Он прямо чувствовал, как мимо его рук проходят драгоценности выгоняемых семей, оседая в карманах подчинённых. И ведь никто не поделится, не уважит начальника. Вор на воре.

- Стой здесь, - приказал Ковалевский своему помощнику, полицаю Михаилу Морозевичу. – Смотри, чтоб всюду порядок был. Я отлучусь ненадолго, пригляжу за процессом.

Морозевич равнодушно пожал плечами. С самого раннего утра он был сильно пьян и вряд ли понимал, что вокруг происходит. Сказали стоять, смотреть. Будем стоять.

Пётр Людвигович рысью направился к дому богатого аптекаря Залманзона. Не раз видел в ушах Залманзонихи золотые серёжки, а сам аптекарь щеголял с хорошими часами, давно приглянувшимися Ковалевскому. Им уже без надобности, а уж он-то пристроит, не даст добру пропасть.

Не успел пройти и двух сотен шагов, как под ноги ему выкатился серый кричащий ком.

- Пётр Людвигович, спасите!

Ковалевский шарахнулся в сторону. У ног его рыдала жена молодого сапожника Ёськи Лившица. Волосы растрёпаны, на щеке царапина, платье порвано. За женщиной следом выскочили два полицая, братья Иван и Николай Петровские, остановились, тяжело дыша и растерянно оглядываясь.

- Что тут у вас? – поморщился Ковалевский.

- Да вот, господин начальник, - пожал плечами один из полицаев. – Жидовка бежать пытается.

- Они, они…, - запищала женщина.

Да всё и так понятно. Баба смазливая, всё при ней, а парни молодые. Пока батька их Фёдор Григорьевич шарит по закромам, решили развлечься. Ковалевский взял рыдающую жену сапожника за шиворот, рывком поднял, толкнул в сторону Петровских.

- Уберите.

- Пётр Людвигович! – завопила дурная баба.

Снова вырвалась из рук полицаев, попыталась рухнуть начальнику в ноги. И тут зло взяло Ковалевского. Внезапно, как у него не раз бывало. Елозит руками своими жирными по его сапогам, пятна оставляет, чуть не целует глянцевые носки, сопли по ним размазывает. Противно и гадко.

Ковалевский поднял свой пудовый кулак и с размаху опустил на склонённый затылок. Женщина охнула, осела на мостовую. Этого Петру Людвиговичу почему-то показалось мало. Он выхватил из кармана пистолет, ударил женщину по голове раз, другой. Под рукоятью что-то хрустнуло, брызнуло в разные стороны. Лившиц распласталась по мостовой лицом вниз, пошло раскорячив ноги. Ковалевский толкнул её сапогом в сторону полицаев.

- Уберите, я сказал!

- Да что уж тут, - мрачно отозвался тот, что постарше, кажется Иван. – Чего уж теперь с ней делать?

Пётр Людвигович рявкнул на него и заторопился прочь. Опоздал. Залманзонов уже выводили из дома. Впереди ковылял сам аптекарь Абрам, за ним жена с детьми тащили узелки. Аптекарь, дурак, прижимал к груди свою скрипку. Старший из полицаев, довольно придерживал плотно набитый карман, где явно лежали и часы аптекаря, и золотые серёжки его жены. Ковалевский сплюнул с досады, развернулся и пошёл обратно, к Морозевичу.

Полицай с трудом сфокусировал на начальнике взгляд.

- Справился, Пётр Людвигович?

- Не твоего ума дело, - огрызнулся Ковалевский. - Всё тут в порядке?

- В наилучшем виде, - Морозевич достал из кармана бутылку, отхлебнул.

- Ты бы хоть на моих глазах не пил, - высказал ему Ковалевский.

- Я немножко. Только один глоточек, для ясности. Петр Людвигович, ты тут испачкался немного, - полицай ткнул начальника пальцем в грудь. – Что это у тебя?

Ковалевский скосил глаза. На лацкане пиджака красовалось жирное пятно с остатками чего-то серого, напоминавшего свиные помои.

- А-а, - небрежно отмахнулся он. – Одна жидовка мозгами забрызгала.

Двумя пальцами стряхнул ошмётки под ноги подчинённому. Морозевич вытаращил глаза на пиджак Пётра Людвиговича и попятился назад. В его мгновенно протрезвевших глазах мелькнул ужас.

Ну и хорошо. Должны бояться.

***

К вечеру Петру Людвиговичу повезло. Немецкое начальство устало от зрелища и удалилось, появилась возможность и ему набить карманы. Тут уж Ковалевский своего не упустил. Лично для себя выбрал дом богатого еврея Шейнемана и не позволил подчинённым взять оттуда даже ложки. В тот же день перетащил свои пожитки в новое жилище, развалился на мягкой перине Шейнемана и закурил.

- Жизнь-то налаживается! – с усмешкой сказал Ковалевский, разглядывая сваленные на столе кучки монет, часов и женских украшений. – Петя Ковалевский вам ещё все покажет!

И погрозил в темноту за окном.

***

Вскоре привык Пётр Людвигович к хорошей жизни. Жена его ходила в дорогой, красивой одежде, не стеснялась украшать себя золотом. Не смущало её то, что серёжки были вырваны из ушей других женщин. Протерла водкой, и носит. Обленилась, не захотела больше полы мыть, так завели послушную домработницу Ольгу Бойченко. С Ольгой в дом пришёл её двенадцатилетний сын, но его сразу предупредили, чтоб не было не видно и не слышно. Он и прятался в углах от хозяев. Зато если нужно кому-то сообщение передать, или мелкое поручение исполнить – только кликни его. Очень удобно.

Закончилось лето, наступил сентябрь, а потом и октябрь 1941 года. Фронт окончательно ушёл куда-то на восток и со дня на день ждали новостей о взятии Москвы. Город замер в ужасе перед новыми хозяевами, летучие полицейские отряды мигом пресекали даже самые мелкие очаги сопротивления. А если этих очагов не было, придумывали их сами. В конце концов при разгроме «опасных» людей можно неплохо поживиться. Кто же от такого откажется.

Петр Людвигович приятельствовал с непосредственным начальством, главой службы безопасности города Михаилом Гринкевичем, бывало, что выпивал и с начальником безопасности уезда Давидом Эгофом. Его ценили, уважали, выделяли. Что ещё нужно человеку для счастья. Хороший дом, хорошая работа.

О том, что творилось в кварталах на улицах Красноармейской и Слободки Пётр Людвигович, конечно, знал. Работа у него была такая – всё знать, за всем наблюдать. Евреи в гетто мёрли, как мухи. С наступлением осенних холодов так и вовсе началась эпидемия. Мыла им не давали, селили в одном доме по полсотни человек. Отсюда и сыпнячок появился. Глядишь, без особых усилий сами перемрут.

Но вскоре от того же Михаила Гринкевича Ковалевский узнал, что ждать новые хозяева не намерены. В середине октября Давид Эгоф выехал за город, искал место для расстрела. Место довольно быстро нашлось. Овраг в двух километрах от города, в районе аэродрома. Место удобное, открытое, неподалёку от дороги. Деревня Разуваевка близко, но это ничего. Деревенские попрячутся, мешать не будут. Через пару дней после вояжа Эгофа, в овраг были посланы военнопленные, которые выкопали две большие ямы.

После поездки Гринкевич подошёл к Петру Людвиговичу:

- Ну, готовься. Уже скоро большая работа.

- Справимся мы? – засомневался Ковалевский. – Их там несколько тысяч.

- Начальство за нас с тобой подумало, - нахмурился Гринквич. – Всё будет в порядке.

19 октября 1941-го Давид Эгоф и бургомистр Станкевич пригласили в Борисов полицейских со всей округи. Приехали из Бытчанской, Кищево-Слободской, Лошницкой волостей. Прибыли литовцы со своим командиром Антанасом Импулявичсом.

Пётр Людвигович сидел рядом с начальством, подливал водку в рюмку Эгофа и слушал разговоры. Сам помалкивал. Чувствовал, когда можно говорить, когда стоит и послушать.

В самый разгар банкета встали с торжественными лицами комендант Розенфельд, оберштурмфюрер Краффе, его помощник Айхе и бургомистр Станкевич. Станкевич высоко поднял рюмку.

- Господа, нас ждёт большая работа. Наконец воздух нашего славного города очистится от смрадного жидовского дыхания. Пришёл приказ от командования.

Пьяная толпа отозвалась торжествующим рёвом. Выпили и тут же, не откладывая дел в долгий ящик, двинулись исполнять приказ.

Первые выстрелы на Красноармейской прозвучали в 3 часа ночи, но сам Пётр Людвигович появился там только в восемь утра. После банкета заглянул домой, немного покемарил, чтоб стряхнуть пьяную муть. Встал, переоделся, умылся, к 7 утра заглянул в полицию, взял с собой уроженца Зембина Павла Анискевича и двинулся к гетто.

Там уже вовсю кипела работа. Шумели машины, кричали выгоняемые из домов люди, раздавались одиночные выстрелы. Анискевич поднял прихваченную в полиции длинную тяжёлую палку, с удовольствием вытянул пробегавшего мима еврея по спине. Тот кувыркнулся на мостовую.

- Пошла потеха, - ухмыльнулся Анискевич.

Петра Людвиговича быстро ввели в курс дела и поставили руководить отправкой автомашин. Первая партия, организованная самим Гринкевичем, ещё ночью уехала к Разуваевке.

Пётр Людвигович включился в процесс, суетился, показывая свою нужность, свою работу. Проверял и усиливал охрану, махал руками, направляя грузовые автомашины. Полицейские двигались по улице толпой, врывались в очередной дом, вытаскивал наружу обитателей. Грузили их в машины, отдельные партии отправляли к аэродрому пешком. Люди были подавлены страхом, почти не сопротивлялись. Рыдали в голос только дети. Брели семьями, жёны рядом с мужьями. Детей вели за руки. Полицаи плотно окружали место «изъятия». При первой же попытке бегства – стреляли в упор.

К Ковалевскому подошёл бургомистр Станкевич:

- Пётр Людвигович, оставь тут всё на околоточного надзирателя Кисляка. Надо к аэродрому ехать, они там не справляются. Медленные, как улитки. Пусть потерпят, я скоро подкрепление пришлю. В ямы пусть складываются упорядоченно, методом сардин, лицом вниз. Для экономии места. А то, боюсь, не хватит нам выкопанных ям. Опозоримся перед немцами.

Ковалевский кивнул и подсел в ближайшую автомашину. Выстрелы услышал за несколько километров от Разуваевки. Грохали и одиночные, и сразу целые залпы. Автомашина затормозила у края поля и Пётр Людвигович тут же включился в процесс.  Стоял у самого оврага, руководил раздеванием привозимых евреев. Вскоре устал так, что руки поднять не смог. Приходилось отходить в сторону, курить, отдыхать, передавая дело Василию Буднику. Тот долго не рассусоливал. Одним движением срывал с жидов одежду, гнал к ямам, где их подхватывали стрелки. Баб, мужиков вперемешку. Сортировать их тут что ли. Все перед Богом едины.

К полудню прибыл Эгоф, привёз длинный кнут и тоже принял участие в потехе. Стал с того края, куда сгоняли уже раздетых людей, хлестал их по голым задницам. Над полем стоял крик, плач. Дети вырывались, не хотели идти к ямам, раздеваться на холодном октябрьском ветру, так многих бросали вниз одетыми, стреляли вслед. Укладывали один слой тел, следующую партию заставляли присыпать лежащих песком, снова укладывали слой.

Вскоре кто-то подал идею, что стекающая кровь попадёт по подземным водам в Березину, не дай Бог начнётся эпидемия. Привезли известь. Стали пересыпать слои тел известью, вперемешку с песком.

Ковалевский устал так, что руки не слушались. Рядом с ним стоял большой металлический ящик, в который скидывали одежду. Ящик наполнялся, его относили к машине, выгружали. Он снова наполнялся. Перед глазами уже плыло, уши заложило от криков, выстрелов. Рядом работал Будник, вот у кого сил хватало на троих. Не уставал, только ухмылялся.

Ещё через час приехал завхоз службы безопасности Иосиф Майсак, привёз водку и закуски. Сделали перерыв, выпили, передохнули. Посидели, покуривая и разглядывая угрюмую, молчавшую толпу жертв. Опять вернулись к работе, от города ехали и ехали машины. Нельзя было долго рассиживать.

После выпитого Ковалевскому легче не стало, наоборот ещё больше зашумело в голове. Память сохранила несколько эпизодов. К примеру, краем глаза он заметил долговязого молодого парня, совершенно голого. Его уже спустили в яму и заставляли лечь на убитую, тоже совершенно обнажённую девушку. А тот стеснялся и всё норовил отползти в сторону. Полицаи смеялись над ним, издевались, гоняя из угла в угол ямы.

Потом Ковалевский увидел, что неподалёку от ямы сидит на куче земли маленький мальчик. Шагнул к нему, толкнул вниз. Достал из кармана пистолет выстрелил раз, второй. Пули выбивали фонтанчики песка рядом с головой мальчишки, но руки тряслись, и Пётр Людвигович всё никак не мог попасть в цель.

Наконец стоявшему рядом немцу по имени Макс надоело наблюдать за потугами Ковалевского. Он дал очередь из автомата и прекратил мучения жертвы.

В толпе бледных лиц мелькнул, кажется, его недавний знакомец Никита Иосифович, но круговерть «работы» мигом унесла его прочь. Да и до него ли сейчас было, до жалкой трясущейся единицы, когда тут тысячи «объектов».

Ближе к вечеру в город возвращался начальник полиции Зембина. Подхватил обессиленного Петра Людвиговича с собой. В кабине автомашины Ковалевский прикрыл глаза, откинулся на спинку.

- Что, Пётр Людвигович, устал? – спросил его зембинец.

- Да, развелось их, - едва слышно отозвался Ковалевский. – Даже не подозревал, что их у нас в городе столько.

- Теперь-то свободнее будет?

Пётр Людвигович согласно кивнул.

Продолжение следует....

Фрагмент рассказа из сборника "Звезда над сердцем" Автор Павел Гушинец

На фото - будущий бургомистр Борисова Станкевич с друзьями

ПС. Уважаемые читатели, в данный момент автор плотно занят многочисленными литературными проектами и у него реально нет времени на то, чтоб сидеть на Пикабу. Близится конец года, а из запланированных шести книг выдано "на гора" только три.

Поэтому автор взял перерыв до середины августа, закопался в архивы, читает допросы полицаев и истории свидетелей. Делегировал выкладку рассказов своей второй и третьей личности))) Обещаем выкладывать данный рассказ по мере его написания. Так же, возможно, на Пикабу появится рассказ об ещё одном "борисовском монстре" по имени Давид Эгоф. Но это не точно.

Так же не оставляет работу над очередным рассказом о деятельности волонтёрской команды белорусских спасателей "Ангелы". Серия рассказов про их деятельность войдёт в сборник "Седьмой пациент".

ПС.2 Продолжаем продвигать авторов, которые остались на Пикабу с контентом, за который не стыдно.

@SallyKS - Замечательный и душевный автор

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@MamaLada - мой соавтор по книге "Шесть часов утра"

@WarhammerWasea - авторские рассказы

@IrinaKosh - спаситель и любитель котиков. У меня морские свинки и аквариумы, но котиков я тоже люблю))))

@ZaTaS - Рисует оригинальные комиксы.

Ещё год назад думал, что всё, конец Петру Ковалевскому, всю жизнь просидит он простым кассиром в сапожной артели, среди жидов и пьяниц. Каждый день, до самой пенсии будет видеть эти рожи, выслушивать пошлые шуточки необразованного быдла. И благодарить судьбу за то, что ему ещё повезло. Его товарищи по прошлому были бы благодарны и этому. Многие из них закончили жизнь далеко на севере. А Ковалевский выкрутился, спасся, пересидел.

Ведь в царское время так всё хорошо начиналось. Петя Ковалевский служил жандармом, ходил по улицам в высоких сапогах с глянцем, в заметной издалека фуражке. Шашка на боку, огонь во взгляде. Государственный человек, представитель власти. Берегись ворьё и всякий нежелательный элемент. Пётр Людвигович за всем присмотрит, всё у него под контролем.

Отсюда и уважение от людей было. И шапку перед ним ломали, и подносили по праздникам. А Петру не сколько подношения те нужны были, сколько поклоны, страх в глазах горожан. Унижение их, когда обращались они  нему с просьбами.

- Уважь, Пётр Людвигович.

- Подсоби, Петр Людвигович.

- Поспособствуй, уж мы в долгу не останемся.

Ковалевский сдвигал косматые брови, грозил пальцем. Прикрывал, кого надо. А кого не надо – подносил на блюдечке начальству. Не стеснялся пускать в ход кулаки, выбивая признание. Получал и за это поощрение. Если случалось дело, то вперёд не лез. Гибнуть под пулями «товарищей» ему вовсе не хотелось. Однако шёл сразу во втором ряду. Чтоб видели его рвение те, кому надо. Они и видели. И снова поощряли. К пенсии, глядишь и вышла бы ему хорошая должность с домиком на окраине. В общем, правильным жандармом был Ковалевский, ценили его и те, что выше, а те, что ниже – боялись.

А потом война, революция, большевики краснопузые всё с ног на голову поставили. В начальстве нынче вчерашняя голытьба, а те, кому Пётр Людвигович прислуживал, от кого ждал покровительства, либо в расход пущены, либо бежали. А ему куда бежать? Капиталов больших не нажил. Чуть уцелел в этом сумасшедшем доме. Чудом спасся. Удалось пристроиться кассиром в сапожную артель. А там хоть и близко к деньгам, да ведь к чужим деньгам. И никакой власти. А по власти душа тоскует.

Когда в 1941-м пришли новые хозяева, Пётр Людвигович дома сидеть н стал. Тут же предложил свои услуги. А что, и опыт в нужной сфере имеется, и рука ещё крепкая, и город он хорошо знает. Где жиды проживают, где жёны-дети офицерья, где коммунисты отъявленные. Всё у Петра Людвиговича в памяти, всё ждало своего часа. За порядком в городе он уж присмотрит.

Немцы «специалиста» оценили. Назначили заместителем начальника городской полиции. А значит – снова сапоги с глянцем, спина выпрямилась, усы вверх. Не узнать бывшего кассира сапожной артели. Высоко влетел. А то, что шашки на боку нет, так это ничего. Времена уже не те.

***

Петр Людвигович вышел на крыльцо и сразу же заметил у калитки бывшего товарища по артели, бригадира Никиту Иосифовича. Потрепала жизнь старого сапожника. Отощал, одёжка поизносилась. На груди, на самом видном месте – звезда жёлтая. Чтоб каждый встречный видел, кто перед ним. А ведь совсем недавно сидел гордый, помахивал своим молоточком над подошвами, шуточки поганые шутил. Пусть теперь пошутит.

Услышав стук двери, сапожник встрепенулся, бросился к кассиру.

- Пётр Людвигович, здравствуй.

- Ну? – недовольно поморщился Ковалевский.

- Как поживаешь?

- Некогда мне с тобой разговоры вести, - огрызнулся начальник полиции. – Говори, чего надо?

- Просьба у меня к тебе.

- От вас только и дождёшься, что просьбы.

Ковалевский шагнул в сторону, обходя бывшего коллегу стороной и двинулся вперёд по улице.

Никита Иосифович растерялся, но спохватившись, засеменил рядом, затараторил быстрее:

- Погибаем, Пётр Людвигович. Детишки с голоду плачут. Запасы все подъели. Да и что там подъедать было, почти всё немцы забрали.

- Не забрали, а реквизировали для нужд великой Германии, - процедил сквозь зубы Ковалевский.

- Конечно, конечно, - торопливо согласился сапожник. -  Нам не жалко, если для нужд. Мы же всё понимаем. Но самим-то есть нечего, Пётр Людвигович. В доме ни крошки.

- Так что ты от меня хочешь?

- Нам бы работу какую, - зам.начальника полиции взял слишком быстрый темп, и голодный сапожник начал задыхаться и отставать. – Какую хочешь работу сделаем. И платить нам можно немного, лишь бы на хлеб хватало. У солдат сапоги чинить станем, хомуты всякие, сёдла. Мы же умеем, ты знаешь. А за нами не заржавеет, Пётр Людвигович. Мы уж отблагодарим.

Ковалевский остановился так резко, что зазевавшийся сапожник чуть не врезался ему в спину.

- Ты что, мне взятку предлагаешь?!

Лицо Никиты Иосифовича исказилось в плаксивой гримасе.

- Дети от голода хнычут. Нам бы хоть как, хоть на хлеб.

- Нет у меня для вас работы! – ответил Ковалевский. – Будет насчёт вас приказ – всё решим. А пока сидите и ждите.

- Досидим ли, Пётр Людвигович, - опустил голову сапожник.

- А чем недовольны?

- Помнишь Шимшу Альтшуля? Старик к нам ходил, всё байки свои рассказывал.

- Не помню я всех борисовских стариков. Делать мне больше нечего!

- Убили Шимшу Альтшуля. Походя убили, ни за что.

- Ни за что – не бывает. Значит было за что. Вы и про Бому Каца ныли, что ни за что, а этот пьяница моего служащего кулаком ударил. Представителя законной власти, между прочим!

Никита Иосифович отвернулся.

- Помоги, Пётр Людвигович. Ты наша последняя надежда. Ты хоть свой, хоть близкий. Сколько раз мы тебя выручали.

- Какой я вам свой?! – разозлился Ковалевский. – Нечего меня в жидовскую кодлу записывать! И чем это вы мне помогали? Рубль до зарплаты ссужали, так я всегда вовремя отдавал.

За занавесками ближайшего дома мелькнула тень, и Ковалевский понял, что вся улица прильнула сейчас к окнам, слушает их разговор. И от осознания этого ещё больше разозлился.

- Что ты за мной ходишь?! Неужели не видишь, что другое время нынче! Это раньше я был Пётр Ковалевский, кассир сапожной артели. Мог ты ко мне запросто обратиться. А теперь кто? Кто, я спрашиваю?

Он шагнул к сапожнику, поднял над головой кулак, занося его для удара.

- Кто я?

Никита Иосифович вжал голову в плечи, зажмурился.

- Ты заместитель начальника полиции, Пётр Людвигович.

- Вот и помни это, и своим скажи! – внезапно остыл Ковалевский.

Для острастки ткнул кулаком в лицо просителя, но уже не со злостью, а так, для порядка. И зашагал дальше. Сапожник остался с тоской поглядывая вслед бывшему сослуживцу.

***

Пока шёл к зданию полиции, все встречные кланялись ему, снимали шапки. Люди с жёлтыми звёздами на груди покорно переходили на другую сторону улицы. От этих поклонов, почтительных взглядов настроение у Ковалевского слегка поднялось. У входа он встретил бургомистра Станислава Станкевича, протянул ему руку.

- Здравствуй, Пётр Людвигович, - кивнул полицаю бургомистр. – Чего хмурый такой?

- А-а, - пожал плечами Ковалевский. – Жиды надоели. Шастают по всему городу, раздражают. Когда уже приказ будет?

- На конец августа обещают, - важно ответил бургомистр. – Как переселим их в гетто – мигом шастать перестанут. Оттуда только по пропускам выходить будут. В городе дышать станет легче.

- Скорей бы уже.

- Поедешь сегодня туда?

- Обязательно.

- Матовилов на месте?

- Петр Денисович? Землемер? Где ж ему ещё быть. Без него всё дело встанет.

- Хорошо работает?

- Старается. Сразу видно учёного человека.

- Ну смотрите. А то скоро комиссия туда приедет от городской управы, Стругацкого Иосифа Антоновича знаешь?

- Знаю.

- Вот он и приедет. И ещё инженер один, Соловьёв фамилия. Проверять будут, чтоб к концу августа всё готово было. Может нужно чего? Проволоки хватает?

- Было бы неплохо добавить.

- Так не стесняйся, проси. Для хорошего дела ничего не жалко. Ладно, побегу. Весь в хлопотах сегодня.

Станкевич сунул Ковалевскому свою вялую интеллигентскую руку и заторопился прочь.

Пётр Людвигович презрительно сплюнул ему вслед.

- Гимназист, учителишка. Всё на меня свалил. Не хочет сам ручки марать. Со старых времён привыкли всё чужими лапками.

Но комиссия, это лишние хлопоты, перед комиссией надо показать работу. Ковалевский развернулся и двинулся в сторону Красноармейской и Слободки, где с 25 июля окружали забором из колючей проволоки несколько кварталов, будущее Борисовское гетто..

Продолжение следует....

Фрагмент рассказа из сборника "Звезда над сердцем" Автор Павел Гушинец

В рассказе использованы материалы следственного дела №259 Ковалевского Петра Людвиговича, 1878 г.р. уроженца и жителя г. Борисова

28 июля 1944 г.

ПС. Уважаемые читатели, в данный момент автор плотно занят многочисленными литературными проектами и у него реально нет времени на то, чтоб сидеть на Пикабу. Близится конец года, а из запланированных шести книг выдано "на гора" только три.

Поэтому автор взял перерыв до середины августа, закопался в архивы, читает допросы полицаев и истории свидетелей. Делегировал выкладку рассказов своей второй и третьей личности))) Обещаем выкладывать данный рассказ по мере его написания. Так же, возможно, на Пикабу появится рассказ об ещё одном "борисовском монстре" по имени Давид Эгоф. Но это не точно.

Так же не оставляет работу над очередным рассказом о деятельности волонтёрской команды белорусских спасателей "Ангелы". Серия рассказов про их деятельность войдёт в сборник "Седьмой пациент".

ПС.2 Продолжаем продвигать авторов, которые остались на Пикабу с контентом, за который не стыдно.

@SallyKS - Замечательный и душевный автор

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@MamaLada - мой соавтор по книге "Шесть часов утра"

@WarhammerWasea - авторские рассказы

@IrinaKosh - спаситель и любитель котиков. У меня морские свинки и аквариумы, но котиков я тоже люблю))))

@ZaTaS - Рисует оригинальные комиксы.

Удивительно, но эти ранее жилые, многоквартирные здания - находятся в частной собственности у физического лица, которое продаёт их на сайте бесплатных частных объявления Фарпост:

Занимательное дело. Судя по бутовому, каменному фундаменту - эти дома построены в 40-50 годы прошлого века, и как странно сложилась их судьба при смене эпох и политических формаций...

Flashgitz на русском. Перевёл и озвучил ZarubaVoice
Оригиналы 1 часть 2 часть
Буду признателен всем кто поддержит мою озвучку каким либо способом начиная от комментария.

• Пусть Гребе расскажет нам о Дубно - Нюрнбергский процесс. Том 8. Стр. 407

(ПС-2992) по этому номеру в томе 8 (ctrl+f) можно найти показания Германа Гребе.

«5 октября 1943 г., когда я посетил строительную контору в Дубно, мой десятник сказал мне, что поблизости от строительного участка евреев из Дубно расстреливали в трех больших ямах — 30 метров длины и 3 метров глубины каждая. Ежедневно убивали около 1500 человек, 5 тысяч евреев, которые еще оставались в живых в Дубно до погрома, должны были быть ликвидированы.

Так как расстрелы происходили в то время, когда десятник там находился, он был вообще страшно подавлен. Вслед затем я поехал на строительный участок в сопровождении моего десятника и увидел вблизи от участка большую насыпь земли около 30 метров длины и 2 метров высоты.

Несколько грузовиков стояло перед этой насыпью. Вооруженные полицаи - украинцы сгоняли людей с грузовиков под надзором эсэсовца. Полицаи действовали в качестве охранников на грузовиках, а также служили водителями грузовиков, подъезжавших к яме и отъезжавших от нее. Спереди и сзади на одежде у всех этих людей были полагавшиеся по распоряжению желтые лоскуты, по которым в них можно было узнать евреев.

Мой десятник и я направились прямо к ямам. Никто нам не помешал. Затем я услышал нестройный ружейный залп, раздавшийся из-за одной насыпи.

Люди, которые сошли с грузовиков, — мужчины, женщины и дети всех возрастов — должны были раздеться по приказу членов СС, имевших при себе кнуты или плетки. Они должны были сложить свою одежду в определенных местах, таким образом соответственно рассортировывались обувь, верхняя одежда и белье.

Я видел груду обуви, приблизительно от 800 до 1000 пар, огромные кипы белья и одежды. Без криков и плача эти люди, раздетые, стояли вокруг семьями, целовали друг друга, прощались и ожидали знака от другого эсэсовца, который стоял около насыпи также с кнутом в руке.

В течение 15 минут, пока я стоял там, я не слышал ни одной жалобы, ни одной мольбы о милосердии.

Я наблюдал за семьей, состоявшей из 8 человек: мужчины и женщины, в возрасте около 50 лет с детьми, около 8 и 10 лет, и двумя взрослыми дочерями, около 20 и 24 лет.

Старая женщина со снежно - белыми волосами держала на руках годовалого ребенка, пела ему и играла с ним. Ребенок ворковал от удовольствия. Родители смотрели на него со слезами в глазах. Отец держал за руку мальчика приблизительно лет 10 и что-то мягко говорил ему. Мальчик боролся со слезами. Отец указывал на небо, гладил рукой его по голове и, казалось, что-то объяснял ему. В этот момент эсэсовец у насыпи крикнул что-то своему товарищу. В этот момент эсэсовец, стоявший у ямы, крикнул что-то своему товарищу.

Последний отсчитал около 20 человек и приказал им идти за насыпь. Среди них была и та семья, о которой я говорил. Я запомнил девушку, стройную, с черными волосами, которая, проходя близко от меня, показала на себя и сказала: "23". Я обошел вокруг насыпи и оказался перед огромной могилой. Люди тесно были сбиты друг к другу и лежали друг на друге, так что были видны только их головы. Почти у всех по плечам струилась кровь из головы.

Некоторые из расстрелянных еще двигались. Некоторые подымали руки и поворачивали головы, чтобы показать, что они еще живы. Яма уже была заполнена на две трети. По моему подсчету, там уже было около тысячи человек.

Я поискал глазами человека, производившего расстрел. Это был эсэсовец, сидевший на краю узкого конца ямы; ноги его свисали в яму. На его коленях лежал автомат, он курил сигарету. Люди, совершенно нагие, сходили вниз по нескольким ступенькам, вырубленными в глиняной стене ямы, карабкались по головам лежавших там людей, к тому месту, которое указывал им эсэсовец. Они ложились перед мертвыми или ранеными людьми, некоторые гладили тех, которые еще были живы, и тихо говорили им что-то. Затем я услышал автоматную очередь.

Я посмотрел в яму и увидел, что там бились в судорогах люди; их головы лежали неподвижно на телах, положенных до них. Кровь текла из затылков. Я был удивлен, что не получил приказа уйти, но затем увидел, что вблизи находились еще два или три охранника в форме.

Следующая группа уже приближалась. Они спустились в яму, легли на линию против предшествовавших жертв и были расстреляны. Когда я, возвращаясь, огибал насыпь, я заметил другой, только что прибывший грузовик, нагруженный людьми.

На этот раз это были больные и дряхлые люди. Старая, очень худая женщина со страшно тонкими ногами была раздета другими, уже обнаженными, в то время как два человека поддерживали ее. Женщина, очевидно, была разбита параличом. Обнаженные люди пронесли ее вокруг насыпи. Я покинул это место вместе со своим десятником и уехал в машине обратно в Дубно.

Утром следующего дня, когда я снова посетил строительный участок, я увидел около 30 обнаженных людей, лежавших вблизи от ямы, примерно в 30—50 метрах от нее. Некоторые из них были еще живы, смотрели прямо перед собой остановившимися глазами и, казалось, не замечали ни утреннего холода, ни рабочих моей фирмы, которые стояли вокруг. Девушка около 20 лет заговорила со мной и попросила дать ей ее одежду и помочь бежать. В этот момент мы услышали шум быстро приближавшейся машины, и я заметил, что это была команда СС. Я отошел обратно на свой строительный участок.

Через 10 минут мы услышали выстрелы со стороны ям.

Еще живым евреям было приказано бросить тела в яму; затем они сами должны были туда лечь и были расстреляны выстрелами в затылок».

• Нюрнбергский процесс. Том 8. Стр. 634

Мрачные показания о массовых убийствах евреев были также представлены Трибуналу путем демонстрации фильма, показывавшего общие могилы сотен жертв, впоследствии обнаруженных союзниками. Все эти зверства были присущи политике, начатой в 1941 году, и нет ничего удивительного в том, что, согласно показаниям, один или два немецких чиновника тщетно пытались протестовать против тех зверских методов, которыми проводилось умерщвление.

Но методы, к которым прибегали, никогда не были схожи один с другим. Резня в Ровно и Дубно, о которой говорил немецкий инженер Гребе, представляла собой один метод, систематическое истребление евреев в концентрационных лагерях явилось другой частью «окончательного разрешения проблемы», выражавшейся в том, что со всей оккупированной немцами Европы евреев сгоняли в концентрационные лагеря.

Их физическое состояние решало для них вопрос жизни или смерти. Всех трудоспособных людей использовали для рабского труда в концентрационных лагерях; все неспособные работать уничтожались в газовых камерах, после чего их трупы сжигались. Для этой цели были специально выделены некоторые концентрационные лагеря, как например, Треблинка и Освенцим.

По вопросу об Освенциме Трибунал заслушал показания Гесса, с 1 мая 1940 г. по 1 декабря 1943 г. являвшегося комендантом лагеря. Он заявил, что только в одном лагере Освенцим за этот период времени было истреблено 2 500 000 человек, помимо того, что 500 000 погибли от болезней и голода.

Нюрнбергский процесс - том 8

https://drive.google.com/file/d/1dwzoQevlDd9fG1chkAV9XuP5Nzb...

https://drive.google.com/file/d/1YI75pChL4pa1Acpd_2jS44vjYxr...

Фрагменты из мини–сериала Нюрнберг (2000)

До середины 1970-х годов Детройт носил гордое звание "Автомобильной столицы мира" и "Города моторов", ведь именно тут находился центр автомобилестроения США. Однако после нефтяного кризиса 1973 года американское автомобилестроение приходит в упадок из-за неспособности конкурировать с экономичными европейскими и японскими машинами. Заводы в Детройте начали закрываться, квалифицированне рабчие стали уезжать, началось разрастание гетто, рост преступности и наркоторговли. Из этого перманентного кризиса город не вышел до сих пор.