Рассказ "Дедовщина" и гвозди ч. 3⁠⁠

Никита в это время прошел к окну, сел на подоконник и спокойно ждал продолжения разговора. “Старики” освободили пространство, встали полукругом на расстоянии вытянутой руки напротив Никиты и самый здоровый из них, под 2 метра ростом, с огромными кулаками, с бугристым в кровавых царапинах черепом, вогнутой от перелома переносицей и выбитыми передними верхними зубами, шепелявя зачастил:

- Шлыфь ты, падаль! Тебе зызнь надоела сто ли? Че хочесь? – и дальше что то совсем неразборчиво, отчаянно жестикулируя, но совсем непонятно.

Никита сдвинув брови, пытался вникнуть в эту горячую звуковую какофонию и мотнув головой сказал:

- Ничё тебя, гвардеец, помотало то … Забейся, болонка, вон под раковину и до своего дембеля оттуда крякай, самое тебе место … С кем тут поговорить то хоть нормально? Кто из вас тут поавторитетней, посерьезней? Есть такой?

Двухметровый здоровяк свирепо выдвинул челюсть, дернулся к Никите, но его оттянул назад поморщившись, с отвращением двумя пальцами взяв со спины за лямку майки невысокий, с пустыми прозрачно-голубыми глазами и худым лицом, с неопрятно зажившим, безобразным ожогом на шее под левым ухом.

Потом приблизившись к Никите, глядя ему меж бровей, негромко произнес:

- Завязывай выгибаться. Тут свои правила, не нами начатые и не нам их ломать. Всё просто. Понял?

- Конечно. Так бы сразу и сказали … А то ведь, главное, сам понимаю что есть какие то свои законы коллектива, традиции но никто не объясняет толком, вот и не пойму – с усмешкой забормотал Никита параллельно залезая с ногами на подоконник. Дотянулся правой рукой до висящей на одной петле открытой внутренней форточки, с треском оторвал ее от рамы, спустился с окна и швырнул ее на замызганный кафельный пол, разбив стекло. Потом сдернул с шеи полотенце, намотал его на правую кисть руки и выбрав самый длинный и узкий осколок толстого стекла, взял в руку.

“Деды” оцепенело созерцали эти действия а парень с ожогом на шее сразу отошел в сторону, видимо предвидя стремительное развитие событий и поняв что из себя представляет Никита, прислонился к стене и спокойно закурил.

- Ты чё, в натуре … Психопат что ли? – спросил розовощекий, с белесыми как у свиньи ресницами пухлый “дед”, вышедший первым из столбняка.

- Даже не представляешь до какой степени … А ну, бараны, кого первого на шашлычок пустим! Резать щас вас буду, хлебанёте кровушки! – крикнул Никита и белозубо оскалясь резкими, хлесткими движения руки начал кромсать двинувшегося на него шепелявого качка, сначала разрезав ему кожу лба до кости, сразу кровь стала заливать ему глаза, тут же перерезал сухожилие на тянувшейся к лицу Никиты его правой руки и воткнул два раза до середины произвольного клинка в левое бедро изнутри. Амбал падая вниз прямым, вытянутым как в катотоническом ступоре телом рухнул с грохотом, гулко приложившись затылком об кафель, сразу потерял сознание, заливая кровью лицо, грудь и пол.

Без остановки продолжил дальше, одним взмахом рассек щеку так, что вниз отвисла часть кожи, обнажив зубы и десна тому самому толстому, со свинячьими ресницами, отчего тот взвыл как зверек, попавший в капкан и схватившись за щеку, пятясь отошел ко входной двери, в ужасе смотря на себя в зеркало, во что превратилось его лицо и на руки, вмиг ставшими мокрыми и красными.

Третьему, сунувшемуся к нему, Никита двумя взмахами руки разрезал брови, показались белые, с небольшим углублением гладкие кости из под рассеченной кожи, в ту же секунду окрасившись в багряный цвет, потоком кровь заполонила выпученные за минуту до этого глаза и двумя ручьями полилась в рот и на шею.

“Дед” потерял ориентацию в пространстве, как слепой зашарил руками в воздухе, после согнулся, закрыв лицо руками, сквозь пальцы которых хлестала кровь, Никита воткнул напоследок свой стеклянный нож ему в левую лопатку ударом сверху, разломилось стекло от удара, осколок в виде перевернутого треугольника остался торчать из спины, забрызгивая кровью всю спину. Никита отошел на шаг назад, с размаху ударил как по подброшенному футбольному мячу снизу сапогом в лицо, как раз в тот момент, когда руки “дедушки” отнялись от лица и пытались, закинувшись за шею найти и вытащить кусок стекла из лопатки, от последнего удара тот закинувшись набок, отключился еще в полете назад и затих на полу. Под его головой, покрывая сантиметр за сантиметром плитку, растекалась лужа крови.

Никита отбросил в угол осколок, ставший уже бесполезным, размотал с руки и бросил полотенце в раковину и тут “деды” как по неслышной команде кинулись на него всей толпой, человек пятнадцать разом стали бить, пинать, хватать и тащить. Никита успел ударить еще пару раз в потные, пунцовые лица старослужащих, попав предлагавшему заправить его постель в открытую нижнюю челюсть, услышав короткое, похожее на “ква” от удара и увидел как челюсть съехала в сторону и оказалась под правым ухом да заехал уже не видя кому то в переносицу …

А потом его сбили с ног ударом по голове табуреткой, за которой кто то сбегал к кроватям и стали его бить ногами на кроваво-грязном полу. Пинали долго, сладострастно, с искаженными от злости лицами и непрекращающимися матерными выкриками, Никита закрыл голову руками и согнулся калачом, крутясь как юла в кровяной, вперемежку с пылью и кусками засохшей грязи каше, что его впоследствии и спасло от повреждений, переломов и увечий.

Остановились только после того, как “дедушка” с ожогом на шее, отклеившись от стены крикнул им несколько раз:

- Хватит! Стоять! Харэ, я сказал! – и стал оттаскивать по одну за шкирку, отбрасывая в стороны как собак. Запыхавшиеся, кашляющие “деды” нехотя оставались в стороне, с неостывшей в глазах злобой глядя на пытавшегося встать на ноги Никиту и упавшего три раза из за ставшего скользким как лед пола от крови, забубнили около раковин, стали сморкаться, умываться и закуривать, отходя в угол.

Наконец Никита встал, выставил в боксерской позиции руки и отодвинулся спиной к стене, закрывая тем самым возможность ударить сзади и готовясь к продолжению драки которая уже закончилась, “дедушка” с ожогом встал между ним и своими сослуживцами и не дал бы дальше развиваться побоищу. В этот момент забежал в умывальную сержант Гаришин и как старая бабка на похоронах стал причитать с подвыванием:

- Ой, да что ж вы понаделали то? Да как же это так? Чего натворили, кровищи вон полная умывальня! Как теперь быть, что делать то теперь, а? Шрам? – обращаясь к худощаваму парню, остановившему избиение Никиты.

- Глохни, гнида! – выкрикнул, повернушись к Гаришину и открыв свой ожог до ключицы “дедушка”, как оказалось, по кличке Шрам.

Он взял в руки табуретку, оказавшуюся непонятно каким образом в раковине, подошел к окну, два раза ударил ей по стеклам, закрывая рукой от осколков глаза и лицо, после этого сбил ею же кран на раковине и отойдя к противоположной стене подальше от водяного фонтана и не спеша закурив, присаживаясь на табурет, сказал:

– Запоминайте то что я щас скажу а то махом понабежит начальство, стуканули наверняка уже … Поручили одному дебилу из молодых починить, почистить краны, отмыть пол, залило водой пол после его ремонта а до этого налил он моющее средство на кафель. Мы пошли умываться до завтрака. Вот эти трое заскользили по полу, въехали почти одновременно в окно, хватаясь друг за друга и разбив стекло, пока барахтались, пытаясь выбраться, несколько раз на остатки стекол попали в окне, ноги разъезжались. Ну а все остальные тут уже тоже попадали, побились, стали оттаскивать и раны заклеивать. Надо обмазать осколки в раме кровью, да проверить вон пацанов на полу. Гаришин, хромай до медпункта, пускай фельдшериха сюда бежит. Доступно объяснил или повторить? И еще – его не трогать – он указал рукой на Никиту – Пока не трогать, разберемся потом, я сам с ним поговорю еще.

Закивали, зашевелились все, Никита опустил руки, поняв что на сегодня все закончилось.

Остальные подошли к троим, постепенно приходящим в себя лежавшим на полу, ни у кого жизненно важных артерий, органов задето не было, полотенцами завязали, прижали все места, откуда шла кровь, им тоже чуть позже втолковали что надо говорить Шрам после короткого разговора с соседом по койке Никиты ударом слева без замаха вправил ему то что ушло в сторону, тот только вскрикнул и с удивлением ощупывал руками вставшую на место нижнюю челюсть. Пришла фельдшер с пузатым металлическим ящичком с красным крестом по бокам, осмотрела всех и сказала что нужно вести в госпиталь – перерезанное сухожилие грозит тем, что рука вообще не будет работать, если не сделать операцию, щеку и лоб надо зашивать не в условиях медпункта, да и с бедром тоже не понять что и все это срочно, поставила уколы с обезболивающим, выдала стерильные бинты и побежала за машиной.

Никита пока в горячке не мог понять что с ним, только кололо в боку и было трудно дышать, видимо сломаны были ребра, он встал у разбитого окна и вытянул сигарету пальцами в крови – своей и чужой, кое как закурил ломая спички, с удовольствием после первой затяжки вдыхая свежий, по зимнему еще холодный воздух и отрешенно смотрел на небо, не слыша и не видя что происходит за его спиной.

Пришел невысокого роста узкоплечий капитан, осмотрелся вокруг, долго общался возле тумбочки с дневальным с “дедами”, эмоционально что то втолковывал им и возмущался, но после поднесенного до краев наполненного граненого стакана водки и хлеба с салом на закуску, пары пачек фильтрованных сигарет быстро ушел, с умиротворенно-довольной улыбкой на пропитом, тупом лице как будто только что ему зачитали приказ о внеочередном повышении в звании, вручив генеральские погоны.

Через полчаса увезли троих порезанных Никитой на машине в военный госпиталь, нашли “дедушки” двоих перепуганных солдат, один из них с сине-фиолетовыми распухшими, размером с жареный чебурек ушами, второй с фингалом под глазами, забили их с ведрами, вениками и лентяйками с большими тряпками в умывальную, дали два часа на все – убрать все осколки, отмыть, найти и вставить стекло в раму и форточку, повесив ее обратно, поменять кран.

Никита за это время привел себя в порядок, застирал от крови форму местами, отмывал лицо и руки, затянул бинтами Х-образно захватывая плечи сам себе ребра и после всего этого к нему подошел на выходе из умывальной Шрам и сказал:

- Пойдем, остынешь в каптерке … До обеда побудь тут, можешь курить там, вентиляция есть. На, вникай пока – сунул ему в руки устав, отвел его в большую комнату с ободранными старыми обоями на полу, где кроме стола и стула ничего больше не было, закрыв железную дверь на замок. Никита швырнул устав на стол, исковерканный надписями шариковой ручкой о том кто в какие годы служил, нашел пепельницу и закурил, сев на развернутый сиденьем к нему стул, напротив окна с толстенной решеткой из ржавой арматуры. Свесив на спинке стула руки, долго так сидел задумавшись, не заметил сколько сигарет выкурил, только когда очнулся, вся пепельница была наполнена окурками.

О нем вспомнили часа через три. Заскрипел замок, Никита встал на ноги, соскочив со стола, каптерка быстро стала наполняться крепкого телосложения парнями и у каждого в руках был отпиленный под примерно метровую длину толстый черенок от лопаты. Безо всяких разговоров, сходу начали лупить его черенками, не подпуская к себе близко, перемещаясь сами постоянно и загоняя его в угол, не давая подниматься на ноги. Никита только как мог закрывался руками, против 15 человек здесь уже сделать ничего было невозможно, оставалось сгруппироваться и подставлять предплечья, закрывая тем самым лицо, почки и уже переломанные ребра, да ногами пытаться помочь себе выдвинуться из угла.

Все продолжалось недолго, минут 5-7. Никита скорчившись лежал в углу, уже не делая попыток подняться, комната опустела, заскрипела дверь и через несколько минут зашел Шрам. Сел на корточки перед Никитой, приподнимавшегося с пола и отплевывавшим кровь изо рта – попало пару раз по губам и носу – прикурил сразу две папиросы, одну сунул Никите и он прежде чем сделать первую затяжку, оторвал часть бумажного мундштука.

Шрам подтянул к себе стул, сел на него закинув ногу на ногу и немного помолчав, спросил:

- Как жить то дальше думаешь, гладиатор?

Никита смачно сплюнул на пол кровавой и густой жижей и с расстановкой ответил:

- Служить думаю … в вооруженных силах СССР … Долг Родине отдать …

- А как же коллектив? Устои, традиции? Наследие старших товарищей?

Никита глубоко затянулся, выпустил струю дыма и сел наконец на пол, прислонился спиной к стене и зажмурившись на миг от боли сказал:

- Мне эти ваши игры никуда не брякают. Забавляйтесь сами да с теми кто согласится. Службу тянуть не отказываюсь. А то сегодня постель заправь, завтра трусы стирай, послезавтра задницу отклячь с банкой вазелина в руках для изнемогающего полового гиганта … в лихо заломленной набок пилотке на голове. Нет уж, не про меня такая канитель. Да и жить после такого не смог бы …

Шрам встал со стула, отошел к окну и глядя на плац, где как муравьи носились солдаты, сказал:

- Считай что за утреннюю драку мы почти в расчете. Не до конца, как сам понимаешь, да и неизвестно, что будет с теми тремя, которых ты порезал. Но за них и за эту ситуацию не беспокойся.

Встав с пола в два подхода, резко распрямившись, кряхтя и прижав одну руку к правым ребрам, Никита откинул окурок и ответил, присев на стол:

- А что, похоже что я сильно обеспокоен и глубоко переживаю?

Шрам развернулся к Никите, посмотрел на него долгим взглядом и сказал:

- Ладно, хватит этих мелодрам. Сделаем пока паузу … ненадолго, на несколько дней хотя бы а там видно будет. Давай, иди чистись, через полчаса построение, будете дальше устав зубрить с Гаришиным до отбоя.

Никита не поверил Шраму, передышка продлилась совсем недолго.

В Ленинской комнате Никиту посадили одного за стол в самом конце, оттуда он мог понаблюдать за всеми и увидел как у некоторых появились первые ссадины, намечающиеся синяки на лице и шишки на голове. Только дагестанцы, заняв все передние места, сидели в хорошем настроении, с победоносным видом оглядывая всех. Никто его ни о чем не спрашивал и не донимал, да и говорить бы он не смог толком – губы распухли, все тело болело, ребра донимали ноющей а при любом движении резкой и острой болью правом боку. Он уткнулся в устав, не видя букв и не понимая что там напечатано.

Когда всех повели на ужин и рассадив их за столами Гаришин со стаканом компота болтал о чем то возле мойки с раздатчиками, зашли пять человек в расстегнутых до живота, в обтяжку на жилистых телах гимнастерках – таких, какие видел Никита в фильмах про Великую Отечественную войну на рядовых солдатах - на головах пилотки с красными звездами, обширные галифе, ремень лежал чуть ли не на бедрах, голенища сапогов собрано в гармошку. Они сели за отдельным столом, за одну минуту подали еду, но не обратив на это внимание, все пятеро тут же встали и подошли к Никите, размешивающему в тарелке суп и пытавшемуся хоть что нибудь втолкнуть из еды сквозь разбитые губы, изнутри все обжигало, вся слизистая очень чутко реагировала даже на четверть ложки супа, не такого уж и горячего в нормальном состоянии.

- Ты ... это ... чё жрать сюда приехал что ли ??? А ?? – выкрикнул, наклонившись почти к самому уху Никиты самый долговязый из них, одновременно с этим дал подзатыльник Никите.

Никита молча кинул алюминиевую ложку в суп и вставая, от бедра вынося руку вверх, резко ударил длинного снизу в подбородок. Да так, что тот повалившись на спину, ушел в нокаут, бессознательно на полу вытянув вперед две руки и пытаясь рывками подняться, как будто качая пресс, не понимая что с ним.

Никита краем глаза увидел как Гаришин поперхнулся компотом, поспешно ринулся в их сторону, растопырив предупредительно руки и начал кричать:

- Пацаны, стойте! Стойте, на этого не надо прыгать!

- Ах ты, баран! – крикнул второй и тут же Никита схватив со стола пустой, здоровый чайник ударил им по затылку, отчего тот потерял сознание и рухнул на пол, потом третий и четвертый, следом и пятый получил в солнечное сплетение, в селезенку и в печень кулаком, так и не успев ничего сделать, задыхаясь и загнувшись от боли они корчились у ног Никиты.

А он сел обратно, пытаясь доесть то, что оставалось в тарелке.

Гаришин увел их после того, как немного очухались все пятеро, вместе еще с двумя солдатами, зыркая ненавистно на Никиту, однако с его стороны никаких действий не было.

А тот спокойно пил чай, не реагируя ни на что.

После отбоя Никита попробовал аккуратно расшатать дужку кровати, которая к его удивлению довольно быстро стала сниматься и чутко спал, открывая глаза от каждого шороха. Он ждал, когда ”деды” придут ночью, отлично понимая что вероятность их прихода для его избиения очень высока.

Часа в три ночи по его внутреннему циферблату, Никита услышав приближающийся приглушенный многочисленный шепот, стал тихонько снимать стальную дужку и взяв в правую руку, прижал ее к бедру. В следующую минуту обозначилось несколько голов чуть ниже второго яруса и к нему потянулось несколько пар рук с двух сторон, пытающихся стянуть одеяло и хватающих за тело. Никите удалось встать на колени в кровати и он дужкой стал безжалостно бить по лысым башкам, голым плечам и рукам, нанося с глубоким замахом удары сверху вниз и по бокам, то по левую, то по правую сторону его спального места. Гулкие удары, мат, кровь и стоны хватающихся за разбитые головы и падающих на пол – все заняло буквально минуты две-три, ”деды” стали отползать, уходить шатаясь в темноту казармы. А Никита схватив последнего, еле стоящего уже ”дедушку” с разбитым лицом за мокрые от крови волосы на голове, тщательно вытер окровавленную дужку об его майку, развернул к себе спиной, лег на кровать и пнул пяткой между лопаток так, что тот с шумом ушел в темноту, упав где то в глубине между кроватями.

Потом Никита услышал, как кто то гремел ведром с водой и шлепки мокрой швабры об пол – кого то заставили замывать кровь, свесив голову, Никита увидел щуплого, худого солдата, старательно выжимающего швабру и красную от крови воду в ведре. Никита отвернулся, закрылся одеялом и лег спать под эти звуки, осознавая что он в этот раз отбился. По крайней мере до утра, скорее всего, никто уже не придет.

А утром он все хотел посмотреть кто же к нему приходил ночью по боевым ранам – но это были видимо не из его казармы ”деды”, потому как его ”дедушки” вели себя как ни в чем не бывало, без следов на лице и теле.

Так пошла его армейская жизнь – физзарядка, завтрак, зубрежка уставов а потом и текста присяги, наряды, хозяйственные и подсобные работы по части. С переменным успехом происходили стычки и драки со старослужащими, почти каждый день его подлавливали где нибудь на территории части, обычно человек 10-12 и били так, что он несколько раз ходил в туалет с кровью, не говоря уже о лице и теле.

Никита тоже был не промах, лупил всем что попадет под руку и из нападавших кое кто частенько уходил с разбитыми лицами, не всегда конечно.

Насилие и жестокость стали обыденностью жизни, как чистка зубов и выкуренная сигарета утром, поначалу он пытался защищать некоторых, кто явно слабее и трусливее, но потом на это уже не оставалось никаких сил и ничего он не испытывал, никаких чувств, когда слышал по ночам, как всхлипывает словно ребенок избитый в очередной раз призывник и спокойно занимался своими делами во время издевательств и битья рядом с ним других.

Каждый был сам за себя, никакого объединения как у дагестанцев не было.

Били за все – за слишком, по мнению ”дедов”, дерзкий взгляд, за проявление строптивости, за отказ выполнять бредовые прихоти, потому что у ”дедушки” плохое настроение или не так ответил ему, за любую мелочь избивали жестко так, что потом ходили кое как еще несколько дней.

Кроме Никиты еще оказалось два человека, которые пытались оказать сопротивление ”дедам”, но одного через три с половиной недели отправили после драки в госпиталь и больше он не вернулся в часть а другой стал платить в итоге деньги ”дедушкам”.

Остальных забивали как скотину почти каждый день, каждый вечер, каждую ночь, делая из них забитых овец, готовых исполнять все что они скажут.