Библия говорит, что только Христос является посредником между Богом и человеком (1Тим. 2:5), а во многих церквях утверждается, что посредниками являются священники, которые могут отпускать грехи. Библия не делит людей на духовенство и мирян (1Петра 2:9), а последователи некоторых христианских церквей делят всех верующих: на особый класс духовенство и низший мирян. Библия ясно утверждает, что душа не бессмертна (Еккл. 9:5, 10), а многие христиане верят в бессмертие души, хотя исторически это однозначно доказано, что оно пришло в христианство из язычества [14].

И вот эти самые самаритяне обращаются к возвратившимся иудеям с просьбой. «И пришли они к Зоровавелю и к главам поколений, и сказали им: будем и мы строить с вами, потому что мы, как и вы, прибегаем к Богу вашему, и Ему приносим жертвы от дней Асардана, царя Сирийского, который перевел нас сюда» (Ездр. 4:2). Казалось, что в этой просьбе начали находить исполнение слова древних пророков говорящих, что наступит день, когда «пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас Своим путям и будем ходить по стезям Его; ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне — из Иерусалима» (Ис. 2:3). И тут, на первый взгляд, совершенно непонятным кажется ответ израильских старшин. «И сказал им Зоровавель и Иисус и прочие главы поколений Израильских: не строить вам вместе с нами дом нашему Богу; мы одни будем строить дом Господу, Богу Израилеву, как повелел нам царь Кир, царь Персидский» (Ездр. 4:3). Что это? Проявление религиозной гордыни, нетерпимости? Или следы древней неприязни между северными и южными коленами потомков Иакова? [15] Однако, не будем спешить с выводами и осуждать жесткий ответ Зоровавеля. Во-первых вспомним кто такие были самаритяне: народ, который совмещал чтение Торы и почитание Истинного Бога с поклонением языческим идолам и суевериями. В свое время иудейский народ делал подобное, совмещая служение Яхве со служением Ваалам и Астартам и за это был отведен в вавилонский плен. Иудеи очень хорошо помнили этот трагический урок своей истории и понимали, что двойных стандартов в служении Господь не принимал и не принимает. Поэтому и служение самаритян не может быть угодно Господу, а строить великую святыню с язычниками — это святотатство. Это значит обречь на все дело, едва только начав его Божье проклятие. Во-вторых, в допленные времена Господь многократно через пророков предостерегал Свой народ от каких бы то ни было контактов с язычниками (Втор. 7:2-4; 14:2), за исключением несения им вести спасения. В свое время иудеи нарушили этот завет и в результате пожали плен. Поэтому сейчас идти на контакты с язычниками самаритянами они не могли. И, наконец, в-третьих, насколько было искренним желание самаритян строить храм Господу. Ведь в некотором духовном плане самаритяне были хуже даже кровожадных финикийцев и гордых греков. Ведь в отличии от них они знали Писание, знали требования Бога, на словах признавали их, но на деле отрекались и грубо попирали. Сатана хотел через самаритян привести к падению иудеев. И вначале он для этого использовал одну из своих самых коварных уловок, которую часто использует и в наши дни. Зная, какое важное место верующие во все века отводили проповеди евангелия дьявол убеждает их пойти в своей вере, образе жизни на небольшой компромисс для того, чтобы легче проповедовать людям далеким от Бога, чтобы было с ними больше точек соприкосновения. А якобы потом, когда недавние язычники придут к Богу от компромисса отказаться и объяснить им уже всю полноту истины. Однако, всякий раз, когда верующие пытались уподобиться мира для того, чтобы иметь на него большее влияние это заканчивалось трагедией. Так христиане IV века х. э. пошли на компромисс и согласились, чтобы в храмах находились изображения Бога для того, чтобы язычникам, привыкшим к изображениям богов было легче приобщаться к христианству. С этой же целью Господний день суббота был заменен на языческий день солнца (только в русском языке называющийся воскресенье). Чтобы было «легче» язычникам в христианство вошли сложные обряды, появились иконы-охранительницы, святые мощи и т.д. Словом, не успели оглянуться, как языческие представления и обряды настолько прочно вошли в христианство, что уже было трудно отделить одно от другого. Сегодня многие христианские церкви идут тем же путем. Так римский папа признал теорию эволюции, чтобы удовлетворить тех верующих которых смущало несогласие библейских сообщений о творении с некоторыми научными представлениями и которые прочно (хотя как сейчас доказано совершенно без научных оснований) вошли в умы людей. Даже такой выдающийся мыслитель и богослов А. Мень, автор глубочайших книг по истории религии, и о Христе пытается в одной из своих работ совместить дарвинизм и творение [16]. Он фактически сводит на нет научную ценность сообщений книги Бытие, называя их лишь поэзией и символами. Он против буквального понимания ее сообщений. Другие церкви видя, как сегодня распространен гомосексуализм, дабы привлечь его последователей в свое лоно не только не объявляют это грехом, но благословляют однополые браки в церкви. Церкви Западной Европы и Америки приглашают к себе на служения рок-музыкантов, устраивают аукционы и т.д. Но все эти попытки не приводят ни к чему. Людей в церковь приходит не больше, но зато дух мира входит под церковные своды, стирая грань между духовностью и вседозволенностью. О другой стороне этой проблемы, а именно о замыкании церкви, искусственном отгораживании ее от мира, нежелании говорить с людьми на современном языке, а на языке XIII или XIX веков мы расскажем ниже. Итак, Зоровавель с Божьей помощью принял единственно верное решение, отказавшись от союза с самаритянами. Для целостности представления судьбы этого народа мы кратко расскажем его последующую историю. Вскоре после отказа Зоровавеля самаритяне воздвигли в пику Иерусалиму храм на горе Гаризим, высотой 2860 футов. Во времена Александра Македонского Самария была включена в область Келесирию (Нижнюю Сирию) во главе которой был поставлен Андромах [17]. Недовольные его правлением самаритяне поднимают восстание убивая наместника. Александр, который еще недавно весьма благосклонно относился к самарянам жестоко карает восставших. После чего выселяет самаритян из Самарии в Сихем, а на их место селит македонцев [18]. Храм на горе Гаризим однако продолжал существовать, пока царь Сирии Антиох IV Эпифан (164-153) не эллинизировал его превратив в храм Зевса Ксениоса. Спустя немного лет царь возродившегося иудейского царства Хасмонеев Иоанн Гиркан в 129 г. до х. э. вообще не сносит его [19], нанеся самаритянам страшное поражение, подчинив своей власти [20]. Во времена Рима самаритяне подверглись гонению при прокураторстве Понтия Пилата, который совершенно необоснованно силой подавил их религиозную процессию на горе Гаризим, казнив наиболее именитых самаритян [21]. После этих событий представители верховного совета самарян отправили посольство к наместнику Сирии Вителлию с обвинением Пилата, который казнил и убил ни в чем не повинных людей. Вителлий отзывает Понтия Пилата из Иудеи, отправляя его в Рим для дачи ответа перед императором Тиберием о своих действиях [22]. В ходе последующей истории самаряне практически сходят на нет, не играя в ней сколько-нибудь значимого места, представляя собой лишь маленькую религиозную общину, часто подвергающуюся различным гонениям. «В 1983 г. она еще была представлена пятьюстами жителями Наблуса (Шхема) и нового городка Холон (пригорода Тель-Авива), которыми руководил первосвященник Пинхас бен Маулиах. Он и его приверженцы до сих пор ежегодно отмечают Пасху на горе Гаризим обильным жертвоприношением животных… Они верят и в День Возмездия и Награды, когда появится Восстановитель («Тахеб»), который возродит их судьбы, и мертвые восстанут, дабы войти в рай или вечно гореть в адском пламени» [23]. Так печально завершилась судьба этого народа, который когда-то хотел уничтожить Божий народ и помешать строительству Иерусалимского храма. Соорудив свой храм на горе Гаризим самаряне этим бросили вызов народу Божьему, Истинному Богу. Таким образом храм на горе Гаризим — это памятник человеческой гордыни. Но не только ей. Соорудив храм на горе Гаризим они решили служить Богу, но так как считали они, а не как говорил Господь. Таким образом храм на горе Гаризим это памятник — служения Богу «по учениям и заповедям человеческим». И, наконец, развалины храма на горе Гаризим — это памятник того, что бывает с народом отступившим от Бога. Спросим себя, не является ли моя религия, храмом на горе Гаризим. Не пытаюсь ли я совместить служение Господу с исполнением человеческих обрядов и праздников. Не смешиваю ли истину с ложью. Отвечает ли моя религия тому, что говорит Библия. Не заменяю ли я Божьи постановления (не убий, не прелюбодействуй, святи субботу, не сотвори кумира) человеческими предписаниями, пусть и даже очень древними. И если это присутствует в моей духовной жизни, то я должен осознать, что меня рано или поздно ждет та же участь, что и иудейский храм на горе Гаризим. Некогда с горы Гаризим провозглашались Божьи благословения, но народ отступил, соорудив на горе свой храм и благословения обернулись в проклятия. И кажется, что эта маленькая самарянская община существует только для того, чтобы напоминать живущим сегодня: не пытайтесь совмещать в своей религии истину с ложью!

Примечания

[14] Гиббон Э. Закат и падение Римской империи, В 7Т, М, Терра, 1997, Т2, с. 30-31, 32, 33

[15] Мень А. История религии. В 7Т., М, Слово, 1992, Т5, с. 288-289

[16] Мень А. История религии. Указ. соч., Т1, с. 87-89

[17] Квинт Курций Руф. История Александра Македонского, М, И-во Моск. у-та, 1993, книга 4, глава 5, 9, с. 58

[18] Дубнов. Указ. соч., часть 2, с. 5

[19] Грандт. Указ. соч., с. 290

[20] Иосиф Флавий. Иудейские древности. Указ. соч., том 2, книга 13, глава 9, 1, с. 182

[21] Там же, том 2, книга 18, глава 4, 1, стр. 442

[22] Там же, с. 442-443

[23] Грандт. Указ. соч., с. 290

Майор Дмитрий Алексеевич Орлов вернулся из Афганистана в ноябре 1983 года. Его возвращение не афишировали: человек с его опытом, прошедший три командировки, исчезал так же тихо, как и появлялся. Самолет Ил-76 приземлился на заснеженном ленинградском аэродроме поздно вечером. Дмитрий вышел по трапу, вдохнул колкий, морозный воздух и ощутил не облегчение, а лишь глухую, давящую пустоту. Война не отпускала. Она продолжалась внутри — фантомными болями в ампутированных пальцах левой руки, ночными кошмарами, где пылали «вертушки», и неумолчным гулом в ушах, похожим на отзвук взрыва, растянутый во времени.

Он был кадровым офицером, воспитанным в строгих материалистических традициях Советской Армии. Религия для него всегда была пережитком прошлого, чем-то вроде народных сказок – интересным, но не имеющим отношения к реальности. В Афганистане он видел, как молились моджахеды перед атакой, и как шептали молитвы его собственные солдаты. И те, и другие гибли одинаково – беспорядочно и бессмысленно. Это лишь укрепляло его уверенность: Бога нет. Есть только приказ, оружие и воля к победе.

Его последняя операция закончилась провалом. Группа попала в засаду. Прикрывая отход, погиб молодой лейтенант Игорь Петров. Дмитрий до сих пор помнил его лицо – испуганное, но решительное. "Товарищ майор, – хрипел умирающий Петров, – у меня мать в Смоленске... Обещайте, что навестите её... Скажете, что я не струсил..." Дмитрий дал слово. Для офицера честь – не пустой звук.

Сейчас, глядя на заснеженный Ленинград, он понимал: пора выполнять обещание. Долг есть долг.

Дорога до Смоленска заняла сутки. Провинциальный город встретил его серым небом и облезлыми фасадами дореволюционных домов. Адрес привёл его в старый район, где двухэтажные деревянные дома теснились вдоль мощёных улочек.

Ему открыла невысокая пожилая женщина в простом тёмном платье. Валентина Сергеевна, мать погибшего лейтенанта. Увидев военного в форме, она не удивилась, лишь отступила вглубь коридора, жестом приглашая войти.

Дом пахло старой древесиной, ладаном и пирогами. В гостиной, в красном углу, Дмитрий с удивлением увидел иконы. Лампада бросала колеблющиеся тени на лик Богородицы.

"Расскажите, как погиб мой Игорь", – попросила она, усаживаясь в кресло.

Дмитрий говорил скупо, по-военному, опуская самые страшные подробности. Женщина слушала молча, не проронив ни слезинки. Когда он закончил, она кивнула.

"Спасибо, что приехали. Для меня это важно".

Он хотел уйти, но Валентина Сергеевна остановила его: "Останьтесь сегодня. Ночь на дворе, поезда до утра не ходят".

Комната, куда его проводили, оказалась бывшей детской. На полках всё ещё стояли книги по физике и астрономии, на стене висела карта звёздного неба. Дмитрий лёг на узкую кровать и закрыл глаза. Гул в ушах усиливался, превращаясь в навязчивую какофонию. Он снова видел тот бой – взрывы, крики, лицо умирающего лейтенанта...

Ночью он проснулся от странного ощущения. В доме было тихо, лишь где-то за стеной слышался тихий шепот. Дмитрий вышел в коридор и увидел свет из-под двери в гостиную. Осторожно приоткрыв её, он увидел Валентину Сергеевну, стоявшую на коленях перед иконами. Она не плакала, не рыдала – просто тихо разговаривала с кем-то невидимым.

"...помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Игоря, и прости ему все согрешения вольные и невольные..." – её голос был ровным и твёрдым.

Дмитрий вернулся в комнату с странным чувством. Эта женщина, потерявшая единственного сына, находила силы не просто жить дальше – она сохраняла какое-то непонятное ему достоинство и мир в душе.

Утром за завтраком он не удержался и спросил: "Вы всегда были верующей?"

Валентина Сергеевна улыбнулась: "В нашей семье вера передаётся из поколения в поколение. Даже в самые трудные времена мы не отрекались от Бога".

"Но как можно верить, когда вокруг столько страданий?" – вырвалось у Дмитрия.

"Страдания – часть пути, – тихо ответила она. – Бог не обещал, что будет легко. Он обещал быть с нами и в счастье и в горе".

Дмитрий молчал. Его рациональный ум отвергал эти слова, но что-то внутри начинало сомневаться.

Перед отъездом Валентина Сергеевна протянула ему маленькую бумажную иконку. "Возьми. Святой Николай. Пусть хранит тебя в пути".

Он хотел отказаться, но увидел в её глазах нечто, не позволяющее возражать. Сунул иконку в карман кителя.

Обратная дорога в Ленинград показалась ему вечностью. Снег хлестал в окна вагона, а в ушах по-прежнему стоял тот проклятый гул. Он достал иконку – простую бумажку с изображением старца в архиерейском облачении. "Глупость", – пробормотал он, но убрать обратно в карман не посмел.

Жизнь в Ленинграде вошла в свою колею. Работа в штабе, бумаги, совещания. Но внутренний покой не возвращался. По ночам он продолжал просыпаться в холодном поту, слыша взрывы и крики. Алкоголь помогал ненадолго, но утром становилось только хуже.

Как-то раз, бродя по городу, он оказался у Владимирского собора. Храм, недавно возвращённый церкви, был полон людей. Дмитрий зашёл внутрь – сначала из любопытства, потом остался, поражённый. Он никогда не видел ничего подобного: золото икон, мерцание свечей, пение хора, сливающееся в единую гармонию. И люди – разные, от старушек в платочках до молодых парней, – все стояли с каким-то особым, сосредоточенным выражением лиц.

Он подошёл к свечному ящику. Пожилая женщина с добрыми глазами посмотрела на него: "Вам о здравии или об упокоении?"

Дмитрий растерялся. "Об... упокоении", – выдавил он, вспомнив Игоря.

Поставив свечу, он долго стоял, глядя на огонёк, трепетно колеблющийся в потоке воздуха. И вдруг случилось необъяснимое – гул в ушах прекратился. Впервые за многие месяцы в его голове воцарилась полная тишина. Это длилось всего несколько секунд, но ощущение было таким ярким, что у него перехватило дыхание.

Следующие дни он проводил, бесцельно бродя по городу. Всё казалось ему серым и безжизненным. Однажды вечером, возвращаясь домой, он стал свидетелем аварии – машина сбила подростка. Народ собрался вокруг, кто-то вызывал скорую. Дмитрий, действуя на автомате, подошёл ближе. Мальчик лежал без движения, из разбитой головы текла кровь.

И тут он увидел нечто, что врезалось ему в память. Пожилая женщина, проходившая мимо, остановилась, перекрестила пострадавшего и тихо, но чётко произнесла: "Господи, помилуй".

Эти слова отозвались в Дмитрии чем-то глубинным, первобытным. Он вспомнил Валентину Сергеевну, её ночную молитву, тихий голос, полный веры и смирения. Вспомнил то странное ощущение мира в её доме, так контрастирующее с адом, бушевавшим в его душе.

В ту ночь он не спал. Ворочался с боку на бок, в голове проносились обрывки мыслей, воспоминаний. Под утро он встал, подошёл к окну. Город просыпался, зажигались первые огни. И вдруг его осенило – та тишина, что он ощутил в храме, была не случайностью. Это был ответ. Ответ на вопрос, который он даже не успел задать.

Он снова пришёл во Владимирский собор. На этот раз – осознанно. Служба только начиналась. Он стоял в стороне, наблюдая, слушая непонятные ему слова молитв. И снова – тот же странный покой, то же ощущение, что он прикоснулся к чему-то бесконечно большему, чем он сам.

После службы он подошёл к священнику – немолодому уже человеку с умными, добрыми глазами.

"Батюшка, я... не знаю, с чего начать", – растерянно сказал Дмитрий.

"Начните с самого главного", – мягко ответил священник.

И Дмитрий рассказал. Всё. Афганистан, гибель подчинённых, своё обещание, поездку в Смоленск, гул в ушах, который не прекращался месяцами. Рассказал о тишине, наступившей в храме.

Священник слушал внимательно, не перебивая. Когда Дмитрий закончил, он кивнул.

"Вы прошли через тяжелейшие испытания, – сказал он. – Война калечит не только тела, но и души. Но Господь всегда даёт возможность исцеления".

"Но как можно верить после всего, что я видел?" – горько спросил Дмитрий.

"Вера – это не ответ на все вопросы, – ответил священник. – Это сила, помогающая жить с вопросами, на которые нет ответов".

Он дал Дмитрию несколько маленьких книжечек – Евангелие, молитвослов. "Почитайте. Не торопитесь. Задавайте вопросы. Бог ведёт каждого своей дорогой".

Дмитрий ушёл из храма с странным чувством – смесью надежды и страха. Всю следующую неделю он читал. Сначала из любопытства, потом – с возрастающим интересом. Слова Христа о любви, прощении, милосердии поражали его своей простотой и глубиной. Это была совершенно иная система координат, нежели та, в которой он жил до сих пор.

Он начал ходить в храм регулярно. Стоял в стороне, слушал, наблюдал. Постепенно непонятные обряды начали наполняться для него смыслом. Он узнал о Таинствах, о исповеди, о Причастии.

И вот настал день, когда он понял – готов. Стоя на коленях в полумраке храма, он впервые в жизни обратился к Богу. Своими словами, просто и искренне.

"Господи, если Ты есть... помоги. Я больше не могу один".

И снова – та самая тишина. Тот самый покой. Но на этот раз он не прошёл через несколько секунд. Он остался.

На исповеди он плакал, как ребёнок. Каялся в том, о чём не говорил никогда никому. В смерти подчинённых, в своих сомнениях, в гневе и отчаянии. Священник выслушал его и тихо произнёс слова разрешительной молитвы.

Когда Дмитрий причастился впервые, он ощутил нечто совершенно новое – чувство единства, принадлежности к чему-то вечному и неизменному. Это было сильнее любого боевого братства, глубже любой человеческой привязанности.

Выйдя из храма, он посмотрел на мир другими глазами. Тот же Ленинград, те же люди, но всё казалось иным – более ярким, более живым. Гул в ушах исчез. Навсегда.

Он снова поехал в Смоленск. Валентина Сергеевна встретила его с той же сдержанной радостью. Когда он рассказал ей о своём пути к вере, она улыбнулась – впервые за всё время их знакомства.

"Я знала, что Господь не оставит тебя", – просто сказала она.

Теперь Дмитрий понимал – его обещание погибшему лейтенанту было не просто долгом чести. Это был тот самый мост, о котором говорила Валентина Сергеевна. Мост между его старым, разрушенным миром и новым – полным веры и надежды.

Он стоял на перроне смоленского вокзала, глядя на уходящий поезд, и думал о странных путях Господних. Ветеран-атеист, прошедший ад войны, нашёл Бога благодаря обещанию, данному умирающему солдату. И в этом не было случайности. Это был Промысел.

Дмитрий перекрестился – медленно, почти неумело, но с глубокой верой в сердце. И впервые за долгие годы ощутил полный, ничем не омрачённый мир.

Часто говорят, что если бы Иисус воскрес сегодня, он бы не принял христианство, а остался бы иудеем. Христианство настолько исказило его послание, что оно стало бы ему совершенно чуждым.

Если бы «исторический» Иисус был воссоздан, он бы обнаружил, что его послание, было стёрто христианами, которые, похоже, мало знали о его делах и словах. Это послание было заменено идеями людей, использовавших проповеди Иисуса, и в ещё большей степени рассказы о его деяниях, лишь как основу для собственных измышлений.

Вместо того чтобы быть посланником Яхве, Иисус превратился в объект не только своих собственных высказываний, но и всего откровения Яхве в Священном Писании. Яхве был заменен новым трехчастным божеством, а его имя было заброшено.
Вместо того чтобы призвать евреев более бережно относиться к своему статусу народа Яхве, христиане отрицают особую связь евреев с божеством и относятся к ним враждебно.

Кроме того, вера Иисуса в неминуемую божественную кару и преображение мира была в значительной степени отвергнута, и не из-за христианства, а потому, что конец света не наступил во времена Иисуса, как было предсказано. (Однако это представление является постоянной фантазией христиан и искажает мысли и действия многих христиан сегодня.)

Можно представить себе ужас и отчаяние, которые испытал бы Иисус, если бы узнал, что результатом всех его трудов и проповедей стало то, что он:
считается, что он совершил отвратительное богохульство, провозгласив себя Богом;
считается авторитетом в вопросах еретических и богохульных представлений о божестве; стало причиной систематического неверного толкования и игнорирования книг, которые он почитал священными;
провозглашается основателем религии, которая игнорирует Божьи установления, утверждает, что евреи прокляты, и враждебно относится к принципам Иисуса (как они описаны в писаниях этой религии);
а также использовался для оправдания бесчисленных ужасных преступлений против его народа, евреев.

Более того, всё это произошло во многом благодаря одному человеку — Павлу, который никогда не видел и не слышал Иисуса, вероятно, не знал о его существовании при жизни и почти не интересовался его деяниями. Павел преобразил Иисуса в иудейскую адаптацию языческого типа: спасителя, сходящего свыше, умирающего искупительной смертью и воскресающего.

Мы можем обоснованно заключить, что Иисус ненавидел бы христианство.

Воскресший Иисус пришёл бы в ярость и ужас, увидев своё изображение на крестах по всему миру. Он даже не узнал бы себя в Евангелиях или в каком-либо послании Нового Завета.
Он бы возненавидел христианство.