В воинскую часть добрались через двое с половиной суток, в сопровождении вдобавок ответственных лиц в погонах в виде военврача, четырех рядовых с автоматами и штык-ножами на поясе, майора с пистолетной кобурой на поясе и политрука. Задолбал всех по радио этот политрук своими нудными и унылыми лекциями, писклявым голосом от которого уже через полчаса начинало тошнить, начитывал материалы целыми днями о международном положении, прошедшем в апреле 21 съезде ВКЛСМ и предстоящем в середине мая первом съезде народных депутатов РСФСР а вечером ходил раздавал агитки и пытался завести беседы, но никто не разговаривал с ним, как в общем то и между собой общения практически не было. Рано утром под команды, пересчет, сдачу личных дел и мат пересадили в крытые кузова огромных и рычащих машин – “Камаз” и ”Зил-131”, выдающих такую постоянную выхлопную завесу от работы дизельного двигателя, что долго находиться сзади машины было невозможно, как перед задним бортом на земле, так и в кузове – сразу начинали задыхаться, глаза очень сильно щипало, вонь стояла невозможная, до тех пор пока не двинулись с места.
Часа через полтора утренней езды в наглухо закрытых кузовах они почувствовали как скорость все больше начинает падать, потом нескольких минут ожидания в темноте и дизельной вони, через отборную матершину снаружи резко открылись сзади кузовные накидки и с лязгом рухнули почти одновременно после открытия задние борта, они увидели как закрывают два солдата в грязной форме за ними железные ворота с большой, очень небрежно и криво приваренной звездой на каждой из двух половин и колючей проволокой сверху, рядом с которым находилось КПП.
- Выгружайтесь, воины … - ухмыляясь сказал толстый, добродушно выглядящий молодой парень в лихо расстегнутой чуть ли не до пупа гимнастерке без погон и непонятно каким образом державшейся фуражке на самом затылке.
Машины встали рядом, все начали толкаясь, кто с сумками, кто с вещмешками выпрыгивать из кузовов в остатки грязного, не растаявшего снега. Подошли еще несколько хмурых военных в надвинутых на глаза фуражках и серых, до пят шинелях. Опять началось построение, посчитали по фамилиям и головам, пошушукались, два солдата без опознавательных знаков на форме принялись их сгонять на плац части, в самый угол, чтоб не мешались пока, приказав разбиться в шеренги по пять человек и поставить прямо перед собой у ног свои вещмешки, сумки и рюкзаки.
Пока в суете разобрались как встать в эту самую шеренгу, подошел еще один расслабленного вида солдат без головного убора, с буйными черными кудрями на голове и со спичкой в зубах, задумчиво осмотрел всех и чуть повысив голос чтобы все услышали, но в то же время спокойным, ровным тоном сказал:
- В общем так. Садиться на плац, чемоданы, мешки и корточки, передвигаться без сопровождения по плацу а тем более по территории части а так же курить, переговариваться между собой искренне не рекомендую, остаетесь пока здесь до последующих распоряжений – и ушел на КПП.
Всем было интересно, что происходит вокруг, крутили головами, переминаясь с ноги на ногу. А жизнь била, судя по всему, в части ключом – машины, на которых их привезли загнали в крытые гаражи, мимо пробегали то с носилками, то с мешками на плечах по двое-трое служивых, прошла параллельно с ними многочисленная колонна солдат бравым шагом, рядом с ними отдельно, справа в конце колонны устало шагал, не собираясь попадать в строевой шаг высокий, худой, необычайно злого вида человек в шинели с алыми погонами и большими буквами ”ВВ” на них, набок повернутой на голове шапкой с кокардой, блестевшей на солнце возле левого уха. Кто то все время шел, бежал, ехал рядом с ними, отдавал команды, орал – не обращая никакого внимания на них, как будто их и не было тут. За плацем, как стало понятно чуть позже, стояли четырехэтажные казармы с кое где открытыми настежь окнами, по периметру расположились склады, гараж, котельная, санчасть, столовая и штаб, судя по табличкам и командам кому куда бежать тем, кто давно уже здесь находился.
Но все было настолько уныло и серо, что с первых же минут, проведенных в расположении части, переглянувшись, почти все поняли - настроение у всех упало до нельзя. Да и атмосфера чувствовалась угнетающая, те кого они видели, были с настороженно-внимательным взглядом, пытаясь предугадать действия любого подходящего к нему, не упуская из виду малейшего движения, в основном смотрящими исподлобья глазами и перемещались с дерганными телодвижениями, словно ожидая в любой момент удара по лицу или туловищу.
Пока были на плацу, начали к ним подходить по 2-3 человека из казармы, спрашивали земляков, оказалось что примерно четверть прибывших из Дагестана, с ними долго стояли и разговаривали на своем языке здоровые, отъевшиеся, холеные и очень брутальные солдаты с ярко выраженной кавказской внешностью, остальные - из больших и маленьких русских городов, разбросанных по тогда еще существовавшему Советскому Союзу.
У Никиты и еще пятерых земляки не нашлись, да и в общем то он и не думал об этом, сам по себе, без землячества в части – ну значит пусть так и будет.
Стрижка налысо, солдатская душевая, получение обмундирования и приведение его в должный вид, выброс гражданской одежды, первая подшивка воротничка и чистка кирзовых сапог, постельное с матрацем в руки и распределение по кроватям тумбочкам в казарме – все это заняло полдня, в пустой столовой они оказались к обеду, после всех.
Сидя уже за столами, слушали разглагольствования взъерошенного, как воробей после купания в луже, сержанта наматывающего на грязный указательный палец длинный, со связкой ключей в конце, свисающий ниже колен, когда он бросал его вниз, поднимая к потолку глаза формулируя мысль, грубо сшитый двойной по длине пистолетный ремешок, продетый через петлю на поясной ремень со сверкающей бляхой:
- Сегодня вам крупно повезло, так как по календарю воскресенье и это ваш первый день службы и по этому же поводу дают вам двойную порцию горохового супа с мясом, пшенки с тушенкой, по пятьдесят грамм сливочного масла, по одному вареному яйцу и по пять штук печенья и компот. То же самое, по двойной порции каждому и с ужином будет. Так вот, по такому случаю объявляется аттракцион невиданной щедрости - на обед и ужин отводится вам тридцать минут! Но предупреждаю! Это в первый и последний раз, больше такой роскоши по времени у вас не будет! Приступить к приему пищи!
Застучали ложки, все набросились на еду, как будто провели в тайге неделю без еды и воды, на ягодах, траве да орешках.
После обеда отвели всех в Ленинскую комнату с гигантской белой гипсовой головой Владимира Ильича на высоком постаменте в углу, со столами и стульями, с развешенными по стенам плакатами о воинской службе. Тот же сержант из столовой приказал всем сидеть тихо и вернулся через несколько минут с большой стопкой серых книг и красными корешками, раздал каждому по экземпляру, на котором было написано черными буквами под гербом Советского Союза ”Устав внутренней службы вооруженных сил СССР”, снова убежал и пришел с пачкой конвертов, тетрадных в клеточку листов и упаковкой шариковых ручек и сказал:
- Я сейчас выйду, сидеть всем тихо, к вам придет товарищ майор, звать его Николай Степанович, фамилия Бугорков – и ушел.
Никого не было несколько минут, кто то начал осматриваться украдкой, кто то о чем то шептался с соседом по столу, из открытой двери Ленинской комнаты издалека послышалось нарастающее цоканье – словно завели в коридор коня – и появился дверях жирный, похожий на бегемота майор Бугорков, с красной повязкой на правой руке со стертыми белыми буквами, можно было только разобрать ”Деж .. й … о … ч .. ти” и с кобурой для пистолета на левом боку. Громко, по двойному отстукивая при каждом шаге по свежевыкрашенным половицам маленькими стальными подковками бросавшимися сразу в глаза при каждом подъеме и опускании майоровских ног, хоть спереди, хоть сзади на пятках и носках хромовых, до блеска начищенных сапогов, Бугорков протянул за собой ужасно вонючий шлейф из запахов, заполонивших почти сразу все пространство вокруг - чеснока, перегара и пота, как от лошади после скачек.
Майор важно прошел к знаменам в самой глубине комнаты, встал на импровизированную небольшую трибуну, осмотрел красными глазами всех не спеша, достал мятый платок, вытер засаленное свое лицо и произнес:
- Товарищи военнослужащие! Ваша служба только-только началась и для того чтобы ваши родственники не атаковали телеграммами, письмами министерство обороны, необходимо сделать очень важную вещь! А именно … - он сошел с трибуны, пошел по рядам - Берем в руки ручку и пишем – заговорил вдруг резко сменившимся учительским тоном майор, с перерывами, как на диктанте в школе – здравствуй, мама, папа, бабушка, тетя … или кто там у вас есть из родственников близких ... у меня все хорошо, добрался до части без происшествий, я здоров, одет и обут, накормлен и всем доволен. Привыкаю к армейской жизни, здесь всему научат и покажут как служить, ни о чем не беспокойся, все хорошо, отношение сослуживцев между собой отличные, сразу так сложилось, что как одна дружная семья. Адрес, куда мне писать, сообщу позже, в следующих письмах. Целую, твой сын или брат, племянник, внук … и свое имя пишем. Дату не ставим, на конверте куда и кому, вкладываем в конверт, но не заклеиваем, я буду еще проверять вашу писанину, чтоб ничего лишнего не было.
Бугорков продолжал ходить в проходе между столами, смотрел как пишут все в полном молчании, дождался когда последний дописал, собрал конверты, ручки и вдруг спросил с кривой усмешкой на толстых, слюнявых губах с жидкими черными усами:
- Вопросы, заявления, жалобы, предложения или может быть претензии? А?
Молчание послужило для него ответом, после чего он, не отрывая застывшего после своего вопроса взгляда от переносицы ближайшего новобранца, неожиданно гаркнул ему же в лицо так, что тот подпрыгнул на стуле:
Забухали где то в глубине здания сапоги, вбежал запыхавшийся сержант с угодливо-заискивающим взглядом и вскидывая руку к фуражке, явно переигрывая, лихо отчеканил:
- Товарищ майор, сержант Гаришин по вашему приказанию …
- Да брось ты … - скривился майор, махнув рукой – остаешься и дальше с ними, пусть устав начинают учить, сводишь на ужин и до отбоя пускай продолжают штудировать, понял? Некогда мне тут с вами, у самого дел по самые гланды …
- Так точно, Николай Степанович!
Бугорков хмыкнул, подбил руками разъехавшиеся конверты, постучал ими по тыльной стороне левой ладони, очень энергично погрозил желтым от курева указательным пальцем куда то в пустоту, вроде и никому, но в то же время всем и молча вышел, вбивая в головы звуки от его чечеточных шагов.
Так и прошел первый день, за исключением ужина, все время были погружены в изучение устава, до самого отбоя, в 22 часа, Никита сразу уснул и ничего больше не слышал, даже то, как пришли и ложились спать ”деды” после отбоя, часа в 2 ночи, как он узнал потом из разговоров.
Как впоследствии оказалось, этот день стал самым спокойным и умиротворенным на очень долгий период и Никита еще не единожды его вспоминал …
Дальше все началось с подъема в казарме на второе утро Никитиной службы. В шесть утра дневальный, шагая между двумя рядами в два этажа кроватей заголосил “Па-а-адъ-ё-ё-м!”, все кто только начал службу спали на втором ярусе, “дедушки” по своему статусу занимали нижнее место, оставаясь в кровати спать дальше.
Зашел в казарму сержант Гаришин, наблюдал за процессом побудки, крутя по своей привычке ремешок с ключами.
Кто как мог соскочил сверху, приказал Гаришин быстро одеться, построиться, пересчитал всех и сказал:
- Щас бежим 2 километра по периметру плаца, сразу говорю – физнагрузка будет увеличиваться постепенно, в том числе километраж по пробежкам, потом зарядка, заправка постелей и умываться, клыки свои почистить, привести себя окончательно в порядок. Итак будет каждое, повторяю, каждое ваше утро, до тех пор пока вы не дослужите полтора года и не станете ”дедом”. Но … тоже никто никаких гарантий вам не даст, все зависит только от вас, как служить будете и от самого себя. Кто не сможет два километра пробежать, вздумает задыхаться, отставать от всех, нюни распустит – получит по своему свиному рылу, кто неправильно замотал портянки и сбил свои копыта в кровь – заеду в грызло, кто будет отказываться от всего – будем коллективно заламывать ваши бараньи рόги. Вопросы? – все промолчали, сержант погнал их на пробежку и физзарядку без верхней одежды.
Выбежали из казармы на плац, там уже заканчивала пробежку большая, в несколько десятков человек группа и уходила на турники. Следом вышел Гаришин, приказал всем построиться в колонну по 2 человека и сказал:
- Три команды во время бега – “Бегом”, “Гуси”, “Шагом”. Первая и последняя команда надеюсь всем понятна а “Гуси” это приседаем на корточки, руки на затылок, не поднимаемся, не разгибаем ноги итак - до следующей команды.
Пока Гаришин все это говорил, вышло штук пятнадцать “дедушек”, которые спали на 2 матрацах, под тремя одеялами в казарме, в накинутых на плечи шинелях, под которыми виднелись синие майкт, лениво зевая и закуривая друг у друга. В это же самое время из другой казармы к ним начала приближаться группа человек в пятьдесят дагестанцев.
Сначала подошли к Гаришину, шедший впереди всех дагестанец, смахивающий на громадную гориллу, со сросшимися на переносице широкими, густыми бровями и глубоко посаженными черными глазами с размаху шлёпнул рукой по шапке не ожидавшего такого сержанта, проследил взглядом как она закатилась в заплеванный, весь в окурках угол из двух белых бетонных блоков и сказал на чистейшем русском языке без акцента, прихватив пальцами за правое ухо как школьника:
- Слушай сюда, сын осла и паршивой собаки … если я и мои земляки увидят хоть один синяк, хоть одну царапину на тех кто недавно прибыл с нашей земли или я услышу хотя бы одну жалобу на тебя и “дедов” – вы все огребете по полной а кто то и до конца своих дней будет рывками двигаться и гадить где попало. Ты понял меня?
- Да чё я то сразу? Никто их не трогал и не тронет, Саид! Мне еще домой охота живым да здоровым вернуться! – закрутился ужом под Саидом сержант, пытаясь высвободить сразу покрасневшее ухо.
Саид пнул под задницу Гаришина кирзачом 46 размера, одновременно отпустив его ухо. Гаришин по инерции пробежал еще пару метров, обиженно оглянулся, прижал руку к распухщему, малинового цвета правому уху и что то неразборчиво пробурчав, поднял шапку, пытаясь ее очистить от харчков и окурков.
Спустя пару минут после начала конфликта Никита увидел как сначала начали показываться головы сверху, в окнах казармы, потом стали выходить с хмуро-сосредоточенным видом и с табуретами в руках остальные “дедушки”, около тридцати человек.
Некоторые из них устало, с равнодушным видом стояли и перебрасывали с правой руки в левую и обратно табуретки, основой которой был стальной каркас а сверху привинчены три небольших бруска из дерева. Настолько это был грубый инструмент в драке, что можно было при желании ими запросто и слона забить.
Дагестанцы одновременно с этим стянулись стеной к Саиду, расстегивая бушлаты.
- Тихо, тихо парни! Не надо ничего, никакой битвы! Сочтемся потом, возможность еще будет! – крикнул Гаришин “дедам” вставая между двумя толпами и зло начал цедить сквозь зубы, словно пытаясь этим перед всеми затереть свою прежнюю слабость в словах и действиях со своей шапкой – А ты, Саид … зря так поступаешь. Сам должен понимать, я то может быть еще и смогу где то углы сгладить да на компромисс пойти, но это тоже ведь до определенной черты … А есть ребята, которым ты очень не нравишься, как и твои джигиты, многим вы не по нраву. Их тоже немало в части и они нисколько не слабее тебя, враз башню открутят если что, потому как неправильно себя ведете, да и надоели уже всем. А за шапку и ухо, да еще и при “духах” - ты свое выхватишь, не сейчас, но я тебе обещаю что это запомню.
- Я тебе все сказал. И еще – спрашивать только по службе, тут можете требовать как положено, никаких поблажек. Если кто то начнет борзеть, скажете мне, мы сами с ними разберемся, чтоб не позорили нас. Всё, расход! – сказал Саид, крикнув что то еще на своем языке окружившим его дагестанцам и они все разом развернувшись, зашагали в другую казарму.
- Давай, давай, хромай отсюдова! Смотри, каблуки не сломай, Саид! – под общий смех кто то выкрикнул вслед Саиду. Но ни он, никто из его толпы даже не обернулся.
Никита и все остальные в это время молча наблюдали все это со стороны, топчась на месте.
- Че застыли, бегом! – крикнул Гаришин обернувшись в сторону Никиты, стоявшего как один из самых высоких впереди всех.
Тяжело набирая темп, сначала некоторые начали спотыкаться с первой же сотни метров с непривычки бежать в кирзовых сапогах, полетели сразу же пинки по бедрам, захлопали подзатыльники от Гаришина и еще нескольких старослужащих, оставшихся посмотреть и поучаствовать в этом действии. Когда пошли “гуськом” по команде, количество ударов и матерных слов возросло, так как почти половина из всех стали заваливаться набок и падать. Никита уворачивался как мог, но все равно попало вскользь пару раз ногой по ребрам да по касательной кулаком по спине.
По возвращению в казарму, подойдя к своей постели Никита увидел как белобрысый, здоровый и щербатый “дед”, спавший под ним на первом ярусе открыл глаза, сладко потянулся и сказал с гадкой ухмылкой Никите:
- Слышь, я это … ща пойду умоюсь, а ты так, по дружески, заправь мою постель, а? Как брата тебя прошу. Пожа-луй-ста! – и втыкая ноги в тапки мерзко засмеялся как гиена, захватил полотенце и ушел.
Никита обернулся вокруг и увидел что на него смотрят с десяток пар глаз – как отреагирует. Он молча повернулся, спокойно стал заправлять свою кровать, как показывали вчера. Пришел Гаришин, “деды” расположились на койках за ним, построил всех и произнес:
- Значит так, бедолаги … Кто хочет жить спокойно и без синяков – платит 2 рубля в день, то есть получается 60-62 рубля за месяц с каждого. Но это начальная цена, может легко увеличиться. Пишите домой просите у мам и пап, у друзей, у кого хотите. Если нет денег – значит за каждый ваше неправильное движение будет физическое замечание с занесением в грудную клетку, к примеру. А уж чтоб совсем взбодрились – пару раз по печени, вариантов куча. Ну так как?
Все угрюмо молчали, Гаришин с усилием встал с табуретки, подошел к Никите:
- Ну вот ты. Что скажешь?
- Нет денег. И не будет. Тем более у отца с матерью в жизни просить не буду и перед друзьями позориться тоже не стану.
- И не жалко тебе своего здоровья? Такой дюжий мόлодец, высокий, вон грудь какая широченная, бицепсы как мои ляжки, прям Александр Невский, как с картины сошел, очень похож, даже лицом, только бороды не хватает. Спортсмен поди? Чем занимался?
- Шахматы, шашки. А в перерывах между шахматно-шашечными турнирами – немного штанги и чуть-чуть бокса.
- Да, по шахматам. В шашках, правда, достичь высот мастерства не успел – прервали едва начавшийся стремительный вертикальный взлет профессионала призывом на военную службу.
- Ясно, ну по тебе видно, истинный шахматист. Ну, так как думаешь на счет тяжких физических и психологических травм, длительных по времени с необратимыми для себя последствиями? А потом невыносимых воспоминаний с раскаленной эмоциональной болью после службы? Ну … мне просто интересно …
Никита посмотрел прямо в глаза сержанту своим тяжелым, пристальным взглядом редких по цвету янтарно-желтых, прищуренных от злобы, холодных глаз и с брезгливым выражением лица, словно увидел большого таракана, чуть отвернул голову в сторону и стал вдумчиво глазами изучать трещину на стекле в оконной раме находившейся прямо в трех метрах от него.
У него итак был даже в спокойном состоянии очень жесткий, хищный, подавляющий и пронзительный взгляд, который могли выдержать далеко не все, словно на тебя смотрела грозная черная пантера а тут его совсем разозлили после пробежки. И сержант тоже не выдержал его взгляда, ощутил животный страх где то в глубине души, мелькнуло на миг сомнение, что не стоит этого парня трогать, не нужно его допекать, интуитивно почувствовал, как от Никиты шло чувство опасности, непредсказуемости, ярости и жестокости, как от дикого, громадного зверя, с которым случайно столкнулся в тайге.
Но Гаришин тут же затоптал эти колебания в себе и сказал, не смотря на Никиту:
- Хм … герой появился неожиданно у нас тут. Ну что молчишь? Характер решил показать? Ну, ну … Здесь тебе не на гражданке, мы тебе его обломаем. Сдуешься ведь, как шарик через месяца три, борец за справедливость! – махнул рукой Гаришин - Все остальные – жду в течении месяца писем домой с моей проверкой на счет денег. Естественно, в связи с последним инцидентом, наших настоящих и будущих однополчан из братской советской социалистической республики Дагестан это не касается. И очень хотелось бы всех предостеречь, по доброму, так сказать, по товарищески – не надо опрометчивых решений, подумайте хорошо, не осложняйте и без того непростую свою биографию … И запомните все и сразу: лучше служить по “дедовщине”, чем по уставщине! Теперь хватаем полотенца и морды свои мыть! 5 минут, время пошло!
Засуетились, забегали все, Никита пошел к своей кровати, тут вернулся занимавший нижнюю кровать “дед” и покручивая полотенце в руке добродушно, с улыбкой спросил:
- А че не заправил то? Не успел что ли?
Никита с полотенцем в руках пытался обойти его в узком проходе, но “дед” останавливая его рукой произнес ехидно:
- Пойдем, земеля, покурим? Куда ты собрался? Умыться? Вот там и поболтаем.
Никита сразу понял что будут бить и очень вероятно, что несколько человек сразу. Он краем глаза увидел, как “дедушки“ слушавшие до этого Гаришина встают с кроватей, обвел тех, кто стоял ближе всех неторопливо глазами, на 1-2 секунды останавливаясь оценивающим, задумчивым взглядом на каждом из них, как будто прикидывал с кого начать, с какой стороны лучше бить этого или того и что ломать в первую очередь тому либо другому – нос, руку, челюсть и невозмутимо сказал:
Он вышел из прохода между кроватями, огибая сдвинувшуюся вправо кучку ухмыляющихся людей и не спеша, вразвалочку пошагал впереди всех, стая “дедушек“, человек 10-12, предвкушая развлечение и разминку, бодро и весело, переглядываясь меж собой, потянулись за Никитой.
- А ну, сявки, свалили отсюда! – заорали “деды”, перекрыли выход быстро образовавшимся живым коридором и пинками стали всех выгонять из большой умывальной, где в два ряда стояли раковины с кранами.
Кто то не успел дочистить зубы и с льющейся на подбородок вспененной зубной пастой с испуганным лицом побежал к выходной двери, получая удары руками и ногами, кто то замешкался и получил в скулу, кто то весь согнувшись, закрыв голову руками прошмыгнул сквозь эту арку, чуть ли не падая от несущихся отовсюду кулаков - сверху, сбоку, снизу и ощущая в полной мере ударную силу ноги в кирзовом сапоге, некоторые так и с пыльным рубчатым следом от подошвы и кругляшей на каблуке оставшимися на спине выскочили из двери.