- А как же твое вегетарианство? – засмеялся брат.
- Уже несколько месяцев жру мясо.
…Завтра едем в бригаду – подразделение большое, пять тысяч солдат. Бригада гвардейская! Есть у нас и танкисты, и артиллерия, и пехота… Ну что, пацаны, кто куда хочет попасть? - спросил «покупатель», окидывая нас хитрым и пытливым взглядом цыганских глаз.
Именно этот веселый сержант-контрактник нарушил тоскливые дни нашего ожидания на призывном пункте. Кличка у него была «Куркуль», рост два метра. На руке наколка «за ВДВ», но служил он связистом.
- А где круче всего?! – донесся из строя бодрый голосок. Лица я не увидел, но думаю, что розовые очки плохо сочетались с бритой головой.
- О-о, круче всего, конечно связистом! Хотя в нашей бригаде самые крутые – это разведка. Но тебя туда не возьмут. Ха!
- Чтобы попасть в разведку, нужно быть вот такого роста, – Куркуль ткнул пальцем в моего соседа – худощавого парня корейской внешности, почти на голову меня выше. – И вот такой комплекции: - Продолжил он, тыча пальцем в нашего боксера. Тот в свою очередь был в два раза меня шире.
- Туда сложно попасть, обычно те, кто просится в разведку – попадают в пехоту, - подытожил Куркуль.
- А можно… - начал кто-то.
- Можно Машку за ляжку, телегу с разбегу, козу на возу, за хуй подержаться и пятьдесят раз отжаться! - с воодушевлением протараторил Куркуль.
- Понял-понял! – засмущался парень. - Разрешите…
- Разрешаю, подержись! – радостно завопил Куркуль.
Взвод отозвался дружным хохотом.
- Нет в армии таких слов, привыкайте, пацаны, вас еще много сюрпризов ожидает.
- Например? Расскажите нам что-нибудь!
- Про нашу бригаду говорят: «нету жопы шире, чем Бригада-4». И знаете, что? Это святая правда! Жара и песок летом, мороз и ветер зимой, полный бардак и повышенная радиация рядом с воронкой от ядерного взрыва. Но все будет нормально.
Спустя пару месяцев я сделал вывод, что в последней фразе Куркуль немного покривил душой. За время лишь моей службы в бригаде произошло пять суицидов, считая только успешные, энное количество увечий и побегов. А торжественные отправки арестованных в дисциплинарный батальон были практически регулярными. При этом старожилы поговаривали: «Наконец-то бардак прекратился».
После построения я отыскал взглядом боксера. Накануне он побрил голову одноразовым станком, бугристый от природы череп блестел и кровоточил свежими порезами. Широкое мясистое не обезображенное поиском истины лицо святилось задором и энтузиазмом. Ростом он не вышел, зато ширина плеч приближалась к буквальной трактовке выражения «поперек себя шире».
Я подошел к нему и осведомился:
- Ты смотрел «Фантастическую четверку»?
- Помнишь там здоровенного каменного жлоба? Его звали Существо.
- Ты очень на него похож. Прямо вылитый.
Боксер зыркнул, набычился, но как реагировать – не знал. После нескольких секунд колебания пришел к решению не реагировать вовсе. Взгляд его заскользил по казарме, боксер беспечно потопал в произвольном направлении.
Электричка неслась сквозь ночь. Ели, пили, выпивали, играли в карты, терпели циничное отсутствие туалета. Из хриплого динамика недорого телефона звучал «Сектор газа»:
Эй, гуляй, мужик, пропивай что есть!
Как ты не пахал мужик, обносился весь!
Нашу Русь пропили коммунисты на корню.
Так что пей и ты, мужик, пей за всю хуйню!..
Выпив немного сока, я ужинал финиками с орехами. Боксер сидел рядом: орал, матерился, играл в карты, бурно со всеми общался, то и дело задирался. Каждый раз, заслышав голос девушки-диспетчера, объявляющей остановки, громогласно требовал минет. По собственному выражению, бузил.
- Это че? – воскликнул он, увидав финики.
- Зачем? – насторожился он.
- Ха-ха-ха! – Боксер затрясся в безудержном смехе. Затем с упоением вгрызся в куриную ножку и посмотрел на меня с недоумением и глубокой искренней жалостью.
Совершенно случайно среди нас оказался старослужащий, едущий из отпуска. Его берцы сияли зеркальным блеском, лицо же сияло ненавистью к бригаде, в которую он возвращался.
Паренька тут же окрестили Дембелем и завалили бесконечной кучей вопросов. Сначала он был неразговорчив, есть-пить-выпивать отказывался. Чуть позже согласился на шоколад и разразился непрерывным вещанием об особенностях армейской жизни.
Боксер донимал Дембеля сильнее прочих, желал подробностей и мудрых советов. При этом периодически заявлял, что мама за него очень беспокоится: как бы он в армии кого-нибудь не покалечил.
- А как там с дагами? – спросил, наконец, Боксер. С самого призывного пункта эта тема оставалась одной из наиболее животрепещущих и насущных. Группировок обезбашенных дагестанцев боялись сильнее дедовщины.
- С дагами… - Дембель осунулся, улыбку срезало как рубанком, - плохо. Очень плохо с ними.
Впервые за все время Боксер приуныл и задумался. Слухи на эту тему ходили всякие, но хорошее – никогда.
- Э, пацаны, смотрите, че за окном! – заорал кто-то.
Вокруг мчащейся электрички кишели тучи воронья. Мрачные стаи птиц вопили, кружились в странных танцах, взмывали далеко в небо, чуть ли не скреблись в окна. Матовые перья поблескивали в неровном освещении, клювы раскрывались в неслышимых насмешках.
- М-да, только кладбища для полной картины не хватает.
- Хули, - оповестил дембель.
Мимо окон побежали кресты и надгробья. Потянулась черная готическая ограда.
- Ну, просто мимо кладбища дорога проходит, - хотел было утешить окружающих Дембель, но утешать было некого.
Всем было пофиг. Не умолкала зацикленная песня:
…Водка стоит сто рублей - это не беда!
Хоть вообще-то эт не водка, а одна вода!
Самый лучший вариант: всем глаза залить.
Спьяну жизнь херово видно - даже легче жить!..
Боксер поговорил по телефону со своей девушкой, поплакал, очень сильно избил интерьер электрички, напугав проводницу, и уснул.
Капитан Розгин отличался незабываемой внешностью и еще более незабываемым поведением. Обитал в канцелярии, пил кофе, ел мед.
- Взвод, строиться! – скомандовал сержант. - Равняйсь, смирно, равнение - на! - канцелярию.
Сержант приложил руку к шапке и, постучавшись в дверной косяк, исчез в кабинете канцелярии. «Товарищ капитан, первый взвод третьей учебной роты по вашему приказанию построен!» - донеслось оттуда.
Раздались сухие щелчки и синхронные с ними возгласы сержанта:
Не разбирая дороги, он выбежал из канцелярии. Красное лицо отображало внезапное обилие эстетических впечатлений и физических ощущений. Руки были прижаты к заднице.
Через мгновение в дверном проеме появился капитан Розгин. В руке был пневматический пистолет, а на лице ухмылка.
- Здравствуйте, товарищи солдаты!
- Здравия желаем, товарищ капитан!
Рост – обыкновенный, телосложение – обыкновенное...
Глаза были без белков. Как у зверя. Белок был виден, только когда капитан смотрел в сторону. Казалось бы – одной такой оригинальной черты было бы достаточно даже для художественного персонажа. Но реальность была поэтичнее: на все лицо распластался неведомого происхождения шрам. И был он уставного темно-зеленого цвета. Говорили, что это химический ожог. Говорили, что Розгин горел в танке. Истина, как обычно, где-то потерялась, а спрашивать как-то не хотелось.
Капитан провел маленький ликбез. Оповестил, что будет нашим ротным командиром на протяжении двухнедельного КМБ (Курса молодого бойца). Нас ждала строевая подготовка, один поход на полигон, присяга и распределение по подразделениям.
Когда Розгин заговорил про подразделения, из строя донесся знакомый бодрый голосок:
- Товарищ капитан, а можно…
- Можно за хуй подержаться и пятьдесят раз отжаться, - спокойно произнес капитан.
Взвод засмеялся. Капитан – нет.
Пока парень отжимался пятьдесят раз, обучение продолжилось.
Капитан рассказал о службе, про армию. Случаи из своей жизни. Мы узнали, что всего один неосторожный выстрел из ПКТ (пулемет Калашникова танковый) отрывает ровно одну голову зазевавшемуся солдату, и что тонущие в танке солдаты способны перед смертью поцарапать ногтями заклинивший люк.
Спустя пару часов, в своей тумбочке я нашел книгу. Это оказался словарь по искусству и эстетике. Восемьдесят девятого года издания и с печатью армейской библиотеки на первой странице. Судя по вырванным в конце страницам, использовали его для обслуживания той части тела, которой книги не читают. Словарь стал моим спутником на все время службы и, испещренный моими пометками и рассуждениями, чудом пережив все приключения и теряясь несколько раз, в итоге уехал со мной домой.
Я просился в разведку, но так как у меня не было спортивных разрядов, меня определили в пехоту, как и предсказывал Куркуль.
На присяге нас построили аккуратными коробочками. Около тысячи одинаковых солдатиков, сжимающих автоматы в синюшных по вине ноября пальцах. Шумную и вопиюще неоднообразно одетую толпу приехавших родных и близких огородили ленточками как опасную территорию.
Рядом со мной стояли: Татарин – мой приятель, Гулливер – громоздкий, неуклюжий парень, способный своим строевым шагом убить терпение даже сержанта-йога, и парень, самым подходящим прозвищем для которого было бы Мудак.
Под барабанный бой, напоминая цирк, сержанты вынесли перед каждым взводом парты. Появилась колона офицеров: в парадных шинелях, стянутых белыми ремнями. Идеальными шагами, словно люди-циркули, они вышли в центр площади и замерли. После очередного «бдыщ!» оркестра каждый офицер занял место за партой.
Командир бригады - полковник на генеральской должности - молвил с трибуны слово и объявил начало присяги.
- Ура! Ура! Ура-а-а-а-а-а-а! – гулко отозвались сотни глоток.
- Товарищи солдаты, при троекратном «ура» последнее «ура» не растягивается. Еще раз!
- Ура! Ура! Ура! – послушно повторили глотки.
- Ура-а-а-а-а-а-а! – закончил крайний взвод.
- Правый фланг не понял! Еще раз! «Ура» не растягиваем.
- Ура-а-а-а-а-а-а! – закончил крайний взвод.
- Ясно. Снова дебилов набрали, – подытожил комбриг и сошел с трибуны.
Стоящий за партой офицер называл фамилии, один за другим соратники подходили и присягали на верность. Каждый выучил текст присяги наизусть, но как часть ритуала всем полагалось оторвать руки от автомата и держать перед собой раскрытую папку с текстом.
- Я! – гаркнуло передо мной.
Самозабвенным строевым шагом вышел очередной сослуживец, уверенно направился к офицеру. Взял папку и развернулся лицом к строю:
- Я, Оловянный Иван Иванович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество!
Это же не просто слова, а клятва, подумал я. Это ритуал. Как могут эти люди подписываться на такие обязательства? Хотя, они даже не берут никаких обязательств, а просто действуют бессознательно, автоматически действуют по каким-то шаблонам и не задумываются над тем, что говорят, кто они есть и во имя чего живут…
Довольный и торжественный, рядовой Оловянный повернулся к офицеру, замерзшей рукой коряво расписался в списке.
- Поздравляю с принятием присяги, - машинально сказал офицер и пожал парню руку.
В тот момент я уже знал – мне офицер руку жать не будет.
- Служу! Российской! Федерации! – выпалил Оловянный.
Рядовой Оловянный удалился в тыл строя.
Офицер отыскал взглядом следующую фамилию и задумался.
- Рядовой… Муллагыдмоуткгптллв… я правильно прочитал?
Я отозвался на подобие своей фамилии.
Я подошел и с любопытством разглядел офицера. Он обладал классической внешностью хорошего и замечательного военного человека. От него веяло надежностью, мужеством, благородством и хорошим одеколоном. Парадная форма сидела идеально. На пышущее здоровьем лицо был опущен забрал спокойствия и невозмутимости.
Я развернулся к строю. Передо мной простиралась площадь, заполненная людьми в камуфляже. Лица выражали самые разные варианты и комбинации по показателям веселый-грустный, добрый-злой, умный-глупый… У каждого на груди под углом сорок пять градусов висел автомат. На меня никто не смотрел.
- Я... – голос немножко меня подвел и оказался слишком тихим.
Я прочистил горло, провел языком по сухому небу, сглотнул. Мир – иллюзия, напомнил я себе. Я – бессмертный дух в этом теле, поэтому глупо трепетать перед какими-либо объектами. Тем не менее, социальное сопротивление начало давить даже до того, как я начал говорить. Моя антиприсяга была короткой:
- Я, Муллагалеев Валерий Владимирович, служу только Богу - Создателю и Господу миров.
На этот раз голос не подвел, и каждое слово прозвучало предельно четко. Что-то щелкнуло в голове, сопротивление исчезло, и я ощутил нереальность всего происходящего. Как будто действительность с жесткими схемами и шаблонами превратилась в аморфный поток, который подхватил меня и закружил в пространстве новых вариантов.
Я обернулся к парте, нашел свою фамилию в списке и вместо того, чтобы расписаться, вычеркнул ее.
Не глядя на меня, офицер взял список и осведомился:
- А почему не расписался?
- Я себя вычеркнул. Вы не слышали мою присягу?
- Понятно, - спокойно сказал офицер. - Тебя же посадят.
- Может быть, - ответил я, оценив его безмятежность и спокойствие.
Я развернулся. Теперь на меня остро смотрело много-много глаз. Ни в одном глазу дружелюбия я не увидел. Отнюдь не строевым шагом я вернулся на свое место в глубине строя. Настроение было философским. Думал, какая судьба меня теперь ожидает.
- Поедешь в психушку, - авторитетно предположил Гулливер.
- Эх ты… - сказал Татарин, - удивил, блин. Теперь точно вместе служить не получится.
Мудак ухмылялся. Через мгновение в его зубах появилась сигарета. Он чиркнул зажигалкой.
- Ты ебнулся, да? В строю курить! – спросил его кто-то.
- Пошел на хуй, - ответил Мудак.
Вскоре церемония завершилась. Внезапно оркестр заиграл удивительно красивый марш. Жизнерадостные всплески мелодии, похожие на праздничный фонтан под солнцем, чередовались со зловещим рокотом трубы. Дарту Вейдеру бы однозначно понравилось.
Картина стала окончательно прекрасной и пафосной, когда откуда ни возьмись снег. Навстречу убывающему на сдачу оружия взводу неслись крупные мокрые хлопья. Снег сыпал часто, застилал взор, а через пару минут уже зачавкал под ногами.
Проходя мимо трибуны, я увидел группу офицеров, обступивших командира бригады, до меня донеслось: «…он отказался принимать». Наш взвод прошел мимо. Меня поджидали небольшие приключения и воистину неожиданные последствия. Очень интересовала реакция командования. Плана у меня не было.
Почти год спустя я услышал армейскую легенду, что однажды один дикий горец отказался принимать присягу, заявил, что служит лишь Аллаху, и красиво ушел в закат – неудержимый и загадочный. На самом деле уйти в закат мне не дали.
