За столом сидел приятной внешности человек лет под сорок, на лице была теплая полуулыбка. Он окинул меня дружелюбным взглядом.

- Да-да, проходи, присаживайся, – сказал он, указав мягким жестом на стул напротив.

Зазвонил сотовый. Офицер коротко глянул на дисплей телефона.

- Извини, у меня важный звонок… подожди, за дверью, пожалуйста.

Я вышел. Из-за двери донеслись резки обрывистые фразы, словно римский легионер всаживал в мишень дротики по самую рукоять. Полминуты молчания… еще пара дротиков, и офицер пригласил меня войти.

- Ну, для начала я представлюсь: товарищ майор. Имя тебе знать ни к чему… А теперь поговорим о тебе, – сказал он и раскрыл широкоформатный блокнот.

Казалось, что он вот-вот предложит мне чашечку горячего кофе со сливками и угостит круасанами с клубничным джемом. Он как будто играл роль «доброго полицейского» из старых боевиков. Будь мы героями такого кино – он был бы негром, я уверен.

- Хотите знать о моем мировоззрении? Экстремизм или нет?

- Нет, почему ты так решил? Расскажи, о своей семье, о школе… Если не ошибаюсь, ты учился в ВУЗе?

Мы мило побеседовали. Чуть позже он расспросил и о мировоззрении. Я рассказал, что у меня все хорошо, а нахождение в таком месте, как армия, не соответствует мне ни в коем разе. Мне не нравится дисциплина, бардак и коллектив. Каждое второе предложение он конспектировал в блокноте, время от времени хмурился и сверялся с другими записями.

- Я чувствую себя микроскопом, которым забивают гвозди, – пояснил я.

Он закурил. Я вполне был готов, что предложит сигарету и мне. Конечно же, не предложил.

- Здесь тебе могут найти занятие по способностям. Может быть, ты разбираешься в компьютерах, рисуешь?..

Прослужив совсем немного, я уже насмотрелся на писарей-хакеров, трудящихся по ночам, видел презрительное к ним отношение сослуживцев. А работникам клуба, отлынивающих от основных тягот армейской жизни, оказаться в компании сослуживцев вообще было чревато потерей здоровья.

- Нет, по сути это та же служба.

- Ты наглеешь. Такое не каждому предлагают, – нахмурился майор.

Я потупился. Он немного подумал и авторитарно сказал:

- Хочешь, я отправлю тебя служить в Москву или в твой Тагил?

Я оценил доброту и готовность идти на встречу, но и такой вариант меня не интересовал.

- Спасибо, но мне нравится эта бригада. Мне не нравится армия.

Товарищ майор медленно закрыл блокнот, щелкнул авторучкой и слегка подался вперед:

- Знаешь, что я тебе скажу? Не как офицер, а как мужчина. Ты просто зассал. Ни одна нормальная девчонка на тебя не посмотрит. Ты говно.

Лишенный грез о кофе и круасанах, я покорно принял выплеснутое на меня ведерко помоев и сказал:

- По моим наблюдениям, армия делает людей говном.

Он в упор посмотрел на меня.

- Да, армия это год рабства. Самого настоящего. Думаешь, это секрет? Ничего подобного, это всем понятно. Но это всего лишь один год. Я вот, например, пробыл в таком рабстве целых пять лет. Но армию надо пройти, это полезно.

- Я не хочу рабства. Предпочитаю свободу.

- А здесь, как ты мог заметить, твоего мнения не спрашивают… на то оно и рабство, правда?

- Я не собираюсь клясться и присягать на верность государству. Чему-либо и кому-либо.

- Почему? – спросил офицер, непроизвольно потянувшись к блокноту.

- Если я служу только Богу… а это, например, подразумевает истину и справедливость…  я не могу служить конкретной административной единице, коих несть числа, не могу выполнять приказы, которые противоречат моим воззрениям. Если моя родина – весь мир, я не могу служить отдельному клочку суши.

На лицо майора будто набежала грозовая туча, глаза сощурились и приготовились излучать лазерные лучи.

- Клоч-ку су-ши? – проговорил он сдавленным голосом.

- Самому большому, – утешил я.

На этом конструктивность диалога кончилась. И более не появлялась.

Этюд восьмой

Путешествуя из одного конца бригады в другой, мы с Розгиным уже который час топтали мокрый снег. Торжество присяги давно закончилась, но он по-прежнему был в парадной форме. Форма ему дико не шла. Наверное, так же не пошел бы парадный камзол широкоплечему гвардейцу-фронтовику, а парадные доспехи – грозному викингу.

- И давно ты принял ислам?

- Формально я еще не принял даже. Коран дочитал три месяца назад.

- Ты просто уцепился за какие-то свои домыслы. Ты не понимаешь ислам, ты ничего в жизни не видел.

Мы проходили мимо группки солдат кавказской национальности, когда Розгин остановился. Лицо было хитрым.

- Этот солдат не принимает присягу, утверждая, что это недопустимо для мусульманина. Значит, вы не мусульмане?

Кавказцы растерялись, некоторое время смотрели то на меня, то на капитана. Затем двое одновременно выпалили:

- Молодец!

Остальные быстро добавили:

- Мы тоже не принимали присягу, нельзя клясться!

- Но вы же приняли! – воскликнул капитан Розгин, разочарованный произведенным эффектом.

- Не, не. Мы присягу не читали, только расписались. А в душе, конечно, не принимаем.

Капитан развернулся ко мне:

- Шагом марш.

Мы пошли дальше, вдогонку долетело: «все правильно сделал!». Капитан досадливо кусал губы и хмурил брови.

- Товарищ капитан, мы не пообедаем, да?

Розгин посмотрел на меня тяжелым как танк взглядом:

- Я сегодня даже не завтракал. У меня вообще сегодня выходной.

- Но это же приказ - водить меня по инстанциям, а вы присягнули «выполнять приказы командования». Теперь это ваш священный долг.

Он долго не отвечал, но потом сказал со странным выражением:

- Ты прав.

Мы подошли к штабу бригады. Через пару минут уже стояли перед дверью в кабинет командира бригады гвардии полковника на генеральской должности по фамилии Щукин. Розгин внимательно на меня посмотрел, сказал негромко:

- Не делай там глупостей. И веди себя прилично, стой смирно, все-таки это офицер.

Последние слова он произнес чуть медленнее, ему докучали какие-то размышления, и выразить уважение перед командованием он забыл.

Командир бригады Щукин – тот самый полковник на генеральской должности, открывший церемонию присяги утром, – сидел во главе длинного полированного стола для совещаний. Справа от него мирно гудел ноутбук, слева громоздились бумаги. Широкое лицо было спокойным, излучало власть, силу и достоинство. Смотрел на меня, естественно, как Ленин на буржуазию.

- …Чем занимался на гражданке, как оказался в армии? Рассказывай, - приказал он.

Не вдаваясь в подробности, я озвучил прозу своей жизни. Наступила тишина. Глядя на меня прищуренными глазами, комбриг медленно покивал. Прошло еще несколько секунд.

- Ты не дебил, - резюмировал он, наконец.

Я решил не давать ему повода разувериться в столь неожиданном диагнозе и промолчал.

- Кру-гом! – скомандовал он.

Я повернулся. На меня смотрел президент. С портрета на стене.

- Что ты видишь? – спросил Щукин.

- Президента.

- Это – гарант конституции, – назидательно сказал Щукин. - Кру-гом!

Я повернулся.

- Как психически здоровому человеку, тебе положена мера наказания, предусмотренная конституцией. Вот только - нюанс. Ты уже в бригаде, следовательно, не гражданский. Но присягу не принял, следовательно, не военнослужащий. Ни срок тебе дать, ни в дисбат отправить – обидно.

Он заметил выражение моего лица и, видимо, остался им недоволен.

- Но «ничего не делать» ты не будешь! – повысил голос Щукин.

Тогда я не предполагал, что через много месяцев мне предстоит снова побывать в этом кабинете, причем предварительно отдохнув в бетонном карцере. Забегая вперед скажу, что я и правда там отдыхал: одиночная камера – это лучшее, что есть в армии, где ты вынужден жить среди сотен недругов.

После аудиенции с командиром бригады я вышел к скучающему в коридоре Розгину.

- Я готов пройти службу, – сказал я.

- Там тебя внезапно переубедили?

- Присягу я не принимаю и ни в чем не клянусь. Просто я сделал выбор между годом армии, тремя годами тюрьмы и пятью годами альтернативной службы. В армии получу больше опыта.

- Хороший выбор, - улыбнулся капитан.

- У меня есть к вам просьба.

В Розгине как будто лязгнул громадный металлический механизм:

- Ну-ка?

- Фэсбэшник сказал, что я зассал. А это не так. Вы можете записать меня в разведку, товарищ капитан?

Наступила долгая пауза. Розгин сверлил меня взглядом своих странных глаз без белков. Потом вздохнул и сказал:

- Сразу говорю, там тяжело.

- В каком смысле?

- И физически, и морально.

- Я готов.

- Хорошо. Переведем.

- Спасибо, товарищ капитан.

Только потом я понял, что это было самым тяжким наказанием, какое только мог измыслить Розгин.

***

Продолжение следует

Не дожидаясь исполнения приказа, он сорвал АКМ с моей шеи и замахнулся. Я просто стоял и смотрел на него.

- Я б тебе череп размазал прикладом, ублюдок, – прорычал он, медленно опуская автомат. - Я б тебя расстрелял… не веришь?

- Верю, – ответил я.

Кто ж знал, что бравый капитан прошел чеченскую кампанию, и тема религиозных принципов отзывалась в его душе тонкими струнками ностальгии.

- Ты ваххабит! – гаркнул он.

- Никак нет, товарищ капитан.

- Так точно, товарищ солдат! Я докажу, что ты ваххабит, и ты сядешь на десять лет, понял?!

- Но я же не ваххабит.

- Но я же докажу!

Пообедать было не суждено. В компании капитана Розгина я отправился в клуб бригады, к штатному психологу.

Этюд шестой

Бригадного психолога - полковника запаса, бывшего замполита бригады, – в клубе не оказалось. Я увиделся с ним по другому поводу через полгода и провел не один час в беседах на тему религии, смысла жизни, политической системы и психологии человеческих существ в целом и по отдельности.

А сейчас меня ожидал другой персонаж.

В кресле, закинув ногу на ногу, сидела молодая женщина в коротком голубом платье. Такие же голубые глаза были широко распахнуты и светились каким-то детским восторгом. Кукольное личико обрамляли золотистые волосы.

Несмотря на позднюю осень, от нее веяло весенним настроением, и вокруг будто чирикали невидимые, но, безусловно, пестрые и веселые птички. В углу сушился раскрытый зонтик с нарисованной изнутри радугой, рядом висел кожаный плащик попугайской расцветки.

Она разомкнула пухлые, но изящно очерченные губы:

- Такой большой и сильный мальчик, и не хочет служить? Как же так?

Я посмотрел на тарелку с печеньем посреди стола, скользнул взглядом по аквариуму с золотыми рыбками. Вспомнил, что на входе в кабинет висела табличка «кабинет психической релаксации». Однако релаксировать меня не собирались. Забегая вперед отмечу, что печеньем меня никто не угостил.

- Мне в армии делать нечего.

- Мне сказали, что ты отказался принимать присягу по религиозным причинам.

- Вам не наврали.

- Ты ведь русский парень, из нормальной семьи, так?

- Так.

- И почему тебя не устраивает твоя родная религия?

- Я изучил все религии и мировоззренческие концепции и остановил свой выбор на исламе.

- А как же религия твоих предков?

- Я искал истину, а не национальные традиции.

- Ты не ценишь свои корни и тебе плевать на родственников?

- Ничего подобного.

- Ты должен интересоваться своими пращурами! Сейчас есть много сайтов и специальные услуги по определению своей родословной. Кто знает, - она таинственно улыбнулась, - быть может, в твоем роду были цари.

- Допустим, были. Но мне это совершенно безразлично.

- Как же так? – ее глаза расширились, а умело подведенные брови дернулись вверх-вниз, не сумев одновременно выразить удивление и негодование.

- Мне важнее - кто я… и, может быть, мои потомки. Но никак не величие моих предков, будь они хоть династией императоров, чем тут можно гордиться?

- Своими предками нужно гордиться! Сейчас открылась масса подтверждений величия русского народа. Наша история насчитывает многие тысячелетия, ты ведь слышал хотя бы об Аркаиме.

- Слышал.

Точнее, когда-то писал на тему Аркаима научную работу, когда его только начали раскапывать. Тогда это место еще не оприходовали толпы мракобесов и экстрасенсов, и вообще мало кто проявлял к нему интерес.

- И что же?

- Ничего. Я считаю значение национальности в личности человека переоцененным.

- Это неправильно. Ты будешь об этом жалеть. От тебя отвернутся твои соотечественники, к тебе не может быть никакого доверия. Ты Иван! Иван, не знающий своего родства. Вот эти твои мусульмане – они все национально патриотичны.

- Ну, во-первых, не все, а во-вторых, это их проблемы.

- Это у тебя сейчас большие проблемы. Ты не понимаешь того счастья, когда большой семьей садишься за обедом, а на столе русская и такая родная вареная картошечка… - ее голос зазвенел от вдохновения, - …с укропчиком.

- Я люблю такие застолья! Мы, когда в деревне…

- Слушай, что тебе говорят! - оборвала она и продолжила. - А посреди стола - большая бутылка русской водки, слегка запотевшая…

Она говорила на полном серьезе.

- Мусульмане не пьют, - заметил я.

- У меня много знакомых мусульман, не рассказывай тут мне, еще как пьют!

- Это плохие мусульмане или вовсе не таковые.

- Нет, у меня хорошие друзья! А у тебя, готова поспорить, друзей нет, и не будет! Никто не захочет дружить с Иваном, отвергающим самое святое. На такого человека нельзя положиться, ты же предатель своего народа.

Я промолчал. Не рассказывать же ей о своих замечательных друзьях.

- Какие у тебя отношения с родственниками?

- Нормальные. С некоторыми общаюсь, с некоторыми – нет.

Она подалась вперед, пронзительно голубые озера глаз как будто превратились в штормовые водовороты. Она, не моргая, уставилась на меня и медленно, вдавливая каждое слово мне в мозг, заговорила приказным тоном:

- Ты должен позвонить каждому родственнику, с которым не общаешься. Извиниться и спросить, как у него дела. Я уверена, они будут очень рады, а ты почувствуешь всю силу рода и единства.

Борясь с неожиданным натиском, я улыбнулся. Она продолжала с прежним нажимом.

- Ты ничего не понимаешь в жизни, ты потерялся. Ты не видел великолепных православных храмов. Вот хотя бы храм во Владимире: его так искусно расположили на берегу, что когда не него смотришь, он как будто парит над землей, а купола его сияют золотом.  Архитектор вложил душу в постройку этого шедевра. Не то что ваши мечети, словно простые здания.

- В исламе не принято украшать храмы. Это ведь дома веры, а не казино.
-  Ты не видел! Ты читал, слушал, изучал религии, но никогда не видел этого прекрасного чуда, именно поэтому ты слеп. Увидел бы ты наши знаменитые православные храмы, и твое наваждение прошло бы в один миг.

- Критерий красоты храмов я как-то не учитывал в выборе религии. Вы говорите о том, что внешний вид некоторых церквей должен повлиять на мое мировоззрение. Это ведь п…

- После армии ты обязан поехать во Владимир, столицу православия, и прикоснуться к той благодати, которую ты по невежеству отвергаешь.

- Очень вряд ли.

- Ты безнадежен, мне так за тебя грустно! – с чувством сказала она.

Меня увели.

- Теперь с тобой хочет поговорить один человек… он из ФСБ. - По лицу Розгина пробежала рябь смешанных эмоций, проанализировать которые я не успел. - Бояться его не надо, но опасаться… да.

***

Продолжение следует

- Зачем ты все-таки собрался в армию? – спросил он.

- Я решил себя испытать… городская жизнь – это тепличные условия. Чего стоит вся моя философия без реальной практики?

- Ты же знаешь, там – говно.

- Многое говорят. Я посмотрю сам.

- Ради этого стоило бросать академию?

- Я получил опыт и знания, которые там были. Оставаться - лишняя трата времени. Мне все надоело. Хочется уехать далеко, перезагрузиться. Армия в этом поможет.

- А как же твое вегетарианство? – засмеялся брат.

Я улыбнулся:

- Уже несколько месяцев жру мясо.

Этюд первый

…Завтра едем в бригаду – подразделение большое, пять тысяч солдат. Бригада гвардейская! Есть у нас и танкисты, и артиллерия, и пехота…  Ну что, пацаны, кто куда хочет попасть? - спросил «покупатель», окидывая нас хитрым и пытливым взглядом цыганских глаз.

Именно этот веселый сержант-контрактник нарушил тоскливые дни нашего ожидания на призывном пункте. Кличка у него была «Куркуль», рост два метра. На руке наколка «за ВДВ», но служил он связистом.

- А где круче всего?! – донесся из строя бодрый голосок. Лица я не увидел, но думаю, что розовые очки плохо сочетались с бритой головой.

- О-о, круче всего, конечно связистом! Хотя в нашей бригаде самые крутые – это разведка. Но тебя туда не возьмут. Ха!

- Почему?!

- Чтобы попасть в разведку, нужно быть вот такого роста, – Куркуль ткнул пальцем в моего соседа – худощавого парня корейской внешности, почти на голову меня выше. – И вот такой комплекции: - Продолжил он, тыча пальцем в нашего боксера. Тот в свою очередь был в два раза меня шире.

- Туда сложно попасть, обычно те, кто просится в разведку – попадают в пехоту, - подытожил Куркуль.

- А можно… - начал кто-то.

- Можно Машку за ляжку, телегу с разбегу, козу на возу, за хуй подержаться и пятьдесят раз отжаться! - с воодушевлением протараторил Куркуль.

- Понял-понял! – засмущался парень. - Разрешите…

- Разрешаю, подержись! – радостно завопил Куркуль.

Взвод отозвался дружным хохотом.

- Нет в армии таких слов, привыкайте, пацаны, вас еще много сюрпризов ожидает.

- Например? Расскажите нам что-нибудь!

- Про нашу бригаду говорят: «нету жопы шире, чем Бригада-4». И знаете, что? Это святая правда! Жара и песок летом, мороз и ветер зимой, полный бардак и повышенная радиация рядом с воронкой от ядерного взрыва. Но все будет нормально.

Спустя пару месяцев я сделал вывод, что в последней фразе Куркуль немного покривил душой. За время лишь моей службы в бригаде произошло пять суицидов, считая только успешные, энное количество увечий и побегов. А торжественные отправки арестованных в дисциплинарный батальон были практически регулярными. При этом старожилы поговаривали: «Наконец-то бардак прекратился».

После построения я отыскал взглядом боксера. Накануне он побрил голову одноразовым станком, бугристый от природы череп блестел и кровоточил свежими порезами. Широкое мясистое не обезображенное поиском истины лицо святилось задором и энтузиазмом. Ростом он не вышел, зато ширина плеч приближалась к буквальной трактовке выражения «поперек себя шире».

Я подошел к нему и осведомился:

- Ты смотрел «Фантастическую четверку»?

- Э-э… Ну, смотрел.

- Помнишь там здоровенного каменного жлоба? Его звали Существо.

- Ну.

- Ты очень на него похож. Прямо вылитый.

Боксер зыркнул, набычился, но как реагировать – не знал. После нескольких секунд колебания пришел к решению не реагировать вовсе. Взгляд его заскользил по казарме, боксер беспечно потопал в произвольном направлении.

Этюд второй

Электричка неслась сквозь ночь. Ели, пили, выпивали, играли в карты, терпели циничное отсутствие туалета. Из хриплого динамика недорого телефона звучал «Сектор газа»:

Эй, гуляй, мужик, пропивай что есть!

Как ты не пахал мужик, обносился весь!

Нашу Русь пропили коммунисты на корню.

Так что пей и ты, мужик, пей за всю хуйню!..

Выпив немного сока, я ужинал финиками с орехами. Боксер сидел рядом: орал, матерился, играл в карты, бурно со всеми общался, то и дело задирался. Каждый раз, заслышав голос девушки-диспетчера, объявляющей остановки, громогласно требовал минет. По собственному выражению, бузил.

- Это че? – воскликнул он, увидав финики.

- Финики.

- Зачем? – насторожился он.

- Ем…

- Ха-ха-ха! – Боксер затрясся в безудержном смехе. Затем с упоением вгрызся в куриную ножку и посмотрел на меня с недоумением и глубокой искренней жалостью.

Совершенно случайно среди нас оказался старослужащий, едущий из отпуска. Его берцы сияли зеркальным блеском, лицо же сияло ненавистью к бригаде, в которую он возвращался.

Паренька тут же окрестили Дембелем и завалили бесконечной кучей вопросов. Сначала он был неразговорчив, есть-пить-выпивать отказывался. Чуть позже согласился на шоколад и разразился непрерывным вещанием об особенностях армейской жизни.

Боксер донимал Дембеля сильнее прочих, желал подробностей и мудрых советов. При этом периодически заявлял, что мама за него очень беспокоится: как бы он в армии кого-нибудь не покалечил.

- А как там с дагами? – спросил, наконец, Боксер. С самого призывного пункта эта тема оставалась одной из наиболее животрепещущих и насущных. Группировок обезбашенных дагестанцев боялись сильнее дедовщины.

- С дагами… - Дембель осунулся, улыбку срезало как рубанком, - плохо. Очень плохо с ними.

Впервые за все время Боксер приуныл и задумался. Слухи на эту тему ходили всякие, но хорошее – никогда.

- Э, пацаны, смотрите, че за окном! – заорал кто-то.

Вокруг мчащейся электрички кишели тучи воронья. Мрачные стаи птиц вопили, кружились в странных танцах, взмывали далеко в небо, чуть ли не скреблись в окна. Матовые перья поблескивали в неровном освещении, клювы раскрывались в неслышимых насмешках.

- М-да, только кладбища для полной картины не хватает.

- Хули, - оповестил дембель.

Мимо окон побежали кресты и надгробья. Потянулась черная готическая ограда.

- Ну, просто мимо кладбища дорога проходит, - хотел было утешить окружающих Дембель, но утешать было некого.

Всем было пофиг. Не умолкала зацикленная песня:

…Водка стоит сто рублей - это не беда!

Хоть вообще-то эт не водка, а одна вода!

Самый лучший вариант: всем глаза залить.

Спьяну жизнь херово видно - даже легче жить!..

Боксер поговорил по телефону со своей девушкой, поплакал, очень сильно избил интерьер электрички, напугав проводницу, и уснул.

Этюд третий

Капитан Розгин отличался незабываемой внешностью и еще более незабываемым поведением. Обитал в канцелярии, пил кофе, ел мед.

- Взвод, строиться! – скомандовал сержант. - Равняйсь, смирно, равнение - на! - канцелярию.

Сержант приложил руку к шапке и, постучавшись в дверной косяк, исчез в кабинете канцелярии. «Товарищ капитан, первый взвод третьей учебной роты по вашему приказанию построен!» - донеслось оттуда.

Раздались сухие щелчки и синхронные с ними возгласы сержанта:

- АЙ! ОЙ! БЛЯДЬ!

Не разбирая дороги, он выбежал из канцелярии. Красное лицо отображало внезапное обилие эстетических впечатлений и физических ощущений. Руки были прижаты к заднице.

Через мгновение в дверном проеме появился капитан Розгин. В руке был пневматический пистолет, а на лице ухмылка.

- Здравствуйте, товарищи солдаты!

- Здравия желаем, товарищ капитан!

Рост – обыкновенный, телосложение – обыкновенное...

Глаза были без белков. Как у зверя. Белок был виден, только когда капитан смотрел в сторону. Казалось бы – одной такой оригинальной черты было бы достаточно даже для художественного персонажа. Но реальность была поэтичнее: на все лицо распластался неведомого происхождения шрам. И был он уставного темно-зеленого цвета. Говорили, что это химический ожог. Говорили, что Розгин горел в танке. Истина, как обычно, где-то потерялась, а спрашивать как-то не хотелось.

Капитан провел маленький ликбез. Оповестил, что будет нашим ротным командиром на протяжении двухнедельного КМБ (Курса молодого бойца). Нас ждала строевая подготовка, один поход на полигон, присяга и распределение по подразделениям.

Когда Розгин заговорил про подразделения, из строя донесся знакомый бодрый голосок:

- Товарищ капитан, а можно…

- Можно за хуй подержаться и пятьдесят раз отжаться, - спокойно произнес капитан.

Взвод засмеялся. Капитан – нет.

Пока парень отжимался пятьдесят раз, обучение продолжилось.

Капитан рассказал о службе, про армию. Случаи из своей жизни. Мы узнали, что всего один неосторожный выстрел из ПКТ (пулемет Калашникова танковый) отрывает ровно одну голову зазевавшемуся солдату, и что тонущие в танке солдаты способны перед смертью поцарапать ногтями заклинивший люк.

Спустя пару часов, в своей тумбочке я нашел книгу. Это оказался словарь по искусству и эстетике. Восемьдесят девятого года издания и с печатью армейской библиотеки на первой странице. Судя по вырванным в конце страницам, использовали его для обслуживания той части тела, которой книги не читают. Словарь стал моим спутником на все время службы и, испещренный моими пометками и рассуждениями, чудом пережив все приключения и теряясь несколько раз, в итоге уехал со мной домой.

Этюд четвертый

Я просился в разведку, но так как у меня не было спортивных разрядов, меня определили в пехоту, как и предсказывал Куркуль.

На присяге нас построили аккуратными коробочками. Около тысячи одинаковых солдатиков, сжимающих автоматы в синюшных по вине ноября пальцах. Шумную и вопиюще неоднообразно одетую толпу приехавших родных и близких огородили ленточками как опасную территорию.

Рядом со мной стояли: Татарин – мой приятель, Гулливер – громоздкий, неуклюжий парень, способный своим строевым шагом убить терпение даже сержанта-йога, и парень, самым подходящим прозвищем для которого было бы Мудак.

Под барабанный бой, напоминая цирк, сержанты вынесли перед каждым взводом парты. Появилась колона офицеров: в парадных шинелях, стянутых белыми ремнями. Идеальными шагами, словно люди-циркули, они вышли в центр площади и замерли. После очередного «бдыщ!» оркестра каждый офицер занял место за партой.

Командир бригады - полковник на генеральской должности - молвил с трибуны слово и объявил начало присяги.

- Ура! Ура! Ура-а-а-а-а-а-а! – гулко отозвались сотни глоток.

- Товарищи солдаты, при троекратном «ура» последнее «ура» не растягивается. Еще раз!

- Ура! Ура! Ура! – послушно повторили глотки.

- Ура-а-а-а-а-а-а! – закончил крайний взвод.

- Правый фланг не понял! Еще раз! «Ура» не растягиваем.

- Ура! Ура! Ура!

- Ура-а-а-а-а-а-а! – закончил крайний взвод.

- Ясно. Снова дебилов набрали, – подытожил комбриг и сошел с трибуны.

Начался ритуал присяги.

Стоящий за партой офицер называл фамилии, один за другим соратники подходили и присягали на верность. Каждый выучил текст присяги наизусть, но как часть ритуала всем полагалось оторвать руки от автомата и держать перед собой раскрытую папку с текстом.

- Рядовой Оловянный!

- Я! – гаркнуло передо мной.

- Ко мне!

- Есть!

Самозабвенным строевым шагом вышел очередной сослуживец, уверенно направился к офицеру. Взял папку и развернулся лицом к строю:

- Я, Оловянный Иван Иванович, торжественно присягаю на верность своему Отечеству — Российской Федерации. Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников. Клянусь достойно исполнять воинский долг, мужественно защищать свободу, независимость и конституционный строй России, народ и Отечество!

Это же не просто слова, а клятва, подумал я. Это ритуал. Как могут эти люди подписываться на такие обязательства? Хотя, они даже не берут никаких обязательств, а просто действуют бессознательно, автоматически действуют по каким-то шаблонам и не задумываются над тем, что говорят, кто они есть и во имя чего живут…

Довольный и торжественный, рядовой Оловянный повернулся к офицеру, замерзшей рукой коряво расписался в списке.

- Поздравляю с принятием присяги, - машинально сказал офицер и пожал парню руку.

В тот момент я уже знал – мне офицер руку жать не будет.

- Служу! Российской! Федерации! – выпалил Оловянный.

- Встать в строй!

- Есть!

Рядовой Оловянный удалился в тыл строя.

Офицер отыскал взглядом следующую фамилию и задумался.

- Рядовой… Муллагыдмоуткгптллв… я правильно прочитал?

Я отозвался на подобие своей фамилии.

- Ко мне!

- Есть.

Я подошел и с любопытством разглядел офицера. Он обладал классической внешностью хорошего и замечательного военного человека. От него веяло надежностью, мужеством, благородством и хорошим одеколоном. Парадная форма сидела идеально. На пышущее здоровьем лицо был опущен забрал спокойствия и невозмутимости.

Я развернулся к строю. Передо мной простиралась площадь, заполненная людьми в камуфляже. Лица выражали самые разные варианты и комбинации по показателям веселый-грустный, добрый-злой, умный-глупый… У каждого на груди под углом сорок пять градусов висел автомат. На меня никто не смотрел.

- Я... – голос немножко меня подвел и оказался слишком тихим.

Я прочистил горло, провел языком по сухому небу, сглотнул. Мир – иллюзия, напомнил я себе. Я – бессмертный дух в этом теле, поэтому глупо трепетать перед какими-либо объектами. Тем не менее, социальное сопротивление начало давить даже до того, как я начал говорить. Моя антиприсяга была короткой:

- Я, Муллагалеев Валерий Владимирович, служу только Богу - Создателю и Господу миров.

На этот раз голос не подвел, и каждое слово прозвучало предельно четко. Что-то щелкнуло в голове, сопротивление исчезло, и я ощутил нереальность всего происходящего. Как будто действительность с жесткими схемами и шаблонами превратилась в аморфный поток, который подхватил меня и закружил в пространстве новых вариантов.

Я обернулся к парте, нашел свою фамилию в списке и вместо того, чтобы расписаться, вычеркнул ее.

Не глядя на меня, офицер взял список и осведомился:

- А почему не расписался?

- Я себя вычеркнул. Вы не слышали мою присягу?

- Понятно, - спокойно сказал офицер. - Тебя же посадят.

- Может быть, - ответил я, оценив его безмятежность и спокойствие.

- Встать в строй.

Я развернулся. Теперь на меня остро смотрело много-много глаз. Ни в одном глазу дружелюбия я не увидел. Отнюдь не строевым шагом я вернулся на свое место в глубине строя. Настроение было философским. Думал, какая судьба меня теперь ожидает.

- Поедешь в психушку, - авторитетно предположил Гулливер.

- Эх ты… - сказал Татарин, - удивил, блин. Теперь точно вместе служить не получится.

Мудак ухмылялся. Через мгновение в его зубах появилась сигарета. Он чиркнул зажигалкой.

- Ты ебнулся, да? В строю курить! – спросил его кто-то.

- Пошел на хуй, - ответил Мудак.

Вскоре церемония завершилась. Внезапно оркестр заиграл удивительно красивый марш. Жизнерадостные всплески мелодии, похожие на праздничный фонтан под солнцем, чередовались со зловещим рокотом трубы. Дарту Вейдеру бы однозначно понравилось.

Картина стала окончательно прекрасной и пафосной, когда откуда ни возьмись снег. Навстречу убывающему на сдачу оружия взводу неслись крупные мокрые хлопья. Снег сыпал часто, застилал взор, а через пару минут уже зачавкал под ногами.

Проходя мимо трибуны, я увидел группу офицеров, обступивших командира бригады, до меня донеслось: «…он отказался принимать». Наш взвод прошел мимо. Меня поджидали небольшие приключения и воистину неожиданные последствия. Очень интересовала реакция командования. Плана у меня не было.

Почти год спустя я услышал армейскую легенду, что однажды один дикий горец отказался принимать присягу, заявил, что служит лишь Аллаху, и красиво ушел в закат – неудержимый и загадочный. На самом деле уйти в закат мне не дали.

***

Продолжение следует

Еще в начале года в Беларуси внесли в список экстремистских материалов видеоклип рок-группы "Ляпис Трубецкой" "Не быць скотам" ("Не быть скотом"), а также текст этой песни. Автор стихов, на которые написана песня, – белорусский классик Янка Купала, стихотворение было написано им в 1908 году.

Стих с переводом

Стих Янки Купалы 1908 года - Не быть скотом

Пруф

http://mininform.gov.by/documents/respublikanskiy-spisok-eks...