Карты ложились на стол одна за другой.
Пара зелёных магических «светляков» в стеклянных колбах и коптящие свечи почти не рассеивали темноту - лишь выхватывали из мрака общие очертания предметов, оставляя в тени формы и краски, превращая мир в призрачное подобие самого себя.
Владимир Ильич Ленин, лидер партии большевиков и знаменитый таролог, внимательно изучал расклад и с фирменным грассированием бормотал себе под нос обрывки фраз.
- Интересно, даже архиинтересно… Ну конечно же… Да-да, и это тоже… Десятка... Стоило ожидать… Разумеется, Дьявол, куда же без него?..
Периодически Владимир Ильич останавливался, оглаживал короткую бородку и с прищуром смотрел на карты, охватывая взглядом всю картину.
Я ёрзал, сидя напротив, на неудобном шатком стуле. Парадная форма пехотного офицера, в которую меня не так давно затянули, не давала расслабиться - наоборот, дисциплинировала и сдавливала со всех сторон, словно деревянный ящик. Все эти ремни, портупеи, сияющие пуговицы в два ряда, шнуры, кисти и аксельбанты были мне глубоко чужды.
«И как только отец это носил?» - подумал я, оттягивая указательным пальцем жёсткий воротничок, который врезался в шею так, будто хотел удавить.
- А вы что думаете?! - неожиданно рявкнул над самым ухом товарищ Ленин. Я дёрнулся от испуга и обернулся: лидер большевиков каким-то невероятным образом очутился позади. - И всё-таки, - он насладился моим замешательством и отступил назад, за пределы освещённого круга. Каблуки ботинок стучали о деревянный пол. - Что думаете вы?
Я бросил взгляд на расклад. Чепуха какая-то. Картиночки.
- Не знаю, Владимир Ильич, - сама собой появилась виноватая улыбка. - Ничего я не думаю. Я же инженерному делу, а не колдовству обучался. Если б надо было рассчитать что-нибудь, то это запросто, в математике я был силён.
В темноте сверкнули глаза.
- Дурак вы, батенька, - прокартавил лидер большевиков. - Это же и есть математика. Чистой воды математика! Чистейшей! Только вместо чисел – связи, образы и их толкования. Смотрите, - Ленин подошёл к столу и постучал ногтем по последней карте. - Пока она лежит рубашкой вверх, там может быть всё, что угодно. Полная неопределённость. Образ появится, только когда мы его увидим, - и именно от зрителя будет зависеть, каким он окажется. В бесконечности натянется тончайшая струна, которая свяжет разум зрителя со Вселенной. Поможет им найти общий язык. Отсеет хаос. Так что никакого колдовства! Ни грамма! Единение Разума со Вселенной и никакой мистики! А карты - всего лишь инструмент, как клавиши пианино: нажал, задействовал механизм - получил звук. Понимаете?..
Я автоматически кивнул, хотя не понял ни черта. И Ленин меня раскусил:
- Врёте ведь! Сидите и врёте. Интеллигенция. Ма-те-ри-а-листы, - произнёс он так, будто его вынудили очень грязно выругаться. – Небось и в бога не верите.
- Нет, Владимир Ильич, не верю, - я решительно замотал головой. - И с церковью вообще связываться не хочу, если позволите…
- Снова здорóво! Церковь. Я ему про бога, а он мне про церковь!.. О чём я вам только что толковал? Разум! Разум меняет всё. Вселенная не сложилась бы в систему без главного наблюдателя! А кресты эти, купола, молитвы... - Ленин остановился, взглянул на меня, скривился и махнул рукой. - Знаете что? Переверните!
Это было настолько неожиданно, что я смутился:
- Ну что вы, Владимир Ильич, я же…
Температура в комнате упала на несколько градусов.
- Переверните! - настоял Ленин и оперся костяшками пальцев на стол. Дерево жалобно застонало и затрещало под маленькими кулаками.
Спине стало холодно. Непослушная рука протянулась и перевернула картонный прямоугольник.
- Что вы видите, молодой человек?
Товарищ Ленин сверлил меня взглядом, и я никак не мог отделаться от мысли, что сейчас он проделает дыру в моём черепе. Это отвлекало и не давало сосредоточиться на рисунке, который и так был очень плохо различим в неровном свете.
- Тут написано «Императрица».
Со стороны Владимира Ильича раздался разочарованный вздох.
- Да не читайте вы, товарищ Петров!.. Что вы в самом деле?.. Рисунок! Я сам знал, что Императрица выпадет, она не могла не выпасть.
- Тут… - я присмотрелся. – Женщина. Кажется, беременная. В платье и короне. Лицо такое, знаете… Неприятное. Смотрится в зеркало.
- А что там отражается? Отражается что? – нетерпеливо спросил Ленин и подался вперёд так, что мы едва не столкнулись лбами.
- Здесь… Э-э-э, - я готов был поклясться, что, видел отражение Императрицы, пока свечное пламя не дрогнуло от сквозняка. По спине вновь пробежал холодок. «Чертовщина какая-то». – Не нарисовано. Зеркало повёрнуто ко мне обратной стороной.
- Вот и отлично… Вот и замечательно… - непонятно отреагировал партийный лидер. – Ладно, давайте повторим! - он оттолкнулся от стола и быстро зашагал по комнате. Энергия в каждом движении – кипучая, неостановимая. - Каков план?
- Приезжаю на бал, прохожу по приглашению, которое достал Азеф, - охотно заговорил я, обрадованный тем, что мистика наконец-до закончилась и можно перейти к делу. - Затем подбираюсь поближе к царю #12345#, – якобы для того, чтобы передать телеграмму о ситуации в Маньчжурии.
- Дальше! – потребовал Ленин. – Дальше, дальше. Чего вы такой медленный?!
- А дальше всё просто. Я стреляю в него из револьвера.
- Замечательно… - интонация Владимира Ильича говорила об обратном. Голос был полон презрения. – Как всё просто! Ай да Азеф… А я знал! - неожиданно громко воскликнул он. - Совершенно точно знал. Жаль только, мой расклад нельзя представить в качестве доказательства на товарищеском суде!..
- Что вы хотите этим сказать, Владимир Ильич? – нахмурился я.
- Я хочу сказать, что Азеф ваш - не террорист и не социалист, а говно! - выпалил Ильич, как будто ядом плюнул. - Говно и агент охранки! Покушение на царя! Сейчас! Когда творится чёрт-те что! Когда японцы вызвали такие тёмные и мрачные силы, что о них и упоминать-то страшно! Вы слышали, товарищ, что к Порт-Артуру идёт гнилой голем и на его пути целые области вымирают от чумы?.. А что Вильгельму посоветовали воскресить Тевтонца и уже ищут для него кровь?..
Ильич пугал. Маленький лысый человек с аккуратной бородкой и добродушным лицом, похожий на доктора или мелкого служащего, бурлил такой неудержимой злой силой, что, казалось, само пространство вокруг него дрожало и прогибалось.
- Ну, слухи были, конечно, - промямлил я, опуская глаза.
- Вот! Все это слышали! Все этим напуганы! В том числе и Азеф. И уж он-то прекрасно понимает, что на царя руку поднимать никак нельзя.
- Но почему?.. – отважился я на вопрос. - Вы же сами говорили, что самодержавие - корень всех зол.
- Говорил. И от своих слов не отказываюсь! - он замахал руками перед моим лицом. - Но! Но… Кроме того, я говорил, что успешное вооружённое восстание возможно, только когда к этому будет готов народ! Только когда он разочаруется в царе и позволит рабочим и крестьянам взять власть. А народ пока не разочарован. В ком угодно – но не в царе. И если сейчас в Николая будут стрелять, а то и убьют, это лишь укрепит его авторитет и развяжет руки его альгвазилам. Как в прошлом июле, когда Плеве чуть не взорвали к чёртовой матери. Того студентика взяли, раскололи - и пошло-поехало: аресты ссылки, виселицы… Всё плохо, товарищ Петров, но может стать ещё хуже, и ситуация изменится кардинально! Кардинально!..
Владимир Ильич замолчал, остановившись у тёмного окна и повернувшись ко мне спиной. Из-за неровного света мне на мгновение показалось, что его голова как-то странно деформировалась, будто пузырями пошла, но всё тут же вернулось на круги своя.
- Возьмите! - он резко обернулся и бросил на стол передо мной горсть каких-то мелких предметов. Они покатились по столешнице, а я принялся судорожно их ловить. «Патроны. Револьверные».
На первый взгляд обычные, но со странной пулей - не тёмной, а слишком яркой, как начищенная сталь.
От волнения и испуга я слишком глубоко вдохнул и зашёлся в приступе кашля. Лёгкие сдавили невидимые когти, словно огромный зверь запустил в грудь когтистую лапу и рвал на части мой многострадальный ливер.
Ленин раздражённо швырнул белый платок, который я поймал и в который сплюнул чёрную мокроту.
- Серебро, - пояснил лидер большевиков, когда я пришёл в себя. - Покушение состоится. И стрелять будете вы, товарищ Петров.
- Но вы же только что…
- Не в царя, товарищ! Не в царя, - повторил он и взглянул на меня с хитрым прищуром.
- А в кого же? - изумился я.
- О! - жутко оскалился в полутьме Ленин. - Я не хочу портить сюрприз. Сами всё увидите, сами всё поймёте. Руку! - потребовал он.
Я послушно протянул ладонь, и Владимир Ильич крепко вцепился в неё, быстро ощупал, резким движением задрал рукав и обхватил моё запястье маленькими твёрдыми горячими пальцами.
- Потерпите!
Кожу обожгло, я вскрикнул от неожиданности и рефлекторно потянул конечность к себе, но Ленин держал её с удивительной для такого маленького человека силой:
- Молчать!.. Молчать и не дёргаться!
Нестерпимый жар терзал меня несколько мучительно долгих секунд.
- Готово!
Я одёрнул руку, схватился за обожжённое место и всхлипнул, но тут же с удивлением заметил, что боль ушла так же резко, как и появилась. В том месте, где меня коснулся лидер большевиков, на коже медленно проступали какие-то тонкие, едва различимые узоры. Я попытался вглядеться в них, но глаза заслезились — и пришлось отвести взгляд.
- Что вы сделали?.. Что это было? - спросил я с глупой и неуместной обидой в голосе, но Владимир Ильич уже потерял ко мне всякий интерес:
- Идите. И не забудьте перезарядить револьвер! Это архиважно!.. Ну что же вы сидите?.. Давайте-давайте-давайте, вас ждут, - он сделал полное брезгливости движение пальцами, словно стоял по пояс в воде и хотел оттолкнуть нечто, не прикасаясь к этому руками.
- Но ведь если Азеф предатель… И ещё… - из-за шока никак не получалось облечь мысли в слова. – Это же наверняка ловушка!..
- Езжайте!.. - рявкнул товарищ Ленин. - Уходите! - он закрыл рот ладонью и глубоко задышал, будто его тошнило от одного моего вида.
Всё ещё баюкая обожжённую руку, я вышел из комнаты в длинный коридор, где меня ожидали два угрюмых усача в рабочей одежде, сапогах и кепках.
Тот усач, что был побольше размером, положил мне руку на плечо и повёл к выходу из тёмного, некогда богатого, но ныне запущенного и заросшего пылью особняка. По опустевшим этажам гуляли с жутким воем сквозняки, а накрытая белыми чехлами мебель была похожа на стражу призраков, стоящую вдоль стен в парадном строю.
Пока мы спускались, я успел многократно проклясть и себя, и Азефа, и Ленина.
«Чёртовы колдуны, - с раздражением думал я, пытаясь рассмотреть, что именно нанёс Ильич на моё запястье, но неизменно отводя взгляд. - Ничего не ясно. Кого убить? Зачем я вообще еду?.. Что буду делать? Картинки эти ещё… Математика…»
Неопределённость давила сильнее, чем страх перед арестом, тюрьмой и смертью. Их я как раз не боялся: с некоторых пор костлявая старуха вечно стояла за моим плечом и довольно скалилась после каждого приступа кашля. Отчасти именно из-за неё я и пришёл к Азефу: хотел совершить перед смертью что-то важное и по-настоящему значимое для всей страны. Оставить свой след в истории. Но затем пришло понимание, что с нашим непререкаемым лидером всё далеко не так просто. Сомнения разрастались, вера в то, что я на правильной стороне, наоборот, слабела - и вот я уже с большевиками. Смертельно больной двойной агент, тонущий в интригах - не та судьба, которой я себе желал, но тут уж имеем, что имеем. Так или иначе, сегодня всё закончится. Удачно ли, нет ли - другой вопрос.
Чёрный автомобиль, громко тарахтевший угольным двигателем, и рассыпавший синие искры из своего алхимического «сердца», медленно катился по тёмному Петербургу.
Вечные синие магические фонари только подчёркивали тьму и делали её ещё более холодной и уродливой. Чёрные окна, проваливающиеся деревянные мостовые, непролазная осенняя грязь - всё синюшное, как лицо покойника.
Вдалеке виднеется исполинская, уходящая в облака, белая полусфера. Чёткие геометрические очертания огромной охранной печати над Петропавловской крепостью размыты и смазаны туманом.
От запотевшего окна дует, сырость и холод пробираются под мундир, обволакивают, отнимают тепло. Зуб на зуб не попадает, а пальцы коченеют и не слушаются. Жаль, что не нашлось подходящей шинели.
«Слишком долговязый ты, Петров. Слишком».
Шофёр иногда бросал на меня настороженные взгляды в небольшом зеркале и явно хотел что-то сказать, но в последний момент передумывал. Что ж, его можно было понять. Я тоже был немало удивлён, узнав, что человек, который должен будет отвезти меня на бал, также работает на большевиков. Это не могло быть простым совпадением: похоже, Владимир Ильич точно знал, кого следовало вербовать, как будто карты и впрямь помогали ему видеть будущее.
Чем ближе ко дворцу, тем светлее становился город. Вместо дешёвых магических светильников появились добротные газовые фонари, а на улицах – прохожие. Мимо проезжали автомобили, цокали копытами лошади, запряженные в экипажи. Светились витрины дорогих магазинов и лавок, в ресторанах не было свободных мест, ветер то и дело приносил обрывки весёлой музыки. Создавалось впечатление, что бал не ограничился дворцом, а выплеснулся на весь центр Петербурга.
Возле помпезного здания Императорской Академии Колдовства и Алхимии стояла группа студентов в расшитых серебряными звёздами синих мундирах. Юноши курили самокрутки и выпускали из лёгких разноцветный дым, который уносил промозглый ветер.
Над Зимним дворцом водили хоровод сгустки яркого света: они то разлетались в стороны, едва тлея, то собирались в огромные фигуры существ из русских сказок, меняли цвет и сияли просто ослепительно, озаряя всю площадь и бросая отсветы на сырую брусчатку. При мне огоньки сложились в исполинского Змея Горыныча, изрыгающего кажущееся живым пламя изо всех трёх голов.
Милионная улица была запружена людьми, экипажами и автомобилями. Над головами пронёсся аэроплан великого князя Николая Николаевича – огромный, с четырьмя моторами и тремя рядами крыльев, вокруг которых вился в беспорядке рой фиолетовых сверчков. Говорили, эта машина могла пролететь тысячу километров и приземлиться где угодно, хоть в болоте. Настоящее чудо техники, однако у меня оно вызвало лишь очередной приступ ярости и желание его взорвать. Швырнуть бомбу – и дело в шляпе. Или из пулемёта…
Это сейчас город был праздничным и нарядным, но я прекрасно помнил оборотную сторону Петербурга: грязную, несчастную, забитую и больную. Помнил рабочие бараки, где люди рождались, жили и умирали в таких условиях, в которых и скот держать совестно. Помнил мать и сестру, угасших от чахотки в полной нищете, пока я, бросив учёбу, пытался прокормить их после гибели отца...
Автомобиль остановился, усач-шофёр повернулся ко мне:
- Дальше не поедем. Опасно.
- Ну, - я глубоко вдохнул, чтобы голос не дрожал. – Тогда прощайте, братцы!
Усачи пожали мне руку, и я собрался, было, вылезать, но в последний момент вспомнил про патроны, которые дал мне товарищ Ленин.
Вот чёрт!
Пришлось ненадолго задержаться, выковыривая онемевшими пальцами старые боеприпасы и вставляя в барабан новые, с серебряными пулями. «Чертовщина какая-то, - думал я, подавляя подбиравшийся к горлу страх. – Зачем серебро? И в кого всё-таки стрелять?..»
Усачи волновались: недалеко от автомобиля показались городовые. Три бочкообразных человека в мундирах с блестящими пуговицами останавливали людей для проверки документов. В тени притаились колдуны из охранки – чёрные мрачные фигуры в цилиндрах и макинтошах. Где-то слева раздался цокот копыт.
- Казаки, - шепнул шофёр и полез за пазуху, но тройка всадников прорысила мимо, не обратив на нас никакого внимания. Усач шумно выдохнул и вытащил руку.
- Всё! – отрапортовал я и полез наружу. – Готово. Повторно прощаться не будем.
- Давай, - кивнул водитель. - Ты уж там сделай всё как надо...
- Сделаю, сделаю… - пробурчал я, надел фуражку и побежал вперёд по тесной Милионной улице, лавируя между людьми и экипажами.
Теоретически пройти внутрь составляло труда: парадный вход, конечно же, был не для меня, зато существовал Комендантский подъезд, куда и надлежало явиться поручику Петрову, приглашённому в качестве сопровождающего некоей престарелой дамы – то ли бывшей фрейлины, то ли просто какой-то придворной. Личность её не имела значения, а вот то, что она давно подписывала всё, что подсовывал Азеф, – очень даже имела.
Но на практике оказалось очень трудно побороть собственное малодушие. В ногах появилась предательская слабость, идти стало невмоготу. Дыхание участилось.
Вот и подъезд.
Колонны поддерживают небольшой балкончик прямо над входом. Рядом смеются и переговариваются щеголеватые гвардейские офицеры. У самих дверей - престарелый лакей в роскошной ливрее, расшитой словно генеральский мундир. Окна красиво светятся жёлтым, за ними видны гости бала. Над площадью сияет-рассыпается разноцветными огнями волшебная иллюминация - на этот раз Иван-царевич скачет на огромном сером волке
Ступени. Одна, вторая, третья. Меня колотило от волнения и холода. Мерещилось, что все провожают меня пристальными взглядами и вот-вот разоблачат. Офицеры приехали кто с дамами, кто в компании сослуживцев, а я поднимался один, и когда подошёл черёд протягивать приглашение, то едва не сбежал.
Не последнюю роль сыграло то, что я не знал, зачем вообще иду. Если нельзя убивать государя, то кого надо?.. Трусливый внутренний голосок нашёптывал оправдания: заметил слежку, плохо себя почувствовал, напоролся на жандармов, вот и убежал… Да мало ли что могло случиться?
Но поворачивать назад было поздно.
Лакей въедливо осмотрел приглашение. Пока он пробегал глазами строки, я едва сдерживал дрожь - казалось, что старик всё знает и сию секунду позовёт жандармов. Но этого не произошло: лакей отошёл в сторону и щёлкнул пальцами. По массивным деревянным дверям пробежали жёлтые огоньки — и створки открылись, пропуская меня внутрь.
Есть!..
Душа моя ликовала.
Теперь точно отступать некуда – только вперёд, решительно и быстро. Мимо картин, статуй, тканей, ваз и штор с кистями, мимо прогибающихся от еды столов и подносов с шампанским, мимо официантов, лакеев и горничных, мимо офицеров, генералов, гражданских служащих и колдунов на действительной службе, мимо роскошно одетых придворных дам, мимо всего, что может отвлечь от дела всей жизни. Дурацкая церемониальная сабля колотила по ноге, но я не обращал на боль никакого внимания и почти что бежал, приняв чрезвычайно занятой вид и пресекая любые попытки со мной заговорить.
- Вы ещё куда?! – незнакомый мужчина встал у меня на пути.
- А?.. – я остановился, грубо выдернутый в реальность. Красная рожа, пышные седые усы, мундир с орденами, золотой погон с двумя просветами, тремя звёздами и шитым гербом… Полковник! Я поспешно вытянулся во фрунт и неумело откозырял. – Виноват, ваше высокоблагородие! Здравия желаю, ваше высокоблагородие!
- Куда так летите, поручик?! Кто таков, подлец? – мне в лицо летел запах водки и брызги слюны.
- Поручик Петров! – громко и твёрдо ответил я, не отводя взгляда. - Следую с особой телеграммой!
- И к кому же вы так летите, что не замечаете старшего по званию, а?!
Меньше всего мне нужно было всеобщее внимание, но, как назло, именно сейчас все присутствующие уставились на то, как полковник распекает нерадивого запыхавшегося офицерика.
- К государю, ваше высокоблагородие!
Полковник поменялся в лице, даже водкой стал меньше пахнуть.
- Идите, - произнёс он негромко. – Но заправьтесь! Расхристанный весь, смотреть противно!
А вот это бы точно не помешало. Я покосился на зеркало и увидел, что форму на мне перекрутило каким-то совершенно невероятным образом.
- Есть заправиться, ваше высокоблагородие!..
- Да идите уже, идите! – прошипел полковник и отступил на пару шагов. – Душечка, на чём мы с вами остановились?..
Бальный зал сверкал и переливался, как бриллиант на ярком солнце. Но дело было не столько в позолоте, хрустале и ярком свете, сколько в ослепительной роскоши.
Жемчуг, меха, парча и бархат, драгоценные камни – каждый костюм был шедевром. Как и два года назад, императорский бал-маскарад проходил в стиле «а-ля рюс», и высший свет Империи разоделся кто во что горазд. Кокошники и сарафаны некоторых дам стоили целое состояние точно так же, как и кафтаны их кавалеров.
Снова сами собой перед глазами встали картины из прошлого. Вшивое тряпьё, тощие попрошайки, голод, нужда…
Пары кружились под музыку, а я стоял, пытаясь отдышаться, побороть рвущийся наружу кашель и понять, что делать дальше.
Товарищ Ленин говорил, что государя убивать не следует. И он же говорил, что Азеф – агент охранки. Я мысленно повторил: «Азеф – агент охранки», - и горло сдавила ледяная рука. Значит ли это, что меня сейчас схватят?..
Нет, вздор, если бы хотели – схватили бы на входе.
Но что тогда? Для кого серебряные пули? И причём тут карты?..
Ни черта не ясно. «Думай, Петров, думай!..»
Но думать не получалось: что-то не давало сосредоточиться, как будто я упустил из виду нечто очень важное, - и лишь спустя какое-то время стало ясно, что дело в руке. Печать, о которой я успел напрочь позабыть, нагрелась и пульсировала, как больной зуб. Я с изумлением уставился на своё запястье: линии на коже двигались, переплетаясь и меняя узор.
Пальцы перестали слушаться и сами собой сложились в кулак. Мышцы свело судорогой – в этот раз особенно болезненно, - и я понял, что это зов. Неизвестная сила гнала меня вперёд, в самую гущу танцующих.
Сохранить внешнее спокойствие было невероятно сложно – и я не справился с этой задачей. Люди замечали меня и менялись в лице, принимались шептаться, а сам я практически чувствовал, как мои волосы постепенно седеют.
«Куда? – пытался я говорить с сущностью, которая поселилась в моей руке. – В эту сторону? Да? Ай!.. Зачем так дёргать-то?»
Боль и жар усиливались, но, видимо, это было признаком того, что направление выбрано верно.
Шаг… Шаг… Ещё… Увернуться от хохочущей барышни…
- Поручик! Поручик! Что стряслось? На вас лица нет! – на меня глядел благообразный старичок с круглым красным лицом, похожий на боярина из-за кафтана с длинными рукавами и высокой шапки. Я пробормотал что-то, а затем переместил взгляд дальше, за его спину, привлечённый странными движениями.
Рука пылала так, словно её держали на сковороде.
По ковровой дорожке, расстеленной в центре зала, в мою сторону торжественно шествовали император, императрица и их дети.
Я протёр глаза, но наваждение никуда не делось: чётко и ясно я видел одного лишь царя, а фигуры остальных расплывались, меняли очертания и то приближались, то отдалялись, скрытые непонятным чёрным туманом.
- Поручик! Всё хорошо? – не унимался старик, и мне пришлось ответить:
- Телеграмма. Государь. Маньчжурия! – говорить связно не получалось из-за стиснутых от боли зубов. Гость охнул и наконец-то отстал.
Танцоры расходились в стороны и приветствовали императорскую чету древнерусскими поклонами, а я стоял с открытым ртом и не мог поверить своим глазам.
Обычное зрение не позволяло заметить ничего сверхъестественного: величественный царь и прекрасная царица в богатых одеждах, стилизованных под древнюю Русь, горделиво шествовали в середине зала. За ними следовали дети, седой бородатый старик в рясе и какие-то придворные. Но эта картина была зыбкой, по ней то и дело пробегали волны, как от брошенного камня по воде, и в такие моменты я видел второй слой реальности.
Тёмно-багровый тусклый мир, выцветшая тень реального. Безвольный Николай с пустыми белыми глазами и бледной кожей. Вокруг головы императора снуёт целый рой отвратительных чёрных созданий. Они путаются у него в волосах, бегают по лицу, заползают в уши и ноздри.
Ладонь царя сжимает мерзкая, похожая на птичью, трёхпалая лапа с серой пятнистой кожей и длинными когтями. Она принадлежит императрице – чудовищному созданию, гротескной пародии на человека. Четыре неестественно длинные конечности с когтями и слишком большим количеством суставов. На теле – густая, длинная и курчавая шерсть, по форме напоминающая пышное платье с кринолином, а голова… Я присмотрелся — и меня чуть не стошнило. Изо рта чудовища высовывались кривые коричневые зубы, а из уголков губ сочился густой то ли яд, то ли гной. Выше сокращались чуткие подвижные ноздри, и голова, как обрубленная, заканчивалась на середине, разветвляясь на десятки мелких костяных рогов, сросшихся в нечто, напоминающее на диадему.
У ног создания держались мелкие выродки, не похожие вообще ни на что из виденного мной ранее. Какие-то швы, опухшая плоть, шерсть, чешуя, зубы и глаза…
- Господи, спаси и сохрани, - взмолился я шёпотом, опуская глаза. – Спаси и сохрани, Господи…
- ЛЮБИМЫЙ, - донёсся до моих ушей хрипящий и хлюпающий рёв, которого никто, кроме меня, не слышал. Изо рта существа брызнула жёлтая жижа. – ЛЮБИМЫЙ. ТЫ НУЖЕН МНЕ. ВОЗЬМИ. ПРИКОСНИСЬ.
Она скулила не переставая, пока старик в рясе не вырос и не расплылся, превратившись в невероятно высокую, под самый потолок, тощую и изломанную фигуру. Непроницаемо-чёрную – выделялись только глаза, как два мелких багровых уголька. Длинные прямые рога и козлиные ноги, меж которых свисала до самой земли плотная чёрная шерсть, довершали кошмарный образ.
На первом слое реальности Григорий Распутин придержал под руку оступившуюся императрицу. Это длилось всего миг, но печать показывала, как это выглядело на самом деле, и я не видел более отталкивающего разврата. Отродья слились воедино, завизжали и заухали в экстазе прямо в центре империи на глазах у десятков ослепших глаз.
Я сделал шаг вперёд, нащупывая в кармане револьвер.
- Ваше величество! – выкрикнул я, привлекая всеобщее внимание. Глядеть на одурманенного чудовищем бедолагу, в образе которого не осталось ничего разумного и человеческого, было неприятно, но я пересилил себя. – Срочная телеграмма!..
На первом слое реальности Николай повернул голову и взглянул на меня с неприязнью.
На втором чёрные мухи, жуки и сороконожки повернули его голову силой.
- Что у вас?.. – чудовище, занявшее место императрицы, говорило за жертву.
- Маньчжурия, Ваше величество! – достать телеграмму левой рукой, протянуть царю. Правую незаметно в карман, нащупать холодную рукоять револьвера.
- Давайте! – царь протянул руку. Я вложил в неё подделку.
И выстрелил в тот самый момент, когда одурманенный император принялся за чтение.
Первая пуля попала Императрице в грудь.
Выстрел отбросил её на несколько шагов и опрокинул на пол. Завоняло палёной шерстью, раздался утробный хрипящий рёв, а меня с ног до головы окатило мутным и вонючим гноем. Во всём зале мгновенно погас свет, напуганные гости одновременно вскрикнули – и этот звук пугал не хуже кошмарных созданий.
Демоническая ли это была хитрость или обычная случайность – несущественно: на втором слое реальности темнее не стало, и я навёл оружие на Распутина.
Вторая пуля предназначалась ему, но ушла в сторону из-за того, что мелкие уродцы бросились под ноги и принялись кусаться. Двух выстрелов и пары пинков хватило на то, чтобы обратить их в бегство, но момент был безвозвратно упущен – демон достал меня невероятно длинной рукой. Перед глазами вспыхнула боль, пол и потолок поменялись местами и закрутились, как в калейдоскопе: демон отбросил меня с такой лёгкостью, будто я ничего не весил.
Ещё один удар! Мир перестал вращаться, рядом кто-то громко причитал и ругался, навзрыд плакала женщина. Похоже, я врезался в толпу гостей и покатился кубарем.
«Встать!» - гремело в сознании. – «Встать!»
Но встать не получалось: голова кружилась, а в груди кромсала все внутренности острая боль. Кошмарное создание успело подпрыгнуть, вскарабкаться, рассыпая осколки хрусталя, по люстре и проворно проползти по потолку, но заметило, что противник больше не опасен. На миг чудовище замерло, склонив рогатую голову, а затем раскачалось, заухало, соскочило обратно на пол и стремительно бросилось в атаку с оглушительным рёвом. У меня был один-единственный миг на то, чтобы навести оружие и выстрелить, но оружия в моих руках больше не было…
Концовка не влезла, смотрите в комментариях)