К началу войны на Тихоокеанском театре милитаристская Япония уже сформировала так называемые «новую политическую» и «новую экономическую» структуры, призванные обеспечить тотальную эксплуатацию и мобилизацию всего населения для нужд агрессивной войны. Предвоенные буржуазные партии и профсоюзы, служившие ширмой классового господства, были насильственно распущены. Политическая жизнь оказалась под полным контролем реакционной Ассоциации помощи трону (АПТ), хотя формально сохранялись Конституция 1889 года, парламент и видимость выборов. Деятельность парламента в период 1941–1945 годов полностью подчинялась военщине и монополистическому капиталу, сводясь лишь к автоматическому утверждению гигантских военных бюджетов и правительственных законопроектов, направленных на усиление эксплуатации трудящихся. Уже на 78-й сессии, начавшейся 16 декабря 1941 года, сразу после развязывания войны против США и Великобритании, был принят драконовский закон, фактически ликвидировавший остатки свободы слова, печати и собраний, подавляя любое инакомыслие. В 1942 году парламентское большинство, послушное воле правящих кругов, утвердило закон о всеобщей трудовой повинности, который давал государству-монополисту право принудительно направлять на работы, включая тяжёлые и опасные отрасли военного производства, граждан в возрасте от 12 до 70 лет, эксплуатируя даже детей и стариков. На выборах в апреле 1942 года, проведённых под жёстким контролем АПТ в атмосфере военной истерии и подавления оппозиции, 82% избранных депутатов были прямыми ставленниками этой организации. В мае 1942 года по инициативе милитаристских клик было создано Общество политического содействия трону, провозгласившее своей целью формальное «сплочение» всех политических сил исключительно для обеспечения победы в империалистической войне, что на деле означало усиление полицейского контроля над обществом. Все последующие сессии парламента лишь продолжали утверждать законы о беспощадной мобилизации людских и материальных ресурсов на нужды войны, обогащавшие крупный капитал и разорявшие народ. В марте 1945 года, на фоне нарастающих военных поражений и кризиса всей системы империалистического господства, было создано Политическое общество Великой Японии – отчаянная попытка правящего класса консолидировать народ вокруг милитаристского режима под лозунгами «единства нации», что лишь ярче обнажило глубокий кризис и загнивание политической системы. В 1944 году, пытаясь использовать ресурсы колоний, парламент формально зарезервировал несколько мест для представителей угнетённых народов Кореи и Тайваня, однако это лицемерное решение, продиктованное военной необходимостью, так и не было реализовано на практике. На 87-й сессии в июне 1945 года, когда поражение Японии стало неизбежным, парламент окончательно капитулировал перед военно-полицейской диктатурой, приняв законы о чрезвычайных мерах военного времени; эти законы предоставили правительству диктаторские полномочия издавать указы, имеющие силу закона, без какого-либо одобрения парламента, и принудительно призывать на службу всё оставшееся население, доведя эксплуатацию и милитаризацию жизни до абсолюта.

Однако усиление эксплуатации и милитаризации всей жизни японского общества, проводимое правящими милитаристскими кликами и монополистическим капиталом в интересах империалистической войны, закономерно вело к резкому ухудшению положения трудящихся масс и росту их стихийного протеста. С затягиванием войны и углублением кризиса, вызванного авантюристической политикой правящего класса, условия жизни населения катастрофически ухудшались, что усиливало глухое недовольство рабочих и крестьян. В условиях жесточайшего полицейского террора, при полном отсутствии легальных пролетарских партий, подлинных профсоюзов и каких-либо организаций для защиты своих прав, единственной формой массового сопротивления рабочих капиталистической эксплуатации становились массовые прогулы. Уже в 1943 году, несмотря на драконовские законы военного времени, около 10% рабочих систематически не выходили на работу без уважительных причин, выражая таким образом протест против невыносимых условий. К 1944 году масштабы этого стихийного рабочего сопротивления резко возросли: на 761 крупном заводе военной промышленности в среднем 15% рабочих регулярно уклонялись от каторжного труда, а на некоторых предприятиях, особенно страдавших от недоедания и бесчеловечных норм выработки, этот показатель достигал 40%. Особенно массовый характер прогулы приобрели на ключевых военных предприятиях, где эксплуатация достигла крайних пределов: так, в июле 1944 года неявка на работу составляла 18% на заводах по производству вооружений, 24% в судостроении и 21% на авиационных заводах. К июлю 1945 года, накануне краха милитаристского режима, эти показатели рабочего протеста выросли до угрожающих для военной машины величин: 40%, 52% и 51% соответственно, что ярко свидетельствовало о полной утрате доверия трудящихся к правящему режиму и его преступной войне. Основными причинами этого массового скрытого саботажа были хроническое недоедание, вызванное развалом снабжения, нищенские зарплаты, не обеспечивавшие физического выживания, и острая нехватка продуктов по карточкам, что вынуждало истощённых рабочих тратить рабочее время на изнурительные поиски пропитания в деревнях. Помимо массовых прогулов, в стране, несмотря на жесточайшие репрессии, вспыхивали и открытые формы классовой борьбы: так, осенью 1942 года произошли забастовки на заводах концернов «Фурукава» и «Хитати», принадлежавших крупнейшим монополиям, а также ежегодно регистрировалось до 400 трудовых конфликтов на фабриках и до 3 тысяч арендных конфликтов в деревнях, где крестьянство боролось против грабительских поборов и принудительных поставок.

Однако стихийный протест трудящихся и углубление кризиса военной машины встретили со стороны правящего милитаристского режима не ослабление гнёта, а ужесточение карательного террора и идеологического порабощения масс в интересах монополистического капитала. С развязыванием агрессивной войны на Тихом океане в Японии резко усилились репрессии против всех прогрессивных и оппозиционных сил, клеймившихся властями как «ненадежные элементы»; под этим предлогом преследовались подлинные патриоты, пацифисты и прежде всего коммунисты – последовательные борцы против империалистической бойни. Уже на второй день войны, 9 декабря 1941 года, карательный аппарат бросил за решётку свыше 3 тысяч человек по заранее подготовленным спискам, стремясь обезглавить возможное сопротивление. Для полного подавления классового самосознания пролетариата вместо распущенных буржуазных профсоюзов, и так ограниченных в правах, насаждались лжеорганизации типа «Общества служения отечеству на производстве» (Санпо), служившие орудием милитаризации труда и шовинистической пропаганды под контролем монополий и военщины; численность Санпо, навязанного рабочим, выросла с 3,5 млн человек в 1940 году до 5,8 млн к 1943 году. Параллельно развернулась тотальная идеологическая обработка населения, направленная на оглупление масс и подавление критической мысли: кинематограф штамповал шовинистические ленты, радиовещание круглосуточно вело оголтелую пропаганду, а в ноябре 1942 года в Токио состоялся позорный съезд писателей «Великой Восточной Азии», где продажные литераторы обсуждали методы «духовной мобилизации» народов для нужд японского империализма. Реакционный режим беспощадно подавлял малейшие признаки недовольства: летом 1943 года военный премьер-министр Тодзё, выражая волю крупного капитала, потребовал от полиции немедленно и с жестокостью разгонять любые антиправительственные выступления. Цензура свирепствовала как никогда: летом 1944 года были закрыты последние относительно либеральные журналы «Кайдзо» и «Тюокорон» под надуманным предлогом «пропаганды пацифизма», что на деле означало ликвидацию остатков свободы критики преступной войны. В стране искусственно нагнетался угар шпиономании для оправдания террора: полиция и жандармерия (кэмпэйтай) проводили массовые облавы и проверки, а жандармерия ежемесячно арестовывала и подвергала пыткам более 6 тысяч человек по обвинению в распространении «вредных слухов» – то есть правдивой информации о положении на фронтах и провалах властей. Под неослабным надзором карательных органов находились тысячи бывших профсоюзных деятелей, прогрессивных ученых, честных деятелей культуры, всех заподозренных в антивоенных настроениях. В 1944 году, когда кризис режима стал очевиден, в реакционной палате пэров даже обсуждался проект создания специального комитета для борьбы с «непатриотическими» настроениями, что свидетельствовало о паранойе правящей верхушки.

Однако репрессии и идеологический террор не могли остановить углубление кризиса милитаристского режима, порожденного самой природой империализма, что заставило часть правящей элиты, напуганной перспективой революционного взрыва и военного краха, искать пути спасения капиталистического строя через сговор с империалистами США и Англии. Попытки выторговать условия почётной капитуляции и сохранить завоевания японского империализма начались в верхах Японии ещё в 1942 году, когда поражение под Мидуэем показало авантюристичность военной стратегии. Хранитель императорской печати, маркиз Кидо Коити, один из столпов реакционного императорского режима, и бывший посол в Лондоне Ёсида Сигэру, тесно связанный с финансовой олигархией, тайно разрабатывали план отправки бывшего премьер-министра принца Коноэ Фумимаро в нейтральные страны Европы для зондирования почвы к сепаратным переговорам с западными державами. К 1943 году, после сокрушительных поражений на Тихом океане и краха стратегии «оси» (Германия-Италия-Япония), идея заключения компромиссного мира с целью спасения монархии и позиций крупного капитала стала обретать более конкретные очертания в кругах т.н. «группы мира». Коноэ и Кидо, осознавая безнадёжность военного положения и опасаясь полного разгрома и народного восстания, стали агитировать за немедленное прекращение войны на условиях, позволяющих сохранить Японию как реакционную великую державу с колониальными владениями и избежать ответственности за развязывание агрессии. Их позицию поддержали другие представители придворной камарильи и монополистического капитала – бывшие премьер-министры Вакацуки Рэйдзиро, Хиранума Киитиро и адмирал Окада Кэйсукэ, а также сам император Хирохито, боявшийся за судьбу династии. В 1944 году, пытаясь ослабить антияпонский фронт в Азии, министр иностранных дел Сигэмицу Мамору разработал лицемерный план «новой политики» в отношении Китая с пустыми посулами «независимости», а 6 января того же года Кидо представил императору детальный план мирных переговоров с США и Великобританией, разработанный втайне от армии. Этот план, отражавший интересы финансовой олигархии, предусматривал урегулирование Тихоокеанской проблемы под контролем империалистических держав, создание смешанной комиссии по разделу сфер влияния, формальную демилитаризацию части оккупированных территорий при сохранении экономического господства, провозглашение «нейтралитета» марионеточных государств и сохранение «равных экономических возможностей» для японских монополий. Однако наиболее агрессивные круги военщины и связанные с ними концерны (дзайбацу), не желавшие терять сверхприбыли от эксплуатации захваченных территорий и колоний, категорически отвергли любые уступки и, опираясь на своё влияние в правительстве и ставке, настояли на продолжении преступной войны до полного истощения сил японского народа, что сделало попытки компромиссного мира в тот момент невозможными.

Однако упорство военной клики, подчинявшейся интересам наиболее агрессивных кругов монополистического капитала, обрекло Японию на продолжение гибельной войны, что привело к катастрофическому ухудшению стратегического положения уже к началу 1944 года, когда кризис милитаристского режима стал очевиден для всех слоёв общества, включая часть правящего класса. На 84-й сессии парламента в январе 1944 года военный премьер-министр Тодзё Хидэки, ставленник концернов и военщины, вынужден был публично признать провалы авантюристической политики и неудовлетворительные итоги боевых действий на Тихом океане, потребовав от народа новых, невиданных жертв во имя тотальной мобилизации оскудевающих ресурсов для продолжения империалистической бойни. В отчаянной попытке сконцентрировать всю власть и подавить растущие разногласия в верхах, Тодзё в феврале 1944 года провел реорганизацию кабинета, узурпировав также пост начальника генерального штаба армии и сместив неугодного маршала Сугияму Хадзимэ, чтобы взять на себя единоличную ответственность за продолжение преступной войны, что лишь ускорило развал государственного управления. Решающим ударом по престижу диктатора стала позорная потеря стратегически важного острова Сайпан в июле 1944 года, открывшего путь американским бомбардировщикам к Японским островам. Этот военный крах немедленно спровоцировал открытый вызов со стороны придворной группировки и финансовой олигархии, напуганной перспективой полного разгрома: бывшие премьер-министры принц Коноэ Фумимаро, адмирал Окада Кэйсукэ, Вакацуки Рэйдзиро и барон Хиранума Киитиро потребовали немедленной отставки Тодзё, справедливо заявив, что его реорганизации кабинета бессмысленны перед лицом смертельной угрозы для самого существования японского государства. Оказавшись в политической изоляции и пытаясь удержаться у власти, Тодзё обвинил своих оппонентов из правящего класса в заговоре, но 18 июля 1944 года был вынужден уступить пост начальника генштаба генералу Умэдзу Ёсидзиро – представителю той же военной касты, надеясь сохранить пост премьер-министра и контроль над правительством. Однако давление оппозиционных кругов монополистической буржуазии и генералитета оказалось непреодолимым: в тот же день, 18 июля 1944 года, правительство Тодзё было вынуждено подать в отставку, а сам он, как символ провалившейся военно-фашистской диктатуры, окончательно сложил свои полномочия.

Падение кабинета Тодзё Хидэки 18 июля 1944 года не привело к изменению курса японского милитаризма, а лишь продемонстрировало растущий раскол в правящих кругах между военщиной, придворной группировкой и финансовой олигархией. Уже 20 июля император Хирохито, формально остававшийся над схваткой, но фактически одобрявший агрессивную политику, поручил сформировать новое правительство генералу Коисо Куниаки — фигуре, связанной как с армией, так и с консервативными придворными кругами. В попытке создать видимость «национального единства» Коисо включил в кабинет адмирала Ёнаи Мицумасу в качестве заместителя премьер-министра и министра флота, что должно было символизировать консолидацию армии и флота перед лицом надвигающейся катастрофы. Однако реальная власть оставалась в руках военных: пост военного министра занял маршал Сугияма Хаидзимэ, ранее смещённый Тодзё, а начальником генерального штаба, как и прежде, остался генерал Умэдзу Ёсидзиро — ключевой представитель агрессивной группировки «Тосэйха», выступавшей за продолжение войны любой ценой. 22 июля 1944 года Коисо выступил с заявлением, в котором признал «чрезвычайно опасное положение» страны, но одновременно подтвердил курс на войну до «полной победы», требуя от народа ещё больших жертв. Это была попытка спасти милитаристский режим путём ужесточения внутренней политики: в августе 1944 года Коисо создал «Высший совет по руководству войной» — орган, призванный централизовать управление, но на деле лишь усиливший бюрократическую неразбериху. Военная клика, привыкшая к бесконтрольной власти, отказалась подчиняться гражданским чиновникам, а генералитет саботировал решения правительства, считая Коисо недостаточно решительным. В отчаянной попытке удержать ситуацию под контролем, кабинет Коисо провёл ряд реакционных мер в духе тотальной мобилизации. В октябре 1944 года были официально учреждены отряды камикадзе — свидетельство авантюризма и бесчеловечности правящего режима, бросавшего молодёжь на верную смерть ради отсрочки неизбежного поражения. Одновременно усилились репрессии против инакомыслящих: под предлогом «защиты национального единства» разгонялись любые проявления недовольства, а трудящиеся массы принудительно сгонялись в «отряды гражданской обороны», фактически превращённые в бесплатную рабочую силу для военной промышленности. Однако слабость правительства Коисо становилась всё очевиднее. Военные, сохранявшие реальную власть, игнорировали его распоряжения, а в правящем классе нарастали противоречия. Финансовая олигархия, напуганная разрушением экономики и приближением американских бомбардировок, начала тайные переговоры о поиске путей выхода из войны, но военная верхушка, тесно связанная с концернами тяжёлой промышленности, продолжала требовать сопротивления до конца. Внутри кабинета министров шла постоянная борьба: за семь месяцев правления Коисо сменил половину министров, что лишь усугубляло хаос в управлении. К началу 1945 года крах политики Коисо стал неизбежным. После падения Филиппин и первых массированных бомбардировок Токио (март 1945) даже наиболее оголтелые милитаристы осознали неизбежность поражения. В апреле 1945 года, под давлением военных и придворных кругов, кабинет Коисо был вынужден уйти в отставку, уступив место ещё более беспомощному правительству адмирала Судзуки Кантаро. Но и это не остановило военную машину: правящая клика, цепляясь за власть, продолжала гнать японский народ на убой, пока атомные удары по Хиросиме и Нагасаки не поставили окончательную точку в преступной авантюре японского империализма.

Продолжение в следующем посте...

Присоединяйтесь

Неделю назад (13 марта) закончился мой отпуск.
В этот раз, собирая вещи и имея уже опыт потери двух огромных рюкзаков с вещами, я ограничился одним - небольшим, тактическим рюкзаком.
Этот рюкзак мне выдали (почему то со словами - один рюкзак на двоих) перед штурмом, ещё в марте 24-го.
В том штурме случилось лёгкое ранение, и меня эвакуировали в Дебальцево, оттуда в Луганск, где после КТ решили, что доставать осколок смысла нет. Снова эвакуация в Дебальцево, оттуда в медроту и в ПВД с резолюцией начмеда - освобождение от службы на 15 суток.
С момента получения ранения, до возврата в ПВД - двое суток.
Всё это происходило ровно год назад.
В Дебальцево, уже после Луганска, случилась занимательная история.
Пока ожидал транспорт для отправки в медроту, волонтёры дали мне новые трусы, носки и всяко разно - шампуни, салфетки и т.д.
Понятно, что прежде чем разместить в рюкзаке новое, нужно всё старое из него вынуть и заново, с учётом добавившихся вещей, всё переложить.
И занятие это, покопаться в собственных (кто то в чужих предпочитает) шмурдюках, доставляет какое то удовольствие, такой, знаете, армейский фетиш.
Вытаскиваю значит, неспешно из рюкзака фонарики, сигареты, нателку, банку тушенки(!), повербанк, гранату Ф-1 (!!!)...
Бля! Ебано в рот!!! Суук!!! Это я так свое удивление выразил.
Пауза...
Вытаскивал я всё это на виду, вокруг люди, в трёх метрах от меня ВПшник стоит, поглядывает иногда на меня и мои вещи..
Совпало - я с гранатой в руке, в ахуе от того, что чëрте сколько таскал с собой лишний вес, замер под взглядом тут же оживившегося ВПшника.
Дебальцево, это тыл, оружие только у ВПшников, потому граната у простого бойца, это залёт, уголовка.
ВПшник ко мне подскочил, - дай!, давай сюда гранату! Ты че воин, это залёт!
Да, он так и сказал, и тут же в рацию "позывной", сюда подойди...
А мне, уже в приказном порядке - давай вытряхивай всё из рюкзака!
Ну я переворачиваю, тут же вываливается ещё одна граната, банка тушенки, ну и всякое - десяток зажигалок, таблетки и т.д.
Вторую гранату ВПшник тоже забирает, в это время подходит второй, и первый ВПшник, обе гранаты отдаёт ему.
Сам же берёт мой рюкзак трясёт его перевёрнутый, потом заглядывает в каждый отсек - пусто.
Отдаёт мне рюкзак и говорит пойдём с нами.
Я ему в ответ - Зачем?
Тот мне - разбираться будем.
- Бля, в чем, разбираться то?! Ну гранаты, да, я с ранением, со штурма, повезло, сразу эвакуировали, не до осмотра вещей было... Сам в ахуе, что тащил и гранаты и тушёнку три км на себе, пока с ЛБС на ноль шёл..
Хорошо, что рядом со мной человек десять было - поддержали.
Мол, хули ты доебался, всё же норм, он же обратно едет, а не в Россию.
Второй ВПшник молчал, потом тоже этому говорит, ладно, пошли. А ты, уже мне, в следующий повнимательнее будь, тут вам не там.
В общем обошлось.
Впоследствии, спустя время, как получил уже тяжёлое ранение, я передал свой бк, автомат и две, почему то дефицитных РГДшки, бойцу, который меня сопровождал и поддерживал.
Добравшись до ноля, я будучи ещё в сознании, пока ожидал машину эвакуации, прощупал свой рюкзак и... снова достал из него две гранаты.
А рюкзак до сих пор со мной.

Комендачи те ещё воины! Родственника призвали в первую волну мобилизации на СВО, сапёр+расчёт гранатомёта, командир группы, мл.сержант, как и все молодые, ему 33 года, с охотой рассказывал про первые боевые. Но с каждым приездом всё больше молчал и больше пил.
На одном из выходов получил осколочные ранения, на выходе, с фланга кошмарили укров выстрелами с гранатомётов, те отправили "птичек" потушить точки. Родственник уже на опыте, рванул в ближайшую лесополосу, орал второму всю дорогу чтобы тот не отставал, второй номер, молодой, рванул следом, запаниковал по дороге и залёг, притворился мёртвым, хохлы не поверили, сбросами положили парнишку, родственника пытались выкурить с полосы, не получилось, он выжил.
Однажды возвращались с выхода, нашёл раненного дагестанца (разорванный живот) со Шторм Z, вытащил парня на руках, того бросили свои, не донесли, обещали за ним вернуться, но так и не пришли, тот несколько дней ползал сам по себе в попытке выйти на своих. Дали медаль за спасение погибающего, потом мать дагестанца слала сообщения в мессенджере, плакала, благодарила за сына, просила приехать в Дагестан, тот пообещал приехать.
После очередного отпуска по ранению возвращались из отпуска, в Луганске зашли в магазин, следом зашли комендачи, начали расспрашивать откуда, объяснили что с отпуска едут, сегодня ещё отпускной день, слово за слово, родственник на нервах послал их на .!., те оскорбились, решили учинить обыск автомобиля, зять за рулём был, отвозил их своими силами, те увидели алкоголь в машине, что и стало причиной задержания. Следом приехали "кадыровцы" вышли из машины с бутылками в руках, те даже не отреагировали, как будто никого нет. Родственника отправили под следствие, с его слов у него просили сто кусков чтобы его отпустить, тот послал их на .!. ещё раз. Приехал командир родственника, привёз вещи, награды, объяснил что человек необходим ему при части. Не отпустили, приписали в штрафбат.
В штрафниках при штурме получил ранение, попал в серую зону, две недели не выходил на связь, прятался по подвалам, свои с птичек скидывали воду, медикаменты, БК. Пробился к своим, в госпиталь не положили, отправили на передовую, полтора месяца не выходил на связь, верили до последнего что живой, но он погиб при штурме Курахово! Шли в штурмовой группе, зашли в здание, хохлы их вели с птичек, с чего-то тяжёлого или арта, или танк, обрушили здание, вся группа погибла. Царство небесное всем убиенным, погибшим, замученным!
Комендачи - это отдельная порода шакалов! Что сейчас, что в годы чеченских компаний трепали парней по возвращению с горячих точек, знали что ребята с деньгами.
У них развязаны руки, знаю что сейчас разный контингент служит на новых территориях и у них особые указания по этому поводу. Врятли кто-то будет разбираться с их произволом, такое время.