DoktorLobanov

Звоню следователям. Так, мол и так, не ДТП точно, а убийство.

Следователь даже расстроился:

- Точно? Вы уверены?

- Уверен, - отвечаю. – Били ножом. В шею. Это не трактор, не косилка.

- Эх, - вздыхает следователь. – А тракторист уже почти сознался.

Привезли жертву ко мне в морг. Пошёл я осматривать внимательнее. Так и есть. Били ножом сзади в шею. Причём, судя по ранам, напали сначала спереди, жертва отбивалась, потом попыталась бежать. Её догнали, воткнули нож в шею и дёрнули вниз, в раз, потом второй. Рана на шее одна, но разнонаправленная, двухэтапная.

Написал всё, как было, всё бумажки куда нужно отправил. И забыл про этот случай.

А через месяц вызывают меня на место преступления, в ту самую деревню. Нашли  подозреваемого, и он уже в преступлении своём сознался, даёт показания. Надо на месте подтвердить, что всё так и было.

Приезжаю. Стоит в окружении милиционеров обычный сельский мужик. Рассказывает, что жертва отказалась продать ему самогон, так в процессе разговора он достал нож и ударил. Убивать не хотел, только попугать, а оно само как-то получилось. Показывает, как бил, как тело в сторону тащил. И в процессе его рассказа, понимаю я, что врёт преступник. Наговаривает на себя. И признание его липовое.

- Погодите, - вмешиваюсь. – Ну-ка поподробнее. Куда били? Как?

Показывает. Как разговаривали, как резанул жертву по шее. Размашисто так, от плеча.

- Врёт, - тут же говорю я. – Не так всё было. Зачем врёт – непонятно, но врёт.

Следователи, да и сам подозреваемый смотрят на меня недовольно. У них всё так хорошо складывается. А я им всё ломаю.

Не стал я ничего подписывать. Наоборот, написал, что подозреваемый себя оговаривает, рассказывает заведомо неправильную версию.

Через две недели опять звонят. Нашли ещё одного подозреваемого. Приезжаю. «Убийца» похож на своего предшественника, как родной брат. Простоватый сельский мужик, уже пожилой. И этот уже во всём признался. Рассказывает, как втыкал в шею нож, как резал. А про руки – ни слова.

- Жертва не защищалась? – встреваю я.

- Нет, я сразу догнал и ударил.

- И этот врёт, - говорю следователям. – Не знаю, откуда вы их берёте, но говорят они какую-то чепуху.

Следователи уже на меня враждебно смотрят. Я им работу затягиваю, не соглашаюсь, все планы порчу. А подозреваемый уже сознался!

Ещё месяц прошёл и в четвёртый раз зовут меня в эту деревню. На этот раз подозреваемая – женщина, соседка жертвы. Тоже пожилая, тоже деревенская. На этот раз рассказывает всё правильно. Как подстерегла убитую у остановки, как догнала, достала нож. Жертва услышала шаги, обернулась. Успела несколько раз защититься руками от ударов. Потом бросилась бежать. Убийца догнала её и ударила в шею. Дёрнула нож вниз.

А  я уже следователям не верю. Спрашиваю:

- Зачем вам ещё и эта бабка? У вас уже армия подозреваемых. Тракторист и те двое. Не деревня, а лагерь подготовки террористов какой-то.

- Не-ет, - ухмыляются следователи. – На этот раз у неё мотив есть.

- Какой?

- За месяц до происшествия сын убийцы залез в дом к жертве и украл деньги. В деревне его знают хорошо. Пьёт, подворовывает, нигде не работает. Поэтому виновного жертва вычислила сразу. Пошла к соседке и потребовала отдать деньги. Обещала в случае, если вернут, заявление не писать. Соседка сначала в крик, в отказ, но понимала, что сыночек наследил, как только мог. И вычислят его очень быстро. Деньги вернули. Но жертва обиду затаила и заявление всё-таки написала. В день убийства был суд. Жертва возвращалась из города на автобусе, а убийца потратилась на маршрутку. Приехала на полчаса раньше, взяла в доме нож и затаилась возле остановки.

- А кто первые двое Потрошителей?

- Один из них нашёл тело, хотел позвонить в милицию. Но телефона у него не было. Так он пошёл к приятелю, попросил мобильный. Позвонил с него. Вот у нас и стало двое подозреваемых. Звонивший и владелец телефона.

- И они у вас сознались? Оговорили себя?

Молчат. И я молчу. Страшно мне, что с такими людьми приходится работать.

***

Через некоторое время, зимой уже, веду я мелкого в детсад. Идём по дорожке между пятиэтажками. С одной стороны гаражи, с другой – забор какой-то. Снежок мелкий. Идём, болтаем. А в самом углу двора стоит фордик. Старенький, ржавый местами. И, самое главное, окно у него открыто. И снежок уже внутрь салона падает.

- Вот раззява, - решил я. – Наметёт снега в салон, потом сидения сушить будет.

Походил  вокруг в поисках телефона, н нашёл. А мелкий тянет, в детсад опаздываем. Плюнул и ушёл. Наутро идём снова – фордик как стоял, так и стоит. И снега внутри уже сугроб.

И вот тут сомнения меня взяли. Надо бы мне звонить в ГАИ, узнавать владельца машины, поднимать панику. Потому что, судя по состоянию машины, владелец её пенсионер с кучей болячек. Так и представил я, что лежит он сейчас в своей квартире с инфарктом и умирает медленно.

Уже в карман за телефоном полез, и тут вдруг вспомнил свои приключения полугодовой давности. И двух сознавшихся убийц. И равнодушные лица следователей. Рука моя сама телефон в карман опустила. А вдруг криминал? И буду я через три дня сидеть перед столом вот такого равнодушного следователя и сознаваться в убийстве. Очень хорошо я себе это представил. И прошёл мимо.

На утро снова иду мимо. И опять у форда окно открыто. Я уж тут не выдержал. Как в прорубь прыгнул. Достал телефон и позвонил в ГАИ. Так, мол и так. Стоит форд, внутри сугроб. Я мимо проходил, заметил. Ищите хозяина.

После звонка полдня мучился, места себе не находил. Перебирал телефоны знакомых из милицейского начальства, готовился звонить им если что. А позвонили мне ближе к вечеру. Старческий голос долго благодарил меня за то, что я не остался равнодушным, не прошёл мимо машины. Он, оказывается приехал, да забыл окно закрыть. А фордом пользуется редко, хорошо если раз в две недели. За это время там полный салон снега намело бы.

Положил я трубку и вздохнул с облегчением. Кажется пронесло.

Продолжение следует.....

Отрывок из серии "Тёмная сторона" из книги "Палата номер пять" Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)  

Группа в ВК Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov) https://vk.com/public139245478

Телеграмм-канал, куда же без него https://t.me/PavelGushinec_DoktorLobanov

Яндекс-Дзен https://dzen.ru/id/64ad2e06f5b9d8078647341e

Интернет-магазин Академкнига https://akademkniga-books.by/catalog/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86&s=%D0%9D%D0%B0%D0%B9%D1%82%D0%B8
Вайлдберриз: https://www.wildberries.by/catalog?search=%D0%B3%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86
Книги автора на Литрес :https://www.litres.ru/pages/rmd_search/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86

А мы сидим, тихо-мирно чай пьём. В железной печурке уютно потрескивают смолистые щепки, проверяющих в ближайшее время не предвидится, всевозможные игрища только на послезавтра запланированы. Благодать.

И тут в медицинскую палатку влетает солдат с вытаращенными глазами.

- Товарищ майор!

У нас внутри сразу всё упало. Сразу представилось, что кому-то из солдат танк на ногу упал, или, что ещё хуже, небольшое подразделение грибы в лесу отыскало и употребило. Были случаи.

- Выдохни, боец, - судорожно опустошив одним глотком половину кружки, произнёс Римский. – Все живы?

- Так точно!

- Уже хорошо.

- Точнее не «так точно», - вдруг смутился солдат. – Мы не поняли.

И совершенно не по-уставному развёл руками.

- Интересно, - отставив в сторону кружку, сказал майор. – Тут же двух вариантов быть не может. Пациент либо жив, либо мёртв. Мы же с вами не Буратины.

- Вам лучше самим посмотреть, - решил проблему солдат. – Меня послали вас позвать.

- Идём, - кивнул Римский, собирая консилиум из двух терапевтов, хирурга и меня, в качестве эпидемиолога до кучи, чтоб в палатке не отсиживался и не вызывал зависть вышестоящих товарищей.

Выбрались из палатки. Осеннее небо хмурится, мелкий дождик идёт, листья жёлтые кружатся, противно до жути. Сейчас бы в тёплом медпункте сидеть, а не вот это вот всё. Но долг Родине зовёт. Вслед нам оборачиваются солдаты и прапорщики. Ещё бы, целых пять врачей куда-то бредут, все серьёзными лицами, не за спиртом ли.

Боец привёл нас в западную часть лагеря, где громоздились неразобранные палатки, возвышались кучи лесного песка, перемешанные с прошлогодней иглицей, и валялись брошенные лопаты. Тут же сбились в испуганную кучку полдесятка солдат, чуть в стороне от них курили два молодых капитана.

- Ну, что тут у вас? – без прелюдий спросил Римский.

- Вот, товарищ майор, - один из офицеров указал на свежевырытый окоп.

Дальнейшие объяснения были излишни. Из сырого песка торчала массивная буроватая кость.

- Во попали, - покачал головой хирург.

- Погоди, может это эхо войны, - попытался успокоить его начмед. – если покопаться, то и снаряды, наверное, найдём.  

Кучка бойцов как по команде шарахнулась в сторону.

- Или в девяностые кого-то в лес свозили, - предположил хирург.

- А вдруг это вообще древнее что-то, - подал голос второй из пехотных офицеров. – Следы динозавров.

- Мелковато для динозавров, - решил Римский, черпавший знания по палеонтологии только из фильма «Парк Юрского периода».

И решительно спрыгнул в незаконченный окоп.

- Бойцы, вы чего инструмент-то покидали? Чуть ногу не сломал, - недовольно заметил он.

- С-страшно, товарищ майор, - отозвался один из солдат.

- Да чего тут страшно. Все там будем, - с пафосом Сократа и Аристотеля вместе взятых сказал Римский.

Он склонился над костью, почти уткнувшись своим длинным носом в бурую поверхность

- Лейтенант, у тебя ручка есть? – спросил Римский у меня.

Я протянул ему карандаш.

- Подойдёт?

- Самое то, - Римский осторожно, кончиком карандаша ковырнул кость. Потом смелее. Потом ткнул уже от души.

Кость сдвинулась со своего места, заскользила по песку и упала прямо под ноги начмеда.

- По поводу эха войны и разборок девяностых можно расслабиться, - глухо донеслось из окопа.

- Почему? – встрепенулись офицеры.

- На одном из концов найденной кости наблюдаю образование в народе называемое «копыто». А по латыни не помню, я не ветеринар. Вряд ли в девяностые на окраине нашего полигона закопали какого-нибудь демона или сатира.

- Так может всё-таки динозавры? – попытался настоять на своём один из офицеров.

- А что у вас, товарищ капитан, в школе по биологии было? – поинтересовался Римский.

- Это не имеет значения, - обиделся пехотинец.

- Понабирают по объявлению, - негромко пробормотал начмед. – Павел Владимирович, глянь своим эпидемиологическим взором. Что думаешь?

Я глянул. Точно. Копыто и есть. То есть найденная нами окаменелость ничто иное, как остатки конечности крупного рогатого скота. Ну или крупного, но не рогатого, то есть лошади. Я так-то тоже не ветеринар. И лежит это копыто в лесу, а это значит…

И тут каким-то периферийным участком мой мозг вспомнил, что может означать это таинственное захоронение в лесу бедной рогатой скотины. Конечно, скорее всего это моя фантазия разыгралась, но лучше перестраховаться.

- Вылазь-ка, Алекандр Васильевич из окопа, - сказал я. – Помой руки и ни к кому не подходи. А вы, товарищи офицеры, распорядитесь огородить место находки верёвками, и чтоб ни один из солдат к этому месту не приближался. Бойцы, участвовавшие в раскопках, тоже должны быть изолированы до выяснения обстоятельств.

- Паша, ты чего? – побледнел майор.

- Пока ничего, - негромко ответил я. – Но хотелось бы проверить одну версию. Вы, Александр Васильевич, понимаете, что такое скотомогильник?

И тут начмед начал материться. Матерился о столь долго и виртуозно, что даже вороны затихли, прислушиваясь. Ибо скотомогильник – это серьёзно. В неизвестные времена невинно погибшие коровы могли откинуть свои копыта от самых разнообразных инфекций. В том числе от сибирской язвы, а как подсказала мне уже сейчас распоясавшаяся память, «последний случай этого заболевания среди животных зарегистрирован в д. Хотомель Столинского района 10 августа 2019 года. По данным санитарно-эпидемиологической службы г. Минска, всего на территории РБ зарегистрировано 505 почвенных очагов сибирской язвы».

Это мы говорим про 505 зарегистрированных очагов. А кто даст гарантию, что мы сейчас не наткнулись на один из незарегистрированных?

- Товарищи офицеры, - обратился я к коллегам. – Прошу организовать изоляцию предположительно заражённых. Я – в местный центр гигиены и эпидемиологии, искать информацию.

- Может обойдётся? – начмед выбрался из ямы, но все его подчинённые шарахнулись в сторону от начальника.

- Может и обойдётся, но лучше перебдеть.

- А может ну их, эти следы динозавров, - предложил один из офицеров. – Прикопаем копыто поглубже и сделаем вид, что ничего не было. Солдаты подтвердят.

- Не могу, - вздохнул я. – Если версия подтвердится, то все контактные потенциально заражены опасным заболеванием.

Дальше снова были непечатные выражения. Но я их уже не слушал.

В городском ЦГЭ новости, что на их территории найден незарегистрированный предполагаемый скотомогильник очень обрадовались.

- Вот вечно от вас, вояки, одни проблемы, - выдала мне с ходу зав.эпид отдела. – То своими приблудами всю мобильную связь в округе вырубите, то кишечную инфекцию в район привезёте. Но со скотомогильником вы, конечно, все рекорды побили.

Поворчав, взялась, таки за работу. Позвонила ветеринарам, собрала бригаду из своих подчинённых и всего через пару часов мы целой толпой выдвинулись в сторону предполагаемого очага заражения.

Благодаря армейскому раздолбайству, мы довольно легко проникли на территорию лагеря, и я подвёл коллег к месту находки. И тут нас ожидал сюрприз. Я точно помнил, что, уезжая, приказал несостоявшийся окоп огородить и никого туда не пускать. Когда же вернулся, обнаружил, что вокруг него возится целая рота солдат, возводя откосы, барбеты, брустверы и прочие редуты. Кость с копытом, уже изрядно припорошенная вынутым грунтом, валялась в стороне.

- Где же оцепление? – уныло спросил ветеринар.

- Примерно здесь, - я кивнул на копошащихся солдат.

Пробегающий мимо офицер с подполковничьими погонами, внезапно затормозил и с гневом уставился на нас.

- Почему посторонние на территории лагеря? Кто пустил?

Я кое-как объяснил ситуацию.

- А, так это вы, умники, мне весь процесс учений срываете?! Иду мимо, а тут какую-то верёвочку натягивают и говорят мне, что бойцов в карантин повезли. Вы что, думаете, мы тут в бирюльки играем?!

Он попытался ещё как-то давить на комиссию и орать, но тут у зав.эпидотделом, что называется, «упало забрало» и она принялась орать на подполковника в ответ.

- Хотите вспышку сибирской язвы в своём пионерлагере?! Пожалуйста! Но учтите, что я зафиксирую, что проводить противоэпидемические мероприятия в очаге нам помешали именно вы.  Фамилия, звание?!

Подполковник притих и посмотрел на грозную тётку с уважением.

- Да чего там. Да я так. Делайте, что надо.

- Во-первых, отзовите бойцов с предполагаемого скотомогильника! Во-вторых, составьте список контактных и ваши медики должны дважды в день измерять им температуру. Списки мне на стол, с подписью командира. Для начала – хватит!

- Какая женщина, - восхитился подполковник.

Мне показалось, что он готов был на заведующей жениться.

Дальше началась собственно работа. Эпидемиологи и ветеринары облачились в спецкостюмы и стали напоминать персонажей восьмого плана из фильма «Обитель зла». Тех самых, которых в первую очередь сжирают зомби, когда вирус выходит из-под контроля. Уже обнадёживало.

Кость с копытом была извлечена из грунта и помещена в полиэтиленовый пакет. Кстати, сколько мы потом не копали, других останков бедной бурёнки так и не наши.

После забора главного вещественного доказательства, медики начали копать землю лопатками. Копнут разок, землю – в банку. А потом паяльной лампой лопатку обжигают. Солдаты всю работу бросили, собрались вокруг, смотрят. Ведь можно бесконечно смотреть на то, как горит огонь, течёт вода и работают другие. Тут как раз два из трёх.

Покопались, повторно разогнали бойцов по местам.

- Результаты будут нескоро, - заявила мне заведующая. – А сейчас выдайте нам полдесятка ваших охламонов, будем очаг обеззараживать.

Мне стало любопытно, как они это делать собираются и я потянулся обратно к машине. К лесу уже подъезжал «козёл» МЧСников, которые тоже приняли участие в веселье. Медики вытащили из багажника несколько старых шин, солдаты перенесли их на место раскопа. После чего всё вокруг было облито какой-то вонючей жидкостью и подожжено с разных сторон. Над лесом поднялся столб чёрного жирного дыма. МЧС расписалось в том, что ситуация взята под контроль.

- Это обязательно? – уныло спросил подполковник, наблюдая за бардаком, учинённым гражданским в его хозяйстве.

- Ещё поучите меня работать, - огрызнулась заведующая.

Участок выжгли и уехали.

Мы потом две недели наблюдали за контактными солдатами во главе с майором Римским. Ежедневно два раза измеряли им температуру. На нервной почве у всех температура прыгала и всё чесалось. К счастью, обошлось без сибирской язвы.

Я ещё потом участвовал в эпидрасследовании, то есть заполнял огромное количество бумажек. Из них узнал, что ветеринары катались в ближайшую деревню, расспрашивали местных на предмет исчезнувшей владелицы копыта. От деревни оставалось пять полуразвалившихся избёнок, и живущие там старики ничего внятного не ответили. Анализы почвы оказались отрицательными и новый скотомогильник на карте страны не появился.

По окончании учений раздавали награды и наказывали отличившихся. Я закономерно получил втык от командования, потому как вредный подполковник нажаловался на меня и всю вину за срыв сроков развёртывания лагеря переложил на меня. Ну, не в первый раз.

Майор Римский на нервной почве и в результате подозрения на заражение сибирской язвой, две недели проходил трезвый и злой.

Ещё и от него досталось.

На следующих учениях солдаты выкопали из грунта почерневший от времени собачий череп. Командир, жестко приказал хранить эту информацию в секрете от медиков и новые «следы динозавров» от греха подальше прикопать. Через пару недель один из солдат проговорился. Но было уже поздно, учения закончились.

Рассказ из книги "Седьмой пациент". Автор - Павел Гушинец (DoktorLobanov)

Напоминаем, что книги автора можно приобрести на Литресе, Вайлдберриз Оз.бай и в других магазинах. Ссылки в профиле.

Ещё больше историй, рассказов интересных фактов и мероприятий в группе автора в ВК https://vk.com/public139245478

И таки пора реанимировать Телеграмм-канал, а то что-то я его совсем запустил https://t.me/PavelGushinec_DoktorLobanov

Федотыч без всяких экивоков рассказывал, что он сидел. В его версиях реальности различались статьи и приключения, которые привели героя на скамью подсудимых. Впрочем, различались не сильно. Неизменным оставалось то, что Федотыч с подельниками украл продукцию с завода стекловолокна. Расхождения начинались, когда герой касался объёмов похищенного. В начале нашего знакомства это были «всего лишь два рулона» и слушателю предлагалось посочувствовать молодому искателю приключений, получившему пять лет за столь ничтожное преступление. Через год два рулона раздулись до «фуры стекловолокна» и теперь уже слушателю предлагали восхититься ловкости и предприимчивости Федотыча. Потому как, если бы его не поймали, жил бы сейчас герой на Канарах и попивал бы коктейли, не выходя из бассейна. Впрочем, история не знает сослагательного наклонения. Федотыча поймали на белорусско-российской границе и «впаяли» срок. К 1997-му он как раз «откинулся», но в существующую реальность вписаться уже не смог и быстро покатился по наклонной.

Последний участник триумвирата – Петрович, был интеллигент. Школьный учитель-гуманитарий. В его истории было всё просто и банально, даже скучно. Годами Петрович просвещал сумрачные умы подростков в одной из деревень района. Пытался привить им любовь к высокому слогу Пушкина и научить писать с минимальным количеством орфографически ошибок.

Подростки учить литературное наследие империи не хотели. Они хотели в ПТУ, много денег и друг друга. Над тонкими чувствами Наташи Ростовой глумились, смерть грузинского юноши Мцыри вызывала у них неприличные комментарии, из творчества Достоевского они хорошо выучили только название романа, главным героем которого был кроткий князь Мышкин. Тщетность работы толкала Петровича в депрессию. Он повадился по вечерам употреблять недорогие алкогольные напитки. И дотянул бы до пенсии, угас бы тихо в белорусской глубинке, отчаявшись объяснить новому поколению особенности склонения числительных. Но тут случился 1991-й, под топор лёг многолетний лес, а судьба щепок уже вообще никого не интересовала.

Петрович поступил как истинный интеллигент, то есть запил с утроенной силой. Начал появляться в школе в нетрезвом виде, в разгар обсуждения падежей поражал юных колхозников громогласным и немелодичным храпом. Однажды на уроке поспорил с девятиклассником о творчестве Тютчева и был бит как самим девятиклассником, так и его товарищами. После перенесённого позора от школы Петровича отлучили, а ничего иного, чем нести подросткам «доброе-вечное» он не умел. Следовательно, запил уже без препятствий. Жена от него ушла, детей не нажил. В 1995-м, отстрадав очередную голодную зиму в неотапливаемом доме, понял, что не выживет и подался в город.

Там познакомился со старожилами, которые научили его уму-разуму. В больнице прославился тем, что наизусть читал медсёстрам и санитаркам огромные куски из «Евгения Онегина» и пулемётной очередью выдавал то сонеты Шекспира, то рубайи Омара Хайяма, то высокие вирши собственного производства.  

Как литератор литератора я его понимал и жалел.

Встречаясь в приёмном отделении, «три товарища» приветствовали друг друга с искренней сердечностью, обмениваясь новостями из бездомной жизни и хвастаясь дислокацией, из которой их в очередной раз забирал милицейский патруль.

Обычно, для привлечения внимания, бомжи располагались в людном месте, на газоне. Лежали, раскинув руки в стороны, или скорчившись в позе эмбриона (тут уж как душа просила). Благоухали ароматами алкоголя и немытого тела. Кто-то из прохожих вызывал «скорую», милицию. И любителя приключений с комфортом доставляли в приёмку. Лежать на газоне на больнично-бездомном сленге обозначалось «расти».

- Михалыч, ты где сегодня рос?

- На площади, перед исполкомом. А то народишко нынче бездушный пошёл. На прошлой неделе у музей прилёг, так два часа мёрз, все мимо ходили. А сегодня уже через двадцать минут приняли.

- А Федотыч вчера под памятником Ленину рос. Тоже быстро забрали.

- О, спасибо за наводку, доктор. Я учту.

Михалыч переодевался в чистое больничное бельё и уже через полчаса прогуливался с приятелем по лестницам, курил с санитарами морга, философствовал и наслаждался жизнью.

На следующий день привозили Петровича, его встречали радостными воплями и почти неделю мы лицезрели полный комплект триумвирата. Бомжи правила знали, режим не нарушали, вели себя тихо, ели, что дают и просили добавки. Выписываясь, галантно целовали тёте Вале ручку.

- До свидания, мадам. Увидимся в ближайшее время.

В своих ночных блужданиях по больнице я не раз натыкался на троицу, перешёптывающуюся в тёмных закоулках старой больницы. И умилялся той заботой и доверительностью, с которой относились друг к другу эти опустившиеся и несчастные люди. 

Разлад произошёл внезапно и неожиданно.

В середине дождливого октября в приёмное привезли Михалыча. Вечерело. Дневной поток пациентов уже спал, и больница потихоньку готовилась к ночному режиму с его внезапными «экстренными». Михалыч устал от воли, «рос» на газоне у фонтана и был привезён милицейским нарядом. Ввиду того, что медсестра оформляла полного мужчину с обострением холецистита, Михалыча посадили на скамеечку сохнуть и ждать своей очереди. Бомж не возражал, процедура была для него привычной.

И тут во дворе заскрипели тормоза и в приёмку вихрем ворвалась бригада скорой. Привезли Федотыча. Тот рос в парке и имел отягчающие обстоятельства в виде разбитой кем-то головы. Скоряки по-быстрому обработали рану и обмотали её бинтом, но чувствовал себя Федотыч плохо. Закатывал глаза и валился на бок.

Бомж-то бомж, но человек же. Засуетились врачи, позвали невропатолога, раскочегарили ЭЭГ. Михалыч ревниво поглядывает на специалистов, окруживших товарища. Про него-то самого за всей этой суматохой подзабыли.

Михалыч поймал за полу белого халата пробегающего мимо санитара Виталика.

- Виталь, а я как?

- Погоди, Михалыч. Не до тебя сейчас. Видишь – работа у нас.

Равнодушие Виталика обидело Михалыча ещё больше. Он поймал уже фельдшера Татьяну, идущую в лабораторию с анализами.  

- Танюша, я же первый приехал. Чего сижу тут?

- Михалыч, ну ты чего? Видишь, у друга твоего голова разбитая. Кровь идёт. А вдруг серьёзное ЧМТ, надо же проверить.

- Ничего у него не ЧМТ, - пробурчал Михалыч. – Башка у него крепче кирпича. Вот я вчера тоже упал, головой о бордюр треснулся. И ничего, не ною.

- Михалыч, не сочиняй, - отмахнулась Татьяна.

Федотыча с комфортом повезли на каталке в процедурку. Сделали ЭЭГ, повторно, уже более тщательно обработали раны. Михалыч страдал. Он пытался привлечь к себе внимание, шумел, размахивал руками, но всё, чего он добился, это вялое сочувствие санитарки тёти Вали, которая старательно внесла его данные в журнал и повела переодеваться. По сравнению с той свитой, что собралась вокруг ложа Федотыча – жалкое зрелище.

Федотыч, конечно, перенёс травму удивительно легко.

- Ну какое там сотрясение мозга, - брюзжала в коридоре тётя Валя. – Чему там сотрясаться.

Бывший зек отлежался, отоспался и выбрался в коридор, ослепляя каждого встречного белоснежной яркостью свежего бинта. На лестнице ему попался старый приятель и Федотыч бросился к нему с раскрытыми объятиями.

- Михалыч, здорово.

- Добрый день, - необыкновенно холодно отозвался тот.

- Михалыч, ты чего? Не узнаешь спьяну? Это же я.

- Отчего же. Узнал, - с пафосом, достойным старорежимного графа ответил инвалид.

Федотыч отшатнулся, обиженный его отчуждённым тоном.

- Мы ж с тобой столько…. А ты… Чего вдруг?

Михалыч отвечать не стал и с достоинством удалился. Федотыч пожал плечами и двинулся в морг к санитарам, стрелять сигарету. С тех пор между бывшими товарищами пробежала кошка. Несчастный учитель Петрович страдал, не понимая, что случилось с его друзьями. Ему, пожалуй, приходилось хуже всего. Он метался между Михалычем и Федотычем, пытался дружить и с тем, и с другим. В ответ его обижали с обеих сторон. В конце концов и он не выдержал, обложил приятелей нелитературно и впервые за всю историю ушел из больницы, нарушив режим.

Шли недели. Осенняя слякоть сменилась первыми морозами. Потом всё растаяло и город снова утонул в слякоти. «Товарищей» не было видно. Однажды утром я выбрался из тесного нутра городского автобуса на опостылевшей остановке и двинулся в сторону больничных корпусов, заступая на очередную суточную смену. Навстречу мне тут же попался ковыляющий Михалыч, похожий в утреннем тумане на какого-то искажённого фантасмагорического Джона Сильвера, потерявшего в скитаниях верного попугая.

- Привет, Михалыч, - поздоровался я. – Что-то давно тебя не видно. Пристанище нашёл?

- Не нашёл, - поморщился одноногий. – Но к вам в больницу не пойду. Там ЭТОТ.

- Кто? – не понял я.

- Зэчара бывший.

- Федотыч что ли? Вы же друзья.

- Таких друзей, за ноги - и в музей, - в сердцах бросил Михалыч.

Хотел я его разговорить, но время поджимало, вот-вот должна была начаться планёрка. Вздохнул и побежал дальше. А Михалыч остался грустить.

Дня через два я встретил возле магазина ещё одного члена триумвирата. Бывший учитель Петрович сидел на скамейке, в двух шагах от газона, курил добытую сигарету и мрачновато поглядывал на меня.

- Петрович, сколько лет, сколько зим.

- Здорово, доктор.

- И тебя уже пару месяцев не видно. До лета ещё далеко. Когда ждать?

- Не пойду, - пробурчал Петрович.

- И ты туда же. То Михалыч истерит, то ты. У тебя что случилось?

- Да всё тоже. Сидят там оба эти товарища. Собачатся – смотреть противно. Не пойду.

- Ты подумай, Петрович. На следующей неделе заморозки обещают. А вон газон удобный. Иди, может, расти, а я карету вызову.

- Не пойду, - упрямо замотал головой бомж. – Нехорошо мне там. Негатив кругом. Слово им не скажи – мигом обматерят. Я уж лучше тут.

И он спрятал нос в потёртый воротник из искусственного меха.

Троица не появлялась в приёмном до лета. Кое-как перетерпели самый трудный для бомжей осенне-зимний период, встретили весну. Петрович пару раз появился на задворках пищеблока, получив от сердобольной тёти Вали миску борща. Но в отделение ложиться категорически не хотел. Несмотря на то, что ему торжественно обещали, что никого из его «товарищей» в больнице нет. Михалыча я ещё раз встретил на остановке. Он стрелял у прохожих сигарету и с воодушевлением рассказывал, что через месяц собирается податься на юга, через украинскую границу, к тёплому Чёрному морю.

А в конце апреля ночной покой приёмного взорвался, как китайская хлопушка. Примерно в три часа во дворе одновременно затормозили две скорые. Из первой с матюками и воплями выбрались несколько прилично одетых, но изрядно потрёпанных гражданина в состоянии нелёгкого алкогольного опьянения. Из второй – наша благоухающая троица, тоже в весьма плачевном виде. «Приличные», капая кровью на безнадёжно испорченные белые рубашки, порывались бомжей побить. Те огрызались, плотно держа оборону. Встревать в драку санитарам приёмного было не с руки, поэтому вызвали ближайший наряд ППС. Он-то и развёл буянов по разным углам отделения.

История битвы была достойна Ипатьевской летописи. Пути бойцов сошлись в одном из самых популярных заведений города, ресторане «Белая Русь». «Приличные» пациенты отмечали там свой корпоратив, а Михалыч по опыту знавший, что нетрезвые люди щедры на подачки, ошивался неподалёку. Тут же, притянутые огнями и музыкой корпоратива, ожидали своей доли Петрович с Федотычем. Друг на друга бывшие товарищи старались не смотреть и двигались параллельными маршрутами, не пересекаясь.

Около двух часов ночи группа отдыхающих вышла на улицу покурить и тут, на свою беду, Михалыч подошёл к ним, чтобы поклянчить сигарету или пару рюмок того, что они за столом пили. Зная его, я уверен, что просил бомж максимально вежливо, велеречиво, с креативом. Ибо не раз наблюдал его сценические выступления. Но отдыхающим его обращение не понравилось и они, вместо того, чтоб просто послать люмпена подальше, начали его бить. Скорее всего у кого-то после лишней рюмки чесались кулаки, а завязывать драку с коллегами и друзьями не хотелось. А тут – практически беззащитная жертва. Ещё и убежать не может, ибо инвалид.

Михалыч стоически вынес несколько ударов, лишь прикрывая руками голову. А потом, таки не выдержал и после сильнейшего хука, упал на грязный асфальт. Его принялись бить ногами. Михалыч уже смирился, скорчился, когда приличные люди устанут. Но в этот миг из темноты с нечленораздельным воплем выскочил Федотыч, вооружённый неизвестно где подобранной арматурой. В арьергарде бывшего сидельца, как и положено интеллигенции, держался Петрович, добывший кусок гнилой доски, украшенной страшными ржавыми гвоздями.

Положение мигом поменялось. «Приличные», осыпаемые ударами с двух сторон, начали отступать к крыльцу ресторана. Михалыч, наоборот, поднялся и присоединился к товарищам, пиная обидчиков увесистым протезом. Вместе они загнали отдыхающих в ресторан, но на границе благоразумно остановились, ибо наблюдавший за свалкой равнодушный вышибала, отбросил в сторону окурок и грозно посмотрел на бомжей.

- Вась, ну ты видел? Они ж сами! – крикнул охраннику Федотыч.

- Видел, - пробасил в ответ вышибала. – Но работа есть работа.

Бомжи удовлетворились местью и собирались было ретироваться, но тут к входу в ресторан подкатили сразу две «Скорые». Их вызвали испуганные девушки из сопровождения отдыхающих. Без дальнейших разговоров обе стороны конфликта были упакованы в «буханки» с красными крестами. Причём «приличные» шли охотно, демонстрируя каждому встречному страшные раны от арматуры и гвоздей. Им пообещали по три укола от столбняка, и пострадавшие немного успокоились. Бомжи ехать не хотели, но расквашенная физиономия Михалыча пугала фельдшера, и он настоял на транспортировке.

Именно так вся эта компания оказалась у нас в приёмном.

Были крики, взаимные обвинения, заявления в милицию. Были попытки подкупа со стороны «приличных» и обещанные уколы от столбняка. Федотыч от госпитализации гордо отказался и ушёл в рассвет с заклеенной пластырем физиономией, поддерживаемый с двух сторон покачивающимися товарищами.

А через неделю Михалыч был привезён к нам в отделение. Нетрезвый и весёлый он рос на газоне и с радостью отдался в руки скоряков.

- Наши тут? – с порога спросил он.

- Петровича ещё вчера привезли, - ответила ему тётя Валя. – А Федотыча ещё не видела.

- Прие-е-едет, - довольно улыбнулся щербатым ртом бомж. – Узнает, что я здесь и приедет.

И мы облегчённо вздохнули. Три товарища помирились.

Рассказ из книги "Седьмой пациент". Автор - Павел Гушинец (DoktorLobanov)

Ещё больше историй, рассказов интересных фактов и мероприятий в группе автора в ВК https://vk.com/public139245478

Книги автора можно приобрести по ссылкам в профиле

И таки пора реанимировать Телеграмм-канал, а то что-то я его совсем запустил https://t.me/PavelGushinec_DoktorLobanov

- Я же не курю.

- А-а, точно. Ты ж спортсмен. Тогда расскажи чего.

Я присел на спинку скамейки рядом с ними. И остался. Потом подошли Светка с Алесей, Толик, Малой. А за ними – остальная компашка. Посидели, поболтали.

На следующий вечер я опять пошёл. Бабушка заволновалась:

- Что-то от тебя сигаретами пахнет. Ты не куришь?

- Да ты чего, баб? Я в лифте ехал, там какой-то мужик накурил. Вот запах и впитался.

Какой лифт, у меня же первый этаж! Но бабушка поверила. Или сделала вид, что поверила.

Через неделю я был на скамейке как свой. Знал все приколы, всю историю отношений. Компания расступилась, чтобы принять меня в свои ряды. И сомкнулась снова. А длинные волосы, черные майки и «Металлика» остались где-то снаружи.  

Интернета тогда особо не было, поэтому мы собирались на скамейках, а когда становилось холодно - в подъездах между вторым и третьим этажом (между первым и вторым был люк мусоропровода – воняло, да и жильцы с ведрами помоев могли нагрянуть). Сидели, пили пиво или недорогое плодово-ягодное вино, а если удавалось достать, то и чего покрепче. Неумело тискали девчонок.

Будущее виделось простым и безоблачным. После школы на выбор два училища. Если повезёт, то 89-е, от нефтехимического завода. Если не повезёт – 28-е от строителей. Были сумасшедшие вроде меня, которые планировали попасть в другие учебки, в военную Академию, к примеру, но это скорее исключение. Училища – кузница кадров нашего города.

Отцы моих приятелей тоже заканчивали одно из училищ и трудились в той или иной сфере. «Заколачивали» неплохие деньги и другого будущего своим потомкам не желали. Лет двадцать назад они были такими же гопниками, только с уклоном в комсомол и марксизм-ленинизм. Поэтому не видели ничего плохого в наших посиделках. Ещё и денег на сигареты подкидывали.

И их отцы, наверное, тоже так сидели. Хотя нет. Их отцы строили этот город, этот завод и эти подъезды. И детей стругали, чтоб было кому в этих подъездах сидеть.

Подъезд – это отдельная тема. Это крыша над головой, теплая батарея под задницей. Это сухо, когда на улице дождь или снег. Это место, в котором нельзя плеваться под ноги, сорить семечками, потому что если жильцы разозлятся – то выгонят нафиг и ищи тогда новое пристанище.

Ещё он должен располагаться близко от места жительства каждого участника компании. И путь к нему не должен проходить через территории враждебных групп. Целая наука.  Подъезд искали долго. Оседали в нем крепко. Притаскивали какую-то сломанную мебель, даже коврики. Меняли место неохотно. Только в экстренных случаях.

Бесились как-то в этом самом подъезде. Подростки, энергии много, девать некуда, ещё и пиво ударило по мозгам неокрепшим. Толика обуяла страсть, и он носился за Светкой с недвусмысленными намерениями. Светка с визгом и хохотом убегала. Носились минут пять, наступая всем на ноги и толкаясь. Толик, неуклюжий идиот, повернулся как-то не так, взмахнул рукой, пытаясь ухватить Светку за высветленные космы, и выбил локтем стекло. Ну вот где мозг у человека?  Мы потом в этот обжитый подъезд месяц не показывались. А там так удобно было – большая батарея у стены, можно и посидеть, и пятую точку погреть, если за окном холодрыга.

Скитались из-за Толика и Светки по углам чужим, по серым подворотням, да неуютным подвалам. Потом набрались храбрости и пришли «домой». Бли-ин. От стекла даже осколков не осталось. В дыру ветер задувает, подоконник весь мокрый.

- Видишь, что ты натворил, - ворчит на Толика Игорь. – Башкой бы тебя в это окно.

Только уселись, только пиво открыли  - открывается дверь на втором этаже. Выскакивает мужик – хвать Лёшку за шиворот. Остальные врассыпную.

Мужик спрашивает:

- Вы стекло выбили?

- Что вы, дяденька! – Лешка включает жалобный режим. – Это не мы! Нас тут вообще не было.

- Да как же не было – вы тут раньше каждый вечер заседали, а как стекло полетело – вас и след простыл!

Потрепал Лёшку для виду, потом вытащил из коридора лист фанеры и заставил вставлять вместо стекла.  Мы в этот подъезд больше не совались. А Лёшка дождался вечера и собственноручно прибитую фанеру выломал. Раскрошил на мелкие куски. Просто так, из анархистских побуждений.

Мы были гопниками. Не совсем классическими, потому что привычного «гоп-стопа» с вечными вопросами: «мелочь есть? А если найду?» не практиковали. Лёшка с Толиком практиковали, но только когда на пиво не хватало и в отрыве от общего коллектива.  А чтоб массово, да постоянно – нет, это не к нам.

В остальном образы были идеальными. Короткие стрижки, в кассетнике – попса вперемежку с блатняком. Пиво, ленивые разговоры ни о чём. Летом и весной – «квадрат» во дворе, зимой – карты. Песни вполголоса. Но это так, после третьей бутылки пива.

***

Лешка выучил три аккорда и изгалялся на раздолбанной, не знавшей настройки гитаре.

- Витька любит сало, дайте ему сало…

Гениальная песня собственного сочинения. Всего две строки, но сколько души. Я потом по радио слушал хиты, так в них иногда было меньше смысла. И главное, можно подобрать под любого слушателя.

- Пашка любит сало, дайте ему сало, - это он лично мне спел. Душевно.

***

В период тотального дефицита сахара, бабушка где-то достала целый мешок сахарозаменителя для диабетиков. Белые колючие шары. Твёрдые – зубы сломаешь. И на вкус – гадость редкая.

Целый год мы с этими шариками пили чай, грызли вместо конфет. Я ненавидел привкус этого сахарозаменителя, но не мог оторваться, как от семечек. Бабушка расфасовала мешок по разнокалиберным полиэтиленовым мешочкам, мешочки эти рвались и шарики рассыпались по полу и шкафчикам. Они валялись по всем буфетам и  полкам, прокрадывались в холодильник, находились в посуде и духовке. Годы спустя они ещё попадались в бабушкиной квартире в самых неожиданных местах. Последний я выкинул, когда делал капитальный ремонт. С обдиранием обоев, выламыванием плинтусов, заменой пола.

А через год нашёл белый колючий шарик в батарее. Когда я красил эту батарею – никакого шарика там не было.

Так вот я эти шарики таскал в карманах, приносил их в подъезд. Грызли их всей толпой. Плевались, а грызли. Потом родители Толика привезли с деревни огромный мешок семечек и нас отпустило.

***

Вечный круговорот отношений. Сегодня Светка с Игорем. Назавтра они поругались из-за того, что она выцыганила последнюю сигарету, не оставила Игорю даже затяжки. Поорали друг на друга – Светка ушла к Лёшке. Вечером Игорь с Лёшкой подрались. Светка обозвала всех придурками и ушла домой, уроки делать.

На следующий день явилась и не может определиться, вернулась она к Игорю или уже с Лёшкой мутит. А парни страдают,  стараются на неё не смотреть, мрачно затягиваются сигаретами.

Был бы среди нас какой-нибудь Шекспир, замутил бы историю почище «Ромео и Джульетты». Лёшка, к примеру, сочиняет отличные байки. Просто на ходу выдаёт такое, что не знаешь – верить ли или заранее ржать начинать. Он бы смог. Но писать не любит. В слове из трех букв сделает четыре ошибки, по русскому – стабильное «два» в четверти. Некому увековечить историю Светки и её поклонников.

***

А ещё в нашем дворе жили две сестрицы Катя и Маша. Катя была старшая, ей к тому времени натикало лет 17-18, Маше едва исполнилось  15. Естественно, Катя считала себя намного старше, мудрее, ну и всячески Машу гоняла. Особенно в амурных делах. А ещё у Кати была подружка-врагиня Ленка. Как это принято у девушек, в глаза они чуть не целовались, а за спиной Катя Ленку осуждала. Осуждала за связь со взрослым тридцатилетним мужчиной.

- Представляете, - с возмущением рассказывала она нам. – Сидим мы на кухне, на гитаре играем. А этот заходит: «Что играете? Окуджаву?» Представляете? Окуджаву? Да он динозавр! Человек другого поколения! Что она с таким старпёром делать будет?

Мы киваем. Катька для нас – вообще авторитет. Она школу бросила, и швейное училище бросила. Торгует сейчас на рынке колготками. Зарабатывает прилично. Жизнь удалась.

***

Город делился на районы. В каждом районе своя молодёжная банда. Не то, что мы, эти числились настоящими гопниками. С общаком и жизнью по понятиям. Наш двор – на тревожной пограничной территории. Между «шараями» и «барбосами». Спорные кварталы, пустынный участок постоянных стычек. Рейнджеры, кактусы и перекати-поле. А мы то ли в виде сторонних наблюдателей – индейцев, то ли в виде падальщиков-койотов.

Дом наш примыкал к задней стенке кинотеатра «Минск» - извечного места дискотек «барбосов». Так что мы вроде числились барбосовскими. Гопники из «старшей» банды иногда удостаивали разговором. Стреляли сигареты и делились произведениями устного народного творчества. На Диком Западе рассказывали о Поле Баньяне и Всаднике без головы. У нас во дворе рассказывали о Воване – Первом Барбосе. Я потом искал истории об этом человеке в Интернете. Не нашёл. Жаль, красивые были байки.

Шараи тоже иногда заглядывали, но относились враждебно. Могли и по шее дать. Поэтому их тут не любили. Но были и те, кого не любили ещё больше. Дети кавказцев с рынка. Их набралось не то чтобы много, но они отличались какой-то организованностью. Если цепляли одного – мигом прибегали все остальные. А ещё они массово тренировались в местном бойцовском клубе.

Приходит как-то вечером в подъезд Толик. Задумчивый такой. Лицо такое странное. Толик – задумчивый? Такого отродясь не было.

- Чего ты? – спрашиваем.

- Есть такое слово – дилемма, - бормочет Толик.

- Ну ты дал! Умничаешь?

- Я другого термина не подобрал. Иду я сейчас мимо рынка, а там два малых хачика лупят Ваську-шарая. С одной стороны – их двое, да ещё хачи и вообще не наши. Надо вроде как помочь. С другой стороны – он у меня неделю назад мелочь на пиво у магазина отжал. И мне как-то радостно, что ему достаётся. Бабки вокруг ещё разорались: «Помоги мальчику! Что ты стоишь?!»

- А ты?

- А я выбрать не могу, кому из «мальчиков» моя помощь нужнее. Без меня хачи Ваську сильно не отпинают – здоровый больно. Да и он с двумя не справится. Разойдутся при своих. Так и ушёл я в задумчивости.

***

И ещё о философии. Сидели как-то, пиво на скамейке пили. Мимо бежит мужик в трусах. Серьёзный такой, дышит равномерно. Спортсмен, короче.

А Толик опять в состоянии прострации. Смотрит в пустоту, в Вечность.

Я говорю:

- Вот смотри, мы тут бухаем, а человек здоровье бережёт. Бегает.

- Человек, - задумчиво бормочет Толик. – Человек. Человек-паук.

И делает большой глоток из бутылки. Что они тогда в пиво подмешивали?

***

Не знаю, чем бы кончились мои посиделки на скамейках и по подъездам. Годам к семнадцати некоторые из моих соплеменников уже щеголяли судимостями, попадали в разные истории. Отца у меня не было – мозги вправить некому.

Но тут из армии пришёл сосед Мишка.

По молодости и глупости бегал Мишка на разборки с соседним районом. Толпа на толпу. «Барбосы» на «шараёв». Был он спортивный, тренированный, злой, но отхватывал не раз. Приходил домой в синяках, с разбитым носом, рубашка-майка в крови, своей и чужой. Потом изменился очень. Ушёл из старой своей компании, за ум взялся. А после армии это уже совсем другой человек был. Вот и стал он меня как-то вытягивать.

Приходят к примеру, ко мне Толик с Лёхой:

- Пошли пиво пить.

А тут Мишка из двери, как чертик из табакерки.

- Не, пацаны. Ему в Академию поступать. Мы сегодня решили на турники вечером сходить. А после пива – какие турники.

И идём вместо подъезда подтягиваться. Раз, другой. Он мне историй всяких расскажет. Про армию, про жизнь в старшей банде, про то, как там вообще несладко, и законы волчьи. Потихоньку мозги вправлял. Меня и отпустило.  

Последняя моя гастроль была летом перед выпускным классом. Завалились в гости Толик с Лёхой, Малой и Светка. Светка в юбке по самое «нихочу», у пацанов  - пакет, в котором что-то заманчиво позвякивает.

- Пошли, погуляем.

- Да лень чего-то.

- Пошли,  на стадион кенты какие-то приехали. Песни петь будут.

- У меня денег нет.

- Так вроде бесплатно. Сядем, как люди, пива попьём. Послушаем, что петь будут. Пошли, лето же.

Согласился. Пока шли, Толик пакет нести устал. Мы сели на скамейку на полдороги и весь пакет без закуски прямо там уговорили. До стадиона так и не добрались. А жаль, концерт, говорят, ничего получился. Уже в сумерках, я со скамейки поднялся, на неверных ногах шагнул в сторону. Светка сосалась с Лешкой, поэтому они ничего не заметили. Один Толик поднял голову.

- Домой?

- Ага. Пойду. Холодно чего-то.

- Иди. Увидимся завтра.

И я поковылял в сторону своего дома.

Лет через пять, уже одолев четвёртый курс медицинского университета, я приехал в родной город и  вечером пришёл в наш подъезд. Лёшка отрастил пузо и второй подбородок, Коля сходил в армию и добавил к своим байкам несколько историй. Светка забеременела, выскочила замуж. Малой уехал. В компании прибавилось несколько новых лиц. Но разговоры были о том же. Кто сколько выпил, кому потом было плохо, а кто может бутылку из горла – и хоть бы хны. Среди барбосов и шараев произошёл очередной передел территории, но их разборки надоели местному начальнику милиции, поэтому многих повязали. Бандам нанесли непоправимый урон, и они медленно отходили в легенду.

Я посидел немного, мне стало скучно, и я ушёл.

А группа, на выступление которой мы тогда так и не попали, называлась «Ляпис Трубецкой».

Рассказ из книги "Пора в отпуск". Автор - Павел Гушинец (DoktorLobanov)

Ещё больше историй, рассказов интересных фактов и мероприятий в группе автора в ВК https://vk.com/public139245478

И таки пора реанимировать Телеграмм-канал, а то что-то я его совсем запустил https://t.me/PavelGushinec_DoktorLobanov

Я бросился к кассам летнего амфитеатра, уверенный, что на два билета мне придётся как минимум брать кредит, а как максимум продать что-то из органов. И был готов отдать почку, роговицу и часть печени. Остальное мне было нужно для продолжения рода. А цены оказались вполне терпимыми. Такими, что я за нищенскую зарплату интерна тут же купил заветные два билета в самом центре.

Услышав новость, жена радостно вопила мне в трубку. Юные новобрачные, сразу после свадьбы разделённые километрами, поймут мои чувства. 

И вот долгожданная суббота. И на перроне я встречаю юную супругу. Она бросается ко мне в объятия и до последнего не верит, что один из её любимых исполнителей в шаговой доступности.

Мы идём к амфитеатру и через железные прутья ограды видим, как Тото ходит по сцене, играет а рояле отрывки знакомых мелодий, говорит в микрофон до дрожи знакомым голосом. Это уже был концерт. Концерт для двух зрителей, прижавшихся носами к холодному металлу.

Вечером Тото пел для Витебска. Конец сентября. Холод и сумрак. Зал сидит в куртках и пальто. Итальянец бегает по сцене в белом пиджаке, но работает с таким профессионализмом, что некоторым известным звёздам остаётся только завидовать. Он прошёлся по всему репертуару, для «Il tempo se ne va», которую когда-то исполнял Челентано, вытащил из зала девочку-подростка. Девочка была заранее подготовленная, мы видели это на репетиции, но зал-то этого не знал, поэтому прошло на ура.

Под занавес – «Ла шате ми кантаре». Подпевал весь зал. Потом сюрприз. В каждой стране Тото учил одну песню на языке этой страны и исполнял её на концерте. Зал затаил дыхание при первых же аккордах, а Тото с сильным акцентом затянул:

А я лягу- прылягу

Край гасцінца старога

На духмяным пракосе

Недаспелай травы

Аплодировали уже стоя. Долго кричали, звали на «бис». Итальянец вытянул ещё раз «Ла шате ми кантаре», а потом убежал, на прощание показав, что под тонким гольфом у него ничего нет, а конец сентября в культурной белорусской столице не располагают к долгим посиделкам. Мол, синьор задубел, имейте совесть.

Много лет спустя, уже работая руководителем в немецком фармацевтическом концерне я попал на завод в Саарленде, западной части Германии. А так как соучредителей генерального истинно по-немецки звали Джузеппе и Антонио Нарди, то вечер закономерно закончился в итальянском ресторане. И я после десятого тоста в обнимку с директором и шеф-поваром ресторана громко распевали именно «Ла шате ми кантаре».  Наутро мне сказали, что и не знали, что я так отлично владею итальянским языком. Контакт с руководством был налажен.

Спасибо Тото и за это.

***

Сестра умирала, всё говорила маме:

- Ты не плачь, потому что у тебя останется Аня, а она тебе будет булки носить.

Постоянно это говорила, а в свою последнюю ночь из последних сил шептала.

Булки эти, белый хлеб, был для нас просто наваждением. До войны мы жили в деревне, в восьми километрах от Гомеля, так ходили пешком в булочную только для того, чтоб купить белый хлеб. Лучше всякий пирожных, вкуснее всяких тортов были для нас эти булки.

В 1945-м мы вернулись в Гомель, я выросла и в самом деле носила маме булочки. За себя и за сестричку.

Но в 1944-м это всё ещё было несбыточной мечтой. Булка снилась мне во снах, казалось, что нет ничего вкуснее. Просыпаешься – кусок эрзац-хлеба, полмиски баланды из фасоли и брюквы. Холод, сырость, крысы.

***

В 1944-м стало немного легче. Америка вступила в войну, советские войска наступали, уже и Гомель наш был освобождён. А мы всё влачили жалкое существование в прямоугольнике, окружённом колючей проволокой. Американцы помогали Союзу техникой, продуктами. Конвои шли морем и гибли от подлодок. Мы всего этого не знали. Зато очень хорошо услышали однажды ночью разрывы бомб. Американские и английские самолёты бомбили завод в Меппене.

Немцы стали как-то добрее. Скорее просто перестали нас замечать. У родителей сократился рабочий день, не нужно было столько формы. И вообще много послаблений вышло. Не до нас им стало.

Ночью просыпаемся – земля трясётся, гул самолётов, взрывы. Свист осколков. Авиация союзников бомбит город и бомбы ложатся очень близко к лагерю. Самолёты летели со стороны Бельгии, Голландии, сбрасывали свой смертоносный груз в темноту. Нам казалось, что бомбы сыплются прямо нам на головы.

Осколки падают во дворе, вонзаются в стены бараков. Несколько шальных бомб разорвались и внутри периметра. Грязь в разные стороны полетела. Лётчики же не видели толком, что под ними. Завод и завод. А мы даже радовались этой бомбёжке. Хоть и понимали, что каждый взрыв для нас может оказаться последним, но это же свобода и жизнь к нам летели на крыльях с белыми звёздами.

Бомбёжки по ночам стали частыми. Мы, как заслышим взрывы, выбегаем на улицу из бараков. Потому что боялись, что барак загорится и мы все погибнем. А вокруг же проволока и немцы. Мечемся между проволокой и стенами бараков, как зайцы. Но немцы не стреляли, знали, что никуда мы не убежим.

Мама рассказывала, что однажды бомбёжка была особенно плотной. Тряслись стены бараков и даже столбы ограды шатались. Она бросила меня в воронку, сама легла сверху. Думала, что даже если её убьют, то я выживу, она закроет меня своим телом от осколков. Другие матери за ней подсмотрели и тоже стали прятать детей в воронки, закрывать их собой.

***

Вечером нам всем давали баланду. Раздачей управляла женщина в чёрной форме. Все называли её фрау Бэкман. Помню, что она крупная была, с длинными красивыми волосами. Но ужасно злая, холодная. Ходила всё время с плёткой на поясе и чуть что пускала эту плётку в ход. И вот однажды раздают этот пустой, чуть тёплый суп и по кусочку хлеба. А мне на этот раз не повезло, достался самый краешек буханки, одна тонюсенька корочка. Мама тихонько попросила фрау, чтоб позволили нам поменяться. Мол, она отдаст мне свой кусок, а сама возьмёт мой. Фрау сразу, без лишних слов ударила её половником по голове. За то, что с ней заговорили и осмелились что-то у неё попросить.

***

Я бы тоже умерла, не дожила до освобождения, но мне повезло. Дедушка мой работал у немецкого помещика в том же районе. Хозяин у него был не то, чтоб добрый, но какой-то спокойный. Мол, я – крестьянин, ты крестьянин. Работай хорошо и я буду к тебе хорошо относиться. Два пожилых человека, которые работали на земле, поняли друг друга. Вечером дедушка даже приходил к нам, к колючей проволоке. Внутрь его, конечно, не пускали, но перекинуться несколькими словами с мамой разрешали. 

И вот совсем плохо мне. Лежу я, смотрю на потолок и понимаю, что скоро уйду следом за сестрой. Тело опухло, руки не поднять, и вся я как колода, отёкшая, больная, голодная. Пришёл дедушка, мама в отчаянии рассказала ему всё. Дедушка пошёл к своему помещику, попросил о помощи:

- Последняя внучка умирает. Одна уже умерла, эта только осталась. Помоги спасти, если можешь.

А у того свои дети-внуки. Он тут же собрался, пошёл договариваться с охраной. Уж не знаю, что он там делал, кого подкупил, что посулил, но меня на следующий день забрали в детскую больницу.

Точнее до войны это была детская больница, а в 1944-м это уже был госпиталь для раненых солдат. Для детей оставили одну большую палату, в которой нас лежало очень много. Дети из города, из соседних деревень, немцы и наши, из Союза, которых привезли в немецкие семьи. Все вперемешку. У кого ухо болит, у кого живот, у кого ветрянка, а один и вовсе ногу сломал. Сейчас бы врачи в ужас пришли от такой смеси. Но нам было хорошо то, что больница хотя бы работала, нас там держали, лечили, кормили. И доктор приходил. Мы со всеми детьми быстро подружились. Мне рассказали, что многие из маленьких пациентов попали в Германию по специальной программе. Их отобрали от матерей в Беларуси и на Украине, возле Смоленска и Брянска. Привезли сюда, в Германию. Тут уже сортировали. Те, что был посветлее, белобрысые и голубоглазые, пошли в семьи немцам. А смуглых, черноволосых всех уничтожили.  

А я светленькая была. Мама потом рассказывала, что в первый день, на станции и меня хотели у неё забрать, ходили, выбирали детей посветлее. Но меня мама спрятала под юбкой, и «сортировщики» прошли мимо.

Помню, что в палату к нам приходила старушка-немка от какой-то религиозной общины. Она учила нас читать по книжке с яркими картинками. На картинках был Иисус, его мать Мария, апостолы. Я на русском ещё читать не умела, а на немецком уже что-то понимала. Нам на русском языке даже разговаривать запрещали, и я как-то быстро забыла, перешла на немецкий. У детей очень пластичная память.

Я хотела ещё историю про булку рассказать. Пока я лежала в больнице, американцы с англичанами ещё плотнее стали бомбить. Летали днём и ночью. Зацепили как-то и ограду, там дырка образовалась. В другое время немцы мигом бы залатали, но тут махнули на всё рукой. Куда мы сбежим, куда нам деваться.

И вот в один день бомбёжка началась, а мама моя посреди этих взрывов, вылезла из лагеря через дырку и побежала в больницу, чтоб меня увидеть. Мама бежит, вокруг бомбят, дома горят, осколки летают. Улицы завалены брошенными колясками, вещами, машинами. И тут среди всего этого хлама мама видит сумку. Поднимает её, а в сумке кошелёк. Немка убегала и то ли бросила, то ли потеряла. В кошельке деньги. Мама с этими деньгами зашла в первую же попавшуюся лавку и у удивлённых продавцов купила булку белого хлеба.

Мама потом рассказывала, что взяла в руки этот ещё тёплый, пахнущий сытостью хлеб и не поверила своим глазам. Она уже больше года жила на эрзац-хлебе и баланде из брюквы. А тут – белый хлеб. Мама несла мне булку, она шла по улице, среди пожаров и криков и думала, что бы с ней не сделали за этот кошелёк, посадят ли в карцер или вовсе расстреляют, но сегодня я и мой ребёнок наедимся белого хлеба.

Вот такие были мечты.

Мама пришла в госпиталь, и тут я сделала то, за что мне всю жизнь было стыдно. Я потом много раз просила у мамы прощения, она отшучивалась.

Немка-медсестра открывает дверь, говорит, к тебе «муттер» пришла. А я испугалась, что сейчас меня заберут из тёплой палаты, от подруг-приятелей, из этого места, где меня хорошо кормят, лечат, одевают, где тепло и добрая старушка приходит с книжками. Заберут и поведут обратно в барак, где холод, крысы, баланда и эрзац-хлеб. И на пороге стоит страшная женщина, худая, в серой противно пахнущей одежде. Поведёт меня туда, где черви в фасоли, где брюква огромными кусками, где умерла моя сестра и я тоже умру.

Я забилась под одеяло и кричу:

- Это не муттер, это чужая тётка. Танте! Я туда не пойду, я не пойду с ней!

Медсестра меня уговаривает, а у меня истерика.

Прости меня, мама.

***

Вошли в город американцы. Танки, джипы, отряды людей в странной форме, разговаривающие на незнакомом языке. К немцам-то мы уже привыкли, и американцы были для нас в новинку. Освободили лагерь. Выживших посадили на машины и отвезли к себе в тыл. Начали кормить, лечить и одевать. Меня тоже забрали из госпиталя, мы с мамой снова были вместе, нашли дедушку. Я из госпиталя опять уезжать не хотела. Там было хорошо, а чужаки везут неизвестно куда. Страшно.

Еле уговорили меня, силой тащили.

Пожили немного в американской зоне. С нами там носились, как с хрустальными. Откармливали, точнее пытались нарастить немного мяса на скелетах. Давали лекарства. Как только решили, что мы перенесём дорогу, то отправили в советскую зону оккупации.

Вот тут и начались наши новые проблемы. Встретили нас плохо. Говорили, что мы продались немцам, уехали работать за большие деньги. Пока наши товарищи гибли в немецкой оккупации, мы жировали. Допросы, очные ставки, встречи с какими-то мужчинами в форме. Кое-как мы оправдались. Да и самым лучшим нашим оправданием были худые измождённые лица и длинный список похороненных в немецкой земле работников. Работников и их детей.

У мамы потом ещё долго были проблемы с работой, с анкетой. Но главное, что мы выжили.

В октябре 1945-го нас повезли домой. Загрузили в машины и по каким-то кружным дорогам, через всю Германию, Польшу переправили на родину. По дороге снова с нами плохо обращались. Водители, охрана кричали на нас, обзывали. Кормили плохо.

Женщины не растерялись. На остановках находили растущие вдоль дорог фруктовые деревья. Натрясут яблок, груш, каких-то слив. Притащат всё в кузов. Этим и подкреплялись. После брюквы с фасолью вроде и неплохо.

***

Приехали, а в нашем доме возле Гомеля живёт другая семья. Такие же бедные и несчастные, как и мы. Разве можно было с ними ругаться? Потеснились. Половина деревни сгорела. Света нет, радио нет. Гомель тоже весь в руинах, улицы завалены битым обгорелым кирпичом. Но везде красные флаги. Победа.

***

Понемногу устроилось всё.  Я пошла в школу, стала вспоминать русский язык. Удивляла учителя тем, что читала на немецком, а на русском не умела. За это на меня косо поглядывали. Был у нас на весь класс один букварь. Носили его домой по очереди. Но хотели учиться. Очень сильно хотели учиться, получить образование, стать специалистами, отстроить страну.

Мальчишки наши сплошь бегали на учёбу в отцовских шинелях. Подвязывали полы, рукава обрезали и ходили так. Детской одежды не было. Но обязательно у каждого красный галстук. Утюжили его каждое утро. Гордились им. 

Но однажды мой приятель Колька прибегает в школу. Смотрим, а он без галстука. Учительница спрашивает:

- Николай, почему ты без галстука? Ты же пионер!

Коля носом хлюпнул, отвечает:

- Так мамка с утра на работу в колхоз пошла. Она «куфайку» верёвкой подвязывает, а тут верёвка порвалась. Она галстуком концы связала. Сказала, что она на улице работает, а я как-нибудь без галстука похожу.

Учительница потом к Кольке домой ходила, ругалась на мать, что она так вольно с галстуком обращается. А та и не понимала, что от неё хотят. Думала, что это Колька набедокурил.

***

Я сейчас смотрю как дети идут в школу. В яркой удобной одежде, с разноцветными портфелями. И вспоминаю своих одноклассников. Мальчишек и девчонок в серых солдатских шинелях, со взрослого плеча, в которых они тонули. Помню, как подбирали длинные полы, чтоб не наступать на них, когда бегаешь. Наталкивали в обувь бумагу, чтоб хоть как-то держалась. Как носили тетрадки в торбочке, а то и вовсе перевязывали их верёвкой и таскали так. Как радовались каждой обновке, берегли её, боялись лишний раз надеть.

Было холодно и горько, был голод, страх, смерть. Пусть наши дети и внуки никогда не узнают, что это такое.  

Отрывок из сборника "Звезда над сердцем" Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)

Группа в ВК Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov) https://vk.com/public139245478

Книга "Звезда над сердцем" выйдет в октябре-ноябре 2023-го.

Книги и медицинской, и военной серии можно приобрести здесь:

Интернет-магазин Академкнига https://akademkniga-books.by/catalog/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86&s=%D0%9D%D0%B0%D0%B9%D1%82%D0%B8
Вайлдберриз: https://www.wildberries.by/catalog?search=%D0%B3%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86
Книги автора на Литрес :https://www.litres.ru/pages/rmd_search/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86

ПС.Продолжаем продвигать авторов, которые остались на Пикабу с контентом, за который не стыдно.

@SallyKS - Замечательный и душевный автор

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@MamaLada - мой соавтор по книге "Шесть часов утра"

@WarhammerWasea - авторские рассказы

@IrinaKosh - спаситель и любитель котиков. У меня морские свинки и аквариумы, но котиков я тоже люблю))))

@ZaTaS - Рисует оригинальные комиксы.

Всю толпу загнали в санпропускник. Вперемешку, женщин с детьми, подростков и стариков. Мужчин, конечно, не было. Большинство воевали на фронте, а тех, что остались, увозили отдельно. В толпе было несколько стариков, в том числе и мой дедушка.

Мы с сестрой жались к маме. Старались не потерять её в толкотне. Сестра была меня младше на два года, чуть на ногах держалась от усталости.

Завели нас в огромное помещение санпропускника. Цементный пол, очень сыро, везде капает с потолка. Велели раздеваться и одежду свалить в кучу, в одном углу. Как только унесли одежду, принялись нас поливать холодной водой с какой-то химической, очень едкой дрянью. От химии горела кожа и болели глаза. Поливали минут двадцать, потом оставили в покое.

Стоим, ждём. Трясёмся от холода. Матери, чтоб согреть своих детей прижимают их к себе, потом и вовсе сбились все в одну кучу. Стояли долго, босыми ногами на холодном цементном полу, ждали, пока принесут одежду. Было очень страшно, плохо, но я не помню, чтоб дети плакали. Этот страх высушивал наши слёзы. Мы боялись пискнуть лишний раз, не то, чтоб заплакать. Только зубами стучали, этого не могли сдержать.

Стояли и стояли на этом полу. Несколько долгих часов. Думали, что про нас уже просто забыли. За железными дверями ходили и переговаривались на своём языке немцы, но внутрь, в сырое помещение обработки никто не заходил

Пока нас везли, среди детей началась эпидемия кори. Разлетелась, как пожар, потому что постоянно были в тесноте, в душных вагонах, вповалку на нарах. Корь – тяжёлая болезнь, а без лекарств, врачей, так и вовсе смертельно опасная. А тут – холод, сырость. Больные в полуобморочном состоянии, шатаются. А ещё все ослаблены голодом, бесконечной дорогой, этой самой треклятой корью.

Наверное, это моё самое яркое воспоминание из детства. Как мы стоим в огромном сумрачном помещении. Повсюду с потолка капает холодная вода. Эти ледяные капли звонко падают на пол. Или попадают на голову, голые плечи неудачнику. И очень холодно, и хочется, чтоб хоть как-то это закончилось. Возле самого пола очень темно, но над головой, под самым потолком крохотный квадратик окна. И через него идёт свет. Тусклый, слабый жалкий. Но свет. И мы стоим, смотрим на этот квадратик света.

Потом, в первом же распределительном лагере, в который нас поместили после санпропускника, многие дети умерли от осложнений, воспаления лёгких. Многочасовое стояние в холоде не прошло без последствий. Матери плакали над остывающими куклами, в которых превратились их дети. Но им не давали даже толком проститься. Угоняли с утра на работу, а в барак заходили чужие люди, заворачивали умершего в простыню и уносили тело в неизвестном направлении. Даже не говорили есть ли у ребёнка могилка, но скорее просто сжигали.

Дети были лишними в этой системе. Они были обузой, лишним ртом, лишним местом на нарах. Они не работали, поэтому на них почти не выдавали еду. Мне кажется, что охранники даже радовались, когда умирал очередной «лишний».

Болели многие, многие умирали. Даже взрослые, что уж говорить о детях. Сестра моя тоже умерла. Лежала на нарах рядом со мной, отёкшая от голода, потерявшая голос от болезней. В последние дни уже не могла шевелиться, только лежала и смотрела в потолок. Взрослые уходили рано утром на работу, а мы оставались. И я лежала рядом со своей сестрой, слушала её затихающее дыхание. Мы не плакали, почти не разговаривали. Мы лежали и ждали смерти. Ночью приходила мама, обнимала нас обеих. И я снова вслушивалась в дыхание сестры. Прерывающееся хриплое дыхание смертельно больного ребёнка, тающего на глазах. Однажды утром проснулась, а она не дышит. И мама уже ушла на работу.

***

Жизнь в лагере была очень однообразна, каждый день был похож один на другой. Бараки с дощатыми хлипкими стенами. В этих стенах щели, которые постоянно пытаются заткнуть каким-то мусором, тряпьём. Но получается плохо и всё равно дует. Выйдешь из барака – низкое серое небо, грязный двор, вокруг колючая проволока, на вышках охрана с ружьями. Переговариваются, смеются, играет музыка. Это охранники притащили губные гармошки, развлекаются. Некоторые закусывают прямо на посту, что-то жуют. А ты стараешься не смотреть на жующего, потому что живот отзывается жутким спазмом.

Мы долго там были, наверное, прожили и весну, и лето. Но мне почему-то помнится постоянная осень. Холод, грязь, слякоть. Сделаешь шаг по двору – ноги уже мокрые, чавкает под подошвой. Родители с самого раннего утра на работе. Уходили очень рано, а возвращались очень поздно. Нас, детей, с утра не кормили. Работникам на заводе давали баланду, а нам приносили в бараки еду только вечером, один раз в день. Работников тоже очень плохо кормили. Постоянная похлёбка из брюквы или фасоли, кусочек эрзац-хлеба. В обед – стакан воды и снова эрзац-хлеб.

Мы, дети целыми днями в бараке одни. И не играем, не бегаем, нет сил. Лежим на нарах, на твёрдых досках, как маленькие старички, завернувшись в ворох тряпья. И встаём только если по нужде. И то терпим до последнего, потому что под тряпьём хоть кусочек, хоть ощущение тепла. А в бараке, а особенно на улице – очень холодно, а у нас одежонка дырявая, худая. И обуви нет.

Иногда к нам в барак заглядывали крысы. Огромные, страшные. Нам детям они казались какими-то чудовищами. Крысы откармливались на помойке, у охраны. А погулять приходили к нам. У нас же их никто не гонял, не трогал. У охраны злые собаки есть, немцы могут и сапогом кинуть, и выстрелить. А к нам приходишь – тишина и свобода. Десяток испуганных ребятишек по нарам. Гуляй – не хочу.

Повторю, что детям паёк был не положен, потому что они не работали. Но матери как-то выпрашивали у повара лишнюю миску баланды, кусочек хлеба. Если уж совсем не удавалось разжалобить немца, то делились своим. Но это было плохо. Если мать ослабевала от голода и не могла работать, вырабатывать норму, давала брак, то её наказывали, лишали пайка. Это была верная смерть для неё и для ребёнка.  

Постепенно, один за одним дети умирали. Оставалось нас всё меньше. Однажды собрали нас и внезапно выдали «обновки». Полосатые робы, остро пахнущие дезинфекцией. У взрослых на шее этой робы было крупно написано «Ост», и на спине тоже. Это значит – восточные рабочие. Чтоб можно было нас отличать от военнопленных и других категорий лагерников.

У детей таких надписей не было. Но робы были по росту, в пору. То есть когда-то их специально заготовили с мыслью, что полосатые лагерные робы будут носить дети. Совсем маленькие дети.

Продолжение следует.....

Отрывок из сборника "Звезда над сердцем" Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)

ПС.1. При публикации данной серии рассказов, я постоянно выслушиваю в свой адрес одни и те же комментарии. Мол, автора купила еврейская диаспора, финансирование идёт из синагоги или, цитируя одного из последних: А деньги всегда кошерны, доктор. Что уж там, вам же нужно зарабатывать.

На больных не обижаются. Буду просто банить.

Группа в ВК Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov) https://vk.com/public139245478

"Звезда над сердцем" выйдет в октябре-ноябре 2023-го.

Книги и медицинской, и военной серии можно приобрести здесь:

Интернет-магазин Академкнига https://akademkniga-books.by/catalog/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86&s=%D0%9D%D0%B0%D0%B9%D1%82%D0%B8
Вайлдберриз: https://www.wildberries.by/catalog?search=%D0%B3%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86
Книги автора на Литрес :https://www.litres.ru/pages/rmd_search/?q=%D0%93%D1%83%D1%88%D0%B8%D0%BD%D0%B5%D1%86

ПС.Продолжаем продвигать авторов, которые остались на Пикабу с контентом, за который не стыдно.

@SallyKS - Замечательный и душевный автор

@AlexandrRayn - талантливый и очень интересный коллега-писатель

@MamaLada - мой соавтор по книге "Шесть часов утра"

@WarhammerWasea - авторские рассказы

@IrinaKosh - спаситель и любитель котиков. У меня морские свинки и аквариумы, но котиков я тоже люблю))))

@ZaTaS - Рисует оригинальные комиксы.