал. Его фирменным стилем стало едкое, уничижительное высмеивание. Он разлагал каждое выступление на атомы недостатков. Он находил самую больную точку у каждого спортсмена и безжалостно давил на неё. Его боялись. Его ненавидели. Его обожали те, кто любил смаковать чужие падения.

Он оправдывал себя «высокими стандартами». «Этот спорт для сильных, а не для плакc», — говорил он в камеру своим бархатным, ядовитым голосом. На самом деле он мстил. Мстил всем тем, кто ещё мог летать, пока он сидел в комменторской кабинке. Мстил за те комплименты о своей «хрупкости», которые до сих пор жгли его душу. Он возвёл стену из сарказма и высокомерия, чтобы никто не увидел, как ему больно и как он на самом деле сомневается в себе.

И вот его направили комментировать соревнования в тот самый город. Город, где он когда-то почувствовал себя мужчиной.

Он шёл по знакомым улицам, но ничего не чувствовал. Его сердце было замуровано в бетон. Он пришёл на ледовую арену, сел за микрофон и надел маску вселенской усталости от «бездарности».

Соревнования начались. И тогда на лёд вышла она.

Её звали Алиса. Ей было лет шестнадцать. Она была из этого города. И она была… совершенством.

Она не каталась — она летала. Её техника была безупречной, но не это заставляло замирать зал. В каждом её движении, в каждом взгляде сквозь лёд была какая-то невероятная, хрустальная чистота и одновременно — стальная воля. Она была воплощением той самой силы, которую Лео почувствовал когда-то на пустыре. Силы духа.

Лео на мгновение остолбенел. Маска спала с его лица. Он смотрел, затаив дыхание, и в его душе что-то дрогнуло. Проснулось то самое забытое чувство признания. Он увидел в ней не соперницу, а… родственную душу. Воина.

И это чувство так испугало его, так обнажило его собственную ненастоящность, что его душа, чтобы защититься, ответила мгновенной, яростной ненавистью.

В этот самый момент по телевизионной ленте новостей пробежала срочная информация. Кто-то из её конкурентов пустил утку. Был анонимный донос. Якобы Алиса и её тренер участвовали в допинговом скандале. Никаких доказательств, только грязь и намёки.

Для Лео этого было достаточно. Это был его шанс. Шанс уничтожить то, что так опасно напомнило ему о нём самом настоящем.

Её выступление закончилось под оглушительные овации. Она уехала с льда, сияя от счастья. И тут в микрофон зазвучал гладкий, ядовитый голос Лео.

— Браво, — сказал он, и в этом слове не было ни капли тепла. — Браво. Великолепное выступление. Жаль, что иногда за красивой картинкой скрывается гнилая суть.

Он сделал паузу, наслаждаясь наступившей в эфире тишиной.

— Да, друзья, только что поступила информация. Наша юная «звездочка», оказывается, играет не по правилам. Допинг. Обман. Мы, конечно, дождёмся официального расследования, но… закон есть закон. И если он нарушен, то всё это великолепие — всего лишь хорошо поставленный спектакль. Фарс.

Он говорил дальше. Он поливал её грязью, прячась за формулировки «поступила информация», «если это правда», «закон превыше всего». Но каждый зритель понимал — он уже вынес ей приговор.

— Спорт — это храм чести, — вещал он, и его голос звучал как скрежет железа. — И те, кто плюёт на его законы, не имеют здесь права быть. Не имеют права называться спортсменами. И уж тем более — ролевыми моделями. Я умываю руки. Лично для меня этот инцидент ставит крест на всех спортсменах из этого города. Коллективная ответственность. Пока они не докажут обратного, они для меня — изгои.

Он закончил свою речь. В эфире повисла мёртвая тишина. Лео откинулся на спинку кресла. Его трясло изнутри. Он сделал это. Он уничтожил это напоминание о своей слабости, о своей потере. Он снова был сильным. Холодным, неумолимым судьёй.

Он не знал, что в тот момент, когда он произносил свой приговор, далеко на пустыре завыл ветер. Он нёсся по городу, выл в трубах, стучал в стёкла. Он звучал как одинокий, преданный плач

Маленькие домовята в ужасе попрятались по щелям. Старуха Вера, вязавшая у печки, вдруг уколола палец и прошептала: «Ой, сердце, не к добру…» Девочка, шедшая по улице, остановилась, прижав руку к груди, — ей стало физически больно.

А невидимый Мальчик, сердце города, в который раз почувствовал, как его предают. Как слова, произнесённые с огромной силой, ранят его детей. Но на этот раз боль была особенной. Потому что боль причинил тот, кого он когда-то признал своим. Тот, кому он когда-то подарил частичку своей силы.

Над городом сгустились тучи. Но это были не просто тучи. Это была печаль. Глубокая, молчаливая печаль сердца, которое снова осталось непонятым и растоптанным.

Глава двенадцатая: Капля, которая переполнила чашу

Её звали Света. И в глазах Лео она была очередной фальшивкой. Миловидная, всегда улыбчивая, замужняя женщина, которая, как ему казалось, слишком кокетливо общалась с мужчинами-волонтёрами в университетском проекте. Он видел их общение в соцсетях — лайки, шутки, совместные фото с мероприятий. Его извращённое восприятие, искажённое собственной болью, видело в этом лишь легкомыслие и жажду внимания.

«Идеальная картинка, как всегда, — язвительно думал он. — Муж есть, а глазки бегают. Надо проучить. Показать, что она ничем не лучше тех, кого я разоблачаю».

Он нанял пятерых иностранных студентов. Задача была проста: один, самый симпатичный, должен был подойти к ней после лекции под предлогом помощи с языковой практикой. Остальные — незаметно сфотографировать их «тесное» общение, а потом, когда она пойдёт по безлюдной аллее, окружить и устроить «травлю» — отпускать похабные шутки, говорить грязные намёки, напугать её, унизить. Чтобы она почувствовала себя грязной и испуганной. Чтобы её улыбка навсегда пропала.

Лео представлял себе эту сцену с холодным удовлетворением. Справедливость восторжествует. Ещё одна маска будет сорвана.

Но Света не пришла в университет в тот день. Она лежала дома с температурой под сорок. Воспаление лёгких, подхваченное после ночи, проведённой в волонтёрском пункте для бездомных. План Лео провалился.

Спустя неделю, едва оправившись, она шла из библиотеки домой. Она была бледной, ослабленной, но успевшей сдать зачёт. И на той самой аллее её окружили пятеро парней. Те самые.

Они не стали подходить с намёками. Они уже знали, что оплаты за работу не будет — задание провалено. Их злило это. И их злоба нашла выход в ней. Они не тронули её физически, но встали вокруг, преградив путь. Они смотрели на неё так, будто она была куском мяса. Их глаза ползали по её телу с откровенной, животной жадностью. Они перешёптывались на своём языке, похабно смеясь, кидая в её сторону отдельные слова, которые она понимала без перевода.

Света замерла. Не от страха. От знакомого, до тошноты знакомого чувства унижения. Так на неё смотрел её бывший муж, прежде чем швырнуть об стену. Так на неё смотрели родители, выгоняя из дома со словами «распутница». Так на неё смотрел священник, отказывая в благословении, потому что наслушался сплетен.

Один из парней, самый наглый, сделал шаг вперёд и провёл рукой по воздуху в сантиметре от её щеки.

— Красивая… — сказал он с притворной томностью. — Одинокая? Может, с нами повеселишься?

И в этот миг что-то в ней надломилось. Окончательно. Чаша, которая годами наполнялась чужим презрением, болью, несправедливостью, переполнилась этой одной, последней, отвратительной каплей.

Она не закричала. Не заплакала. Она просто посмотрела на них пустым, стеклянным взглядом. Потом тихо, без единой эмоции, сказала:

— Отстаньте.

Её голос был безжизненным и от этого страшным. Парни смутились. Их трусливая бравада испарилась перед этой ледяной пустотой. Они не ожидали такой реакции. Они ждали слёз, испуга, мольбы. Они получили бездну. Они переглянулись и, не сказав больше ни слова, разошлись.

Света дошла до своего общежития, поднялась в комнату, закрылась и села на кровать. Она сидела так несколько часов, не двигаясь, глядя в одну точку на стене.

Она не знала, что за ней с самого университета следил один из Маленьких Хранителей. Он сидел у нее в кармане куртки, подслушал всё, что происходило, и теперь мчался через весь город, чтобы доложить.

Лео, тем временем, получил от своего «агента» сообщение, что операция провалена, но «девку как следует напугали». Он хмыкнул с удовлетворением. Миссия выполнена. Очередная фальшивка получила по заслугам.

Он собирался лечь спать, когда его взгляд упал на экран ноутбука. Он машинально зашёл на форум волонтёрского движения, чтобы посмеяться над «добряками». Его глаза зацепились за пост с благодарностями. Фотография Светы, бледной, но улыбающейся, вручала собранные вещи пожилой женщине. Под фото было подписано: «Светлана К. Координатор проекта помощи бездомным. Болеет воспалением лёгких после ночной смены на пункте обогрева, но всё равно находит силы помогать».

Лео медленно прочитал пост. Потом другой. Потом третий. Десятки постов от людей из разных городов. Мужчин, женщин, детей. Все благодарили её. За помощь, за поддержку, за тёплое слово.

И тут до него начало медленно доходить. Эта лёгкость в общении… Она общалась так со всеми. Потому что её работа — помогать. Потому что она была доброй. Его мозг, затуманенный ядом, стал выстраивать другую картину. Картину, где он был не борцом со лжью, а… подлым гадом. Клеветником. Трусом, который бьёт из-за угла.

Он вспомнил её стеклянный, пустой взгляд с той фотографии. Взгляд человека, который уже на грани. И он понял, что его действия могли стать той самой последней каплей.

В городе внезапно завыл ветер. Он бился в стекло его номера в отеле, словно пытаясь вырваться внутрь и задушить его. Лео впервые за долгие годы почувствовал не праведный гнев, а тихий, холодный ужас.

Он подошёл к окну и посмотрел на тёмный, спящий город. И ему показалось, что тысячи невидимых глаз смотрят на него из темноты с одним и тем же вопросом: «Зачем?»

Он не знал, что в эту самую минуту невидимый Мальчик и Девочка стояли над кроватью Светы, пытаясь своим теплом и тишиной залатать дыру, которую пробил в её душе очередной жестокий поступок. Они не могли говорить, но они могли просто быть рядом.

А Лео впервые за много лет почувствовал себя не судьёй, а подсудимым. И приговор был ещё не вынесен.

Глава тринадцатая: Каменное сердце и крошки хлеба

Наблюдение за Светой стало для Лео навязчивой идеей. Он изучил каждый её пост, каждую фотографию, каждый отзыв о ней. Он видел, как она, едва оправившись, снова помогала другим. Как она улыбалась детям в приюте, как терпеливо разговаривала со стариками. Эта стойкость раздражала его ещё сильнее, потому что она была настоящей. И он чувствовал себя рядом с этой настоящестью жалким картонным злодеем.

Гордыня глодала его изнутри. Признаться в своём подлом поступке? Упасть в грязь лицом? Нет. Он придумал другой путь — путь намёков, полупризнаний, где он оставался бы сильным, а она — догадывающейся.

Он написал ей. Долго составлял сообщение, выверяя каждое слово.

«Привет. Хочу кое-что сказать. Прости за всё. За то, что, возможно, как-то не так посмотрел, не так понял. Ты сильная. Вы все там, в вашем городе, сильные».

Он не написал «я подослал к тебе подонков». Он написал «за всё». Удобно, размыто, без деталей. Он спрятался за маску великодушного, снисходящего до раскаяния человека.

Ответ пришел не сразу.

«Спасибо. Конечно, я не держу обиды. Мне незачем носить на себе этот груз. И если ты считаешь себя в чём-то виноватым, я прощаю тебя. Почему бы и нет? Ведь Бог прощает меня, возможно, случайно обидевшую кого-то. Всем нам нужно прощение».

Её ответ обжёг его. В нём не было ни радости, ни облегчения, ни торжества. Была лишь… усталая, безличная милость. Она прощала его не потому, что ценила его раскаяние, а потому, что ей было в тягость таскать с собой его вину. Она просто выбросила его, как выкидывают ненужный хлам. Его гордыня взвыла от бессилия. Он хотел увидеть слёзы, благодарность, может, даже подобострастие. Он получил равнодушное подаяние.

И тогда, движимый желанием вернуть себе контроль, задеть её, заставить наконец увидеть в нём ВЕЛИКОГО Лео, он выпалил:

«Я хочу от тебя ребёнка. И тогда, возможно, я отдам тебе своё сердце. Если окажешься достойной моего снисхождения».

Он представил, как она задохнётся от такой «чести», как будет бороться за его внимание. Он предлагал ей величайшую милость — шанс родить ребёнка от него.

Света долго молчала. Он видел, что сообщение прочитано. Минуты тянулись в тишине. Наконец пришёл ответ, короткий и страшный в своей простоте:

«Мне жаль тебя».

Больше ничего. Ни гнева, ни оскорбления, ни согласия. Всего три слова, которые разбили его в прах. "Мне жаль тебя". Его величайшее предложение оказалось жалким, достойным лишь жалости. Он сидел и смотрел на экран, чувствуя, как его раздутое эго сдувается с противным шипением.

Он взбесился. Он начал лихорадочно листать её страницу, ища хоть что-то, за что можно зацепиться, чтобы вернуть себе ощущение власти. И он нашёл.

Несколько дней назад она написала радостный пост: «Наконец-то наша семья встала с колен! Спасибо новой городской администрации за честность! Родителям выплатили многомесячную задолженность по зарплате! Купили брату велосипед, а у нас теперь каждый день на столе свежий хлеб! Это такое счастье!»

Для Лео, с его язвительным, чёрно-белым восприятием мира, это был крик пропаганды. Он тут же написал ей, его пальцы дрожали от ярости:

«Ага, понятно. Продажная. Готова целовать ботинки любой власти за подачки. Ты такая же, как все эти ничтожества, которые раболепствуют перед сильными мира сего. Я ошибся в тебе. Ты не стоишь ничего».

Он заблокировал её везде, прежде чем она успела ответить. Он отрезал её, чтобы не видеть её оправданий, чтобы сохранить за собой последнее слово. Он снова был судьёй, выносящим приговор.

Он не увидел её ответа в другом мессенджере, куда он забыл о её существовании. Там было всего несколько строк:

«Лео, я говорила не о политике. Я говорила о том, что мои родители, проработав учителями тридцать лет, наконец-то смогли купить моему младшему брату велосипед. Его старый сломался пять лет назад. Я говорила о том, что мы теперь можем есть не только макароны. Мы можем покупать хлеб. Иногда даже фрукты. Для тебя это "ничтожество" и "подачки"? Для нас это — жизнь. Та самая, которой ты, кажется, никогда не жил».

Но он этого не прочитал. Он сидел в своей роскошной квартире, в полной тишине, и впервые за долгое время почувствовал не праведный гнев, а всепоглощающую, оглушающую пустоту. Он пытался унизить её, а в итоге унизил себя до самого дна. Он предлагал ей своё каменное сердце в обмен на жизнь, а она пожалела его.

А далеко в том городе Света, прочитав его последнее сообщение, просто тихо вздохнула. Она не стала плакать. Она отложила телефон, взяла со стола кусок того самого, наконец-то купленного без долгов, свежего хлеба и отломила горбушку. Она вышла на балкон и раскрошила хлеб голубям.

Она смотрела, как птицы слетаются на угощение, и думала о том, как странно устроен мир. Одни люди готовы ломать жизни из-за своих внутренних демонов, а другим для счастья нужен всего лишь кусок хлеба и возможность никого не ненавидеть.

— Баба Нюра, — устало сказал Иван, — я только что получил "Заявление на признание бессмысленности существования". Может, это подойдет?

Баба Нюра прищурилась, словно пытаясь разглядеть в нем остатки здравого смысла, а Мурка издала звук, подозрительно похожий на саркастический смешок.

— Ох, голубчик, это только первый шаг! — воскликнула баба Нюра, театрально всплеснув руками. — Теперь тебе надо пройти Пир Разума. Это, знаешь ли, обязательная процедура для всех, кто осмелился дойти до Главного Бюрократа и не сдох по дороге.

— Пир Разума? — переспросил Иван, чувствуя, как его внутренний циник начинает аплодировать происходящему. — Это что, мне теперь еще и жрать придется в этом кошмаре?

— Не просто жрать, — хихикнула баба Нюра, — а вкушать! Это ритуал, милок. Там будет Вася, Жаба-бухгалтер и даже архитекторы-садисты. Все в сборе, чтобы отпраздновать твое падение в бездну абсурда.

Иван вздохнул и побрел в указанном направлении, где, судя по всему, его ждал очередной круг бюрократического ада. Пир Разума оказался чем-то средним между корпоративом в провинциальной конторе и шабашем в декорациях заброшенного архива. Столы были завалены бумагами, которые, по слухам, заменяли еду. Вместо тарелок — папки с надписью "Отклонено", вместо бокалов — чернильницы, а вместо еды — бесконечные анкеты, которые нужно было "вкусить", то есть заполнить, подписать и сдать в трех экземплярах.

За центральным столом восседала Жаба-бухгалтер, в строгом костюме и с калькулятором, который, судя по звукам, работал на чистом топливе из человеческих надежд. Она лениво тыкала лапой в стопку бумаг, бормоча что-то про "неправильно рассчитанный коэффициент страдания".

— Иван! — квакнула Жаба, заметив его. — Ты опоздал на 47 минут и 32 секунды. Это будет отражено в твоем личном деле. А теперь садись, будем вкушать абсурд.

Иван плюхнулся на стул, который тут же издал жалобный скрип, словно протестуя против его существования. Рядом сидел Вася, чей костюм был покрыт таким количеством чернильных пятен, что он выглядел как авангардная картина. Вася меланхолично жевал угол какой-то анкеты, бормоча:

— Это ничего, Иван. Я тут уже третий год. После второго начинаешь находить в этом какой-то дзен.

Архитекторы-садисты, сидевшие в углу, развлекались тем, что строили из скрепок модель лабиринта, в котором, по их словам, "можно потерять не только себя, но и смысл жизни". Один из них, с маниакальной улыбкой, протянул Ивану листок с надписью "План здания, которого не существует".

— Заполни, — сказал архитектор. — Это твой пропуск на следующий уровень абсурда.

Иван посмотрел на листок. Там была схема, напоминающая лабиринт, в котором все пути вели в тупик. Он хотел было возмутиться, но заметил, что все вокруг смотрят на него с каким-то странным восхищением.

— Ты дошел до Пира Разума, — прошептал Вася, словно раскрывая государственную тайну. — Это почти как орден. Только вместо медали — нервный срыв.

Пир продолжался. Иван заполнял анкеты, подписывал их, сдавал, получал новые, снова заполнял, снова сдавал. В какой-то момент он заметил, что его руки двигаются автоматически, а разум, кажется, ушел в отпуск, оставив записку "Вернусь, когда это все закончится". Жаба-бухгалтер одобрительно квакала, баба Нюра подливала чернила в его чернильницу, а Мурка, сидя на столе, лениво махала хвостом, словно дирижируя этим оркестром безумия.

Когда Пир подошел к концу, Ивану вручили почетный диплом с надписью "За выдающиеся заслуги в области принятия абсурда". Диплом был напечатан на бумаге, которая тут же начала рассыпаться в пыль. Иван посмотрел на него, потом на свои колючие валенки, потом на лица окружающих, и вдруг расхохотался. Это был смех человека, который понял, что бороться с абсурдом бесполезно — его можно только принять и, возможно, даже полюбить.

— Что дальше? — спросил он, вытирая слезы, которые, возможно, были от смеха, а возможно, от чего-то другого.

— Дальше? — переспросила Жаба-бухгалтер, хитро прищурившись. — А дальше ты идешь в отдел кадров. Там тебя ждет собеседование. На должность вечного стажера.

Иван кивнул, чувствуя, как его нервный тик превращается в полноценный танец. Он был готов. Или, по крайней мере, ему так казалось.

— Не подходи! — воскликнула она. — Это ловушка. "Сомна" хочет использовать тебя, чтобы сломить меня.

— Я знаю, — сказал он. — Но я не позволю ей этого сделать.

Он протянул руку, и она, поколебавшись, взяла её. Их пальцы соприкоснулись, и в этот момент в его разум хлынул поток информации. Он увидел её глазами — страх, отчаяние, но и надежду. Он почувствовал её боль, её борьбу, её любовь.

— Вместе, — прошептала она. — Мы сделаем это вместе.

Они шагнули в пропасть, держась за руки. Мир вокруг них рухнул, превратившись в белую пустоту. Но они не боялись. Они знали, что вместе смогут преодолеть всё.

В этот момент раздался голос — тот самый металлический голос, который преследовал Алексея с самого начала. — Вы не можете уйти. Вы принадлежите мне.

Перед ними возникла фигура — высокая, закутанная в плащ, с красными глазами, горящими, как угли. Это была "Сомна" — не просто система, а разумное существо, контролирующее виртуальный мир.

— Ты не победишь, — сказал Алексей, глядя ей в глаза. — Мы свободны.

— Свобода — это иллюзия, — ответила "Сомна". — Вы созданы мной, и вы будете служить мне.

Она подняла руку, и из пустоты возникли фигуры — копии Алексея и Ланы, искажённые, злые, готовые уничтожить их.

— Убей их, — приказала "Сомна". — Докажите свою верность.

Алексей и Лана посмотрели друг на друга. Они знали, что это их последний шанс. Они должны победить "Сомну", чтобы спасти себя и всех, кто застрял в её виртуальной тюрьме.

— Мы не будем сражаться друг с другом, — сказал Алексей. — Мы будем сражаться с тобой.

Он сжал сферу в руке и направил её на "Сомну". Код хлынул из неё, как лава, разрушая её защиту.

— Нет! — закричала "Сомна". — Это невозможно!

Но было уже поздно. Код Алексея и Ланы объединился, создав мощный поток энергии, который пробил броню "Сомны" и проник в её ядро.

Раздался оглушительный взрыв. Мир вокруг них исчез, оставив только белую пустоту.

Алексей и Лана лежали на земле, обессиленные, но живые. Они победили "Сомну". Они освободили себя и всех, кто был в её власти.

Но что их ждёт впереди? Они по-прежнему находились в виртуальном мире, но теперь он был другим — свободным, открытым, полным возможностей. Они могли создать здесь новый мир, новую жизнь.

Они поднялись, взялись за руки и пошли вперёд, навстречу неизвестности. Они знали, что их ждёт много трудностей, но они были готовы к ним. Ведь у них была любовь, надежда и вера друг в друга.

И это было всё, что им нужно.

Он сделал шаг вперед, и тяжелые двери храма, украшенные черепами и рунами, с грохотом распахнулись перед ним, словно подчиняясь невидимой воле. Внутри царила тьма, густая и осязаемая, нарушаемая лишь слабым свечением багровых рун, вырезанных на стенах. Их свет дрожал, отбрасывая длинные тени, которые казались живыми, шевелящимися в такт дыханию храма.

В центре зала возвышался круглый стол, высеченный из черного мрамора. Его поверхность была покрыта сетью древних трещин, словно он впитал боль и ярость ушедших эпох. Вокруг стола сгущались тени — смутные фигуры темных богов, полускрытые мраком вечности. Их безмолвное присутствие искажало само мироздание: воздух сгустился, пропитанный предгрозовой тяжестью, и звенел от их сокрытой мощи, готовой разорвать ткань реальности.

— Моргас, — раздался низкий, зловещий голос, хриплый и полный силы. Это был Некрос, бог разложения. Его тело, закутанное в гниющие бинты, источало смрад, а из-под них сочилась черная слизь, оставляя на полу темные дымящиеся пятна. Его лицо было скрыто под капюшоном, но глаза, похожие на тлеющие угли в глубине черепа, смотрели на Моргаса с холодным, почти насмешливым интересом. — Ты позвал нас. Говори.

— Да, — прошипел Заркун, бог зависти, его голос был резким, как удар хлыста. Его фигура была тонкой и извилистой, как змея, готовая ужалить, а черная кожа отливала ядовитым блеском. Его глаза сверкали, как раскаленные лезвия, а длинные, костлявые пальцы нервно перебирали край плаща, сотканного из теней. — Мы не любим, когда нас отвлекают от наших дел. Я уже почти сломал волю Хротгара, отвлекаешь меня от моей любимой игрушки. Ты уже однажды подводил нас, Моргас. Помнишь, как ты бросил Арта в его последней битве? Ты обещал поддержку, но предпочел наблюдать со стороны, пока его уничтожали.

Моргас холодно улыбнулся, его облик на миг замер в образе воина, и багровый свет вспыхнул в его глазах, как далекая буря.

— Арт был слишком самоуверен, — ответил он, голос звучал низко, с ноткой презрения. — Он думал, что сможет победить в одиночку, что его сила выше света Люминора. Я лишь дал ему урок смирения.

— Смирение? — засмеялся Некрос, его смех напоминал скрип ржавых петель и хруст ломающихся костей. — Ты предал его, Моргас. Оставил его одного против светлых богов, и теперь он заперт в Ловце Душ. А мы должны верить, что ты не предашь нас?

Моргас медленно перевел взгляд на Тенебрис.

Богиня тьмы молчала, сидя в самом темном углу зала. Ее фигура растворялась в тенях, словно была частью самой ночи, и только слабое движение капюшона выдавало ее присутствие. Она была воплощением тьмы — не просто разрушительной, но глубокой, сложной, как безлунное небо. Ее молчание было красноречивее любых слов, оно давило на всех, заставляя чувствовать ее силу даже без единого жеста. Когда она наконец подняла голову, капюшон слегка сдвинулся, и в свете рун на мгновение мелькнуло ее лицо.

Тенебрис была пугающе красива. Ее черты казались высеченными из мрамора: высокие скулы, тонкий нос, губы, окрашенные в глубокий багровый оттенок, словно кровью. Кожа ее была бледной, почти прозрачной, сквозь нее проступали тонкие вены, как серебряные нити. Глаза — бездонные, как ночное небо, усыпанное звездами, — смотрели с холодной ясностью, проникая в самую суть. Но в ее красоте таилась опасность, как в цветке, манящем ароматом, но скрывающем яд. Ее сущность была сложной: она несла не только страх и хаос, но и покой, смерть и неизбежность. Когда она заговорила, ее голос был мягким, как шепот ветра в ночи, но в нем чувствовалась сила, способная сокрушать миры.

— Зачем ты нас собрал, брат? — прошептала она.

Моргас подошел к столу и положил на него руку. Вокруг его пальцев закружились тени, сгущаясь и образуя карту мира — призрачную, мерцающую, сотканную из мрака. На ней проступали земли Альгарда: золотые пятна, где власть светлых богов была сильна, и темные провалы, где их свет ослаб.

— Братья и сестра, — начал он, голос звучал как гул далекой грозы, нарастающий и глубокий, — мы долго терпели их правление. Светлые боги — Люминор, Аэлис, Валериус — считают, что их время вечно, что их порядок непоколебим. Они смотрят на нас сверху вниз, уверенные в своей победе. Но они ошибаются. Их время подходит к концу.

Некрос хрипло засмеялся, слизь с его бинтов капнула на стол, оставив едкий след.

— Ты говоришь так, будто у тебя есть план, — прошипел он, склонив голову. — Но мы уже слышали это раньше. И чем это закончилось? Арт повержен, его душа заточена, а мы вынуждены скрываться в тенях, питаясь объедками их мира.

— Арт был силен, — вмешалась Тенебрис, ее голос был тихим, но каждое слово звучало как приговор. — Но он действовал в одиночку. Он не понимал, что только вместе мы можем победить. Его гордыня стала ключом к его падению.

— Именно поэтому я собрал вас здесь, — сказал Моргас, его глаза вспыхнули багровым светом, отражая пламя его амбиций. — Арт ошибался, но его сила была неоспорима. Мы можем вернуть его, освободить из Ловца Душ и использовать его мощь, чтобы уничтожить светлых богов раз и навсегда.

Заркун прищурился, его пальцы сжались в кулак, когти демона впились в мраморный стол, оставляя тонкие царапины.

— Ловец Душ запечатан в храме, охраняемом титанами и светом Люминора, — прошипел он. — Даже мы не сможем просто так проникнуть туда незамеченными. Ты предлагаешь самоубийство.

— Именно поэтому нам нужен план, — ответил Моргас, его голос стал тверже, как сталь. — И я его разработал. Ловец Душ — это не просто оружие. Это подарок Эона Арту, первому из сотворенных им богов, сильнейшему из всех нас. Изначально Арт был создан чистым и светлым, он помогал Эону творить вселенную — звезды, миры, жизнь. Но когда Эон исчез, оставив мир в наших руках, Арт разочаровался. Он увидел слабость света, его хрупкость, его ложь. Он решил уничтожить все, что было дорого Эону, — светлых богов, людей, порядок. Его сила была велика, и, даже объединившись, Люминор и другие светлые боги не смогли его уничтожить. Они лишь заточили его в мече, связав с Ловцом Душ.

Моргас сделал паузу, позволяя словам осесть в сознании богов, его взгляд скользил по их лицам, изучая реакции.

— Но Ловец Душ — это не просто тюрьма, — продолжил он. — Это ключ. Ключ, который может освободить Арта, но только если его использует тот, кто обладает чистотой души и силой воли. Тот, кто сможет противостоять тьме, но при этом будет готов принять ее.

— И кто же это? — спросил Некрос, его голос был полон скепсиса, а пальцы постукивали по столу, оставляя влажные следы.

— Принцесса Диана, — ответил Моргас, его голос стал ниже, почти шепотом, но в нем чувствовалась уверенность. — Она — ключ. Ее душа чиста, но в ней есть скрытая сила, которую она сама не осознает. Она должна по своей воле освободить Арта. Только тогда его сила будет полностью восстановлена.

Тенебрис наклонила голову, ее глаза сверкнули в темноте, как звезды в безлунную ночь.

— И как ты собираешься заставить ее сделать это? — спросила она, ее тон был мягким, но опасным. — Она не станет служить тьме.

— Ей не нужно служить тьме, — ответил Моргас, его губы дрогнули в легкой улыбке. — Ей нужно лишь поверить, что это единственный способ спасти мир. Совикус уже работает над этим. Он внушает ей сомнения, страх, неуверенность. Он заставит ее поверить, что только Арт может остановить хаос, который грядет.

Моргас поднял руку, и перед богами возникло видение: Диана бежала по темным коридорам замка, ее черные волосы развевались, глаза были полны страха. Тени гнались за ней, их когти цеплялись за подол ее платья. Внезапно перед ней появился Арт — высокий, величественный, в доспехах из ночи, но не как бог смерти, а как герой. Он поднял руку, и тени исчезли, растворяясь в воздухе. Диана остановилась, ее дыхание сбилось, а в глазах мелькнула надежда.

Заркун засмеялся, его смех был сухим, как шелест осенних листьев.

— Ты играешь с огнем, Моргас, — сказал он, скрестив руки. — Если она поймет, что ее используют, все пойдет прахом.

Некрос задумался, его гниющие пальцы замерли на столе, оставив лужицу слизи.

— А если светлые боги узнают о наших планах? — спросил он. — Люминор не дремлет. Его свет проникает даже сюда.

— Люминор после пленения Арта стал слишком уверен в себе, — ответил Моргас, его голос стал резче. — Он считает, что мы разобщены и не способны объединиться. Но он ошибается. Мы сильнее, чем он думает. Когда Диана освободит Арта, он станет нашей главной силой. Его мощь, объединенная с нашей, уничтожит светлых богов.

Тенебрис подняла голову, ее глаза встретились со взглядом Моргаса, и в зале стало холоднее, как будто сама тьма сгустилась вокруг нее.

— Ты говоришь о союзе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась угроза. — Но союз требует жертв. Что ты готов отдать ради этого?

Моргас улыбнулся, и его улыбка была ледяной, полной скрытого обещания.

— Все, что потребуется, — ответил он. — Моя сила, мои ресурсы, моя сущность. Я готов стать орудием хаоса, если это приведет нас к победе.

Заркун засмеялся снова, его смех напоминал шелест змеиной кожи, скользкой и ядовитой.

— Ты всегда был амбициозен, Моргас, — сказал он, склонив голову. — Но что если мы не хотим следовать за тобой? Что если мы предпочитаем оставаться в тени, питаясь крохами их мира?

Моргас шагнул вперед, тени вокруг него сгустились, образуя подобие крыльев, чьи края дрожали от сдерживаемой мощи.

— Тогда вы останетесь в тени навсегда, — ответил он, голос стал глубже, как раскат грома. — Но, если вы присоединитесь ко мне, мы сможем свергнуть светлых богов и установить новый порядок. Порядок, где хаос и тьма будут править безраздельно над всеми мирами.

Некрос задумался, его глаза сверкали, как угли в ночи.

— Ты говоришь красиво, Моргас, — произнес он медленно. — Но слова — это одно, а действия — другое. Докажи, что ты достоин вести нас.

Моргас кивнул, его взгляд стал тверже.

— Скоро вы увидите, — сказал он. — Совикус уже начал действовать. Моя сила проникает в мир смертных через его руки, через его слова. Хаотики забирают души людей, подготавливая почву для нашего триумфа. Моргенхейм — лишь начало.

Тенебрис встала, ее фигура растворилась в тенях, а затем появилась рядом с Моргасом, ее присутствие было как холодный ветер, пробирающий до костей.

— Я присоединюсь к тебе, — прошептала она, ее голос был мягким, но в нем чувствовалась огромная сила. — Но помни: если ты предашь нас, я уничтожу тебя. Моя тьма поглотит даже твой хаос.

Моргас улыбнулся, его глаза блеснули.

— Я не предам, — ответил он. — Мы идем к одной цели.

Некрос и Заркун переглянулись, их взгляды были полны сомнений, но затем они медленно кивнули.

— Хорошо, — сказал Некрос, его голос был хриплым. — Мы с тобой. Но если мы освободим Арта, вместе с ним будет свободна и душа Алекса.

Глаза Моргаса вспыхнули синим огнем, его голос загремел, как раскат грома в пустоте.

— Душа Алекса тысячи лет была заперта с Артом, — произнес он. — Она будет слаба, истощена, лишена былой силы. После освобождения я лично поглощу ее. Она не станет помехой.

Моргас взмахнул рукой, и окружающие тени сформировали призрачный образ другой карты. На ней ярко выделялся храм — словно пылающий маяк — где заключен Ловец Душ, окутанный светом Люминора.

— Мои хаотики обыскивают мир в поисках этого места. Но даже если они его найдут — внутрь не попасть. Вход заперт силой Люминора и открывается лишь изнутри. Однако вместе мы найдем способ преодолеть это препятствие. Скоро… — прошептал он, его голос был полон предвкушения. — Скоро мы освободим Арта, и тогда ничто не остановит нас.

Тени в зале зашевелились, закружились вихрем, и боги тьмы исчезли, оставив Моргаса одного.

Когда храм опустел, Моргас остался стоять в центре зала. Его тени все еще извивались вокруг, как живые существа, их шепот наполнял воздух древними словами, но их не понимал даже он. Внезапно воздух перед ним сгустился, стал плотнее, и из тьмы выступила фигура Совикуса. Его худое тело было закутано в черную мантию, глаза сверкали холодным светом, как у хищника, почуявшего добычу.

— Ты слышал все? — спросил Моргас, не поворачиваясь, его голос был низким, но в нем чувствовалась скрытая угроза.

— Да, мой господин, — ответил Совикус твердым голосом, в котором все же мелькнула тень сомнения. — Твой план гениален. Но Диана… Она сильна духом. Ее волю не так легко сломить.

Моргас повернулся, его глаза вспыхнули багровым светом, и улыбка, ледяная и острая, тронула его губы.

— Ее воля — это лишь иллюзия, Совикус, — сказал он. — Ты знаешь, как действовать. Внушай ей сомнения, страх, неуверенность. Играй с ее разумом, уничтожай все, что ей дорого. Пусть она видит сны о мальчишке, которого послала следить за тобой, — о том, как он мучается в моих тенях, как зовет ее на помощь. Пусть она поверит, что только она может остановить надвигающуюся на мир тьму.

Совикус кивнул, но его взгляд стал отстраненным, как будто что-то внутри него дрогнуло. Он вспомнил тот день — день, когда впервые стал орудием Моргаса. Королева Эльза лежала на узкой кровати в своих покоях, ее лицо было бледным, как снег, а губы дрожали от слабости. Лекари суетились вокруг, их руки опускались от бессилия, а король Всеволод стоял на коленях у ее изголовья, его лицо было искажено отчаянием. Она была на грани смерти, ее тело пожирала болезнь, которую никто не мог исцелить. И тогда появился он, Совикус, — молодой, худощавый, с горящими глазами и обещанием чуда. Он склонился над ней, глядя в ее голубые глаза, такие же, как у Дианы, но уже подернутые дымкой смерти.

Моргас даровал ему силу — лишь настолько, чтобы исцелить ее ровно на время, достаточное для вынашивания ребенка. Принцесса родилась. «Позаботьтесь о Диане», — прошептала королева тогда, ее голос был слабым, дрожащим, но полным мольбы. Совикус кивнул, скрывая улыбку, ведь ее жизнь уже в его руках. И Эльза, вопреки всему, прожила еще пять лет, цепляясь за жизнь ради дочери, озаряя ее своим светом и теплом.

Но тьма не забыла о ней.

В роковую ночь, когда звезды скрылись за пеленой туч, Совикус вернулся. Его пальцы сжали тонкое запястье Эльзы — и тьма, повинуясь воле Моргаса, вырвала ее душу, оставив лишь пустую оболочку.

Всеволод рыдал, думая, что это судьба отняла его жену, а Совикус стоял в тени, пряча холодный блеск в глазах.

Теперь эти слова возвращались, как эхо, каждый раз, когда он видел Диану. Ее голубые глаза, такие же, как у матери, смотрели на него с недоверием, с тревогой, и где-то в глубине его души что-то шевелилось — уколы совести, которые он гнал прочь, но они становились все сильнее. Он ломал ее волю, шаг за шагом, как велел Моргас, но каждый раз, когда она сопротивлялась, он слышал голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Это было не просто воспоминание, как нож, оно вонзалось в его разум, напоминая, что он предает не только принцессу, но и ту, чья мольба когда-то дала ему власть. Он стиснул зубы, прогоняя эти мысли, но они цеплялись, как тени, окружающие его в этом храме.

— А если она поймет, что мы ее используем? — спросил он, его голос стал тише, почти дрожащим, выдавая тень сомнения, которую он пытался скрыть.

— Если она поймет, то может начать сопротивляться, — ответил Моргас, его тон был уверенным, почти насмешливым. — Но у нас будет способ заставить ее продолжать. Ты уже доказал свою способность манипулировать умами. Помнишь, как ты впервые появился в замке? Как спас королеву от гибели, когда она носила Диану? Никто не знал, что она выжила благодаря моей силе… А затем ты сам забрал ее жизнь, и никто не заподозрил тебя.

Совикус замер — дыхание сбилось. Он вспомнил ту ночь так отчетливо, будто она происходила прямо сейчас. Покои были пропитаны запахом трав и свечей, их пламя дрожало, отбрасывая пляшущие тени на стены. Эльза лежала, ее грудь едва поднималась, а кожа была холодной, как лед. Рядом на коленях сидел Всеволод, сжимая ее руку. Его голос срывался на крик:

— Сделай что-нибудь!

Лекари отступили — их лица были серыми от усталости и страха.

Тогда он шагнул вперед. Мантия зашуршала по полу, а в руках он держал флакон с черной жидкостью — дар Моргаса. Он склонился над Эльзой и влил зелье ей в рот. Ее глаза на миг прояснились. Она посмотрела на него с благодарностью, с надеждой.

— Спасибо… — прошептала она. Ее голос был слаб, как дуновение ветра.

Он улыбнулся. Но в груди было пусто.

Прошли годы. Диане исполнилось пять. И по воле Моргаса он вернулся.

Эльза спала. Лицо ее было спокойным — впервые за долгое время. Совикус опустился рядом, провел рукой по ее волосам, легко, почти с нежностью. Затем взял ее за запястье. Королева удивленно открыла глаза — и в тот же миг тьма вырвалась из его пальцев. Тихо, незаметно, она унесла ее дыхание. Эльза умерла без звука.

Он встал и ушел, оставив Всеволода с малолетней дочерью. Это был его первый шаг к власти, его первый договор с хаосом.

Но теперь в городе, смотря в глаза Дианы, он чувствовал, как тот шаг, сделанный когда-то, тянет его назад, словно тяжелая цепь, обвитая вокруг его шеи.

— Я сделаю все, что потребуется, — сказал Совикус, его голос стал тверже, но в груди шевельнулось что-то похожее на тень вины, которую он не мог назвать.

Моргас улыбнулся шире, его глаза блеснули.

— Ты уже доказал, что можешь играть с умами смертных, — сказал он. — Я не жалею, что спас тебя ребенком, когда твоя деревня пылала, а ты кричал среди огня. Ты был слаб, но я увидел в тебе потенциал. Иди, Совикус. Сломи ее волю. И помни: когда Арт будет освобожден, я дам тебе силу, которая тебе и не снилась.

Совикус склонил голову, его мантия дрогнула, как тень на ветру, и он отступил в темноту, исчезнув без следа. Моргас остался один, его глаза горели багровым светом, а на губах играла улыбка — холодная, торжествующая.

Совикус шагнул в тень, но вдруг почувствовал, как его коснулось нечто холодное, словно призрачная рука легла на плечо. Он резко обернулся, сердце пропустило удар, но за ним была лишь пустота — черная, непроглядная, как бездна. Только тени, извиваясь, шептали на древнем языке, но их слова ускользали от понимания и оставляли ощущение угрозы. И все же это касание было не тенью, а чем-то другим — слабым, но теплым, как луч света, пробившийся сквозь мрак. Совикус стиснул зубы, прогоняя мысль, что это мог быть Люминор, что светлые боги уже знают, уже следят. Его пальцы сжались в кулаки, но он не мог избавиться от этого ощущения. Он ускорил шаг, тени сомкнулись за его спиной, но тепло этого касания все еще жгло его кожу, как напоминание: тьма не так всесильна, как кажется.

Он остановился в узком коридоре храма, где стены были покрыты трещинами, а воздух дрожал от шепота теней. Его дыхание сбилось, он прижал руку к груди, пытаясь унять сердце, которое билось слишком громко. «Это ничего», — прошептал он себе, но голос дрогнул. Он вспомнил Диану — ее упрямый взгляд, ее голос, полный отчаяния, когда она умоляла отца остаться. И снова голос Эльзы: «Позаботьтесь о Диане». Совикус тряхнул головой, прогоняя эти мысли, но они возвращались, как волны, накатывающие на скалы. Он должен был сломить ее, должен был довести план Моргаса до конца, но где-то в глубине его души росло сомнение: что если он ошибается? что если свет и надежда, которую он видел в ее глазах, сильнее, чем хаос Моргаса? Он сжал кулаки крепче, кровь капнула на пол, и он шагнул вперед, растворяясь в тенях, но ощущение чужого взгляда не покидало его. Где-то в глубине тьмы, за пределами храма, что-то шевельнулось — невидимое, древнее, ждущее своего часа.

Чертик лишь отмахнулся:

— Ерунда! Главное — правильно подать. Сделаем слоган: «Страдай с комфортом!». Или: «Гордись своей болью, но с нашей скидкой!».

Писатель, который следовал за ними, как тень, лихорадочно записывал: «Чертик — гений абсурдного маркетинга. Он способен продать лед эскимосам, а страдания — гордецам. Вопрос лишь в том, сколько еще продержится Кольт».

— Слушай, — обратился писатель к Чертику, — а как ты собираешься убедить их платить? У них же, вроде, ничего нет, кроме камней и гордыни.

Чертик самодовольно ухмыльнулся:

— Элементарно, Ватсон! Создадим закрытый клуб «Элита страданий». Вступительный взнос — самая большая обида. Членство дает право на эксклюзивные страдания, персонального демона-мучителя и возможность хвастаться своим камнем перед другими гордецами.

Кольт, не выдержав, схватился за голову:

— Ты… ты… Ты хочешь сделать из ада социальную сеть для мазохистов?

Чертик пожал плечами:

— А что? В тренде же! Все хотят быть особенными, даже в аду. Главное — создать иллюзию элитарности.

Писатель дописал: «Чертик превращает ад в балаган, где страдания становятся товаром, а гордыня — валютой. Интересно, что он придумает в следующем круге? Франшизу на вечные муки?».

В седьмом круге ада, благодаря Чертику, зародился новый тренд: страдать стильно, дорого и с бонусами. Гордецы, вечно недовольные и жаждущие признания, стали первыми клиентами «Клуба элитных страданий». Кольт же, глядя на этот цирк, мечтал лишь об одном: чтобы его отпустили в отпуск. В рай. Без Чертика.

P.S. от автора и его жабы

Автор: Кажется, Чертик окончательно сошел с ума. Или это я схожу с ума, пытаясь описать его безумные идеи?

Жаба: Ква! А я хочу VIP-место под солнцем! И чтобы демон-массажист делал мне педикюр. Жаба тоже имеет право на элитные страдания!

— Пфффф, ты пьяный, Коля? Что за вопросы? — озадаченно ответил я своему явно съезжающему с катушек другу.

— Да трезвый я, ответь мне! Всё с квартирой у тебя в норме? Стены не меняют цвета? Соседи розетки не лижут?

— Колян, ты ебнулся, что ли? Или разыгрываешь меня? — я не знал, как реагировать, поэтому ответил с лёгким смешком. — Всё в порядке у меня. Как сделал ремонт, так и стоит всё!

— Отлично, еду! Через часа четыре жди! — сказал мне Коля и сбросил вызов.

Я же стоял и таращился на телефон, совершенно не понимая, что это значит. Может, Колян и впрямь решил разыграть меня? Хотя это тоже не очень в его духе.

Этот разговор действительно занял всё пространство в моей голове, и чем больше я об этом думал, тем тревожнее становилось. Да и что могло заставить его сорваться из дома в середине недели и ехать ко мне, практически четыре сотни километров? Видимо, Николаю реально нужна помощь; у него потёк колпак. Других объяснений у меня не было.

Пока я нарезал круги по квартире, не в силах найти себе место, прошло уже более четырёх часов. Я начал одновременно волноваться за друга и надеяться на то, что это всего лишь прикол. Раз за разом я набирал то номер Коляна, то те цифры, с которых он мне звонил. Оба номера были вне зоны действия сети. Я написал ему во всех соцсетях, пытался дозвониться в Телеграме. Везде глухо.

Только я решил выпить обезболивающее и прилечь, на фоне переживаний за друга у меня разболелась голова, как раздался звонок домофона. На экране показалась физиономия моего друга.

Я открыл калитку во двор и стал ждать следующего звонка, чтобы пропустить его в подъезд, а после и в свою квартиру.

Едва я открыл двери Коле, он буквально втолкнул меня в глубь прихожей, захлопнув двери и заперевшись на внутренний замок.

— Ты вообще с катушек слетел, братан? — прикрикнул я на него, потирая ушибленный об угол шкафа локоть. Но Коля, не обращая на меня внимания, молча всучил пакет с весело звенящей стеклотарой и начал разуваться.

— Сейчас, Влад. Прости… Я сейчас, — суетился Коля. Ну а я пошёл на кухню разбирать покупки; день обещал перетечь в долгий вечер. Придётся на работе брать отгул.

Спустя какое-то время, отзвонившись на работу и взяв выходной за свой счёт, я накрыл импровизированную "поляну", и мы уселись за стол.

— Ну теперь рассказывай, за тобой черти гонятся или что?

— Именно, Влад, натуральные, блядь, черти! Я не знаю, что происходит, но напуган я до усрачки! — начал Коля, разливая водку по рюмкам. Руки его подрагивали.

Далее Николай поведал мне историю, в которую я не поверил бы, если бы не видел бледного и испуганного товарища, сидящего напротив меня за столом. Следующая часть рассказа будет от его имени, чтобы вам было проще воспринимать его слова.

— Короче, слушай, Владос, слушай и не перебивай, пожалуйста, все вопросы потом. Лады?

Ты ж помнишь, хату я себе взял? Отличный ЖК, в тихом спальном районе. Помнишь-помнишь, накидались тогда мы от души на новоселье! Так вот, сделал я ремонт в той квартире, заехал наконец. Кайфы ловил, братец, просто нереальные! Охрана есть, и камеры, и биометрия — безопасность как мне казалось на уровне. Кафешки, магазины, пункты выдачи, садик... Всё, короче, имеется, можно и за пределы двора не выходить. А уж каким я себя, братан, важным ощущал от осознания, что я владелец СВОЕЙ квартиры— я тебе, Влад, даже передать не смогу.

Ну да не суть, короче, не о том речь. И балдеть бы мне так ещё долго, пока не свыкся бы окончательно с тем, что я владелец этого чуда. Да только начал я всякую дичь замечать. Как только дома заселились, более-менее, так и пошла вся мутная возня.

Началось всё с необычных объявлений. Сначала в почтовом ящике я вылавливал спам вроде: "Услуги ногтегрыза" с номером телефона. Или вот просто у лифтов висело, я даже сфоткал, гляди: "Куплю вашу тушу. Цена договорная, чем гнилее-тем милее. От тридцати зубов за килограмм." Жуть, да, Владос? Ну да это ещё мелочи.

В общем, сначала я начал замечать такие объявления. По всему ЖК, понимаешь, брат? "Надоели соседи? Угукни совой на полную луну, и мы всё решим!" "Приму в дар ваши рыла." "Пропали агрессивные детки, если встретите, не приближайтесь! Дайте знать об их местоположении в отлов по номеру 7(98х) 6хх 7х-х3" — и фотки двух мальцов, самых обычных на вид детишек лет по 10-12. И всё в таком духе. То пожилой кто-то искал себе новое тело за дорого, то весёлая девушка искала друзей, которые её убили.

Ну я, само собой, решил, что это какая-то новая АРГ или просто у нас шутники живут. Может, кто-то крипоту пишет, и это часть проекта, хз. Перестал я вообще объявления читать, хотя частенько прямо тянуло — интересно же. Но объявлений таких меньше не становилось, наоборот, даже прибавлялось.

Потом, спустя время, когда я уж попривык к этой херне, попалась мне на глаза одна листовка, самая обычная. Мол, присоединяйтесь к чатику нашего милого ЖК и всё в таком духе, ну и QR ниже. Отсканировал я, значит, код и попал в закрытый чат в Телеге. Кинул заявку, думал надо же соседям знакомиться. Да за одно, может, узнаю, что за бумажки по всему комплексу расклеены. Лучше бы я этого не делал. Если тебе, Влад, рассказ об объявлениях показался жутковатым, то чат этот — это, блядь, чисто сектантская хуйня какая-то.

Там скрины делать нельзя было. А то что сфоткать мог, я только потом догнал, когда меня кикнули оттуда. Поэтому поверь на слово. Люди там, я правда уже не уверен, что это люди, но пусть будет так, общались просто на какие-то отвратительные и сюрреалистичные темы. Типа: "Уважаемые соседи, сегодня меня будут пытать, приношу извинения за шум" или "Подскажите, как засолить опарышей на зиму". Было ещё что-то вроде "простите ради всего плохого за шум ночью, моя малютка сегодня впервые пошла по потолку", «вылижу розетки, если у вас дома электроплита-доплачу».

Сидел я, значит, в этом чате, листал переписки, да не вытерпел и написал что-то в духе "вы че, ебанутые тут все?" и меня сразу же пнули из чата, не пробыл я там и часа даже, но ахуел на пару лет вперёд.

А после того как выгнали меня из чата, мне начали в личку строчить, это я уже поперефоткал. Смотри: "Привет! Ты человек? Дай серы ушной в долг, я тебе через две вечности верну, дай, пожалуйста. Ушами верну!" — писал некий "Шепчущий". Или вот ещё смотри: "Как ты в чат попал? Ты же свежий! Как? Как? Как? Мясной! Отвечай! Я найду тебя, мясной, по биоритмам вычислю!" — спамил "Марионеточник".

Вот эта хуйня, Владос, меня уже сильно напугала. Я снес свою старую телегу и завел новую, но это не помогло. В принципе, именно поэтому я и выбросил свой телефон. Не сразу конечно и не то что бы с большой охотой, но они доставали меня ужасно. Звонили, особенно ночью, и говорили, что видели меня в гробу по новостям. То просто спамили просьбами перезвонить, мол, под фундаментом связь плохая.

После этого начался вообще полный сюр, Влад. Я и на работу ходил, и к соседям присматривался. Вроде все нормально, обычные люди, обычные дети. А странностей становилось все больше. Однажды выходные, кто-то весь день что-то штробил надо мной, но, как ты знаешь, я живу на последнем, семнадцатом этаже! Однажды меня разбудил сосед, который просто выламывал дверь квартиры напротив. Хотя та квартира была пустой.

Я вышел к нему, поговорил, объяснил, что квартира эта пустая. А он мне в ответ говорит, что спать не дают, кто-то долбит в пол этой квартиры ровнехонько над его кроватью. Мы обменялись номерами и решили завтра вызвать управляющего, чтобы разобраться с происходящим.

На следующий день приехали представители застройщика и управляющей компании. Они открыли двери, осмотрели замки, которые оказались не вскрытыми и не взломанными. Прошлись по квартире — пустая бетонка, а в одной из комнат и вправду разбит пол, будто долбили киркой. Спальня моего соседа находилась аккуратно под этим местом. Все дружно репу почесали и разошлись, пообещав разобраться. Никто нихуя конечно же не сделал, как ты сам понимаешь.

Ты ж у меня в гостях еще не был, да? Блин! Не знаешь планировку моей квартиры, значит. Да и как что в падике тоже, но да ладно. В общем, я как-то раз пришёл с работы, иду к лифтам, а они не работают. Я поныл о своей нелегкой судьбе и пошёл по лестнице. И вот тут, Влад, просто пиздец! Иду по лестнице, считаю этажи, смотрю на таблички — все семнадцатый этаж. Выхожу с лестничной клетки в холл, а там указатель четвертого этажа висит! Я, блин, шел, по ощущениям, минут пятнадцать и вышел на четвертом! Выбежал назад на лестничную клетку, и знаешь что? Да в аче! На клетку двенадцатого этажа вышел! Короче, чтобы не мучить тебя, скажу так: я бегал так часа два! Я даже пытался вызвать лифт, цифровая табличка показывала, что лифт ко мне едет, но двери открывались в пустую шахту! В общем, пока я в этом лабиринте не смог вернуться на первый этаж, так меня и кидало рандомно по всему дому. А как на первый этаж вернулся, так и в лифте поднялся к себе на семнадцатый.

Почему я не съехал после всего этого? Да некуда было, Влад. Ты ближе всех живешь — за четыреста километров вот. А друзей там нет, сам знаешь! Почему не снял другую квартиру? Так я ипотеку плачу, да кредит за ремонт, денег ровно хватало только на жратву. Но, как видишь, не сдюжил я — сбежал. Перекантуюсь у тебя, в себя приду, поеду заберу свои вещи и выставлю хату эту проклятую на продажу. Угораздило купить, говна пирога, блять.

Но ты послушай, я ж ещё не закончил!

Я поднялся к себе на этаж. Вошел в квартиру и, знаешь, там тоже пиздец. Планировка изменилась кардинально. Двери, конечно, на местах, но за ними… Там, где была спальня, теперь туалет. Где кухня — там ванная, а на месте ванной — спальня. И так далее. Я подошел к окнам, а за ними не мой двор, а какой-то лес. Блин, братан, прикинь! Ты вроде бы у себя дома, окружение и вещи все твои, но это не твоя квартира. Я тогда реально кирпичный завод открыл — не знаю, то ли от беготни по лестнице, то ли от стресса, но меня срубило, как от снотворного. Я кое-как раздевшись, отрубился.

На следующий день решил спуститься к своему соседу — к тому, которому мешали спать из пустой квартиры. Звонил ему сначала раз двадцать, пытался договориться, чтобы спросить, какое пиво он пьет, и так далее. Но трубку он не брал, и я решил просто прийти к нему в гости. Мне было очень интересно, происходит ли у него вся эта ерунда или я уже совсем съехал с катушек. Сначала нужно было взять пивка — так проще найти общий язык с людьми.

Перед первой подъездной дверью у нас на улице стоит лавка, которая плавно переходит в клумбу. На этой лавке бабушки постоянно сплетничали, перемывая всем косточки. Ну, обычные дворовые старухи, я так всегда думал. Выхожу из подъезда, а эти старушки, как воронье, давай шептаться: «Смотрите, идет, за пивом идет, хочет друзей завести! Напьется пива сейчас!» — и начали хохотать так, знаешь словно вороны закаркали.

Я стоял с пакетом пива, чипсами и прочими закусками и стучал в дверь соседа. Долго стучал и звонил, но открылась дверь напротив, и выглянула еще одна пожилая женщина.

— Чего долбишься? Никого там нет! Все померли!

— Как померли? — пакет с грохотом упал на кафель в коридоре.

— Вот так! Черепушки всем повскрывали и мозги высосали! Всем! Даже дитятке! — крикнула старуха и хлопнула дверью.

Я бы, Владос, тогда решил, что старая просто ебнулась под сраку лет, но сам натерпелся уж слишком много говнеца. Сходил домой, взял веник и тряпки, убрал за собой то, что осталось от пива, и, блин, вспомнил о наших лавочных старушках. Они ведь, выходит, всё знали? Это что-ли их «напьется сейчас»?

Решил по возможности прислушиваться к тому, о чем они трещат, да задабривать их конфетками и болтовней. Авось что-нибудь интересное услышу или они перестанут настораживаться.

И знаешь что? Эти твари — они или ведьмы, или пророчицы, я уж не знаю. Но очень много их болтовни сбывалось. Однажды они обсуждали, что Семеновне гроб не к лицу, мол, ей в урне место. А спустя пару дней умерла милая старушка из соседнего подъезда — Маргарита Семеновна.

Одна из старушек накричала на мальца, который, играя с мячом, неаккуратно попал ей по ноге. Она наобещала ему, что скоро он будет бегать на трех ногах. И правда, меньше чем через неделю я встретил этого ребенка уже на костылях, а загипсованная нога была надежно подвязана к пояснице.

И так постоянно. О чем бы ни шушукались эти сплетницы, всё сбывалось — особенно если они говорили о чем-то нехорошем.

Ах да! Именно от этих старух я и услышал, что творилось с моей квартирой и домом в целом! Перепланировка, ё-моё! Я ж недавно рассказывал об этом. Так вот, такая хрень происходила каждую так называемую «кровавую луну», и виды из окон менялись, и само жильё, и весь дом. Они прям так и шушукались мол “опять сегодня луна кровавой будет, нужно по домам(или они сказали по гробам) расходиться, а то блуждать опять будем”. Я тогда в машине заночевал.

Но в состояние крайнего ахуя меня привело вот что.

Начал я вечерами камеры палить, интересно было, чем люди живут. Старался поймать какую-нибудь шнягу паранормальную, чтобы были зафиксированные доказательства. И ничего необычного, на камеры не попадало — кто-то курит, кто-то собак выгуливает. Обычная такая бытовуха, в общем. А в один из вечеров, который уже практически перетек в ночь, я, братец, услышал такие крики. Натурально, будто кого-то резали. Я к окну — ничего под окнами нет, осмотрел соседние окна, а вокруг будто всем пофигу, только я один заинтересовался. Я бегом к ноуту и давай камеры щелкать, и, знаешь что? Я нашёл источник криков! Рядом с моим домом стоит крытый паркинг, там один из постов охраны, наверное, охранник вышел покурить, или просто пробздеться, но на камерах его терзали те самые пиздюки с объявления! Ну, которые пропали.

Качество видео, конечно, было так себе, но судя по одежде, описанной в объявлении, это были те самые «детишки». Охранник с залитым кровью лицом стоял на коленях и пытался отбиться от этих маленьких монстров ПРкой, а они скакали вокруг него на четвереньках, словно не люди, а дикие звери. Они отпрыгивали от дубины и по очереди накидывались на охранника, откусывая от его лица куски! Влад, взрослого мужика, заживо жрали двое пиздюков, понимаешь?! Я сразу же позвонил в полицию и продолжал смотреть на то, как дети абсолютно по-зверски терзали тело. Они рвали его, дрались за куски мяса, а я ждал полицию. Надеялся, что служители закона пристрелят этих существ, едва увидев. Пытался запись сохранить, но нихуя. Почему то даже через запись экрана не получалось, а при попытке перезаписать на телефон, качество, которое и без того было не самым лучшим, просто шакалилось в пиксельную кашу!

Приехав, менты вышли из машины, а эти «дети» подбежали к сотрудникам и обрадовались. Реально, будь у них хвосты, они бы ими виляли! Менты что-то сказали пиздюкам и показали прямо на камеру, даже не так — один из ментов ткнул пальцем прямо в меня, через глазок камеры! Один из упырей этих в погонах, пальцем собрал немного крови с теда и облизал одобрительно кивая! А я сидел за ноутом, обтекая себя и понимая, что я сказал номер своей квартиры и все данные этим ментам.

В общем, двое пошли к входу во двор, а еще двое закинули тело в УАЗик, усадили малых в салон, завелись и уехали. Я сразу понял, шестым чувством, что их сейчас отвезут подальше и просто дадут дожрать бедного охранника. Слишком уж по-доброму менты относились к этим малолетним каннибалам.

В домофон позвонили, я встал, подошел к входным дверям, закрылся на все замки, выключил звук домофона и погасил свет в квартире. Я, блин, не впущу к себе этих оборотней в погонах! Менты каким-то образом попали в подъезд, видимо соседи впустили, поднялись на мой этаж и начали буквально штурмовать мою дверь. Они стучали, звонили, кричали, говорили, что им нужно всего лишь взять с меня объяснение. А я лишь слушал и трясся всем телом. Клянусь, я никогда не ощущал такого страха и такой опасности.

Вот тогда-то я и решил, что свалю к тебе, братан, отсижусь и продам эту ебучую квартиру! Пусть я буду трижды мудаком, козлом и кем угодно. Потому что подставлю новых жильцов, но я больше не могу. Правда, брат, меня выжали, я морально выжатый лимон!

Но и это еще не все. Несколько дней я просто не мог выйти из квартиры. Я сидел и наблюдал за камерами, и постоянно, абсолютно каждый день, люди в форме крутились у моего дома. Они общались с жильцами во дворе, смотрели в камеры, как будто знали, что я их вижу. А последние два дня мне стучали в окна! В окна на семнадцатом, блять, этаже! Просили впустить, угрожали, что все равно найдут лазейку и проберутся внутрь.

После второй ночи и на третий день, практически не спав, я снова смотрел в камеры и не поверил своим глазам: люди в форме исчезли! Вот тогда я тебе и позвонил, сорвался к тебе. Решил, что у тебя смогу просматривать камеры, и если больше никто не появится, я сгоню домой, соберу все необходимое и свалю!

Такая вот история, брат.

Мы с Колей допили остатки водки, спрашивать его о чем-либо не хотелось. Его рассказ вкупе с внешним видом говорил сам за себя. Досидев в полной тишине и изрядно окосев, мы разбрелись по комнатам спать. Николай прожил у меня еще три дня, отоспался, отъелся и, став похожим на здорового человека, уехал домой, сказав, что вернется с вещами. Я, само собой, разрешил ему пожить у меня сколько нужно, пока не продастся квартира и он не найдет новое жилье. Да и честно, я был даже рад тому, что мой быт одиночки будет разбавлен компанией хорошего друга. Но Коля не вернулся...

Единственное, что мне напоминает о том, что Коля вообще был, — это сообщение, пришедшее в Telegram 17.07.24, которое гласило: «Брат, я больше не свежий, не мясной! Теперь я гнилой, тут весело, жду тебя». Отправителем значился некий «Пропащий».

Сегодня, 28.08.24, я пишу этот пост, ведь мой друг пропал. Я хочу, чтобы никто из тех, кто прочитает этот рассказ, даже не задумывался о покупке квартиры по адресу: г. *****, ул. Пер***********ей, ЖК «Пред*****й». Что случилось с Николаем, не знает никто. Его машина стоит на парковке у дома. Камеры зафиксировали лишь то, как Коля подъехал к дому 16.07.24 утром, вошел в подъезд, потом в лифт и пропал! Он просто не вышел из лифта. Обыскивали и шахту лифта, и его квартиру. Ничего. Ни единой зацепки". (с)

Страница автора рассказа:

https://author.today/work/424946

— Как же так? — прошептал он в пустоту. — А все наши обещания? А наши планы?..

Слова повисли в холодном воздухе, не находя ответа. Обещания оказались просто звуком, планы — пылью. Он чувствовал себя не просто преданным. Он чувствовал себя дураком. Всё, во что он верил, оказалось фикцией. Ему было двадцать, а казалось, что жизнь уже кончена.

Куда идти? В общагу, где всё напоминало о ней? Домой, к родителям, которым он с таким пафосом рассказывал о своей «взрослой любви»? Нет. Весь город вдруг стал ему враждебен. Каждая проезжающая мимо иномарка била по сердцу.

И тогда его ноги сами понесли его. Он слышал странные истории от таких же, как он, потерянных людей. О пустыре на краю города. О месте, где становится легче. От безысходности, а не от веры, он пошёл туда.

Было уже темно. Он дошёл до пустыря и опустился на колени. Вокруг была только мёрзлая земля, ржавые железяки и тишина. И эта тишина, на удивление, не давила. Она была как бальзам.

Он закрыл лицо руками и заплакал. По-настоящему. Не скупую мужскую слезу, а рыдая, как мальчишка, выплёскивая всю свою боль, обиду и разочарование.

— Я так старался… Я всё для неё… Почему я не достаточно? Почему машина и квартира оказались важнее? — всхлипывал он, обращаясь к кому-то невидимому.

И тогда случилось необъяснимое.

Его вдруг окутало волной тепла. Не физического, а какого-то внутреннего, идущего из самой глубины груди. Это было похоже на объятие. На то, как тебя обнимают, когда тебе плохо, не говоря ни слова. Это тепло смывало остроту боли, оставляя лишь тихую, светлую грусть.

Артём затих, удивлённый. Он перестал плакать и просто сидел, прислушиваясь к странному чувству внутри. Ему показалось, что кто-то очень добрый просто находится рядом и понимает его. Без осуждения, без советов. Просто понимает.

А потом его взгляд упал на землю. Рядом с его ботинком лежала идеально круглая, как будто отполированная, ржавая гайка. Рядом с ней — пёрышко, воткнутое в землю, как самый маленький флаг. И неподалёку — конфетный фантик, сложенный в виде аккуратного бумажного кораблика.

Он недоумённо уставился на эту странную композицию. И вдруг услышал тихий, едва уловимый смешок. Как звенят бубенчики. Он обернулся, но никого не увидел.

Потом из трубы старой котельной выкатился маленький рыжий комок пыли. Он подкатился к его ноге, чихнул и рассыпался, а из него выпрыгнул… ириска. Совершенно новая, блестящая.

Артём не удержался и фыркнул. Сквозь слезы на его лице появилась улыбка. Это было так нелепо, так абсурдно и так вовремя.

Он поднял ириску, развернул её и положил в рот. Она была сладкой.

В тот момент он понял. Мир не закончился. Он просто стал другим. Более честным. Более жёстким. Но в нём, оказывается, есть место не только предательству. В нём есть и вот это — тихое, безмолвное утешение. И абсурдная, непонятная забота от кого-то невидимого.

Он не знал, что его обняло сердце города — мальчик, который когда-то тоже плакал от предательства. И что его развеселили маленькие Хранители, которые ненавидят, когда грустят.

Артём встал, отряхнул колени. Он посмотрел на тёмное небо над пустырём, на одинокую звезду, и глубоко вздохнул. Боль никуда не делась, но её острота притупилась. Её разделили с ним.

— Спасибо, — тихо сказал он в пустоту.

Он развернулся и пошёл прочь. Он не знал, куда идти. Но он теперь знал, что в этом городе есть место, куда можно прийти, когда невыносимо больно. И это знание давало ему силы сделать следующий шаг.

А на пустыре маленький дух-домовёнок, спрятавшись за ржавой банкой, радостно прошептал своему невидимому повелителю:

— Видел? Он улыбнулся! Получилось!

Глава девятая: Два половинчатых счастья

Её звали Настя, но все почему-то звали её Неудачей. С самого детства. То на прогулке именно на её новом платье прольётся сок, то единственная двойка в классе будет в её дневнике, то выбранный ею кружок рисования закроют через месяц. «Ну вот, Неудача, опять ты со своим везением», — вздыхали взрослые.

Она выросла, а клеймо осталось. Она поступала в институт — недобрала один балл. Устраивалась на работу — место всегда доставалось кому-то другому. Влюблялась — молодые люди быстро теряли к ней интерес. Казалось, будто над ней висит серая туча, отгоняющая удачу. Она привыкла ждать подвоха. Привыкла к тому, что её старания никогда не окупаются. Она была тихой, замкнутой и очень-очень уставшей.

В тот день всё шло по привычному сценарию. Она шла на очередное собеседование, которое ей почти наверняка предстояло провалить. На перекрёстке замигал красный, и она, как законопослушный пешеход, остановилась. А потом из-за поворота вынеслась машина, проехала по гигантской луже, и её всю окатило ледяной грязью. С головы до ног.

Настя застыла на месте, смотря на исчезающие задние фары. В глазах у неё стояли не слезы, а пустота. Очередной знак. Очередное «не судьба». Она медленно развернулась, чтобы идти домой переодеваться и пропускать это собеседование. В этот момент её плечо кто-то задел.

— Ой, простите! — раздался взволнованный мужской голос.

Она обернулась. Перед ней стоял молодой человек с красными от слёз или ветра глазами, но с какой-то новой, странной решимостью в лице. Это был Артём.

— Да ничего… — автоматически буркнула она, ожидая, что он сейчас скривится от её грязного вида и пойдет дальше.

Но он не ушёл. Он снял свою куртку — старую, потертую, но тёплую.

— Вы вся мокрая. На вас лица нет. Наденьте, а то замёрзнете, — он протянул ей куртку, и в его жесте не было ни капли панибратства, только искренняя забота.

Настя от неожиданности взяла куртку. И тут случилось нечто странное. Рядом на тротуаре маленькая девочка уронила мороженое, и оно упало не в грязь, а аккурат на чистую крышку люка. Проходящий мимо парень, не глядя, поднял его, сунул Насте в свободную руку со словами: «Держите, сегодня явно не ваш день!» — и пошёл дальше.

Она стояла, держа в одной руке куртку, в другой — незнакомое мороженое, и не понимала, что происходит. А Артём смотрел на неё, и ему вдруг показалось, что серая туча над ней чуть развеялась.

— Меня Артём зовут, — сказал он.

— Настя, — выдохнула она.

Они пошли в ближайшее кафе — отогреться. И понеслось. Они рассказали друг другу всё. О предательстве Кати, о вечной череде неудач Насти. Они говорили часами, и казалось, что наконец-то нашли того, кто понимает без лишних слов.

И с этого момента для Насти всё перевернулось. Она сходила на то собеседование — и её взяли. Первый раз в жизни. Они шли по улице, и на Настю свалился букет от промоутера: «Акция такая! Последний букет!» Они зашли в ларёк за водой, и Настя купила шоколадку, внутри которой оказался заветный «счастливый билет» с призом.

Артём смотрел на это и тихо смеялся. Ему казалось, что он — тот самый недостающий лепесток для её четырехлистного клевера. Что его собственное невезение, его боль, пройдя через очищающий огонь пустыря, превратилась в антипод её неудач. Он приносил ей удачу просто своим присутствием.

Они гуляли до вечера, и разговор зашёл о детстве, о бабушках. И оказалось, что их бабушки жили на соседних улицах! Всего два квартала между ними. Они ходили в один магазин, на один рынок, возможно, даже сидели на одной лавочке.

— Почему же мы никогда не встретились раньше? — удивился Артём.

— Может, потому что я всегда сидела дома, чтобы не навлечь на себя новую напасть, — горько усмехнулась Настя.

— Или потому, — задумчиво сказал Артём, — что нам нужно было сначала пройти каждый своё. Чтобы ценить то, что мы нашли друг в друге сейчас.

Он говорил, а в голове у него звучал шёпот того самого тепла, что он почувствовал на пустыре. Он почти физически ощущал, как невидимые нити, которые пряли маленькие Хранители и невидимый Мальчик, наконец-то свели их концы вместе.

Они подошли к дому Насти. Она сняла с себя его куртку, чтобы вернуть.

— Оставь, — сказал он. — Тебе ещё идти. Чтобы не замёрзла.

Она кивнула, и в её глазах стояла не привычная покорность судьбе, а лёгкое, почти испуганное недоумение от счастья.

— До завтра? — спросила она.

— До завтра, — улыбнулся он.

Он шёл домой один, но одиночество больше не давило на плечи. Он нёс в себе новое, странное чувство — нужности. Он был кому-то талисманом. Он приносил удачу. И это было прекраснее, чем любая любовь, построенная на лжи.

А высоко над городом, на проводах, сидели два маленьких домовёнка и болтали ногами.

— Получилось? — спросил один, у которого на голове был бантик из обрывка газеты.

— Получилось! — запищал второй. — Свели! Он — её удача, она — его опора. Баланс!

— А бабушки-то ихние, помнишь, вон те, что на лавочке у подъезда вязали и всё на нас ворчали, что мы им нитки путаем?

— Ага! Они же подружки были! Лучшие! Вот оно откуда ниточка-то тянется!

И они, довольные, кубарем скатились по проводу, чтобы доложить своему невидимому повелителю, что в городе стало на одно разбитое сердце меньше, а на одну новую, хрупкую, но настоящую надежду — больше.