Город тихих историй. Часть третья⁠⁠

Глава восьмая: Слеза на асфальте

Его звали Артём. Ему было двадцать, и весь его мир состоял из одной девушки по имени Катя. Они вместе учились в институте, строили планы, сидели на подоконнике в общаге, пили дешёвый чай и мечтали. Их будущее было нарисовано яркими красками: сначала снять квартиру, потом маленькая машинка, потом свадьба. Он верил каждому её слову, как Евангелию.

Он работал курьером, откладывая каждую копейку на их общую мечту. Он таскал тяжеленные сумки по всему городу, стирал ноги в кровь, но вечером, видя её улыбку, забывал обо всей усталости. Они были командой. Он был в этом уверен.

Всё рухнуло в один вечер. Он ждал её у метро, чтобы отпраздновать её день рождения. В руках он держал ужасный, смешной букет из хризантем (она их обожала) и коробку с её любимыми эклерами. В кармане лежали два билета в кино на премьеру фильма, который она хотела посмотреть.

Вместо Кати из тёмного люкса с блестящим кузовом вышел мужчина лет сорока. Он был в дорогом пальто, с уверенными движениями. Он обнял Катю за плечи, и она, смеясь, запрыгнула на пассажирское сиденье. Она даже не увидела Артёма, стоящего в тени с его хризантемами.

Он застыл, будто его ударили током. Мир, который он так старательно строил, рассыпался в прах за три секунды. Машина плавно тронулась и скрылась в потоке машин.

Артём не помнил, как дошёл до остановки. Он сел на холодную скамейку, сжимая в руке букет, который теперь казался таким жалким и глупым. По щеке скатилась единственная, обжигающе скупая слеза. Он вытер её грубым рукавом куртки.

— Как же так? — прошептал он в пустоту. — А все наши обещания? А наши планы?..

Слова повисли в холодном воздухе, не находя ответа. Обещания оказались просто звуком, планы — пылью. Он чувствовал себя не просто преданным. Он чувствовал себя дураком. Всё, во что он верил, оказалось фикцией. Ему было двадцать, а казалось, что жизнь уже кончена.

Куда идти? В общагу, где всё напоминало о ней? Домой, к родителям, которым он с таким пафосом рассказывал о своей «взрослой любви»? Нет. Весь город вдруг стал ему враждебен. Каждая проезжающая мимо иномарка била по сердцу.

И тогда его ноги сами понесли его. Он слышал странные истории от таких же, как он, потерянных людей. О пустыре на краю города. О месте, где становится легче. От безысходности, а не от веры, он пошёл туда.

Было уже темно. Он дошёл до пустыря и опустился на колени. Вокруг была только мёрзлая земля, ржавые железяки и тишина. И эта тишина, на удивление, не давила. Она была как бальзам.

Он закрыл лицо руками и заплакал. По-настоящему. Не скупую мужскую слезу, а рыдая, как мальчишка, выплёскивая всю свою боль, обиду и разочарование.

— Я так старался… Я всё для неё… Почему я не достаточно? Почему машина и квартира оказались важнее? — всхлипывал он, обращаясь к кому-то невидимому.

И тогда случилось необъяснимое.

Его вдруг окутало волной тепла. Не физического, а какого-то внутреннего, идущего из самой глубины груди. Это было похоже на объятие. На то, как тебя обнимают, когда тебе плохо, не говоря ни слова. Это тепло смывало остроту боли, оставляя лишь тихую, светлую грусть.

Артём затих, удивлённый. Он перестал плакать и просто сидел, прислушиваясь к странному чувству внутри. Ему показалось, что кто-то очень добрый просто находится рядом и понимает его. Без осуждения, без советов. Просто понимает.

А потом его взгляд упал на землю. Рядом с его ботинком лежала идеально круглая, как будто отполированная, ржавая гайка. Рядом с ней — пёрышко, воткнутое в землю, как самый маленький флаг. И неподалёку — конфетный фантик, сложенный в виде аккуратного бумажного кораблика.

Он недоумённо уставился на эту странную композицию. И вдруг услышал тихий, едва уловимый смешок. Как звенят бубенчики. Он обернулся, но никого не увидел.

Потом из трубы старой котельной выкатился маленький рыжий комок пыли. Он подкатился к его ноге, чихнул и рассыпался, а из него выпрыгнул… ириска. Совершенно новая, блестящая.

Артём не удержался и фыркнул. Сквозь слезы на его лице появилась улыбка. Это было так нелепо, так абсурдно и так вовремя.

Он поднял ириску, развернул её и положил в рот. Она была сладкой.

В тот момент он понял. Мир не закончился. Он просто стал другим. Более честным. Более жёстким. Но в нём, оказывается, есть место не только предательству. В нём есть и вот это — тихое, безмолвное утешение. И абсурдная, непонятная забота от кого-то невидимого.

Он не знал, что его обняло сердце города — мальчик, который когда-то тоже плакал от предательства. И что его развеселили маленькие Хранители, которые ненавидят, когда грустят.

Артём встал, отряхнул колени. Он посмотрел на тёмное небо над пустырём, на одинокую звезду, и глубоко вздохнул. Боль никуда не делась, но её острота притупилась. Её разделили с ним.

— Спасибо, — тихо сказал он в пустоту.

Он развернулся и пошёл прочь. Он не знал, куда идти. Но он теперь знал, что в этом городе есть место, куда можно прийти, когда невыносимо больно. И это знание давало ему силы сделать следующий шаг.

А на пустыре маленький дух-домовёнок, спрятавшись за ржавой банкой, радостно прошептал своему невидимому повелителю:

— Видел? Он улыбнулся! Получилось!

Глава девятая: Два половинчатых счастья

Её звали Настя, но все почему-то звали её Неудачей. С самого детства. То на прогулке именно на её новом платье прольётся сок, то единственная двойка в классе будет в её дневнике, то выбранный ею кружок рисования закроют через месяц. «Ну вот, Неудача, опять ты со своим везением», — вздыхали взрослые.

Она выросла, а клеймо осталось. Она поступала в институт — недобрала один балл. Устраивалась на работу — место всегда доставалось кому-то другому. Влюблялась — молодые люди быстро теряли к ней интерес. Казалось, будто над ней висит серая туча, отгоняющая удачу. Она привыкла ждать подвоха. Привыкла к тому, что её старания никогда не окупаются. Она была тихой, замкнутой и очень-очень уставшей.

В тот день всё шло по привычному сценарию. Она шла на очередное собеседование, которое ей почти наверняка предстояло провалить. На перекрёстке замигал красный, и она, как законопослушный пешеход, остановилась. А потом из-за поворота вынеслась машина, проехала по гигантской луже, и её всю окатило ледяной грязью. С головы до ног.

Настя застыла на месте, смотря на исчезающие задние фары. В глазах у неё стояли не слезы, а пустота. Очередной знак. Очередное «не судьба». Она медленно развернулась, чтобы идти домой переодеваться и пропускать это собеседование. В этот момент её плечо кто-то задел.

— Ой, простите! — раздался взволнованный мужской голос.

Она обернулась. Перед ней стоял молодой человек с красными от слёз или ветра глазами, но с какой-то новой, странной решимостью в лице. Это был Артём.

— Да ничего… — автоматически буркнула она, ожидая, что он сейчас скривится от её грязного вида и пойдет дальше.

Но он не ушёл. Он снял свою куртку — старую, потертую, но тёплую.

— Вы вся мокрая. На вас лица нет. Наденьте, а то замёрзнете, — он протянул ей куртку, и в его жесте не было ни капли панибратства, только искренняя забота.

Настя от неожиданности взяла куртку. И тут случилось нечто странное. Рядом на тротуаре маленькая девочка уронила мороженое, и оно упало не в грязь, а аккурат на чистую крышку люка. Проходящий мимо парень, не глядя, поднял его, сунул Насте в свободную руку со словами: «Держите, сегодня явно не ваш день!» — и пошёл дальше.

Она стояла, держа в одной руке куртку, в другой — незнакомое мороженое, и не понимала, что происходит. А Артём смотрел на неё, и ему вдруг показалось, что серая туча над ней чуть развеялась.

— Меня Артём зовут, — сказал он.

— Настя, — выдохнула она.

Они пошли в ближайшее кафе — отогреться. И понеслось. Они рассказали друг другу всё. О предательстве Кати, о вечной череде неудач Насти. Они говорили часами, и казалось, что наконец-то нашли того, кто понимает без лишних слов.

И с этого момента для Насти всё перевернулось. Она сходила на то собеседование — и её взяли. Первый раз в жизни. Они шли по улице, и на Настю свалился букет от промоутера: «Акция такая! Последний букет!» Они зашли в ларёк за водой, и Настя купила шоколадку, внутри которой оказался заветный «счастливый билет» с призом.

Артём смотрел на это и тихо смеялся. Ему казалось, что он — тот самый недостающий лепесток для её четырехлистного клевера. Что его собственное невезение, его боль, пройдя через очищающий огонь пустыря, превратилась в антипод её неудач. Он приносил ей удачу просто своим присутствием.

Они гуляли до вечера, и разговор зашёл о детстве, о бабушках. И оказалось, что их бабушки жили на соседних улицах! Всего два квартала между ними. Они ходили в один магазин, на один рынок, возможно, даже сидели на одной лавочке.

— Почему же мы никогда не встретились раньше? — удивился Артём.

— Может, потому что я всегда сидела дома, чтобы не навлечь на себя новую напасть, — горько усмехнулась Настя.

— Или потому, — задумчиво сказал Артём, — что нам нужно было сначала пройти каждый своё. Чтобы ценить то, что мы нашли друг в друге сейчас.

Он говорил, а в голове у него звучал шёпот того самого тепла, что он почувствовал на пустыре. Он почти физически ощущал, как невидимые нити, которые пряли маленькие Хранители и невидимый Мальчик, наконец-то свели их концы вместе.

Они подошли к дому Насти. Она сняла с себя его куртку, чтобы вернуть.

— Оставь, — сказал он. — Тебе ещё идти. Чтобы не замёрзла.

Она кивнула, и в её глазах стояла не привычная покорность судьбе, а лёгкое, почти испуганное недоумение от счастья.

— До завтра? — спросила она.

— До завтра, — улыбнулся он.

Он шёл домой один, но одиночество больше не давило на плечи. Он нёс в себе новое, странное чувство — нужности. Он был кому-то талисманом. Он приносил удачу. И это было прекраснее, чем любая любовь, построенная на лжи.

А высоко над городом, на проводах, сидели два маленьких домовёнка и болтали ногами.

— Получилось? — спросил один, у которого на голове был бантик из обрывка газеты.

— Получилось! — запищал второй. — Свели! Он — её удача, она — его опора. Баланс!

— А бабушки-то ихние, помнишь, вон те, что на лавочке у подъезда вязали и всё на нас ворчали, что мы им нитки путаем?

— Ага! Они же подружки были! Лучшие! Вот оно откуда ниточка-то тянется!

И они, довольные, кубарем скатились по проводу, чтобы доложить своему невидимому повелителю, что в городе стало на одно разбитое сердце меньше, а на одну новую, хрупкую, но настоящую надежду — больше.