Лао Вань. Пути войны
滚鸡巴蛋 [gǔn jībādàn] - А, ну, съебал отсюда к хуям!
«Восток, ах Восток!Ваня Хуймамин частенько катался за бугор. Дальний Восток соседствовал с северным Китаем, и смекалистый россиянский народ ещё в 90-ых начал пользовать это географическое обстоятельство.
Прекрасные синие сопки, белые громады облаков и чёрный дракон Хэйхе, переливающийся широкой волной!» (с) неизвестный автор.
Через границу пачками шныряли челноки, день за днём тащили в полосатых сумарях шмот, хуйню и водку. Сельские бабёнки, пользующиеся спросом у китайцев, отправлялись на усердные работы. Многие пили. Посёлок Пограничный— центр этой жизни — жил на всём привозном и особо не выл. Здоровые автобусы снували туда-сюда, телепортируя русского человека в мир транскультурья под названием Суй Фэнь Хэ.
А Ваня? Ваня Хуймамин был обычным сельским распиздяем. Мечтал жить во Владивостоке, растил на бороде подобие щетины и принципиально бухал — много, со вкусом. В Китае, как уже заметили, он бывал частенько. Высокой теорией, конечно, не владел и Пекин от Харбина отличал с трудом. Зато умел торговаться с желтолицыми и громко орать «ЧО!», пугая местного жителя своим гнусным баритончиком.
— «ЧО!» па китайски жопа! — так говорил Хуймамин.
«哥们，别装屄！Брат, не выёбывайся!» — китайское народное
***
По нейтральной территории бодро катился большой красный автобус, в котором сидели два русских товарища.
Кондиционер сурово молчал. В сумке бульчала настойка. Ваня пыхтел от удушья, а Витёк, сидящий у окна автобуса, насвистывал «Бутырскую тюрьму».
Рожи пассажиров были красны, и в воздухе стоял затхлый запашок. Китайское солнце нещадно било в иллюминаторы — да так, будто силилось выжечь весь человеческий род.
— Эта, слышь, а ты видел — там храм на горе в Суньке? — прервал молчание Витёк, стряхнув с ресниц капли пота. Он был тоньше приятеля и легче переносил жару..
— Видеть-то видел, а-хули толку, — простонал Хуймамин. Про себя он уже не раз проклял лето, кандюшник и товарища, который не разделял его парных мучений.
— Надо бы туда смотаться. Сколько раз вон ездили! — Витёк качнул лысеющей головой и неодобрительно хмыкнул.
— Сначала не скопытиться б в этой гробовозке! Ох, сука… Жарень… — тихо прогундел Хуймамин. Он тяжело дышал, глотал гласные и по расположению в пространстве напоминал переваренный пельмень.
— А может щас накатим!? — встрепенулся Витёк, кивнув на рюкзачок, лежавший у ног.
Предложение звучало существенно.
Иван повернулся к приятелю и, поймав взгляд Виктора, решительно кивнул. В заплывших глазках блеснул огонь.
Настойка весело булькнула. Волосатая рука схватила пойло, лежавшее около помятых юаней, и, достав его из рюкзака, начала деловито отвинчивать крышку. «Калинка» сверкнула в лучах азиатского солнца…
— По полю гуляет…По полю гуляет, фх! По по-лю гу-ля-ет… Ух! Казак молодой!
«Истинномудрый как вода. А ты как говно ишака».
***
Два бухих лаовая поднимались в гору, весело гогоча. Периодически тощий останавливался и ждал, пока полный отдохнёт.
На каменной лестнице русских встречали драконы. Статуи смотрели в непроглядную вечность.
Вокруг было приятно. Свежий горный ветерок трепал макушки деревьев. Трещали сверчки. Дорогу к храму освещали китайские фонарики. Последние лучи солнца лениво уходили за горизонт.
Монастырь Гуаньлинь величественно возвышался над городом, освещённый лучами прожекторов. Под склоном горы, около озёр Солнца и Луны, китаянки делали гимнастику. Резвились детишки, парочки гуляли по мостам. Монахи в домиках принимались за вечернюю молитву.
А туристы всё поднимались.
— «ЗАО, которое можно назвать, не есть истинное ЗАО»!
— Так и сказал?
— …и взял на 20 юаней больше за таксу — мудак!
—Ой-ёй! Твоя правда — хуже евреев...
— Во! Во! А я что говорю! Узкоглазые нам никакие не братья! Того и гляди нож в спину воткнут. На бабки кинут, лес спиздят — пиши пропало! Где Сибирь? Где Байкал? Центр пораздаст — и будет в своей нерезиновойбля!
***
Путь завершался.
Ваня Хуймамин и Витька Бочаров стояли у подножия храма, развернувшись лицом в городу. Прищурившись, с видом опытных хозяев они оглядывали Суй Фэнь Хэ.
— Хорошо живём! — протянул толстый.
Литровая бутылка настойки лежала где-то в китайской подворотне. Молодой неопытный синяк, принявший полтора литра «Калинки», давно бы валялся на траве, однако туша Хуймамина и дух Витька не позволяли им пасть даже при значительных дозах. Будучи опытными пожирателями этила, эти двое не сдавались даже техническому спирту и, сказать честно, не раз имели возможность ослепнуть.
Восточное солнце садилось. Жара спала, и пьяный Хуймамин заметно взбодрился.
— Так, а теперь мы пайдём!.. — подняв указательный палец, крякнул Иван, но смачно рыгнул, не успев закончить фразу.
— Пайдём и? — вопросительно протянул Витёк.
— И? А! Наебашим! — постановил Хуймамин, деловито хлопнув себя по пузу.
Настойка, пробившись сквозь жировые заслоны, начинала доходить до командного управления: мысли Вани сгущались как тёмные тучи, и озверин, содержащийся в русской душе, начинал тихонечко просачиваться наружу, разъедая дырявую адекватность:
«Как же заебали эти Китайцы! Жизни от них нет. Тараканы. А много как! Бегают тут, лес возят, баб возят, шмотки. А кто разрешил? Наказать! Силой давить! Тапком! Тапком!»
Боевито взмахнув рукой, пьяный Иван двинулся к храму. Шаг за шагом его решительность становилась больше, а тело начинало раскачиваться.
Хуймамин злобно кряхтел, топая к центру небольшой площади. Витёк неуверенно шаркал позади и всё время озирался. Идея посетить храм, пришедшая в голову днём, уже не казалась столь хороша. Норов бухого Ванька Бочаров знал отлично и тихонечко бормотал:
— Как бы чего не вышло… Как бы чего не вышло...
— Чего бы им разъебать! Ох чего бы разъебать! — грохотал Хуймамин.
Внезапно взгляд его упал на каменную статую.
— Ах ты ж ёбаная Буд.. Да! — злобно прожевал Иван.
Будда, в свою очередь, никак не отреагировал и лишь продолжил ехидно смотреть в Нирвану.
«Довольная какой, ска!», — подумал Хуймамин и принялся деловито закатывать рукава. Нечто глубоко нордическое и мухоморное трепетало в Иване, требуя выхода. В мыслях Хуймамина носились казаки с шашаками и, весело эгекекая, распевали «Калинку-малинку». Озверин уже не просачивался, а бил струёй из груди. Иван готовился.
«Камнем её! Камнем!» — мелькнуло в его голове.
— Ты чё собрался-то? — робко спросил Витёк, подозревая неладное.
Бочарова пробирали дурные наваждения: сонливость уже начинала одолевать его, а малая нужда неопрятно заявляла о себе.
— Эх! — крякнул Иван.
Отложив уже было поднятый булыжник, он выпрямился. И, проникновенно посмотрев на каменного Гаутаму, смачно стянул всю слюну в свою глотку.
— Хр-р-р-р, тьфу!
Харчок, пролетев пару метров и, немного расплескавшись по пути, приземлился аккурат в глаз Будды.
«Дао, блядь, у них! Знай наших!»
***
Монах по имени Яо Тин вообще-то был добрый малый. Братья часто подкалывали его в садах, но Яо всегда отвечал улыбкой. Он был хорошим послушником — сосредоточенно искал самадхи, полол грядки и растил свои любимые хризантемы. Но в тот вечер он, мягко говоря, охуел.
— 肏你妈! (неразборчиво по-китайски) — вскрикнул он, увидев, как Хуймамин оскверняет святыню.
В домиках зажёгся свет, и с десяток братьев выбежало на улицу, — «что за шум? Кто кричал? Пожар?», — буддисты пребывали в крайней растерянности.
— Яо, брат, что случилось? — спросил настоятель Чен, подойдя к послушнику, замеревшему у площади. Яо Тин, побледнев, пальцем указал на статую, лицо которой освещал прожектор. Чен поднял тонкую бровь и, переведя взгляд на двух туристов, стоявших у монумента, заговорил:
— Братья, в миру будьте мягки и сосредоточенны! Прощайте другим и не прощайте себе, развивайте полный лотос и учитесь великому пути, следуя по стопам просвещенного. А этих паршивых долбоёбов закопайте в саду!
Тем вечером буря омрачений знатно отдалила послушников от нирваны...
***
Бухие лаоваи не заметили подкравшейся угрозы. Тяжёлые пиздюли посыпались на головы, а потом наступила тьма.
***
— Господин, Хуй Ма Мин, добро утро! — приветливо улыбнулась служанка, склонившись перед кроватью феодала.
— Доброе утро, Чиу! Право, странный же сон мне снился... — ответил Ма Мин, разлепляя заспанные глаза и потягиваясь.
— О, Господин, поведайте же мне, что принесла Вам ночь! — почтительно спросила юная девушка, подавая хозяину кружку воды. Ма Мин посмотрел на румяное лицо служанки и, глубоко вздохнув, начала говорить:
— Я был рождён белым варваром среди огня, стали и дыма. И мысли мои были непотребны и темны. Среди белых варваров у меня был друг, а имя его было не произнести. Самого меня звали Фань! Снилось, будто поднимаемся мы с моим другом на склон храма, выпивши какой-то бурды. И вот вершина. Как вдруг, меня обуревает душевная смута — и я плюю в статую Будды!
— Какой ужас! — Чиу, отшатнувшись, закрыла рот маленькой ладошкой.
— То верно, мой цветок! Но, вспомни, белый варвар снится ханьцу, который победит в войне! — улыбнулся Ма Мин. Его широкое статное лицо расплылось в улыбке, а морщинки в уголках глаз стали ещё глубже.
— Вещий сон! — прошептала девушка, затем радостно взвизгнула и, быстро перебирая ногами, убежала.
— Вещий сон! Господину приснился вещий сон! — раздалось во дворе.
Улыбка сошла с лица феодала. Он взглянул на свои руки, покрытые шрамами.
«Знак! Время войны!» — угрюмо подумал Ма Мин, отпив из кружки.
***
Тысячи китайских воинов маршем шли по пыльным дорогам поднебесной. Ржали кони, звенело оружие, и вороны кричали о славном пиру. Благословлённая императором армия из тысяч и тысяч двигалась на север. Хуй Ма Мин, следуя по правую руку от Ин Чжена, знал о победе. Каждый воин знал о победе и вещем сне белого варвара.
Война – это великое дело для государства, это почва жизни и смерти, это путь существования и гибели. Это нужно понять.
«Восток, ах Восток!
Прекрасные синие сопки, белые громады облаков и чёрный дракон Хэйхе, переливающийся широкой волной!
Неужели всё растопчет варварский Фань?!» (с) Хуй Ма Мин
