А ещё были технологии. Смартфоны, без которых не было больше самой жизни, всё осуществлялось через них. Цифровые деньги, к которым Смит так и не привык ещё на заре их появления. Интернет-аккаунт… Понять, что это такое, было непросто. Этого не существовало в действительности и оно ничего не делало физически. Но с помощью этого можно было попасть на свою страницу в социальной сети. Или заказать еду. Или такси. Или…сойти с ума.
Вся планета ушла далеко вперёд, у неё была фора в годы и годы перед семидесятилетним Смитом. Темп существования человечества пульсировал диким ритмом, меняя тональность и частоту день ото дня.
Союзы заключались и рушились в мгновение ока. Браки распадались, а через пару музыкальных композиций восставали, чтобы треснуть вновь после какой-нибудь мелочи, или комментария под фото.
Всё кружилось вокруг и неслось мимо Джона, водоворот жизни захватил весь мир, кроме несчастного маленького человека. И он думал, что этот второй шанс, предоставленный неизвестным, больше проклятие, нежели благо.
Чистое безумие, согласны? Смотреть, как мелькают мимо дни и ночи, лица и звуки, а ты никак не можешь ухватиться хоть за какую-то ниточку, чтобы слиться и стать частью целого. Не этого ли хочет каждый человек – просто не оставаться одному?
Он думал, что мечты, если они осуществляются, могут длиться вечно. Как только ты добираешься до своей цели после долгих лет скитаний, лишений, боли, то думаешь, что вот оно. Стоишь на берегу моря, и мягкие волны целуют стопы. И здесь, как в кино, должны пойти титры. И финал. Вечное счастье.
Его мечта жить на Кубе продержалась дольше всего – пять лет. Затем захотелось выть. Джону надоело всё – песок, солнце, солёная вода. Песчинки забивались под одежду и натирали. Солнце жгло плечи. Соль тянула кожу.
Мотоцикл оказался просто увлечением. Смит очень быстро понял, что авто гораздо удобнее и приятнее.
Ах, да, с фокусами тоже ничего не вышло. Но он научился красиво перебирать и гонять монетку между пальцами, что помогало кадрить не самых умненьких девчонок.
Его мечты юности слишком быстро состарились и выцвели. Жизнь намного больше, шире и масштабнее, чем просто три пункта в списке желаний дряхлого старика, сожалеющего о прошедших мимо возможностях. Нет там никаких титров, нет ни бесплатных напитков, ни юных девиц. Тебя никто не ждёт. И сколько жизней ни проживи, не сможешь создать идеального рая, в котором будешь готов умереть, в котором будет покой.
Когда ему вновь исполнилось сорок лет, Джон Смит вернулся в родной Дёртфилд.
За эти годы город почти не изменился внешне. На удивление, не изменился, потому что до этого и рос, и преображался семимильными шагами. Менялись вывески, росли здания, ширились районы, развивалась инфраструктура. Однако, странным образом, город показался ему таким же, как и в самый первый день новой жизни.
А может, он устал? Может, старость вновь берёт своё?
Джон боялся этой мысли. Отгонял её. Жил дальше.
Он поселился в просторных апартаментах, хоть сбережения и подходили к концу. Нужно было найти работу, купить машину, жить спокойно. Но Джон запутался. Всё шло по новому кругу и возвращалось в проторенную колею.
В обеденный перерыв он любил выйти в парк. Огромное зелёное пятно посреди бетонно-стеклянного леса. Этот район когда-то был небольшим спальным пригородом, а парк – небольшим сквером с прудом посередине. Когда он был гораздо моложе, то в этом сквере произошла какая-то неприятная история. Но Смит плохо помнил. Память – нестабильная штука, но она бережёт нас от плохих моментов, отрывая куски от самой себя.
Обычно Джон удобно устраивался на скамейке, жевал сэндвич, радовался тишине, которая словно обрубалась невидимой стеной, стоило лишь переступить незримую границу, разделяющую шумную улицу и зелень газонов.
Женщину он приметил некоторое время назад. Иногда возникает странное чувство, будто ты знаешь человека очень близко, и черты его кажутся тебе смутно знакомыми. И такими родными. Подходящий возраст, ямочка на подбородке, маленький шрам над бровью – она получила его в пятилетнем возрасте, когда бегала наперегонки с другими девчонками в парке.
Не имея никаких доказательств, кроме собственных чувств, Джон был уверен, что это Шерил, его дочь. И пусть в реальности это могла оказаться не она, Смиту было достаточно ощущения близости и тёплого слова.
Шерил сидела на такой же скамейке и крошила птицам ванильный круассан. В детстве она любила ваниль и старалась добавлять сироп во всё, что родители – он и Адрианна – подавали на стол. Иногда получалась страшная бурда, но маленькая Шери всё равно набивала полный рот и улыбалась. Естественно, пока его жена не пресекла увлечение дочери, боясь за зубы и уровень сахара в крови ребёнка.
Джон Смит просто подсел рядом, чтобы начать разговор.
– Знаете, мне всегда казалось, что только глубокий старик может найти покой в подобном месте. Молодые не могут провести много времени в одном положении, если под рукой нет телефона. Да, сейчас они часами торчат в сети, почти даже не шевелясь. Но! Но чтобы вот так, безмятежно побыть наедине со своими мыслями… Нет, так они не могут…
Это была совсем не неловкая пауза. Это было согласие продолжать разговор так, как это получается только у детей и людей в возрасте, когда странные личностные комплексы и стеснение либо ещё не сформировались, либо уже отжили своё.
– Я любила вот так сидеть с мамой. В последние годы она плохо могла передвигаться сама. Ноги отказывали, ревматизм и артрит добивали. – Шерил говорила спокойно, без затаённой боли, и было видно, что она давно со всем смирилась. – Однако она до последнего хотела приходить сюда хоть иногда. Я помогала ей одеться, затем перебраться на коляску, затем из коляски – в машину. Здесь всегда так тихо. Теперь вот…одна я тут. Каждый день прихожу и, бывает, даже говорю с ней, будто она рядом.
Джон не знал, что сказать. С ужасом он понял, что такие чувства, как сопереживание, жалость и даже страх постепенно умирают в нём, словно плата за слишком долгую жизнь. Но память была ещё жива, и она всё ещё колыхала в нём обрывки эмоций.
Потому Джон ощутил горячие слёзы на щеках.
– Я тоже, кхм, тоже потерял кое-кого. Жену…
– Сансара, мистер. Мы приходим и уходим. Я грущу по родителям, по дедушке, который умер много лет назад, но принимаю всё это. Все уходят, чтобы вернуться. Ну, наверное, это возраст. У вас-то всё ещё впереди. Время лечит. Я верю в эти слова.
Если бы Джон мог взглянуть со стороны, он бы увидел, что женщина, сидящая на другом конце скамейки, выглядит гораздо старше. Ему было сорок, ей – далеко за пятьдесят.
Только он мог увидеть и понять эту страшную разницу в возрасте отца и дочери. И как хорошо, что не видел.
После он ещё долго оплакивал супругу. Адрианна… Смит клял себя, что не знал о её смерти, что не приехал на похороны, что не вошёл тогда к ней.
И вновь шли годы. Он чувствовал крадущуюся старость, она дышала в затылок и колола иглами кожу.
А затем настал момент, когда Джон Смит перестал различать границы лет. Он не мог больше поделить свою жизнь на первую или вторую, они стали единым целым, словно бы слились. Всё смешалось, и теперь, приближаясь к семидесяти годам во второй раз, он думал, что жизнь попросту затянулась. О, да, она была очень даже насыщенной, эта жизнь, и невообразимо длинной, так, что и посчитать точно сложно, потому что документы на имя Джона Смита куда-то запропастились, а новые – на имя Эдриана Ньюмэна – показывали совершенно не ту дату. Когда же он успел поменять имя, в 25-ом? В 35-ом? Старческий ум не знал ответа. Не справлялся с памятью, которой было слишком много для одного.
Теперь сил его хватало только на то, чтобы добраться до игровой зоны в центральном парке мегаполиса, каким стал Дёртфилд, то есть, пардон, Нью-Дёртфилд-Сити. Очень часто Эдриан замечал за собой, что может часами смотреть на что-то, и не понимать, что оно такое. Технологии ушли слишком далеко. Люди убежали ещё дальше. Мир опять был впереди, нагнав заданную фору, и всё стремительнее летел вдаль, оставляя дряхлого Ньюмэна даже не на обочине, а в канаве. Вонючей и застоявшейся канаве.
В парк старался ходить каждый день, и было это подобно подвигу. Каждый божий раз походил на неимоверно тяжёлое испытание. И он справлялся раз за разом, раз за разом, раз за разом. И ждал его там Кеннет Смит – приятный парень, весёлый, всего лишь на десяток лет моложе, но в таком же дряхлом состоянии.
Они просиживали за шашками полдня, перекидываясь фразами и воспоминаниями, словно мячиком для пинг-понга.
– Кубинский ром, мой друг, это нечто! Девушки там не очень, но вот напиток…
– У нас, на Берши-авеню, жил один еврей. Вот у него самогон был что надо! А за границей я и не был никогда. Во время пандемии в 20-х только так и спасались.
Партия в шашки могла прерваться просто так и даже без дальнейшего разговора. Кто-то один вдруг задумывался о своём, погружался глубоко в молчаливые воспоминания или дремал.
Возобновлялось всё также неожиданно, и игра продолжалась.
– Мать всегда говорила, что жить нужно тихо и спокойно. Что в контексте вечности и вселенной все наши, якобы великие, свершения не стоят и выеденного яйца! Это она так меня не хотела отпускать на улицу во время беспорядков, что на почве голода в 22-м году случились. Вот, говорила, дед твой, то есть мой, жил тихо-мирно, так и ушёл… А я даже не знаю, где похоронен. Вот ведь как. Мама говорила, там какая-то мутная история в больнице была. Да… И правда, что я на похороны-то не пошёл?
– А я, друг мой Кенни, без матери вовсе рос. При родах померла. А отец так и не… Да не о чем говорить, в общем. И жену уже плохо помню. Лица нет, только фигура, образ, иногда во сне приходит. Часто снится первая квартира наша. Э-эх. Лицо жены не помню, а обстановку жалких двадцати квадратных метров, как будто вчера! Вот тебе и вечность. Игры разума, что б их!
Кеннет был его единственным другом. Именно другом. Таким, какой есть. Они познакомились на закате времён, позади perpetum infinitum из дней и событий, лиц и деталей. Впереди – пустота. Возможно, загробная жизнь в райском саду, или кипящий котёл. А может, древние были правы, и за чертой ожидает переправа с поправкой на эпоху – огромный лайнер, соответствующий времени, который должен доставить их куда-то туда… В неизвестность.
На том они и сошлись, два старых скептика.
Так и коротали последние дни.
Однажды Кенни Смит не пришёл.
Жизнь бежала дальше и мимо, а Эдриан ждал и не мог дождаться. На ретро-радио играли ребята из его молодости: Imagine Dragons. Он попросил социального работника, который присматривал за сектором, отведённым для стариков, выключить музыку и принести ему воды. Бутылка возникла на столе сбоку от руки.
Эдриан молчаливо смотрел на недоигранную партию. Нет, не плакал, слёз в глазах не было уже много лет. Сансара, как сказала когда-то давно…кто? Не помнил. Музыкальную группу помнил и любил, детали обстановки старой квартиры тоже, запах лекарств из невероятной древности – больничной палаты, где лежал когда-то, и то припомнил. Уходили из памяти лишь люди.
Так происходит у нормальных людей? И почему он считает себя нормальным?
Нормально. Значение этого слова тоже постепенно блекло.
И сидел Эдриан Ньюмэн таким образом очень долго. А когда деревьев коснулись первые закатные лучи, его одиночество прервал незнакомец. Он просто присел напротив, на место Кеннета.
Эдриан неприязненно посмотрел на мужчину. Синие мятые джинсы, футболка с надписью «R(A/I)P GOD», серый пиджак, кепка, солнцезащитные очки на вороте футболки.
– Не буду спрашивать, как дела, Джон.
– Вы меня с кем-то спутали, – хмуро проговорил Эдриан.
Вместо ответа на грубую фразу чужак щёлкнул пальцами прямо перед носом Ньюмэна, и на короткое мгновение тот увидел…
…бесконечность страх боль палата больница ломит суставы все конечности тёплая ладонь жены Адрианна и дочь и внуки воспоминания пожилой отец плащ фокусника выпускной бал скучная работа занудный коллега переезд дни первые болячки изношенного организма писк аппарата жизнеобеспечения кислый запах пота и такой же закат и…
Незнакомец надел очки, спрятав глаза.
– Вот. Извини, не люблю такие яркие закаты. Теперь поговорим.
Невольно Джон Смит схватился за сердце. Дыхание перехватило, кровь билась в барабанные перепонки.
– Ну, что теперь мне расскажешь, Джон? Как провёл эти годы? Понравилось? А, я понял, не так много и быстро за один раз. – Мужчина расплылся в улыбке.
Собеседник поднял ладонь и резко сжал её в кулак. Джону сразу стало легче. Тревога и ужас отступили, паническая атака от неожиданно нахлынувших воспоминаний стихла. Он глубоко вдохнул и выдохнул.
– Не знаю, что тебе сказать. Хочешь послушать про мою жизнь? Про обе жизни? Итак, слушай. Самое короткое резюме. Дерьмо. Всё вокруг дважды дерьмо.
– Джон, ты получил шанс прожить вторую жизнь. Новую жизнь. Не скучное существование офисного клерка, нормального человека, как ты всегда думал, а сделать нечто новое. Всё новое. И ты говоришь, что…тебе не понравилось?
– Конечно же, нет! Кому может не понравиться дышать, ходить куда захочешь, бегать, заниматься сексом, пить вкусное вино, есть лучшие блюда. И всё заново, бесплатно, исправить ошибки и прочее. Это просто невероятно. Тебе это скажет любой. Но… Но.
Смит промокнул слезящиеся глаза.
– Давай, Джон, не тяни. Дай мне истину. Ты прожил больше ста двадцати лет. Что-то же ты должен был понять?
– Я понял. Многое. И много чего забыл. Я просто жил. И жил. И жил. Не знаю, кто ты, и сколько до меня также…всё повторили. Только вот сдаётся мне, что все говорили то же. Всё зря, понимаешь? Не нужна человеку вторая жизнь. Он и с одной-то не знает, что делать. Мы бьёмся каждый день с вечностью, и мы проигрываем. Просто потому что так нужно. Ты помог мне посмотреть со стороны на это побоище. И я не увидел ничего особенного. Я увидел сансару, как сказала моя дочь. Вот и всё. Ты… – Тут Джона Смита озарило. – Наверное, ты какой-то бессмертный. И ты отчаянно ищешь смысл всего этого существования. Да, твоего существования. И вот я говорю. Его нет. Смысла нет. Есть просто жизнь и смерть. Всё очень просто. Ты мог открыть любую книгу, и в каждой второй прочитать эту гениальную мысль…
– Эх, Джон. Тут и кроется… Вторую книгу. Услышь сам себя. Вторая книга несёт истину, первая, так сказать, это проба пера. Вопрос в другом. Тебе понравилось? Нет, не так. Ты удовлетворён?
Он приспустил очки на нос и внимательно заглянул в старческие бесцветные глаза Смита.
– Во-от. – Мужчина откинулся на спинку кресла. – Это я хотел услышать. Хоть кто-то в мире стал счастливее.
– Но…нет. Причём здесь счастье?
– Ты прожил две жизни вместо одной и так и не понял, что такое счастье? Я думал, ты его нашёл, потому и сидел тут спокойненько с внуком, в шашки играл, чай пил.
– Я не знал, кто он. Просто сидел и играл… Пил чай, приятно проводил время…
Смит замолк, уставившись в точку.
Собеседник встал, потянулся.
– Так. Пора прощаться. Возможно, навсегда. Ну, позволь пожать тебе руку. Я искренне рад, что был с тобой знаком. Особенно позабавила та история…
Он крепко пожал Джону руку – ладонь была крепкой, но обычной, ни тёплой, ни холодной. Нормальной.
– Бывай! – махнул на прощанье незнакомец.
Смит вдруг вскинулся, крикнул:
Мужчина остановился. Видимо, решив, что мгновение подходящее, снял пиджак, перекинул через локоть. Обернулся.
– Подожди. Понимаю, поздно спрашивать, кто ты. И не пойму, наверное. Но один вопрос. Зачем? Зачем всё?..
Смит кричал сбивчиво, торопился, боялся не успеть, уже делал шаги по направлению к величайшей загадке Вселенной в чёрных солнцезащитных очках.
– Ну-у… Наблюдать за тобой было немножко весело.
Смит схватился за сердце, осел, отбил колени, начал заваливаться набок. А к нему уже бежали сотрудники парка, социальные работники, приставленные приглядывать за людьми его возраста в этой зоне отдыха. Но Джон Смит больше ничего не видел.
В затухающем сознании вновь родилась картинка: их первая с Адрианной квартирка. Проём окна с голубыми рамами, две фотографии с пейзажами моря по обеим сторонам. Слева – небольшая тумбочка цвета «тёмный шоколад» с медными ручками, сверху на ней тонкая вязаная салфетка-макраме. На полу – простой кремовый палас. Обои они не клеили, просто покрасили стены в цвет морской волны с белыми вкраплениями барашков волн. И в самом центре – его Адрианна. Сияющий силуэт в изумрудном воздушном платье, покачивающий тонкими руками, будто в танце.
В этот раз он, наконец, разглядел её лицо.
