Серия «История нашего мира в художественной литературе»

18

История нашего мира в художественной литературе. Часть 85. «Факелоносцы»

Всем привет!

Сегодня будет предпоследняя в этом году заметка, и она же предпоследняя из основных, посвященных временам древности и античности. Надеюсь, что я довольно подробно изложила положение дел на юге тогдашней Европы, где ещё лежали земли Западной и Восточной Римских империй, но уже успели вырасти как грибы после дождя и варварские королевства – вестготов, свевов, вандалов и гепидов после распада империи гуннов. А меж тем ещё в начале V-го века регулярные римские войска покинули Британию. И тут же там установили свою полную власть бритты, и пёстрым узорчатым ковром многочисленных бриттских королевств покрылся весь остров. Но наслаждаться свободой большей части из них оставалось недолго, потому что саксы и юты, прежде просто совершавшие набеги, всё больше и больше стали проникаться мечтой о новом доме и принялись селиться на отбитых территориях на постоянку.

Именно так около 450-475-х годов и возникло первое германское королевство будущей англосаксонской гептархии – Кент, предположительно с центром в поселении, которое в VI-м веке получило название Кентербери. Полулегендарными основателями Кента считают Хенгиста и Хорса, причем, если второй погиб в одном из боёв, то первый одолел всех врагов и стал первым королем первого королевства англов, саксов и ютов в будущей Англии.

А врагов у него хватало. Основные сведения на этот счёт были почерпнуты из труда «История бриттов» валлийского историка и, возможно, монаха Ненния. Согласно его хронике на сделку с англосаксами и их предводителями в лице Хенгиста и Хорса пошёл местный король Вортигерн, чтобы они помогли ему бороться с пиктами и скоттами. Изначально владения Вортигерна были скромными и лежали в Корнуолле и Девоншире, но после ухода большинства римлян с острова он быстренько превратился в верховного правителя британских земель (предположительно ему в этом здорово помог факт женитьбы на Севере (Севире), предполагаемой дочери того самого Магна Максима, что в 383-388-х годах ухитрился побыть римским императором), и ему очень не хотелось расставаться с тем, что ему такой удачей далось. Так что он будто бы подарил новым друзьям остров Танет, а взамен они должны были помогать отражать угрозу. Да так они подружились крепко, что уже далеко не молодой Вортигерн аж женился на дочери Хенгиста, Роуэн (Ровене).

Но дальше ситуация как-то вот взяла и вышла из-под контроля. Предположительно саксы изначально начали бузить, потому что не получили обещанного за помощь вознаграждения, а потом обнаглели ещё больше и устроили «ночь длинных ножей». Да ещё и Вортимер, сын Вортигерна, восстал против своего отца, решив, видно, что раз тот не может навести порядок и приструнить диких германцев, то это сделают он и его братья. И, вероятно, помогать им в этом взялся некий Амвросий Аврелиан, как понятно по имени и по тому, что Гальфрид Монмутский называл его сыном (или внуком) самопровозглашенного императора Британии Константина III (407-411), римлянин по происхождению, и поэтому тот, кто был заинтересован в помощи своим выжить среди этой заварухи между кельтами и англосаксами. Кое-что интересное об этом Амвросии и то, во что вылилось это многостороннее противостояние, попыталась отразить в своем романе

«Факелоносцы» Р. Сатклифф

Время действия: V век н.э., ок. 447-475 гг.

Место действия: Британия, Ютландия (современные Великобритания и Дания).

Интересное из истории создания:

О Р. Сатклифф я уже как-то раз подробно рассказала (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 66.1 «Орёл Девятого легиона»), и ещё делала обзор на её же книгу «Серебряная ветка» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»). Это важное пояснение, потому что роман «Факелоносцы» (или «Несущие фонарь», в оригинале «The Lantern Bearers»), изданный в 1959-м году, является, по сути, продолжением предыдущих двух рассмотренных мной книг, и их нередко объединяют в серию. Англовики сообщает, что тетралогию называют «Маркус», но есть и другое объединение под названием «Орёл Девятого», в которое входит уже восемь книг.

События начинаются с истории Марка Флавия Аквилы, прибывшего по службе в Британию в II-м веке н.э., как когда-то прибыл и его отец, пропавший вместе с загадочно исчезнувшим где-то на севере острова Девятым легионом. В последующих книгах меняются века и действующие лица, но всех их объединяют две вещи – родство (все последующие гг – потомки того самого Марка) и Британия (именно там происходит 99% событий, герои иной раз и собираются уплыть на континент, но им всякий раз это не удается. Герой «Факелоносцев» – первый, кому это в некотором смысле удалось)). В текущем романе история крутится уже вокруг небезызвестных событий середины и конца V-го века, и, по сути, он подводит читателей к самому рубежу эр, к началу средневековья, в котором всё окончательно переменилось.

Благодаря этой книге Сатклифф выиграла ежегодную премию Карнеги от Библиотечной ассоциации, присуждаемую лучшей детской книге года, написанной британским подданным. Но, как я уже, возможно, говорила детской эту книгу не считали ни я, ни автор. Хотя Сатклифф об этом иронично говорила/писала так: «Мои книги предназначены для детей всех возрастов, от девяти до девяноста».

О чём:

Как и его предки, Флавий Аквила давно и прочно связан как с Британией, так и со службой в римских легионах. Его семья со слугами живёт на вилле относительно недалеко от Рутупии, где сам Аквила проходит службу. И, отправляясь в отпуск к родным одним славным летним деньком, он ещё не догадывался, что меньше, чем через неделю жизнь, не прекращавшая своего неумолимого течения все минувшие века, поставит его перед выбором между двумя самыми важными для него вещами, без которых он слабо представлял своё существование – между семьей (и Британией), и легионами (и Римом). Выбор сделать было непросто, но он был сделан. И его последствия не заставили ждать.

(Зарисовка римского маяка в Дуврском замке. Надо полагать, что рутупийский маяк, если он существовал, что вероятно, был похожим)

(Зарисовка римского маяка в Дуврском замке. Надо полагать, что рутупийский маяк, если он существовал, что вероятно, был похожим)

Отрывок:

«…На следующее утро с востока потянуло холодным ветром, вода в заливе сделалась серой, как клинок меча. Но, несмотря на непогоду, мужчины бодро скатывали длинные ладьи на катках с берега в мелкую воду.

— Ветер от саксов дует сильный! Добрый знак, не иначе! — крикнул молодой воин — он послюнил палец и выставил его кверху.

Аквила засмеялся коротким горьким смешком, который словно застрял у него в горле. Он поступился своей честью, предал все, чему его с детства учили служить, чтобы остаться в Британии и помочь ей. Но всего-то, чего он сумел добиться, — это попасть в плен к варварам. Больше двух лет пробыл он рабом в ютском селении, и вот сейчас… сейчас ему придется сесть на весла варварской ладьи и с попутным сакским ветром мчать ее к родным берегам, сыграв тем самым свою злополучную роль в ее бедах. Смех перешел в рыдание, Аквила втянул голову в плечи и вместе со всеми шагнул в полосу прибоя; тут же он почувствовал, как ладья, подхваченная водой, сделалась вдруг легкой и резвой, будто морская птица.

Скот уже загнали в трюмы «Морской колдуньи», и все наконец было позади — погрузка продовольствия закончена, прощальные слова сказаны, провожающие, те, кого не взяли с собой, остались стоять на берегу. Глаза их были сухими, поскольку плакать тут не привыкли. Аквила занял свое место. Прожив более двух лет среди этого народа, он совсем освоился с морем и уже не был тем, ничего не смыслящим новичком, каким когда-то впервые взялся за валек. [19]Капитан Вульфнот встал у рулевого весла; за спиной у него, за высокой раскрашенной кормой «Морской змеи» постепенно удалялись дома и постройки Уллас-фьорда, уменьшались, теряя очертания, фигурки на берегу и расплывалась темная линия вересковых пустошей. Итак, с этой жизнью было покончено, она уходила, становилась прошлым.

Едва они покинули мелководье, Вульфнот скомандовал: «Весла убрать! Ставить паруса!» — и «Штормовой ветер», «Морская колдунья» и «Морская змея» заскользили по заливу, подгоняемые несильным северо-восточным ветром, дующим со стороны саксов.

Спустя два дня ветер вдруг упал, и им снова пришлось взяться за весла и грести почти вслепую, в серой пелене мглы и брызг, летящих из-под весел. Ладьи даже чуть не потеряли друг друга. Некоторые из молодых воинов забеспокоились, хотя и старались скрыть тревогу за шуткой. Они говорили: «Ран, мать штормов, варит пиво. Как тут найдешь дорогу, когда из чанов у нее валит такой пар?» Однако старый Хаки, дядя вождя, разбиравшийся в морских приметах не хуже серого тюленя, втянув большими волосатыми ноздрями воздух, сказал: «А по запаху, ребятки».

Когда же наконец туман рассеялся и они, установив рангоутное дерево посреди палубы, смогли определиться по еле видному солнечному диску, выяснилось, что они не так уж отклонились от курса. Во время плавания возникали и другие неприятности: многие из женщин заболели, один ребенок ночью упал за борт, неизвестно чего вдруг испугался скот и едва не опрокинул «Морскую колдунью», а наутро в трюме нашли затоптанными двух лучших телок и у конюха оказалось продырявлено рогом плечо. И вот на седьмой день появились чайки, и перед закатом путешественники увидели длинную темную линию на западном краю моря вроде гряды облаков, и до них донесся далекий крик, тонкий, как крик чайки, — то кричал впередсмотрящий на «Штормовом ветре» из своего гнезда, прилепившегося к снастям топ-мачты:

— Земля-а-а!

«Морскую змею» приподняло очередной волной, и у Аквилы, повернувшего голову назад, чтобы взглянуть через плечо, внезапно застлало глаза — и причиной тому были не только соленые пряди волос, хлестнувшие по лицу.

Еще три дня они шли вдоль побережья, постепенно приближаясь к суше, а к концу третьего дня взяли направление прямо к низким топким берегам Таната. Ветер вдруг снова упал, и им пришлось опять грести, чтобы помочь едва надутым парусам. Вдоль фальшборта [21]между отверстиями для весел они вывесили щиты — черные, темно-красные, синие, темно-желтые и золотые, а на носу кораблей укрепили фигуры с оскаленной пастью, которые до тех пор лежали под палубой, надежно укрытые от беснующегося моря. Горделивые и зловещие, варварские ладьи цепочкой, как стая диких гусей, устремились к Британии, прямо к месту назначенной высадки.

Аквила греб, упираясь подбородком в плечо, обшаривая взглядом рыжую береговую полосу. Наконец вдалеке он увидел знакомый горб — холм, похожий на выгнутую спину кита и увенчанный серыми крепостными стенами. Вульфнот поставил рулевое весло прямо, и Аквила понял, что они держат курс на Рутупии.

Сосредоточенно прищурив глаза, Вульфнот провел «Морскую змею» вслед за «Штормовым ветром» в устье извилистого протока, который отрезал Танат от материка. До Аквилы, мерно раскачивающегося взад и вперед в такт ударам весел, донесся запах болот: горечь болотной воды, смешанная со сладковатым духом болотных трав. В Ютландии болота пахли совсем не так, и в груди у Аквилы заныло. С грохотом спустили парус, собрав его огромным полосатым пучком, похожим на бутон лилии, до гребцов донесся голос Вульфнота: «Еще! Еще!» — и по бокам заскользили рыжеватые плоские берега. Ладьи с разгону выскочили на белый песок по другую сторону канала, команда попрыгала за борт, лодки втащили на берег как можно дальше от прилива.

Аквиле было хорошо знакомо это место: они с Феликсом приходили сюда охотиться на болотную дичь. Он помнил волнистую полосу морских водорослей вдоль линии прибоя, дюны из ракушечника, по которым ползли желтые побеги вики и мелких полосатых вьюнков. Пытаясь отдышаться, он стоял подле затихшей «Морской змеи»; у него возникло ощущение, что сейчас он увидит собственные следы и следы Феликса на сыпучем белом песке. Он бросил украдкой взгляд через плечо и увидел Рутупийский маяк, возвышающийся на фоне заката. Ему почудился высокий язык пламени наверху над башней, но то был всего лишь отблеск закатного солнца на облаке. Гребцы передали ребятишек с судна через борт, помогли перебраться на берег женщинам и конюху с продырявленным плечом. Кое-кто уже занялся мычащим скотом, битком набитым в трюме «Морской колдуньи».

— Ну вот и добрались! Мы на месте, братья, теперь эта земля будет наша! — воскликнул Эдрик. Он зачерпнул ладонями горсть серебристого песка, торжествующим жестом поднял руки кверху, и песок потек у него между пальцами.

Из-за следующей петли протоки торчала серпообразная корма большой ладьи, а на фоне неба выступали оленьи рога, прикрепленные на концах конька судового навеса. В воздухе стоял слабый запах дыма, свидетельствуя о присутствии человека, чего не было, когда Аквила с Феликсом били на Танатских болотах диких уток. Едва успели «Штормовой ветер» и «Морская змея» оказаться на песке выше линии прилива и команды их засуетились вокруг лодок, как со стороны дюн послышался окрик и вниз сбежал человек; хрустя ракушечником, он зашагал к ним: рослый мужчина с широким кирпично-красным лицом и шапкой светлых ячменных волос.

— Кто вы?

— Юты из Уллас-фьорда, что к северу от Сунфирта, — отозвался Эдрик. — Я — Эдрик, сын вождя.

— Приветствую тебя, Эдрик, сын вождя из Уллас-фьорда. — Мужчина обвел взглядом женщин и детей. — Как видно, хотите поселиться тут?

— Да, хотим. Тяжелые времена настали в Уллас-фьорде. Плохой урожай, суровая зима, вот сыновья и снялись с места, чтобы искать другие земли и на них хозяйничать. Уж так издавна повелось у ютов. А ветер принес нам слух, будто у Хенгеста найдется землица для добрых людей, которые его поддержат.

— Кхе-кхе! — Светловолосый издал что-то среднее между рычанием и смехом. — Землица… Сдается мне, если на остров Танат еще набьется народу, придется нам распахать соленые берега и сеять хлеб ниже линии прилива.

— Ну, может, поговорим с Хенгестом, а там и переберемся в другую часть побережья. Все равно, — Эдрик ухмыльнулся и мотнул подбородком на извилистую протоку, — не вечно же Морским Волкам устраивать логово только по эту сторону канала, так ведь?

— Это уж решай с Хенгестом. — Человек откинул назад голову и засмеялся грубым лающим смехом. Смех подхватили другие мужчины — все новые и новые люди появлялись из-за дюн; сверху сбежали две молодые женщины и за ними мальчик с собакой.

Да, на Танате теперь и впрямь полно народу, а ведь три года назад было пусто. Старожилы и вновь прибывшие взялись все вместе выгружать привезенные запасы, выводить на берег и загонять в загоны скот, сооружать на ладьях навесы, ибо решено было, что мужчины из Уллас-фьорда заночуют на палубах вместе со всем имуществом, а женщин с детишками и раненого отведут в селение…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Книги Р. Сатклифф для меня стали настоящим открытием. Да, каждый следующий роман выглядит всё более суровым и неуютным по сравнению с первым, но все они по-прежнему прекрасно написаны, наполнены символизмом и поднимают всё больше сложных тем. Не то что бы в смысловом плане я увидела в «Факелоносцах» что-то новое, но это впечатление ничуть не портит. Сатклифф по-прежнему мастерски играет на читательских эмоциях, не всегда читать этот текст мне было комфортно, но именно это и подтверждает мастерство автора – оно так и должно было работать.

Вместе с тем эта серия для меня лично оказалась находкой именно по той причине, что блестяще демонстрирует ход времен и то, какие это приносит перемены. Я не случайно выбрала отрывок выше – он, как мне кажется, лучше всего показывает, что именно, как, и почему изменилось для Британии в V-м веке, и перемены то поистине эпохальные. Потому что впереди ещё христианизация новых жителей острова, далеко впереди Норманнское завоевание, но именно переселение саксов, англов и ютов дало начало той Англии и даже той Великобритании, которую мы знаем теперь. И именно это как будто и хотела сказать Сатклифф – то, что для одних стало началом конца, для других было просто началом чего-то нового. Не знаю, может, что-то переменится в заключительной книге тетралогии, но пока что это видится мне именно так. Так что тем, кто уже знаком с «Орлом Девятого легиона» рекомендую однозначно…Всем остальным тоже рекомендую, но после знакомства с предыдущими книгами) Конечно, этот роман можно читать и отдельно, но это будет немного не то, лучше всего эти книги играют вместе, прочитанные в хронологическом порядке.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 84. «Аттила»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 84.1 «Delenda est»

Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт. Всё это очень поможет и мне, и моему проекту.

Показать полностью 4
18

История нашего мира в художественной литературе. Часть 84.1 «Delenda est»

Всем привет!

У меня сегодня не будет возможности выложить пост вечером, так что решила попробовать утреннюю выкладку. И в прошлый раз я вроде как завершила историю о противостоянии Флавия Аэция и Аттилы, планировала продолжить рассказ о том, что было дальше, в той же заметке, но придется делать это отдельно, вот теперь.

(

("Нашествие Гензериха на Рим" К.П. Брюллова. Я, правда, хоть ты тресни, не вкуриваю, кто, куда и почему в Риме еврейскую менору тащит...)

И начну с того, что противница гуннской империи – Западная Римская тоже доживала свой век. И, согласно некоторым историческим мнениям, началась её гибель, когда через год после смерти Аттилы, император Валентиниан, оставшийся без поддержки матери, умершей в том самом 450-м, собственноручно убил Флавия Аэция. Согласно легенде, после того, как Валентиниан с помощью Ираклия зарубил Аэция, он спросил у одного человека: «Не правда ли, смерть Аэция прекрасно исполнена?» Тот ответил: «Прекрасно или нет, я не знаю. Но я знаю, что вы левой рукой отрубили себе правую».

Так или нет, но править Валентиниану оставалось ещё около года. Уже весной 455-го года он был убит в результате заговора Петрония Максима, который благодаря своему хитро сплетенному плану не только не поплатился за свои интриги и убийство законного правителя (а именно он же подстроил гибель Аэция), но даже на два с небольшим месяца сам стал императором, причем для укрепления своей власти вынудил выйти за него замуж вдову Валентиниана – Лицинию Евдоксию.

Та, разумеется, с таким раскладом была, мягко говоря, не согласна, тем более что судьбой её дочерей узурпатор тоже принялся распоряжаться довольно лихо. Но с защитниками у неё явно на тот момент имелись большие проблемы: в Риме их явно не нашлось, а в Константинополе после смерти её отца, Феодосия, который погиб ещё в 450-м году в результате несчастного случая на охоте, не осталось наследника династии Феодосиев по мужской линии, и ситуация и так стала весьма шаткой. Чтобы хоть как-то отсрочить падение династии Феодосиев Пульхерия, тётка Лицинии, уже пожилая дама, вышла замуж за Маркиана (450-457) и на семь лет сделала императором его. Но вот лезть в дела западного соседа он, похоже, не торопился, и потом признал новым императором Авита (455-456) после того, как случилось то, что случилось.

А случилось то, что, если верить легендам, отчаявшаяся Лициния послала письмо Гейзериху (428-477), первому королю вандалов в основанном им в Северной Африке королевстве. Дело в том, что когда-то старшая дочь Валентиниана и Лицинии, Евдокия, оказалась обручена с сыном Гейзериха Хунерихом (477-484), позже ставшим вторым королем вандалов, но в силу возраста сразу к будущему мужу не отправилась. Там вообще очень некрасивая история вышла, т.к. сначала Хунерих по настоянию отца женился на дочери вестготского короля Теодориха I, которого я упоминала в прошлой заметке. Но стоило замаячить на горизонте брачному союзу с римским правящим домом, как Гейзерих невестку обвинил во всяком нехорошем, изувечил и отослал на родину, а сам стал устраивать второй брак своего сына. Вот Лициния будто бы и напомнила, что сделка в силе, если, конечно, Гейзерих придет и спасет её и её дочерей.

«Не вопрос!» – вероятно, решил Гейзерих и, собрав команду «спасателей», хорошим весенним деньком 455-го года отправился в Рим. В ходе последующих событий погиб узурпатор Петроний Максим, а вандалы кутили по полной в Риме две недели и вместе со спасаемыми дамами из императорского дома прихватили с собой «за труды» (зря плыли что ли?!) так много и многих, и при том настолько неаккуратно, что будто бы после этого и появился, дожив до наших дней, термин «вандализм».

(Разграбление Рима вандалами. Иллюстрация Г. Лейтманна)

(Разграбление Рима вандалами. Иллюстрация Г. Лейтманна)

После этого Лициния и её дочери довольно долго «гостили» в Карфагене. Евдокия, на тот момент уже шестнадцатилетняя девушка, как и договаривались, очень скоро стала женой Хунериха (по другой версии, это случилось аж в 460-м году, не знаю, насколько это верно, но в 460-м году родился их сын Хильдерих, ставший королем вандалов в 523-530-х гг.). Хотя бодаться с вандалами намеревался ещё Авит, у него мало что получилось, а уж на фоне потери владений в Средиземном море стало не до каких-то там похищенных женщин, хоть и императорской крови.

Так что удача улыбнулась Лицинии и её младшей дочери, Плацидии, лишь в 462-м году, когда в результате переговоров с Львом I Макеллой (457-474), что принял бразды правления после смерти Маркиана и основал новую династию, удалось договориться о том, что их отпустят в Константинополь. Там Лициния и доживала свой век вплоть до примерно 493-го года, а Плацидия вышла потом замуж за Аниция Олибрия, так что о ней римляне ещё услышали и в 472-м году даже её увидели. Но об этом я потом расскажу. Евдокия же, похоже, даже в каком-никаком согласии с супругом жила, пока не накалились их религиозные противоречия (как и многие варвары, Хунерих был арианцем), и около 471-го года как-то ухитрилась уехать в Иерусалим. Собиралась она возвращаться или нет, но там же её и настигла кончина, предположительно в 472-м году.

Гейзерих счастливо правил ещё около пяти лет, а после его смерти пост принял Хунерих, который, похоже, третьей женой не обзавелся. В Риме сначала недолго правил Авит, а потом его сменил Майориан (457-461), вместе с которым стремительно угасающая Западная Римская империя вступила в следующее десятилетие. Оба мелькали в романе «Аэций – последний римлянин» как соратники, собственно, Аэция, равно как и Рицимер, который на деле оказался тем ещё интриганом и привёл Майориана к трону через убийство Авита. И, может, если б не эта чехарда у власти, империя ещё бы постояла какое-то время. Но вышло что вышло, и всего через пятнадцать лет варвары начали растаскивать то, что от неё осталось. И отчасти это стало отголоском разграбления Рима 455-го года, о котором вскользь и упоминается в сегодняшнем рассказе:

«Delenda est» Р. И. Говарда

Время действия: V век н.э., ок. 455г. н.э.

Место действия: королевство вандалов и аланов (территории современных Алжира, Туниса, Ливии), воды Средиземного моря.

Интересное из истории создания:

Роберт Ирвин Говард (1906-1936) – американский писатель в жанре фэнтези, больше всего известный как создатель Конана-варвара. Человек, проживший короткую, но по-своему насыщенную и необычную жизнь. Я уже упоминала о нём, рассказывая о Л. Спрэгг де Кампе (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 47.2. «Золотой ветер»), который был не только современником и почти ровесником Р. Говарда, но и принимал участие в сохранении его наследия. Но сегодня я хочу рассказать о Говарде подробнее.

(На этой фотке Р. Говард выглядит а-ля Аль Капоне, этаким мафиози. Занятно, что он имел привычку носить с собой оружие, поэтому получил прозвище «Two-Gun Bob» и развлекался стрельбой по банкам. Деталь играет новыми красками, если знать конец этой истории)

(На этой фотке Р. Говард выглядит а-ля Аль Капоне, этаким мафиози. Занятно, что он имел привычку носить с собой оружие, поэтому получил прозвище «Two-Gun Bob» и развлекался стрельбой по банкам. Деталь играет новыми красками, если знать конец этой истории)

Родился он в семье сельского врача Айзека Мордехая Говарда и Эстер Джейн, в девичестве Ирвинг, американцев всего во втором поколении. Первый свой рассказ Говард написал ещё в детские годы, но писателем стал намного позже, а перед тем успел поработать и стенографом, и почтовым служащим, и много где ещё, и бухгалтерские курсы даже окончил, но всё это было совсем не то. Хотя мало-помалу его рассказы печатали уже с 1922-го года в The Tattler, газете средней школы Браунвуда, где Р. Говард жил и учился в то время, а потом в журнале «Странные истории», выстрелило по-настоящему только в конце 1920-начале 1930-х, когда этот самый журнал издал первые рассказы про Кулла-завоевателя, предшественника Конана. Первым из них был «Феникс на мече» (1932).

А ещё удивительным образом переплетаются порой события и судьбы людей, вот и Р. Говард обязан был «Странным историям» не только тем, что, благодаря этому журналу его творчество стало известно, но и тем, что свёл знакомство с одним из известнейших американских писателей – Г. Ф. Лавкрафтом: тому передали восхищенное письмо Говарда, и так завязалась дружба по переписке этих двоих писателей, продолжавшаяся вплоть до смерти Говарда. А наступила она удивительно рано.

В 1936-м году заболела и, в конце концов, впала в кому мать Р. Говарда, которую он до безумия любил. И, когда стало ясно, что надежд на её выздоровление нет, Говард, похоже, оказался от отчаяния в таком помутнении рассудка, что просто вышел из больницы, сел в машину и застрелился. Следом выбежал его отец, но выстрел был в голову, и поделать уже было ничего нельзя. Парню было всего тридцать лет. Его отцу Лавкрафт присылал письма с выражением соболезнований, что и наводит меня на мысль том, что речь шла именно о дружбе, а не о переписке двух коллег. Примечательно, что Лавкрафт умер буквально в следующем, 1937-м году. Но о нем теперь помнят очень многие, имя же Р. Говарда, будем честны, знают далеко не все. И уж тем более мало кто знает, что он писал ещё такие рассказы, как сегодняшний, на грани истории и мистики.

Рассказ «Delenda Est» (буквально «Должен быть разрушен», отсылка к знаменитой фразе про Карфаген, который сначала был римлянами разрушен, а потом отстроен заново) был впервые издан только в 1968-м году в журнале «Worlds of Fantasy VOL. 1 NO. 1», а потом ещё, минимум, трижды в сборниках. На русский язык он был переведен в 1991-м, и потом несколько раз переводился снова.

О чём:

Гейзерих и его ближайшие соратники только-только, похоже, отплыли из Карфагена и теперь развлекаются беседой о всяком разном – кто о прошлом, кто о будущем, кто просто решил побурчать по пьяной лавочке. Король явно не против, но усталость взяла своё, и он отослал верных товарищей к себе, чтобы спокойно доделать свои дела и лечь спать. И, несомненно, так бы и поступил, если б в его каюте не оказался незнакомый мужик, который, по идее, никак не мог туда попасть, если только тайно не проник в нутро корабля ещё в гавани Карфагена. Незнакомец, однако, явно был настроен миролюбиво и принялся рассказывать Гейзериху всякое интересное…

Отрывок:

«…Дверь хлопнула, отгородив короля от унылых пророчеств Гунгайса, острот Атаульфа и бормотания старых вождей. Гензерих решил выпить вина перед сном, поднялся на ноги и, прихрамывая (память о копье франка), двинулся к столу. Он поднес к губам украшенный алмазами кубок и вдруг вскрикнул от неожиданности. Перед ним стоял человек.

– Бог Один! – воскликнул Гензерих, совсем недавно принявший арианство и не успевший к нему привыкнуть. – Что тебе нужно в моей каюте?

Король привык сдерживать чувства и быстро оправился от испуга, но пальцы его, будто сами по себе, сомкнулись на рукояти меча. Внезапный выпад, и... Но гость не проявлял враждебности. Вандал видел его впервые, но с первого взгляда понял, что перед ним не тевтон и не римлянин. Незнакомец был смугл, с гордо посаженной головой, кудрявые волосы прихвачены малиновой лентой. На груди рассыпались завитки роскошной бороды.

В мозгу Гензериха мелькнула смутная догадка.

– Я не желаю тебе зла, – глухо произнес гость. Как ни присматривался Гензерих, он не заметил оружия под пурпурной мантией незнакомца.

– Кто ты и как сюда попал?

– Неважно, кем я был. На этом корабле я плыву от самого Карфагена.

– Никогда тебя не встречал, – пробормотал Гензерих, – хотя такому, как ты, нелегко затеряться в толпе.

– Я много лет жил в Карфагене, – произнес гость. – Там родился, и там родились мои предки. Карфаген – моя жизнь! – Последние слова он произнес с таким пылом, что Гензерих невольно отшатнулся.

– Конечно, горожанам не за что нас хвалить, – сказал он, прищурясь, – но я не приказывал убивать и грабить. Я хочу сделать Карфаген своей столицей. Если тебя разорили, скажи...

– Разорили, но не твоя волчья свора, – угрюмо ответил незнакомец. – По-твоему, это грабеж? Я видал грабежи, какие тебе и не снились, варвар. Тебя называют варваром, но ты не сделал и сотой доли того, что натворили “культурные” римляне.

– На моей памяти римляне не разоряли Карфагена, – пробормотал Гензерих.

– Справедливость истории! – Гость с силой ударил кулаком по столу. Гензерих успел разглядеть мускулистую белую руку аристократа. – Погубили город алчность римлян и предательство. Торговля возродила его в другом обличье. А теперь ты, варвар, вышел из гавани Карфагена, чтобы покорить его завоевателей. Стоит ли удивляться, что старые сны блуждают в трюмах твоих галер, а призраки давно забытых людей, покидая безымянные могилы, уходят с тобою в плавание?

– Но с чего ты взял, что я решил покорить Рим? – обеспокоено спросил Гензерих. – Я согласился помочь...

Вновь по столу грохнул кулак незнакомца.

– Если бы ты пережил то, что выпало на мою долю, ты бы поклялся стереть с лица земли этот гнусный город. Римляне позвали тебя на помощь, но они жаждут твоей гибели. А на твоем корабле плывет изменник.

Лицо варвара оставалось бесстрастным.

– Почему я должен тебе верить?

– Как ты поступишь, если я докажу, что тот, кого ты считаешь самым надежным помощником и верным вассалом – предатель и ведет тебя в западню?

– Если докажешь, проси чего хочешь.

– Хорошо. Возьми это в знак доверия. – На поверхности стола запрыгала монета. В руке гостя мелькнул шелковый шнурок, оброненный недавно Гензерихом. – Ступай за мной в каюту твоего советника и писца, красивейшего из варваров...

– Атаульфа? – Гензерих был поражен. – Я верю ему больше, чем остальным.

– Значит, ты не так умен, как я считал, – хмуро ответил человек в мантии. – Предатель опаснее любого врага. Римские легионы не победили бы нас, не найдись в моем городе подлеца, отворившего ворота. Я пришел, чтобы спасти тебя и твою империю, и в награду прошу одного: утопи Рим в крови. – Незнакомец застыл на миг с горящими глазами, с занесенным над головой кулаком. Затем, царственным жестом запахнув пурпурную мантию, вышел за дверь.

– Стой! – крикнул король, но гость уже исчез.

Хромая, Гензерих подошел к двери, распахнул ее и выглянул на палубу. На корме горел светильник. Из трюма, где усталые гребцы ворочали весла, воняло немытыми телами. В тишине раздавался мерный скрип уключин, те же звуки доносились с других галер. В лунном свете перекатывались серебристые волны. Возле двери в каюту Гензериха стоял одинокий страж. На бронзовом шлеме с султаном, на римских доспехах играли лунные отблески. Воин отсалютовал королю коротким копьем.

– Куда он подевался? – спросил Гензерих.

– Кто, мой повелитель? – удивился воин…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Рассказ очень короткий и, можно сказать, каноничный, но я всё равно прочитала его с огромным любопытством. Особо глубоких идей там нет, как в той же «Летающей Машине», но читать его нужно и не ради этого, а ради саспенса и исторических отсылок. Возможно, тех, кто не очень знаком с историей, эта короткая зарисовка хоть как-то побудит с ней ознакомиться поподробнее. А если нет, то тоже не беда – можно прочитать как если б вкусную конфетку съел: мало, но послевкусие, пожалуй, будет приятным.

Показать полностью 4
19

История нашего мира в художественной литературе. Часть 84. «Аттила»

Всем привет!

В прошлый раз я рассказывала о том, как императором стал Валентиниан III (425-455), поначалу при регентстве своей матери, Галлы Плацидии, и об их противостоянии со знаменитым полководцем Аэцием. Но без сегодняшнего витка истории повествование это оказалось бы неполным. Поэтому сегодня я хочу рассказать не о римлянах и их соседях-ромеях Восточной империи, а о тех варварских королях, что создали свои государства там, где больше не могла крепко держаться Римская империя.

(

("Гунны идут на Рим". Иллюстрация У. Кеки)

И начать надо, разумеется, с сильнейших из варваров тех мест и того времени – с гуннов, и, само собой, нельзя не сказать о Биче Божьем – Аттиле (434-453), который правителем огромной страны на востоке тогдашней Европы стал, вероятно, наравне со своим старшим братом Бледой (434-444), получив власть от своего дяди – Руа, или Ругилы. Империя братьям досталась уже не маленькая, но хотелось большего, особенно Аттиле. Возможно, именно по этой причине он, в конце концов, избавился от брата и стал править единолично, и в последующие годы расширил владения гуннов до максимальных размеров. Сами гунны при этом в основном сохраняли кочевой образ жизни, опираясь на охоту и кочевое скотоводство в своей экономике (земледелием, вероятно, занимались покоренные ими народы), городов не строили, но подобие столицы Аттила всё же создал на берегу Дуная. То была деревянная крепость с деревянными же домами внутри. И, если вождь гуннов не был в походе, то ожидал послов и своих вассалов именно там.

Но  в походах Аттила, видимо, бывал часто, раз сумел присоединить столько земель. И никак не мог остановиться. Он долго воевал с Восточной Римской империей – с 441 по 450-й год, начиная эту борьбу ещё с братом. А в 450-м году стал посматривать в сторону Западной Римской империи. И надо ж было именно в это время приключиться одной неудобной истории в императорской семье…Вот тут-то и вышла на сцену дочь Галлы Плации и сестра Валентиниана – Юста Грата Гонория. Она была на несколько лет старше брата-императора, но тот в 437-м году женился на родственнице – Лицинии Евдоксии, дочери Феодосия II и императрицы Евдокии, а Гонория даже и к 450-му году, похоже, оставалась незамужней и пользовалась всеми привилегиями богатой незамужней женщины. То ли она замуж и не стремилась, то ли родственники долго не одобряли её кандидатов и не предлагали своих – не понятно.

Однако в браке у Валентиниана родились лишь две дочери, Евдокия и Плацидия, и, возможно, именно это навело его на мысль о необходимости всё-таки устроить брак сестры. Ну или то, что свободолюбивая, но не аккуратная Гонория окончательно испортила себе репутацию внебрачной беременностью) В любом случае около 449-450-го её якобы помолвили с немолодым и очень благонадежным сенатором Геркуланом, брак с которым в планы принцессы не входил. И она не придумала ничего лучше, чем, подобно «дахамунцу» из Древнего Египта (о том, что это была за история, рассказывается в книгах, отмеченных тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 20. «Синухе, египтянин» и в следующей за ней заметке) написать послание врагу своей страны, Аттиле, с предложением, от которого нельзя отказаться – освободить её из заточения и жениться на ней самому.

(Кадры из фильма

(Кадры из фильма "Аттила" 1954-го года. Колетт Режис в роли Галлы Плацидии и Софи Лорен в роли Юсты Граты Гонории)

Не известно, правда эта история или нет, но, если да, то Аттила не упустил такой охренительной возможности и с удовольствием воспользовался предлогом. Так вот он в 451-м году и совершил первый поход против Западной Римской империи, напав на Галлию, где произошла знаменитая битва на Каталаунских полях. Аттила двигался бодро, захватил многие города, но в той битве что-то пошло не так. Несмотря на то, что обе стороны понесли огромные потери, и в том бою даже пал преемник Валии (415-418/419) и пятый король вестготов Теодорих I (418/419-451), которого пришлось сменить его старшему сыну Торисмунду (451-453), причем на троне, но не в бою, урон, нанесенный войскам гуннов, похоже, оказался намного большим. И вскоре Аттила увёл свои войска.

На этом и закончился его первый поход против римлян, но уже на следующий год он предпринял второй, на этот раз на Италию. И снова, можно сказать, несмотря на все успехи, дело закончилось ничем. С Аттилой вёл переговоры папа Лев I Великий (390-461), но главной причиной того, что Бич Божий развернулся и ушёл, похоже, стало то, что на гуннов обрушилась чума, и на помощь соседям Маркиан (450-457), преемник Феодосия II (408-450) и его зять (женатый на сестре Феодосия, Пульхерии; поскольку у самого Феодосия родились и успели вырасти лишь две дочери, вопрос наследника Пульхерия решила вот таким вот образом), прислал подмогу, которая наносила весьма ощутимые удары по варварам.

В общем, Аттила вернулся домой очень недовольный, а потом стал требовать от Маркиана дань, оговоренную с Феодосием. Тот пытался договариваться миром и подарками, но не очень успешно. Благо ему повезло, что Аттила и не туда метил, а в 453-м году снова напал на Галлию, где отпор ему дал уже тот самый новый вестготский король Торисмунд. Короче, ушёл опять Аттила, по сути, ни с чем. Впрочем…Нельзя исключать, что именно из этого похода он и привёз с собой роковую красавицу по неволе – Ильдико. Аттила вообще баб любил не меньше, чем походы, из которых, видимо, их и привозил пачками, и у него было множество детей от кучи жён и наложниц. Но это-то и стало тем, что погубило всё, что он создал. Развлекухи с новоиспеченной женой Ильдико стали последней его радостью в жизни, потому что наутро пришлось объявить, что великий гунн отправился к праотцам, похоже, из-за давних проблем со здоровьем. Его сыновья тут же устроили борьбу за власть, и каждый остался с тем, что успел отхватить. Так развалилась великая империя гуннов, а сами они стремительно стали терять свои территории, и либо ушли к Причерноморью, либо смешались с другими народами, в частности с гепидами, которые в бывшей Дакии позже создали королевство.

(Картина Ф. Пацка.

(Картина Ф. Пацка. "Смерть Аттилы")

Об Аттиле написано немало книг. Изначально я хотела прочитать и разобрать роман «Раб гуннов» Р. Гардони, но нигде его не нашла. А в процессе поисков наткнулась на другую книгу, которая вполне отвечала моим запросам:

«Аттила» («Гунны») Т. Костейна

Время действия: V век н.э., ок. 425-454гг.

Место действия: Западная Римская империя и империя гуннов (территории современных Италии, Венгрии, Франции).

Интересное из истории создания:

Томас Бертрам Костейн (1885-1965) родился в Брантфорте в канадском Онтарио в семье Джона Герберта Костейна и Мэри Шульц. Учился он в средней школе и затем в Brantford Collegiate Institute, и ещё в школьные годы написал первые свои четыре романа, но издательства их не приняли. Успех пришёл позже.

(Т. Костейн в 1954-м году)

(Т. Костейн в 1954-м году)

В 1902-м году Т. Костейн стал репортером газеты Brantford Courier, после того, как там приняли и напечатали его детективный рассказ, а затем работал с другими, в том числе ведущими, издателями журналов, посвященных литературе, сначала в Канаде, а потом и в США, куда переехал в 1920-м году. С 1934 по 1942 год он сотрудничал с литературным отделом студии 20th Century Fox. Тогда же, в 1942-м году, вышел в печать его роман «For My Great Folly» («Прихоть длиною в жизнь»), который вскоре стал бестселлером и позволил Костейну окончательно встать на писательскую стезю. Причем писал он именно историческую прозу, и особенно на темы периода развала Римской империи и истории Англии, в частности эпохи Плантагенетов и XVIII-го века. Самые известные его произведения – «Чёрная роза», «Королевский казначей», «Блистательный путь» и, особенно, «Серебряная чаша», ставшая не только очередным бестселлером, но и экранизированная студией Warner Bros.

Роман «Аттила» (авторское название «Тьма и заря» («The Darkness And The Dawn»), но известен также под названием «Гунны») был издан в 1959-м году. Именно под названием «Гунны» я его и нашла в издании «Терры» 1997-го года.

О чём:

Великий и ужасный Аттила, хоть уже достиг зрелых лет и на всех порах мчался к старости, ещё чувствовал себя полным сил, а потому планировал новые походы, новые браки и новых детей, хотя у него и прежних было несколько десятков, и им уже было тесновато в деревянной гуннской «столице». Походов на его век тоже пришлось немало, и он стал к 450-му году обладателем огромной империи, где не всё и не всегда шло гладко. Вот, например, за несколько лет до начала этой истории в одном подвластном Аттиле селении, расположенном на плоскогорье близ верховий Дуная, его наместник так беспределил, что дошёл до того, что убил одного землевладельца, присвоил себе его земли, а его жену и сына со странным для тех мест именем «Николан» продал в рабство.

Николан, пробыв около трёх лет в римском рабстве у самого Аэция, сбежал при помощи новообретенного друга и не придумал лучшего решения своих проблем, кроме как предложить себя в служители вождю гуннов, чтобы помогать решать его проблемы в обмен на решение своей. А так как проблем у Аттилы было хоть отбавляй, он счёл это удачным приобретением.

Вот и в тот день всё началось с неприятности…Точнее с приятности, которая очень скоро перешла в неприятность: Аттиле представили новую потенциальную невесту по имени Сванхильда, которая заняла все его помыслы и тут же стала объектом страстного вожделения. Но едва зашла речь о свадебном подарке для неё, как вскрылся огромный упс – девушка оказалась дочерью того вассала Аттилы, которого он незадолго до того вызвал в свою ставку и приговорил к смерти за неповиновение. И даже хитрость, придуманная хитрым Аттилой, чтобы выйти из этой щекотливой ситуации, никак ему не помогла – отец девушки всё равно оказался казнён, а сама она загадочным образом вскоре погибла, будто бы при попытке к бегству. Подозревавший в интригах некоторых из своих жён Аттила призвал к себе Николана с тем, чтоб он помог ему разобраться, а сам стал думать, где б ему найти себе новую жену, такую же золотоволосую, как и погибшая Сванхильда.

Впрочем, среди претенденток оказалась вдруг ещё одна, послание от которой вождя немало удивило и озадачило – через своего евнуха Гиацианта ему послала заманчивое предложение сама Юста Грата Гонория, сестра императора Валентиниана, которая предлагала взять её в жены со всеми вытекающими в обмен на всего лишь собственное освобождение.  Аттила и так планировал поход на Западную Римскую империю, но разумно ли разбрасываться такими козырями?

(Картина М. Тана.

(Картина М. Тана. "Пир Аттилы")

Отрывок:

Не смогла удержаться и выбрала именно этот эпизод.

«…Дворец Аттилы, отгороженный от города высокой деревянный стеной, не поражал размерами. Над воротами развевались знамена покоренных гуннами государств, а над ними гордо реял королевский штандарт Аттилы, с изображение Серого Турула. Все материалы для строительства дворца были доставлены издалека. Большую его часть занимал обеденный зал, в котором Великий Танджо трапезничал со своими приближенными. В конце зала находилось возвышение, отделенное от зала тяжелыми занавесками. Там Аттила спал на огромной квадратной кровати, захваченной его дядей Ругиласом в каком-то византийском городе и привезенной сюда на повозке, запряженной шестью лошадьми. Под возвышением размещалось несколько небольших комнат, в одной из которых великий правитель занимался делами своей необъятной империи.

В ней он и сидел за мраморным столиком, в свое время украшавшим какой-нибудь греческий дворец, погруженный в раздумья. Увидев вошедшего Гизо, Аттила недовольно нахмурился.

— Он пришел, — объявил слуга. — Стоит и смотрит на кровать. Наверное, гадает, спят ли в ней все жены одновременно.

— О ком ты?

— О ком я? Естественно, об этом сладкоголосом старикашке. Ястребе, рядящемся в тогу голубя. О Микке Медеском.

— Пригласи его сюда, — пробурчал Аттила, не поднимая глаз.

— С ним еще один человек. Я вижу его впервые. Он хочет увидеть тебя первым.

— Пусть будет так.

Но Гизо и не думал уходить.

— Женщину в шлеме не примешь за солдата. Этот носит цвета слуги Микки, но сразу видно, что к каравану он не имеет ни малейшего отношения. Так кто он? Чего он хочет?

— Приведи его, и я все выясню сам, — резко бросил Аттила.

Гизо привел невысокого мужчину в тунике из грубой ткани с широкими красными лентами по шее и подолу. Действительно, он ничем не напоминал широкоплечих здоровяков с могучими руками, работавшими на Микку. Скорее он напоминал чиновника государственного управления, не поднимающего ничего тяжелее стилоса. Да и держался он с достоинством.

— Меня зовут Гиацинтий, о великий и всемогущий Аттила. — Я — слуга, и доверенный слуга, иначе меня не послали бы с этой миссией, принцессы Гонории.

Аттила вскинул голову и пристально посмотрел на визитера.

— Принцессы Гонории? Сестры моего царственного брата императора Рима?

— Да, о Великий. Я привез от нее письмо, — Гиацинтий извлек письмо из потайного кармана в поясе. Положил его и золотое кольцо на стол перед владыкой гуннов. — Это кольцо моей госпожи, принцессы. Свидетельство ее уважения к вашему величеству и доказательство того, что письмо от нее.

Аттила взял со стола тоненькое колечко с императорским гербом, пристально оглядел его. Кивнул, показывая, что не сомневается в подлинности письма. Почему принцесса Гонория пишет ему, подумал он. Хочет убедить отказаться от намеченного похода на Римскую империю? Он попытался вспомнить историю, которую рассказывали о принцессе Гонории несколько лет тому назад, но без особого успеха.

— Если Великий не читает по-латыни… — начал посыльный.

— Не читаю! — резкость тона показывала, что Аттила полагал ниже своего достоинства изучать язык Рима.

— Тогда, о король королей, позволь мне прочесть письмо. Оно строго конфиденциально. Как, несомненно, известно, владыке, принцессу, мою госпожу, последние годы держат в заточении из-за ее деяний, которые мать и брат, августейший император сочли за оскорбление.

И тут Аттила вспомнил, что это было за деяние. Принцесса допустила серьезный просчет. Взяла в любовники домашнего слугу. Звали его Евгений и он, разумеется, не годился в любовники сестре божественного императора. Бедолагу без лишних слов обезглавили, и более никто ничего не слышал о принцессе. Разве что говорили, что ее держат под строгим надзором. Так что интерес Аттилы к письма разом возрос.

Гиацинтий начал читать. Гонория соглашалась выйти замуж за Аттилу при условии, что он вызволит ее из заточения и вернет ей все поместья и почести, которых ее лишили. Закончив короткое письмо, посыльный добавил, что за его госпожой постоянно следят и ей не без труда удалось вынести письмо из дворца. А затем он, Гиацинтий, скрылся под личиной торговца в караване Микки, чтобы доставить письмо великому правителю, которому оно предназначалось. И он будет очень признателен владыке, если более никто не увидит письма.

— Меня ждет смерть, о король королей, если станет известно о моей роли в передаче письма, — Гиацинтий поник головой. — Но ради моей госпожи я готов на все.

Аттила тем временем вспомнил и другие подробности. По его мнению, Гонория была шлюхой, пусть и королевской крови. Молодая, прекрасная, она не сдерживала своих страстей… Когда его армии захватят Рим, сказал он себе, ему уже не потребуется ее согласие. Он возьмет ее в жены, если будет на то его желание. А скорее всего, отдаст Гонорию одному из своих военачальников, поскольку женщины ее возраста его уже не волновали. И в то же время он не мог не гордиться тем, что римская принцесса сама предлагала ему брачный союз.

Дабы не выдать охвативших его эмоций, Аттила ответил коротко, ледяным тоном. Предложение принцессы будет рассмотрено, он найдет способ довести до нее свой ответ.

Произнося эти слова, Аттила не отрывал взора от лежащих на столе редких и дорогих предметов. То были трофеи прошлых набегов. Их можно было найти в самом захудалом доме столицы. Выбрав перстень с прекрасным опалом, все его существо восстало против подобной расточительности, Аттила протянул его Гиацинтию. То была награда за риск. А затем взмахом руки отпустил посыльного.

Как только за Гиацинтием закрылась дверь, Аттила забарабанил по китайскому гонгу, вызывая Гизо. Слуга вошел, замер у порога.

— У тебя лисий слух. Что ты слышал о принцессе Гонории? — спросил Аттила.

Гизо затворил за собой дверь.

— Сладострастной Гонории. Она ни в чем не знала меры, — он помолчал, усмехнулся. — Ее не могли не посадить под замок. Теперь о ней ничего не слышно. Считанным людям известно, где она находится.

Аттила нахмурился. Он надеялся услышать более подробный ответ.

— Я знаю, где она находится!

— Ясно! Значит, этот малахольный явился к тебе по ее просьбе, — Гизо махнул рукой. — Только зря он превозносил ее добродетельность. Принцесса — открытая дверь, куда может постучать и войти каждый.

— Болван! — взорвался император гуннов. — Пошли сюда Микку. И не попадайся мне на глаза, чтобы у меня не возникло искушения укоротить тебя на голову.

— Я и есть болван, — весело согласился Гизо.

Микка вошел в залу и остановился перед правителем гуннов, склонив голову и не отрывая глаз от пола.

— О великий Аттила, рожденный на небесах и на земле, признанный солнцем и луной, я твой покорный слуга.

— Рассказывай, — приказал Аттила.

И Микка заговорил, показывая, что караван и торговля не более чем прикрытие его истинного занятия. Микка был шпионом, несомненно, хорошо оплачиваемым шпионом человека, вознамеревшегося в скором времени опустить свой тяжелый сапог на шею цивилизации.

— Мир дрожит, о великий Танджо. В Константинополе, Равенне, Риме знают, что скоро ты нанесешь удар. Но на кого он падет? Вот о чем гадает весь мир. Разговоры только об этом. Большинство сходится в том, что ты навалишься на Рим. Город замер в страхе. Римский епископ, которому я продал много странных товаров, странных в том, что они могли потребоваться священослужителю, ничего не купил у меня, когда мы виделись с ним две недели тому назад. Его лицо посерело, руки тряслись. Он сказал: «Мне ничего не нужно, потому что скоро я погибну в пламени, что уничтожит Рим».

Аттиле понравились эти слова. Ему льстило, что в далеком Риме его боятся далеко не последние там люди. Но сейчас мысли Аттилы занимало другое.

— Что ты можешь сказать мне о принцессе Гонории?

Глаза Микки сузились. Он понял, что его приглашают пройтись по тонкому льду. Что хотел услышать от него этот гунн?

— Гиацинтий оказался достаточно хитер, чтобы не выдать мне своих секретов, о владыка Земли, — осторожно ответил он. — Мне лишь известно, что он хотел поговорить с тобой о принцессе. Возможно, я мог бы что-нибудь добавить к его словам, если б знал суть его миссии, — он замолчал, но Аттила не промолвил ни слова. — Я могу сказать лишь одно: она сейчас где-то в горах между Римом и Равенной. При ней много челяди, так что она ни в чем не знает недостатка. Но ей запрещено покидать мраморные стены ее дворца.

— Что ты о ней думаешь?

Микка ответил без малейшей запинки.

— Она мудра и благоразумна. Если ей удастся взять вверх над императором, что вполне вероятно, она подчинит Рим своей воле.

— А как она выглядит?

Микка задумался.

— Дело в том, что я не видел принцессу уже четыре года. Трудно сказать, как изменится женщина за такой срок. Когда же мы виделись последний раз она была… как бы это сказать, обворожительна. Настоящая королева, и в то же время очень женственная и соблазнительная. Мужчины не могли оторвать от нее глаз.

— Все это пустые слова, — бросил Аттила. — Королев и принцесс всегда превозносят до небес. Тебе говорят, что она прекрасна, а при встрече выясняется, что у нее мутные глаза и прыщавая кожа. Тебе говорят, что у нее потрясающая фигура, а ты видишь слоновьи бедра. Царственное величие ослепляет мужчин, так что говори мне правду.

Микка кивнул.

— Когда я последний раз видел ее, она была красавицей, о божественный. Какова она сейчас? Я не знаю.

— Она темная или светлая?

— Темная, о великий король. Глаза ее, что два озера под луной. Роскошные черные волосы. Да, о могучий, о такой женщине можно только мечтать.

— А что за скандальные истории рассказывали о ней?

Микке вспомнилось, о чем шептались мужчины, лежа на скамьях в римских банях. Но он уже понял, что именно хотел услышать от него Аттила. А потому не стал упоминать о них.

— Если кто и говорил нечто подобное, то не в моем присутствии.

— А что говорили о ней?

— Да много всего. Но, великий Танджо, женщина, раз споткнувшаяся, всегда становится жертвой сплетен. Люди утверждают то, во что хотят верить.

— Эта правда, — кивнул Аттила. — Нельзя слушать дураков.

Гунн задумался. Он не верил этому высокому старику, что, согнувшись стоял перед ним. Микка ничего не говорил просто так. Однако, Аттила услышал от него то, что и хотел.

— Перейдем к более важным делам. Как поживает Аэций?

Аттила спрашивал о диктаторе Рима. Мальчиком Аэций был послан заложником ко двору Ругиласа. С Аттилой они были одногодками. Вместе скакали верхом, боролись друг с другом, участвовали во всех состязаниях. Легконогий, гибкий Аэций во всем брал вверх над ширококостным, тяжеловесным гунном, за исключением силовых единоборств. Аэций прекрасно декламировал стихи, пел, играл на лютне…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Пожалуй, я бы сказала, что эта книга написана по канонам начала ХХ-го века со всеми присущими атрибутами. Чтобы понять, что я имею в виду, достаточно глянуть несколько фильмов в жанре пеплум, которые были популярны как в начале прошлого столетия, так и в 1950-60-х годах, когда была написана или, по крайней мере, издана эта книга. Костейн явно знал, что нравится его современникам, и писал именно так. Не удивительно, что у него были и успешные книги-бестселлеры, и экранизации. Вместе с тем это, как обычно и бывает, убавило очков свежести и оригинальности, и я бы назвала эту книгу крепким середнячком, но не сверх того. Сюжет там довольно незамысловатый, а каких-то особых идей нет. Единственное, на чём акцент Костейн в этом плане сделал – это на вопросе перехода в христианство именно по убеждению, и у него этот троп вышел, хоть и не очень правдоподобным, но красивым. И ещё главные конфликты крутятся, пожалуй, вокруг дихотомии долга и личных интересов, а эта тема, хоть и не нова, но актуальна всегда.

Первую треть я прочитала с интересом, гг в лице Николана и его друг Ивор – персы, хоть и не блещущие оригинальностью и глубиной, но всё же симпатичные, за ними занятно следить, им сопереживаешь, и им желаешь успеха, а это немаловажно. Из женских персонажей я бы выделила разве что Гонорию, которую вроде автор и пытался показать эдакой фифой и развратницей, но вместе с тем она явно получилась не обделенной интеллектом и яркой, хоть её появление в романе и было кратковременным. Вроде как напрашивается её сравнение с вдовой Тергесте, но…это не то. Та меня почему-то совсем не впечатлила, хотя в целом такие персонажи мне нравятся.

Что ж касается Аттилы и Аэция, то они выглядели именно так, как должны были с учетом всего, что подводило к этому ранее – как два сражающихся друг с другом чудовища) Так что в этом плане я была вполне удовлетворена. Тем не менее, мне показалось, что где-то, начиная со второй трети, книга начала подбуксовывать, и читать было уже тяжелее. Тем более что в попавшемся мне переводе хватало косяков, в том числе грамматических (без учёта странных авторских имен и топонимов). И должна признать, что исторически Костейн тоже далеко не всегда и не во всём был точен, во всяком случае, если судить по тем историческим сведениям, с которыми знакома я. Но в основном его допущения смотрелись вполне уместно.

В заключение могу сказать, что книгу эту я бы рекомендовала в качестве необременительного и в целом приятного приключенческого чтива на пару вечеров, чтобы отвлечься от обыденных забот. Вряд ли это одна из лучших книг про Аттилу, но точно и не одна из худших.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт. Всё это очень поможет и мне, и моему проекту.

Показать полностью 6
23

История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

И я продолжаю предыдущую часть, которую можно найти тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

(Я не нашла роман

(Я не нашла роман "Смерть Аэция", но нашла картинку, которая, похоже, реконструирует события его гибели, и решила прикрепить. Подходит, чтобы передать дух романа Парницкого))

Как я и сказала, судьба союзников императора Феодосия в битве на реке Фригид в основном сложилась не лучшим образом. Во всяком случае некоторых из них. Вестгот по происхождению Стилихон был удостоен Феодосием небывалых почестей, даже женился на его племяннице Серене, а их дочери, Мария и Ферманция, поочередно были жёнами первого западноримского императора Гонория (395-423). Стилихон, несмотря на всю его противоречивость как исторической фигуры, очень многое сделал для защиты Римской империи и её производных от варваров, включая вторгшегося с огромной армией в Италию Радагайса и короля вестготов Алариха, который сначала служил Феодосию, а потом рассорился с ним и стал кошмарить земли бывших союзников. Пока жив был Стилихон, ему это удавалось так себе. Стилихон после службы Феодосию продолжал служить его сыну Аркадию, первому императору Восточной Римской империи, а потом должен был продолжить служить уже сыну Аркадия – Феодосию II (правил в 408-450), но что-то пошло не так.

Историю эту рассказывают так, что какая-то муха укусила Стилихона, и тот будто бы замутил заговор против нового владыки, да ещё будто бы пытался привлечь к этому давнего знакомого – Алариха. В итоге заговор был раскрыт (если таковой вообще существовал), Стилихон был обвинен в измене и пытался спастись в церкви, но его оттуда выманили и убили, а после устроили погромы домов выходцев из «варварских племен». Аларих, как бы то ни было, ничуть не огорчился и в 410-м году шустро устроил такой поход на Рим, какой ещё долго забыть не могли – его вестготы разорили и разграбили город. Кроме того, в плен попала сама Галла Плацидия, сестра Гонория и Феодосия.

(Картина Р. де Мадрасо и Гаретта (R. de Madrazo y Garreta; 1841-1920)

(Картина Р. де Мадрасо и Гаретта (R. de Madrazo y Garreta; 1841-1920) "Атаульф - король вестготов" 1888-го года. Не знаю, почему ему в голову пришло изобразить именно второго короля вестготов, но вышло очень красиво. Атаульф - первый супруг Галлы Плацидии)

Жизнь у этой женщины сложилась едва ли счастливо, но весьма своеобразно. Аларих не долго наслаждался триумфом, т.к. внезапно заболел и в том же 410-м отправился к праотцам. После него осталась лишь дочь, Пелагия, и потому его место занял шурин – Атаульф (410-415), став вторым вестготским королем. Правил он недолго, но в каком-то смысле ярко, потому что начал с того, что женился на Галле Плацидии. Кто ещё из вестготских королей мог похвастаться женитьбой на дочери и сестре римского императора? Только вот сын этой четы умер ещё в детстве, самого Атаульфа убили члены враждебного клана, а власть захватил некий Сигерик. Когда уже его убил родич Алариха Валия, став новым королем, вестготы ничего лучше не придумали, кроме как вернуть Галлу Плацидию на родину, где вскоре Гонорий выдал её замуж за военачальника Флавия Констанция. В этом браке родились двое детей – будущий император Валентиниан III (425-455) и дочь Юста Грата Гонория. Оба судьбу имели примечательную, но едва ли в хорошем смысле слова.

Ещё не старый Гонорий умер от тяжелой болезни в августе 423-го, не оставив после себя ни детей, ни зятя Констанция, который умер в 421-м году, а только маленьких племянников, чем воспользовался его секретарь Иоанн (423-425) и сам уселся на трон. Если вам кажется, что вам это что-то напоминает, то так оно и есть…И закончилось схожим образом. Ну или закончилось бы, если не Флавий Аэций (ок. 390/391-454), сын уже знакомого нам по битве на реке Фригид Флавия Гауденция. Оба, к слову, по какой-то причине предпочли поддержать Иоанна, и для Гауденция это закончилось хреново: в 425-м году он погиб во время восстания в Галлии. А вот для Аэция его история взлётов и падений только начиналась.

Около 405-го года Аларих потребовал гарантии безопасности от Феодосия II, и вестготы при заключении мира взяли в заложники молодых знатных римлян, в том числе юного Флавия Аэция, который провёл среди варваров долгие годы, даже ухитрился жениться на дочери гота Карпилия, и от неё родился его старший сын, тоже Карпилий.

В 408-м году Аэция, похоже, вернули родителям и римскому императору, но только за тем, чтоб передать его в почетные заложники уже королю гуннов, которые к тому моменту, распугав германцев и славян далеко за Рейном, Эльбой и Дунаем, и позахватывав их земли, стали разбивать свои шатры у самых границ Восточной Римской империи. До 409/412-го года ими правил вождь Ульдин, а потом его сыновья Октар, Руа и Оэбарс. Их брат, Мундзук (ок. 390-434), отец Аттилы и Бледы, тоже имел влияние, но до правителя, похоже, так и не дорос.

(Диптих, предположительно изображающий Стилихона и его супругу, племянницу императора Феодосия. Вот с убийства Стилихона и началось самое интересное время для Европы V-го века...)

(Диптих, предположительно изображающий Стилихона и его супругу, племянницу императора Феодосия. Вот с убийства Стилихона и началось самое интересное время для Европы V-го века...)

Вот в такой вот компании Аэций провёл немало времени, прежде чем вернулся на родину. А там вот это вот всё, с узурпацией. А потом ещё Галла Плацидия побежала к родичам в Константинополь и стала просить о помощи, которую ей и дали. Поняв, чем запахло, Иоанн отправил Аэция к его старым друзьям-гуннам тоже просить о военной поддержке, но тот, разумеется, не успел. Путь-то дальний. А вернулся аккурат тогда, когда Галла Плацидия, регент при восстановленном в правах малолетнем императоре Валентиниане, ещё смаковала воспоминания о казни узурпатора. И, разумеется, ждала бы Аэция та же судьба, если б не его группа поддержки. Так что компромисс был найден, вина прощена, гунны отправлены домой, а Аэций подрядился в военачальники и хранители законного императора. Но на самом деле все всё поняли, и никто ничего не забыл. И вот с этого-то и началось многолетнее противостояние Галлы Плации и её сына с «последним из римлян» (одним из)) – Флавием Аэцием, которое закончилось так, как оно закончилось. Об этом, и обо всём, что этому предшествовало и сформировало эту цепочку причин и следствий написано в романах двух польских писателей, второй из которых

«Аэций – последний римлянин» Т. Парницкого

Время действия: IV-V века н.э., ок. 394-454гг. н.э.

Место действия: Восточная Римская империя (современные Болгария, Венгрия) и Западная Римская империя (современные Италия, Франция, Нидерланды и Словения, Испания, Алжир).

Интересное из истории создания:

На фоне всего ранее изложенного, в том числе про Еске-Хоинского и его роман, особенными красками играет история Теодора Парницкого, который родился в семье поляка Бронислава Парницкого и его жены Августины, в девичестве Пекарской, происходившей из польских евреев и до брака жившей в Киеве. Примечательно, что Бронислав учился в Берлине, а потом, получив степень доктора, перевёз семью в Москву, а позже, из-за Первой мировой войны, в Уфу.

(Фото Т. Парницкого, сделанное предположительно в 1974-м году в Варшаве)

(Фото Т. Парницкого, сделанное предположительно в 1974-м году в Варшаве)

Сам Теодор учился в кадетском корпусе сначала в Омске, а потом во Владивостоке, куда корпус перебрался. Жизнь, правда, среди кадетов не клеилась, будто бы из-за царившего в их среде антисемитизма, и Парницкий, в конце концов, сбежал в Харбин, где попал в польскую общину, поступил в школу им. Г. Сенкевича и выучил польский. Спустя время туда к нему приехал и отец, но в Маньчжурии прожил недолго, т.к. вскоре умер. Теодор, которого в тех краях ничего не держало, уже будучи подростком, решил вернуться в Польшу и стать писателем.

Мечте не сразу, но суждено было сбыться. Т. Парницкий по пути в Польшу попал во Львов, учился в Львовском университете, а потом сам там преподавал китайский язык и русскую литературу. И в 1931-м году, наконец-то, исполнил своё желание, издав свой первый роман – «Три минуты четвертого» (Trzy minuty po trzeciej), потом дело пошло на лад и в 1934-м вышел второй роман «Граф Джулиан» и «Истории» (1934-1939). И вот четвертым стал изданный в 1936 (или видела дату – 1937) – «Аэций – последний римлянин» («Aecjusz Ostatni Rzymianin»). Именно этот роман стал одним из двух самых известных произведений автора и принес ему славу в Польше. Он получил стипендию, которую потратил на путешествие по Болгарии, Турции и Греции, где посвятил себя изучению византийского наследия. У книги есть продолжение – «Смерть Аэция», но я его нигде найти не смогла. Расскажу о том, что найти удалось.

О чём:

В год завершения истории «Последних римлян» где-то в Дуросторуме на нижнем Дунае, в Восточной Римской империи, маленькому Флавию Аэцию его красавица-мать и истинная римлянка из хорошей семьи с упоением рассказывала о том, как его герой-отец, император Феодосий и христиане разгромили проклятых язычников. А спустя n лет сами они попали сначала в Константинополь, а потом и в Рим. Короткое знакомство со Стилихоном и его трагическая гибель, похоже, навели Аэция на первые мысли о том, какое грязное и опасное дело – политические интриги, а вскоре, когда Аларих потребовал заложников, волей-неволей вовлекся в политические дрязги и сам Флавий Аэций, и больше уже, до самой смерти, из политической трясины не выбрался. Время, опыт и наблюдения, сначала в среде вестготов, потом гуннов, а после и римлян круто переменило его, и притом не в лучшую сторону, превратив воспитанного и жадного до впечатлений римского юношу в грозного, беспринципного мужчину-варвара. Только, похоже, наступили для Рима времена, когда только такой и может его спасти… Или нет?

Отрывки:

«…Четвертый день царят вестготы в Вечном городе — и ничего не произошло. Ни один гений — покровитель Рима не сошел с небес с огненным мечом отмщения, ни одна молния божия не поразила дерзкой головы Алариха Балта. Море не захлестнуло в ярости тинистой гавани Рима Остии, не обрушилось потопом на оскверненный город, даже Тибр не потек вспять и не вышел из берегов, чтобы в чудотворно разлившихся вспененных водах своих утопить пришельцев-святотатцев. Так же, как прежде, беззаботно качались на ветру устремленные в небо вершины стройных кипарисов, так же весело журчала вода в фонтанах — одни только люди четвертый день смотрели на все это полными ужаса и страха, безумными глазами, не в силах уверовать, что все это творится на самом деле, а не в кошмарном сне.

Да и может ли такое статься?.. Можно ли в такое поверить?.. Рим… непобедимый, несокрушимый, бессмертный Рим — urbs aeterna, гнездо волчьего племени, столица и владычица orbis terrarum — стал беззащитной добычей варваров?!. Верно, и впрямь близится час страшного суда… остается ждать последнего знамения… ждать призыва! Слышите?.. Уж не глас ли это архангельских труб?.. Замирают сердца, холодный пот струится по лбу, и не в одну душу вливается покой и облегчение: воистину лучше уж свету вовсе перестать существовать после позора Рима…

Аэций, однако, знает, что трубы, голос которых доносится от Милиарийских ворот, — это королевские вестготские трубы, а не архангельские. Двухлетнее пребывание в лагере Алариха раскрыло ему все особенности жизни варваров, тайники их души и нравов, способы правления и борьбы, но прежде всего заставило его так выучить готский язык, что златоволосый стражник, которому молодой заложник отдал свой пилеол, не может поверить, что это настоящий римлянин, а не гот на имперской службе. И его одного из всех вверенных его попечению заложников и пленников он дарит почти дружеским доверием, делясь с ним своими тревогами. Ведь это же счастливейшие дни его жизни, а радость и гордость просто распирают его сердце при мысли, что это его народ… его король первым вошел в стены столицы мира. Ну, а вдруг это все-таки святотатство?.. А вдруг разгневанный бог, владыка мира, отвратит свой лик от набожного племени готов и нашлет на них беды и мор?.. Ведь каждый самый ничтожный прислужник в войске короля Алариха знает, что Рим — это город, особенно угодный небу… Это правда, хоть и странным кажется, но сущая правда: ведь никогда, никогда нога завоевателя не переступала границ города, никогда ни один неприятель не дерзнул вторгнуться в Рим — разве это не явное, хотя и странное и непонятное покровительство божие?.. Пожалуй, наоборот, даже не бог, а злые духи опекают этот город, — а ведь это еще хуже!.. Златоволосый воин бледнеет и дрожащей ладонью крестится — и как он раньше об этом не подумал?.. Ведь теперь все разъяренные демоны, или, как их там называют, эоны, будут нещадно мстить всему готскому народу за то, что тот первым осмелился вторгнуться в охраняемый ими город?..

Аэций не отвечает. Он думает о том, чего никогда в голову не придет готскому воину… чему он никогда не поверит, если даже ему и скажут. О том, что не в первый раз нога завоевателя переступает границы города… не первый это неприятель, что дерзко и безнаказанно осмелился вторгнуться в Рим. Ровно восемьсот лет назад другой варвар, также с севера, столь же победно вошел в волчье логово. Глубокая, почти трагическая складка прорезает вдруг лоб юноши: да, все вроде бы так же, а на самом деле совсем иначе. Аэций знает об этом. Он знает, что на Римском форуме не уселись спокойно в курульных креслах седобородые сенаторы, кутаясь в белоснежные тоги, с белыми тростями в руках. Он знает, что ни один Манлий не бдит на Капитолии и ни один Камилл не подоспеет в последний момент отрезать врага, не перетянет чашу весов и не противопоставит бессмертному возгласу Бренна : «Vae victis!» "[9] " , столь же бессмертное: «Золото у нас для друзей, для врагов — железо!» Ничего, ничего из всего этого не повторится чудесным образом сегодня, спустя восемь веков… ничего, кроме: «Vae victis!»

Два года назад лишил король готов Рим золота, серебра, пурпура и сынов лучших родов. Год назад пурпурной мантией и диадемой украсил первого с краю сенатора, на котором остановился его взгляд, и сказал: «Римляне, вот ваш император! Я так хочу!» А сегодня лишает остатков того, что осталось от имущества, чести и величия, и, кроме того, лишает жизни… той самой жизни, о которой сказал некогда, что она ему ни к чему…

Правда, лишает не всех. Аэций слышит, как один из его товарищей по неволе и долгим скитаниям с готами, заложник, старый священник в опрятной коричневой пенуле, устремив к небу влажные, как на египетских изображениях, глубоко разрезанные глаза, громко призывает благословение господне на главу набожного и человеколюбивого короля Алариха. Хоть и еретик, но разве не истинно набожен и человеколюбив?.. Разве не даровал жизнь и здоровье всем, кто укрылся в христианских храмах?.. Осанна!

Тихим шепотом вторят громким молениям священника другие заложники, у каждого в городе есть кто-то близкий, дорогой. И вот, подняв к небу глаза — черные, карие, зеленые, серые, — все молятся Христу: пусть сделает так, чтобы эти их близкие и дорогие сумели, успели, сообразили укрыться в церкви…

С позавчерашнего дня со взгорья за Саларийскими воротами виднеется черный людской муравейник, роем облепивший белизну базилик… О святой Юстин! Какой ужас там творится!.. Сколько разорвано, задушено, затоптано, раздавлено! Сотвори же, милосердый господи Христе, пусть моя жена, моя мать, мой ребенок, старый отец мой, верный друг, брат, брат отца протиснется через обезумевшие от тревоги толпы, не даст себя растоптать, задушить, раздавить… пусть проникнет в церковь… дальше… дальше… как можно ближе к алтарю… ближе к священнику!.. Сотвори это, боже!

Вдруг громкий смех заглушает шепот молитвы. Молодой ритор в грязном, порванном сагуме, с растрепанными волосами и всклокоченной бородой вскидывает стиснутые кулаки высоко над головами молящихся и, время от времени прерывая свою речь резким взрывом смеха, кричит высоким, тонким голосом:

— Осанна! Осанна! Слава Христу! Пусть благословение божие почиет на главе набожного и человеколюбивого короля Алариха! И разве воистину не набожный?.. Не человеколюбивый?.. Посчитайте только, дорогие друзья, сколько жителей в Риме и сколько в городе христианских храмов? Посчитать не трудно. Скольким же квиритам — римским гражданам даровал набожный и человеколюбивый король жизнь и здоровье?.. Скольким? Скольким? Скольким? Я тебя спрашиваю, служитель Христа!

Молитвенный шепот замер на побледневших вдруг губах. Взгляды всех обратились к старому священнику. А он простер десницу и, грозно потрясая ею в сторону города, воскликнул будто в приступе вдохновения:

— Скольким?.. А хотя бы и ни одному!.. Давно уже пришла пора… Пробил наконец твой час, проклятый город, капище греха, разврата и гордыни… Горе тебе, Вавилон!.. Горе тебе, Содом! Слава господу! Праведен гнев господен!.. Мало еще вестготов… мало меча и огня!.. Молний… серы с небес… огненного дождя молим у тебя, господи!..

Тяжело дыша, он умолк. Громче, тревожнее ударили сердца всех. Даже ритор перестал смеяться. Голос его из тоненького, высокого, почти безумного, стал спокойным, низким, напевным, когда он заговорил медленно, мелодично и скорбно, как будто скандировал Овидиевы «Скорби».

— Пока наши прекрасные белые боги правили миром и городом с вершин Олимпа, с высоты алтарей, по рукописям поэтов, ни один недруг не осмеливался переступить священных границ Рима, ни один наглец не дерзал посягать на величие головы и сердца мира. Но вот отвергли наших богов, воздвигли на алтарь крест и назаретянина — и что творится?.. Вы говорите, что Христос — это наивысшая доброта… что он всеведущий и всемогущий… Пусть же он спасет Рим! Изгонит варваров! Пусть избавит своих приверженцев от позора, страдания и смерти… Пусть…Его заглушил крик священника, резкий, пронзительный:

— Пусть уничтожает… пусть сжигает… пусть губит… Горе тебе, сердце и голова идолопоклонства! Горе тебе, логово волчицы, как она, свирепое, похотливое и распутное!..

И вновь отозвались трубы. Все громче, все ближе… Все пространство от древней стены Сервия и Коллинских ворот покрыло вдруг бесчисленное количество тяжело нагруженных повозок. Повозки, полные золота, серебра, красивых сосудов, искусной утвари забили выезд на Саларийскую и Номентанскую дороги.

Радостью и скорбью одновременно наполнились сердца заложников. Вестготы покидали ограбленный, обесчещенный Рим, безнаказанно унося на подошвах священный прах улиц и площадей Вечного города. А вместе с ними в дальнейшие, казалось, нескончаемые скитания должны были отправиться заложники. У многих на глазах блеснула слеза, и не узнать — слеза облегчения или скорби.

Еще громче ударили в небо трубы. От храма Фортуны сворачивал на Саларийскую дорогу королевский поезд. Аэций издали узнал белого коня и статную фигуру дерзновеннейшего из дерзких — Алариха Балта. В нескольких шагах перед королевским конем шла, еле волоча ноги, молодая женщина, смертельно бледная, но горделивая и спокойная. Губы ее были крепко сжаты, глаза устремлены на гладко тесанный камень улицы. Аэций сразу понял все. Вот так же четыре века назад входила в город Туснельда в триумфальном шествии Германика. Только у Туснельды были голубые глаза, а у этой — черные, чуть выпуклые и несколько округлые, у Галлы Плацидии, дочери императора Феодосия Августа, выходящей из города в триумфе варвара. Рядом с Аэцием раздалось громкое рыдание. Он обернулся: ритор и священник плакали, припав друг к другу головами.

Аэций не плакал…»

(Картина Ж. Н. Сильвестра -

(Картина Ж. Н. Сильвестра - "Разграбление Рима", полное название "Le Sac de Rome par les barbares en 410", написана в 1890-м году. Случилось это безобразие в августе, так что запыхавшиеся вестготы могли себе позволить безобразничать в таком виде))

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Когда я подбирала книги под этот период, наткнулась и на эту, и мне в память врезалось её начало. И я решила, что во что бы то ни стало её прочитаю. Парницкий – настоящий мастер в плане зарисовок момента, картины у него получаются яркие, выразительные, многослойные и запоминающиеся, как в хорошем смысле, так и в плохом. Но тут же скрывался и минус – первая половина написана так, будто вся состоит из этих нарубленных как краковская колбаса моментов, причем к ним не дается никаких пояснений, поэтому далеко не всегда можно вообще понять, какого хрена произошло. К счастью, я знала исторический материал и кое-как сориентировалась. Потом этот эффект смазывается, но поначалу мне это мешало.

Не могу не отметить, что исторически Парницкий тоже был точен далеко не всегда. Так жена Бонифация, Пелагия, и вправду была арианкой. Только вот автор то ли не знал, то ли намеренно исказил факты, и арианство Пелагии объяснялось проще простого – это та самая дочь Алариха, о которой я упомянула в историческом экскурсе. А вестготы так и оставались арианами. И вовсе она не была римлянкой, поэтому остальное, что там Парницкий из этого вывел, тоже было бредом. Впрочем, некоторые вещи он привёл довольно-таки точно. Подробнее не скажу, чтоб не наспойлерить.

Но вообще главных претензий у меня к этому романа две. Во-первых…Аэций) Блин, ну такой отъявленной мрази, какой его изобразил Парницкий, очень трудно сопереживать, серьёзно. То есть я вроде намек поняла (был нормальный, но потом пожил с варварами, а с волками жить – по-волчьи выть и всё такое), но это прям капец. Весь роман кого-нибудь насилуют, убивают или даже насилуют, а потом убивают (наоборот не было, но я бы не удивилась, хотя…). И зачастую в этих историях замешан был именно Аэций. Парницкий вроде бы без конца трубил устами своих персонажей, что это великий полководец и спаситель Рима, но я читала и видела скорее великого интригана, который был плохо образован, глуповат даже, но при этом жесток, расчетлив, циничен, эгоцентричен, горделив и тщеславен, и именно вот все эти вещи двигали им, а не преданность родине и Риму.

И я вроде бы уловила мысль, что, когда атакуют варвары, то надо уметь думать как варвар, но не настолько же. Он переходил в этом границы (иногда вообще казалось, что у него психопатические сдвиги в психике), и, самое главное, его незнание римской культуры и безразличие к ней заметно обесценивало его усилия для её сохранения. Ведь не всё ли равно, какой державой будет править твой сынок? Для него Рим – только символ могущества, а всё остальное он отбросил за ненадобностью. Да и воякой он оказался не идеальным: проиграл Бонифацию, допустил провал Литория. Короче, этот Аэций меня бесил ничуть не меньше Фабриция из «Последних римлян», и я болела скорее за Галлу Плацидию и её сына, и только то, что я не увижу долгожданный конец этого противостояния, заставляло меня жалеть о том, что я не нашла роман «Смерть Аэция».

Вторая претензия, конечно, куда менее существенная и даже немножко смешная) Но я не могу не сказать: когда мужчины пытаются писать о женской сексуальности, сексуальном опыте и переживаниях, нередко получается такая муть, что без кринжухи не прочитаешь) Вот и тут, когда Парницкий изображал Аэция ещё и эдаким половым гигантом, от которого у баб крышу сносит, он явно перегнул. Местами у меня это вызывало нервное хихиканье, местами испанский стыд, а местами отвращение, и хотелось крикнуть «Не верю!». Ржачнее всего с Пелагией было, которой могучий твёрдый… богатырь переключил какую-то кнопку, отчего она плюнула на все свои прежние принципы и заморочки, лишь бы её…аэм…посещать по ночам не перестали. И всё это ещё с кринжовыми описаниями. Как будто они с Ишковым и Ильяховым по одним учебникам учились, что-то типа «Как описывать женские оргазмы и их последствия». Я вообще не знаю, зачем ему понадобилось на этом делать акценты, да ещё и так. Видимо, чтоб полный набор могучего Конана-варвара был)

Кстати, реального Аэция современники описывали совсем не так, как Парницкий, который вывел его скорее избирательным, неуравновешенным и лицемерным в добавок к тому, о чем я выше написала, а не щедрым и справедливым. Григорий Турский со ссылкой на Рената Профутура Фригерида (жил ок. 450г.) описывал Аэция как «прославленного в искусстве заключать мир», и добавлял, что «в нём не было ни капли жадности, ни малейшей алчности, от природы был добрым, не позволял дурным советчикам уводить себя от намеченного решения; терпеливо сносил обиды, был трудолюбив»; Прокопий Кесарийский писал о нём: «Он был одарен таким величием духа и такими выдающимися качествами, что, если бы кто назвал его «последним из римлян», он бы не ошибся. Ибо римская мудрость сокрыта в нем». На сохранившемся диптихе, где, как полагают, изображен Аэций, это тоже человек, который реально выглядит как истинный римлянин, а не бородатый варвар.

(Тот самый диптих, возможно, изображающий Флавия Аэция)

(Тот самый диптих, возможно, изображающий Флавия Аэция)

При этом и историки того периода признают, что не всегда Аэций поступал благородно и красиво. Тем не менее я убеждена, что даже чудака на букву «м» можно расписать сильным и притягательным, не прибегая к тем приёмам, к каким прибег Парницкий, особенно, когда расписываешь героя в широком смысле слова, да ещё с таким эпитетом как «последний из римлян». А написать его таковым, что наблюдаешь за ним с отвращением и ждешь, пока его прихлопнут наконец – это своего рода антиталант. Впрочем, это, прежде всего, моё мнение, и моё восприятие. Кто-то наверняка со мной не согласится. В целом я могу сказать, что мне книга не понравилась, но читать её было увлекательно, шла она бодро, недурно написана, и кое-какие интересные мысли там мелькают. Поэтому отговаривать её читать я точно не буду, но о возможных минусах предупредила.

(Читала вот в такой вот обложке, в отличие от самого текста она мне очень понравилась)

(Читала вот в такой вот обложке, в отличие от самого текста она мне очень понравилась)

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт. Всё это очень поможет и мне, и моему проекту.

Показать полностью 6
27

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

Всем привет!

Сегодня будет заметка большая и сложная, но, прежде всего, я хочу поблагодарить человека под ником @g0p0t0n за донат! Огромное спасибо! Я очень рада, потому что теперь смогу в дополнительных заметках рассказать об империи Гуптов и о разделе Армении в 387-м году. Без этих историй рассказ однозначно был бы неполным.

Ну а теперь я дерзну объединить вместе два довольно крупных и непохожих друг на друга произведения, которые, однако, тесно связаны историческими событиями. Вот о них и расскажу.

(Картина Дж. У. Уотерхауса 1883-г. -

(Картина Дж. У. Уотерхауса 1883-г. - "Фавориты императора Гонория")

Приготовьте заранее подушки, булки и чай, потому что сегодня будет много – шутка ли! – я намерена отразить события за полвека, а то и чуть больше! Поначалу хотела запихнуть всё в один пост, но потом осознала, что это нереально. Поэтому сегодня будет дело небывалое - два поста за один вечер. И да, их обязательно нужно читать вместе, т.к. они неотделимы друг от друга, хотя и пойдут под разными номерами.

И начать необходимо с того кипиша, который приключился в 394-396-х годах н.э. в Италии. Я уже рассказывала о том, как круто всё переменилось в Римской империи конца IV-го века н.э., после принятия её императорами и многими их родичами и приближенными христианства, и одно из предыдущих рассмотренных произведений хотела рассмотреть в связке с одним из сегодняшних, потому что во многом их объединяет общая тематика. Христианство и язычество поменялись местами, и, если в начале-середине IV-го века наступил краткий период их равновесия, то в конце того же столетия и в начале следующего уже сторонники старого порядка оказались в роли обороняющихся, когда христиане перешли в наступление. Всё больше и больше язычники оказывались ущемлены в правах вероисповедания, и вот стало доходить до закрытия языческих храмов. Фессалоникийский эдикт 380-го года сделал никейское христианство гос религией, а в 394-м году Феодосий I издал эдикт о закрытии языческих храмов по всей империи. В конце концов, потушен был даже огонь в храме Весты на Римском форуме, а весталки были распущены.

(Святой Амвросий Медиоланский не впускает в церковь Феодосия Великого. Картина А. Ван Дейка (1599-1641). Тот самый Феодосий, что разделил империю между сыновьями - Гонорием и Аркадием)

(Святой Амвросий Медиоланский не впускает в церковь Феодосия Великого. Картина А. Ван Дейка (1599-1641). Тот самый Феодосий, что разделил империю между сыновьями - Гонорием и Аркадием)

Понятное дело, что в Риме ещё оставались представители старой аристократии и последователи греко-римского язычества, чьи религиозные чувства этим здоровы были оскорблены. Но закон их больше не защищал, и крутиться пришлось как-то самим. Возглавили этих людей Вирий Никомах Флавиан (334-394) и Квинт Аврелий Симмах (ок. 340-ок. 402), приходившиеся друг другу не только единомышленники и единоверцами, но также близкими друзьями и родичами – породнились они благодаря браку своих детей. И когда стало ясно, что дальше будет только хуже, стали предпринимать шаги для спасения «Истинного Рима». Даже пытались вести переговоры со знаменитым епископом Амвросием Медиоланским (ок. 340-397). Но тот, даже если б и хотел, ничего бы не смог поделать. И пасть бы сторонникам старого порядка в пучину отчаяния, если б внезапно не случился он…переворот.

Я уже рассказывала, что западной частью империи (тогда ещё империя формально была едина) с 383-го года правил император Валентиниан II, единокровный брат Грациана (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»), но упустила подробности. А дело в том, что в том 383-м году был побежден восставший Магн Максим, и прищучил его не только и не столько Феодосий, сколько Арбогаст (ок. 340-394). И за это удостоился чести – был приставлен в качестве помощника к юному Валентиниану, пока Феодосий правил востоком из Константинополя. По факту, ясное дело, всем рулил именно Арбогаст…Пока мальчик не подрос и не стал требовать положенную ему власть. Арбогасту это совсем не понравилось, и в один прекрасный для него день 392-го года объявлено было, что император Валентиниан скончался. А поскольку тот был парнем молодым, наследников у него не оказалось, то Арбогаст, так и быть, взял на себя смелость найти ему замену и новым императором сделал начальника имперской канцелярии Флавия Евгения. По совместительству Евгений был ещё другом Арбогаста, но это так, мелочи…

(Сохранившаяся статуя Валентиниана II, который так неудачно рассорился с Арбогастом)

(Сохранившаяся статуя Валентиниана II, который так неудачно рассорился с Арбогастом)

Правда Феодосий не посчитал, что это мелочи, равно как и недоказанное, но явное убийство законного правителя Запада, а также попытка реставрации язычества, и дал понять, что не ведет переговоры с террористами, хотя послов от Евгения не обидел. Он просто не дал им какого-то определенного ответа, а сразу после их отъезда начал готовиться к войне, и помогали ему в этом такие знаменитые люди как Стилихон (ок. 358-408), читателям моих заметок знакомый по «Орлу в снегу», и куда менее знаменитый, но тоже в кое-чем очень важный Флавий Гауденций, а также Аларих. Запомните эти имена.

А к Евгению и Арбогасту в надежде спасти неспасимое присоединились и Вирий Никомах с Симмахом. В итоге в сентябре 394-го года произошла изумительная битва на реке Фригид, про которую христиане потом с упоением рассказывали, что сам Господь им помог – налетела буря и решила исход сражения. Евгений в том бою был убит, а Арбогаст и Вирий Никомах после поражения предпочли умереть самостоятельно, а не перепоручать это специально обученным людям. Сложно сказать, зря или нет, потому что, хотя язычество после этого было разгромлено чуть менее, чем полностью, большинство поддержавших Арбогаста и Евгения Феодосий не тронул. Во всяком случае Симмах прожил ещё несколько лет, его дети и внуки, в том числе от сына его друга, тоже известны были в последующие десятилетия.

А вот судьба союзников Феодосия, как ни странно, сложилась в разы хуже. Но об этом в следующем разделе. А пока обо всём вышеизложенном на примере романа

«Последние римляне» Т. Еске-Хоинского

Время действия: IV век н.э., ок. 391-394гг.

Место действия: Римская империя (территории современной Италии, Германии и Франции).

Интересное из истории создания:

Забавно, что и того, и другого авторов сегодняшних произведений звали «Теодор», они оба были поляками и умерли в Варшаве, хотя родились совсем в других местах, но Теодор Юзеф Фридерик Еске-Хоинский (1854-1920) годился Теодору Парницкому (1908-1988) в дедушки. Так что о нём вперед, как о старшем, и расскажу.

(Фотография Т. Еске-Хоинского, сделанная в 1892-м году)

(Фотография Т. Еске-Хоинского, сделанная в 1892-м году)

Происходил он из семьи чиновника Фридерика Е́ске-Хо́инского, а его мать в девичестве звали Франциска Хо́инская. Возможно, они состояли в каком-то родстве. Теодор получил хорошее образование: учился в Сремской и Познаньской гимназиях, а потом в Пражском (он же Карлов) и Венском университетах, одних из старейших и самых престижных университетов Европы, особенно в Центральной и Восточной Европе. Сначала Еске-Хоинский учился на инженера-строителя, а потом на философа и филолога. При этом он активно вовлекался как в общественную, так и в политическую жизнь, в некоторой степени был критиком религии и ксёндзов (но при этом оставался убежденным католиком), и вместе с тем выступал с критикой мистицизма, спиритизма и даже по доктрине Е.П. Блаватской, популярной в то время в Европе и США, тоже проехался.

Его литературным дебютом стал «Коссак и Кучма» ( «Kossak i Kuczma»), всего он написал около тридцати романов, пьес, сборников литературной критики и публицистики, а также исторических исследований. Ещё больше – свыше тысячи – было публикаций в прессе. Примечательно ещё и то, что в 1951 году его произведения попали под действие цензуры в Польше, и были изъяты из публичных библиотек и книжной торговли. Предположительно, это было связано с антисемитизмом в его работах. Насколько это справедливое обвинение, я не знаю, т.к. знакома только с одной его книгой. Но по его наследию это ударило больно, запрет был снят только в 1970-х, и поныне этот писатель, как минимум, в России мало известен.

Роман «Последние римляне» (полное название – «Ostatni Rzymianie : powieść z czasów Teodozjusza Wielkiego», т.е. «Последние римляне: повествование из времён Феодосия Великого») был издан в 1897-м году, а на русский язык переведен впервые в 1899-м. Свежий перевод, с которым, видимо, ознакомилась и я, сделан уже в 2011-м году П. Лавровой. Это один из нескольких романов Еске-Хоинского, посвященных Древнему Риму, в частности его закату, но, пожалуй, самый известный.

О чём:

Для исполнения императорских указов, находящийся на службе у Валентиниана II, романизированный галло-ибер, христианский фанатик и вместе с тем молодой горячий офицер Вибий Фабриций прибыл в Рим, аккурат к свадьбе Никомаха Флавиана, сына Вирия Никомаха Флавиана, и Галлы, дочери Квинта Аврелия Симмаха, первых людей Рима и представителей старинных аристократических родов, а вместе с тем лидеров местных язычников. Ни они, ни их гости посланцу императора не обрадовались, тот тоже от них был не в восторге, но приличия требовалось соблюдать. И, кажется, в тот вечер Фабриций об этом не пожалел, потому что на этом торжестве увидал впервые Её, свою belle dame – Фаусту Авзонию, красавицу и истинную римлянку, которая так поразила его в самое сердце, что он бы тут же побежал её сватать, кабы не пара толстых «но» – она была язычницей, и не просто язычницей, а высокопоставленной весталкой, которой оставалось нести службу ещё порядка десяти с лишним лет.

Однако страсть и ненависть так затуманили Фабрицию разум, что он на всё наплевал и думал только о том, как получить вожделенную женщину. И, когда я говорю, «на всё», я имею в виду именно это. Во что это вылилось, минуя бурные политические потрясения тех лет, предлагаю всем узнать самим, хотя прочитавшие начало моей заметки, уже наверняка что-то подозревают.

Отрывки:

Раз я разбила пост, то и отрывков позволю себе привести больше.

«…Мужчины были облачены в длинные тоги, доходящие до щиколоток. Эта одежда уже выходила из употребления в конце четвертого столетия.

Только один из гостей Симмаха не облекся в национальное римское платье и не принимал участия в беседе, которая велась вполголоса. На нем, сверху шелковой желтой туники, была серебряная кольчуга, а на кольчуге – воинский плащ греческого покроя, называвшийся хламидой, застегнутый на правом плече большим аметистом. В одной руке он держал золоченый шлем, а другой опирался на рукоятку короткого меча.

В затруднительном положении оказался бы тот, кто пожелал бы определить его национальность, очевидно, что это было дитя двух рас. Одна дала ему черные, огненные глаза и смуглый цвет лица южанина, другая покрыла его голову белокурыми волосами. Несмотря на высокое положение, которое он занимал в легионах, о чем свидетельствовала широкая лента, опоясывающая его бедра, и золотая цепь с портретом цезаря Валентиниана, ему было не более тридцати лет.

Видимо, он был чужим среди гостей Симмаха, так как стоял один, в стороне ото всех. Остальные не особенно доброжелательно посматривали на него. Его взгляд свободно скользил по лицам римлян, и если останавливался дольше, то только на мраморных изваяниях знаменитых полководцев и граждан, стоявших вдоль стен, как будто он сравнивал живых с умершими.

Погруженный в свои мысли, он не заметил, что один из младших сенаторов отделился от группы, с которой вел разговор, и подошел к нему, и только тогда обернулся к патрицию, когда услышал его тихий голос.

– Приветствую тебя в столице, знаменитый воевода, – сказал сенатор, – и пусть ласки римлянок заставят тебя забыть о прелестях цезарского двора.

– Благодарю тебя за добрые пожелания, славный претор, – отвечал тот, которого сенатор назвал воеводой, – но я не думаю, чтобы они могли осуществиться.

– Я вижу, что ты пришел к нам с предубеждением советников божественного Валентиниана.

– Посмотри, как неприязненно глядят на меня в доме консула.

– Мы неприязненно встречаем только тех, кто умышленно выказывает нам пренебрежение. Твой оруженосец должен был тебе объяснить, что римский обычай не допускает, чтобы гости переходили через порог нашего дома в военных доспехах, с оружием в руках.

– Оружие и доспехи римского воина не должны оскорблять глаз римлянина. Я ношу одежду и знаки нашего божественного и бессмертного государя.

Сенатор замолчал, едва улыбнувшись, и через несколько времени прибавил:

– А все-таки я советовал бы твоей знаменитости сообразоваться с нашими обычаями, если ты имеешь намерение провести с нами несколько времени – мы придерживаемся старых обычаев и очень упрямы…

– Языческие обычаи не обязательны для христианина, – отвечал воевода.

Сенатор пожал плечами.

– Если я надоел тебе своими замечаниями, то прости меня, – холодно сказал он, – мне казалось, что я могу предостеречь хорошего знакомого. Все-таки мы провели когда-то вместе несколько веселых недель в Виенне. Это дает право на искренность.

В это время перед занавеской, закрывавшей боковой коридор, который соединял залу со следующими комнатами, показался ликтор и поднял кверху свой пучок розог.

Вслед за ликтором шла молодая женщина в белой широкой одежде без всяких украшений. На лбу у нее была повязка такого же цвета с лентами, которые спадали по обе стороны ее лица. С ее левого плеча свешивался пурпурный плащ.

Все склонили головы перед ней с глубоким уважением, она же, казалось, не обращала внимания на эти знаки почета. Она шла спокойно, не глядя на окружающих, со взором, опущенным книзу. Когда она подошла к жертвеннику, то скрестила руки на груди и низко поклонилась священному огню.

– Римлянка! – шепнул воевода.

– Да, римлянка, – сказал сенатор. – Присмотрись хорошенько к этому истинному отпрыску «волчьего племени», ибо это Фауста Авзония, племянница префекта Флавиана. Ее предки еще до консулов носили всаднический перстень. Вот она, может быть, примирила бы тебя с нашими обычаями.

По его знаку шепот и смех затихли, присутствующие расположились вокруг домашнего жертвенника.

Воевода молчал. С первой минуты, как только Фауста Авзония показалась в зале, он был приятно изумлен. Эта высокая, стройная фигура, двигающаяся с достоинством царицы, действительно напоминала матрону Древнего Рима. Несмотря на молодые годы, на ее лице отражалось спокойствие зрелого человека. Черные волосы с гранатовым отливом выбивались из-под повязки, черные брови почти сходились над орлиным носом.

– Не утруждай понапрасну глаз, – отозвался сенатор, – она дева – жрица Весты! Стрелы бога любви падают бессильно у ее ног, точно гнилые щепки.

– Весталка? – проговорил воевода, не отрывая взгляда от Фаусты.

– Жрица нашего народного огня.

– Какая жалость…

– Не ты первый высказываешь сожаление, что сердце Фаусты замкнуто навсегда для любви.

– Навсегда ли? – спросил воевода с недоверием.

– Ты в Риме, – отвечал сенатор, – а у нас еще сильны старые боги, несмотря на угрозы из Константинополя и Виенны. Месть оскорбленного народа разорвала бы в клочья того, кто осмелился бы унизить девственницу весталку нечистым вожделением…»

(Диптих Симмахи–Никомахи, сделанный из слоновой кости. Считается, что панели посвящены празднованию союза двух этих сенаторских семей, о свадьбе детей которых повествует приведенный выше отрывок)

(Диптих Симмахи–Никомахи, сделанный из слоновой кости. Считается, что панели посвящены празднованию союза двух этих сенаторских семей, о свадьбе детей которых повествует приведенный выше отрывок)

После того, как Фабриций по-хозяйски оглядел весталку, у него наметился план. А потом ещё один. И ещё. И он каждому из них следовал... пока план не менялся.

«…Белая шелковая, окаймленная золотой бахромой занавеска заколыхалась, и в глубине двора раздался голос глашатая:

– Знаменитый Винфрид Фабриций, воевода Италии, просит о свидании.

Христианин в атриуме Весты был таким невиданным явлением, что гости Фаусты Авзонии изумленно переглянулись друг с другом. Что было нужно этому галилеянину в приюте староримских традиций?.. В городе уже знали о его неприязненно-враждебном отношении к народным богам. Все знали, что в Виенне, при дворе Валентиниана, он принадлежал к ревностнейшим сторонникам новой веры.

Один лишь Кай Юлий незаметно улыбнулся.

– Винфрид Фабриций был ко мне очень внимателен во время уличных беспорядков, – сказала Фауста Авзония и, обратившись к глашатаю, добавила: – Пусть войдет.

Воеводу встретило холодное молчание и недоброжелательные взгляды. Он, по-видимому, почувствовал это и приближался к весталке медленным, колеблющимся шагом. Правда, он гордо нес голову, владея собой, но его лицо побледнело от внутреннего волнения.

На нем не было теперь военного убора. Он не надел панциря и не опоясался мечом, а тяжелые сапоги заменил легкими сандалиями из тонкой красной кожи, расшитой серебряными нитями. На золотых лентах, которыми привязывались к ногам сандалии, блестели рубины. Из-под тоги, окаймленной узкой пурпурной каймой, означавшей принадлежность к всадническому сословию, выглядывала шелковая туника жемчужного цвета, застегнутая под шеей сапфиром необычайной величины.

Воевода, хотя и высокого роста и атлетического сложения, не производил впечатления неуклюжести. Его поступь была эластична, движения свободны.

Он подошел к софе, на которой полулежала Фауста Авзония, и сказал:

– Мне сказали, что римский обычай дозволяет приносить дань уважения девам Весты. Пользуясь этим обычаем, я осмелился вторгнуться в тихое пристанище молитвы, обеспокоенный боязнью за здоровье твоего святейшества.

Голос его дрожал, взор избегал встретиться с глазами весталки, как будто он чувствовал за собой скрытую вину.

– От всего сердца благодарю твою знаменитость за заботливость, – отвечала Фауста Авзония, указывая рукой на одно из свободных кресел.

– Знаменитый Винфрид Фабриций, – прибавила она, представляя его остальным.

Язычники ответили холодным поклоном.

– С Каем Юлием нас некогда соединяла тесная дружба, – сказал воевода.

– Ты ничего мне об этом не говорил, претор, – заметила весталка.

– Действительно, мы провели несколько недель вместе в Виенне, – равнодушно ответил сенатор.

О чем вести разговор с христианином? Сторонников старого порядка, замкнутых в традициях прошлого, ничто не соединяло с представителем нового времени. Их разделяло решительно все: вера, понятия, цели жизни. Но, однако, надо было быть любезной с гостем.

– Италия будет благодарна божественному императору, – начала Фауста Авзония через некоторое время, – за то, что он прислал ее легионам молодого вождя.

– Мое положение на новом месте будет нелегко, – ответил воевода. – Мой предшественник был чересчур снисходителен к италийским солдатам, а те вообще не отличались соблюдением своих обязанностей.

– Некогда легионы Италии были школой мужества и военного порядка для войск целого государства.

– Так было прежде, теперь же…

Воевода остановился в смущении. Он хотел сказать, что солдат обленился вместе с целым народом, но такая правда была бы оскорблением для римлян.

И вновь наступило неприятное молчание. Фауста Авзония искала в памяти какой-нибудь посторонний предмет для разговора, который дал бы возможность наладить разговор. Может быть, воеводу занимает театр, амфитеатр или цирк? Но христиане гнушались языческими играми… Может быть, спросить, не знает ли он последнего сочинения Симмаха? Но христиане презирали римскую литературу, называя ее делом сатаны… Он не разделял ненависти правоверных римлян к последним распоряжениям императора, не понимал их печалей, с отвращением относился к их увеселениям.

Винфрид чувствовал, что он тут лишний, что должен оставить то общество, которое стеснял своим присутствием. Но, однако, не трогался с кресла, как будто его что-то приковало к нему.

Он все чаще и пристальнее смотрел на весталку, восхищаясь ее красотой…».

(Картина Рафаэлло Сорби (1844-1931) 1885-го года под названием

(Картина Рафаэлло Сорби (1844-1931) 1885-го года под названием "Die Gartenlaube" ("Беседка"). Кстати, красные гвоздики тоже на языке цветов могут иметь значение любовного устремления)

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Тем, кто интересуется историей, стоит прочитать, уже потому что эти книги будто перетекают одна в другую, и показывают, как происходил переход от старого, позднеантичного, императорского Рима с его патрициями, язычеством и Сенатом, к Риму новому, раннесредневековому, королевскому с его варварами, христианством и папами Римскими. Вот эти два романа и некоторые из тех, о которых я расскажу в оставшиеся до конца года недели, отлично показывают этот переходный период – как меняется национальный состав Западной Римской империи, её религия, её культура, её облик, как одно выбрасывается и забывается, а другое насаждается и взращивается.

Я не зря объединила их воедино, с этим их ключевым понятием «последних римлян». Многих интересует вопрос, куда подевались те самые римляне и всё, что они создали. Ответов я тоже видела немало, иногда и далеких от истины. В том числе встречается точка зрения, что всё истинно римское переехало в Византию и т.д., и т.п. Но лично я с этим совершенно не согласна. Да, поначалу, примерно в 395-457-х годах Восточную Римскую империю ещё можно было назвать второй половинкой Западной. Её жители называли свою страну Ромейской империей, а себя ромеями, и поздняя латынь была одним из официальных языков вплоть до VII-го века н.э. Но по факту большая часть населения говорила уже тогда, в V-VII-х веках, на койне и среднегреческом, задумывался Константинополь изначально как христианская столица и «Второй Иерусалим», а династия Феодосиев пресеклась на Востоке всего на два года позже, чем родственная ей династия Валентинианов на Западе – в 457-м году н.э.

И есть даже такой термин «последний римлянин». Помимо Аэция, таковыми называли ещё многих, включая его противницу Галлу Плацидию (388-450) и товарища Майориана (420-461), и Ромула Августа, последнего римского императора, и ещё нескольких известных людей V-VII-го веков. На самом деле сложно выделить последнего.

Я полагаю, что о сохранении того или иного народа в историческом контексте имеет смысл говорить, пока сохраняются его самоидентичность (её важный атрибут – самоназвание, и в каком-то смысле генетический код, т.е. я имею в виду цепочку предков из того или иного народа), исконные язык, религия и культура (т.е. традиции, обычаи, каноны и всё прочее, что выделяет носителей культуры среди их соседей). Поэтому я склонна полагать, что египтяне как наследники древних египтян перестали существовать примерно как раз в V-VI-м веках, и тогда же перестали существовали истинные наследники и правопреемники тех самых древних римлян, когда с римским язычеством стала угасать и римская культура, да и представителей старых чистых римских родов почти не осталось. Всё больше римлян стало смешиваться с другими народами Европы, размывая «тех самых римлян».

И о том же самом пишут во многом и Еске-Хоинский, и Парницкий. Не зря главный герой первого – римлянин только по имени, но по происхождению варвар, и не случайно красной нитью через весь его роман проходит противопоставление развитой, древней и богатой римско-языческой культуры, со всем, чем наполнили её древние и античные историки, писатели, поэты, философы, драматурги, учёные и ораторы, и молодой, пока ещё бедной и не принимающей объёмное наследие первой – культуры римско-христианской, где от римского нет почти ничего, ведь христианство стирало римскую основу основ – разделение римлян и всех прочих, варваров.

Я изначально хотела объединить «Последних римлян» с «Гипатией» Кингсли именно из-за того, что и там, и там проскальзывала эта мысль. Христиане раннего средневековья – прежде всего разрушители, время их созидания, открытий и свершений наступило значительно позже. Они все достижения прежних культур, и не вполне необоснованно, связывали с язычеством, с которым тогда рьяно начали борьбу. И именно это-то во многом и стало, на мой взгляд, причиной отката туда, куда откатилась Европа в средневековье.

Пожалуй, это одна из центральных тем романа Еске-Хоинского. Доводилось читать, что он, мол, обнажал пороки молодых римлян-язычников, и последние римляне у него это те немногие, кто всерьёз верил во всё римское и готов был умереть за свои идеалы. Так-то оно так. Но он же обличает и христианскую нетерпимость, фанатизм и напирает на то, что христианские идеалы и следование им – это две большие разницы, и с путем следования справляются немногие. Заметка имеет строгие ограничения по объёму, и я не привела блестящую речь персонажа Амвросия Медиоланского, который в пух и прах разнес Вирия Фабриция после его «исповеди», но это была блестящая речь, подтверждающая вот эти самые мои мысли. И роман не случайно завершается так, как он завершается, толсто намекая, что по-настоящему преданные готовы на самые большие жертвы ради своих идеалов, но это совсем не то же самое что «готовы пойти на всё» ради них.

Вообще персонаж Фабриция меня бесил на протяжении всего чтения вот просто до трясучки. Это такой махровый пример лицемерного фанатика, что просто вах. И за время своего действия он столько всего наворотил, что даже троп с раскаянием меня до конца не убедил. Хотя это был по-своему оригинальный и хороший ход. Вообще эта история противостояния закончилась так, как я и предсказывала в самом начале, но с нюансами. В чем-то они хороши, в чём-то нет. Вот вся эта тема с любовью любовной мне не понравилась. Я понимаю, почему автор это так преподнес, чтобы развить тему искушений, но, по-моему, всё равно выглядело так себе. Одно дело, когда понимаешь, что тобою движут нереализованные физические и отчасти психологические желания и влечения (а там эта тема поднималась, и поднималась хорошо), с другой – когда возводишь их совершенно незаслуженно до уровня любви. Кто прочитает, тот поймёт, о чем я.

В целом могу сказать, что это вышла в целом исторически выверенная, яркая и сильная книга, способная удивить и впечатлить при прочтении. Не всё мне в ней понравилось, но она отлично написана, и мне пришлась по вкусу гораздо больше, чем «Гипатия» и «Аэций – последний римлянин».

Продолжение тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

(Обложка второго издания романа, 1897-го года, на польском. На русском тоже есть издания с разными обложками)

(Обложка второго издания романа, 1897-го года, на польском. На русском тоже есть издания с разными обложками)

Показать полностью 7
24

История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»

Всем привет!

Сегодня снова возвращаюсь к Ирану времен Сасанидов для того, чтобы рассказать о некоторых знаменитых правителях, ставших потом героями немалого количества литературных и иных произведений.

(Иллюстрация к

(Иллюстрация к "Шахнаме")

О Шапуре II-м, прозванном Великим (307/308-379/380), видимо, за его неуёмное стремление всем и всюду навалять, я рассказывала в одном из прошлых постов (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»). Впрочем, справедливости ради, приходится признать, что он города не только разрушал, но ещё строил, перестраивал, апгрейдил и восстанавливал. Например, в его времена основан был Нив-Шапур (нынешний Нишапур в Иране). Ещё он активно возводил зороастрийские храмы. В общем правление его было противоречивым, но ярким и при этом долгим, а это что-то всё-таки да значит.

Вот его преемник Арташир II (379/380-383/384) тем же похвастаться не мог. Да и вообще это была скорее история неудачи, чем успеха: и в каком родстве он был с Шапуром, и как вообще оказался у руля – неизвестно, да и правил совсем недолго. Он заигрывал с народом, например, освободил простолюдинов от податей сроком на 10 лет, но при этом вслед за Шапуром продолжал гнобить христиан и неумело общался с представителями знати, которые его и свергли, а на его месте оказался сын Шапура II – Шапур III (383/384-388/389), хотя его родство со знаменитым шахиншахом мало выручило.

О нём известно, что именно в годы его правления, в 387-м году, произошёл первый раздел Армении (кто хочет узнать об этом побольше, может помочь со сбором средств на книгу «Царь Пап», где рассказывается об этом царе, именно при его сыне и случилось это событие). Кроме того, при Шапуре III, наконец-то, наступил непрочный мир между Ираном и Римской империей, что облегчило вроде как и участь христиан, проживавших в Персии. Но вот со знатью у него тоже всё складывалось не гладко, и по одной версии жизнь его унёс не несчастный случай, а заговор.

Новым шахиншахом стал Бахрам IV (388/389-399/400), по одной версии сын Шапура II, по другой (что более вероятно) – Шапура III. До своего резкого карьерного взлёта он был правителем Кермана (это область на юго-востоке Ирана). В его правление значимых событий в Иране не происходило (кроме возобновления борьбы с Римом), зато после его смерти успешно восстала Армения. Но это было уже проблемой следующих правителей Сасанидов, причем мнения о том, кто ими был, разнятся. У самого Бахрама достоверно были дочери, но есть мнение и о существовании сына – Йездигерда Кроткого, который недолго правил примерно в 400-м году. Короче, мутная история.

А следующим достоверным правителем стал Йездегерд I (399/400-420/421), и уж это-то персонаж так персонаж, деятель так деятель. Он тоже был сыном какого-то из Шапуров, предположительно того, что третий. Он построил очень крепкие и странные взаимоотношения с Восточной Римской империей. Была даже версия, что Аркадий попросил в своем завещании Йездигерда присматривать за его малолетним сыном Феодосием II. Правда это или нет, а в 413/414-м году между державами был заключен мир, причем в рамках договора обе стороны несли ответственность за оборону горных перевалов, которые могли стать коридорами для вторжений. Кстати, о горах. В Армении опять начались дележки власти, и, когда из-за них армянский престол резко опустел, Йездигерд под шумок посадил на армянский трон своего сына Шапура. Короче, Армения опять, по сути, перестала быть самостоятельной. Подробно рассказывать не буду, но, кто книгу из предыдущего поста прочитает, тот поймёт, о чем я.

Ещё Йездигерд в памяти потомков заслужил славу кровожадного психа и гонителя…потому что гонял и в хвост, и в гриву местную знать, даже христиан приласкал, чтобы они его поддержали в борьбе с представителями старинных иранских родов. А на деле-то шахиншах, походу, просто посмотрел на соседние державы, особенно на Армению, и подумал, что он вот так же не хочет (а предпосылки уже были – подобно армянским нахарарам иранские князья тоже начали играть в игру «Мы сами с усами», что законному правителю всея Ирана очень не понравилось). И на этом фоне примечательна история гибели этого царя – якобы его на охоте…сказать неловко, право)) Копытом зашиб «водяной конь». Я потом процитирую этот отрывок. Это такое прям «Ой». На деле полагают, что Йездигерда на охоте замочили недовольные (нередкая, кстати, история), а потом рассказывали всем байку про «коня». Вот только хорошего из этого ничего не вышло – началась смута, трон узурпировал некий Хосров Узурпатор, и так до тех пор, пока царство, корона и прочие атрибуты не перешли к знаменитому Бахраму V Гуру (420/421-440).

(

("К чему тут осёл?" - наверное, кто-то подумал. А это тот самый "гур ирани", онагр, в честь которого Бахрам V, как ловкий охотник на этих животных, получил своё прозвище)

Бахрам Гур один из самых ярких и, не побоюсь этого слова, почитаемый потомками правитель Сасанидского Ирана, легенды о нем начинаются уже с его прозвища – «гур» – которое превратилось в игру слов, поскольку по-персидски گور (gur) –  и «могила, гроб», и «онагр, дикий осёл» (интересно, что в словаре это слово переводится исключительно первым вариантом, но в статье из вики про онагров используется это же самое слово, с пояснением «gur yrany»), оттуда и поговорка про Бахрама вроде: «Погнался за онагром, а угодил в могилу». Впрочем, это я забегаю вперед. Сначала надо про детство, юность и зрелость, а потом уже про это.

Матерью Бахрама называют Шошандухт, судя по всему дочь какого-то вождя иранских евреев. Родился Бахрам около 400-го года н.э. и ещё ребенком был отдан на воспитание арабскому правителю государства Лахмидов, на тот момент уже вассалов Сасанидов, Нуману I (399-428/429), непосредственным же наставником царевича, вероятно, был сын Нумана от гассанидской принцессы Хинд – аль-Мунзир I (428/429-472/473), что, похоже, создало почву для последующей крепкой дружбы между правителями.

Около 420-го года, когда умер Йездигерд, а власть прихватил в цепкие руки Хосров Узурпатор, Бахрам уже был взрослым юношей и закономерно отправился на родину возвращать себе отцовские владения после того, как стало известно, что его старшего брата Шапура знать тоже убила. При помощи преданных Лахмидов Бахрам победил, но с бывшими соперниками обошелся максимально милостиво, и свой венец получил почти демократическим путем.

(Это Бахрам берет добытый ценой убийства двух львов-сторожей царский венец. Сюжет присутствует и в

(Это Бахрам берет добытый ценой убийства двух львов-сторожей царский венец. Сюжет присутствует и в "Шахнаме", и в "Семи красавицах")

За время его правления в Армении персам кое-как удалось навести хоть какой-то порядок и царем поставить Арташеса IV (422-428), последнего Аршакида на армянском престоле, и с 428 Арменией правили назначаемые Сасанидами марзпаны вплоть до 642-го года. Его же, Бахрама, правление ознаменовалось усилением иранской зороастрийской аристократии (по некоторым версиям причина состояла в том, что Бахраму нравилось больше заниматься охотой, пирами и бабами, чем государственными делами), которая, вероятно, и спровоцировало новые гонения на христиан, а вслед за этим новый конфликт с Восточной Римской империей в 421-422-х гг. Но куда важнее тут то, что персам в последующие годы пришлось отражать атаки кидаритов, хионитов и эфталитов, чье государство (существовало ок. 440-565) примостилось прямо по соседству с Сасанидской империей. Это те самые «белые гунны», что потом усилились, обложили Иран данью, а потом разнесли Таксилу и уничтожили империю Гуптов. Но всё это было потом. А пока хочу рассказать о веселой жизни Бахрама Гура на примере не только «Шахнаме», но и другой известной поэмы:

«Семь красавиц» Низами Гянджеви

Время действия: V век н.э., ок. 400-440гг. н.э. Время правления Йездигерда I и Бахрама V Гура.

Место действия: империя Сасанидов (современные Ирак, Иран, возможно Пакистан), а также Хорезм, Жужаньский каганат (примерно нынешний Казахстан, где пролегали западные рубежи этой страны), предположительно Восточная Римская империя (Турция), государство Гуптов (Пакистан или Индия). Остальные регионы, упомянутые в поэме, установить совсем проблематично.

Интересное из истории создания:

Абу Мухаммед Ильяс ибн Юсуф, более известный как Низами Гянджеви (ок. 1140-ок. 1209) – ещё один знаменитый восточный средневековый поэт, живший на два столетия позже Фирдоуси и, несомненно, знакомый с его творчеством. Родился и жил он в государстве тюрков Ильдегизидов, а точнее в городе Гянджа, что сейчас расположен в Азербайджане. Писал при этом он на персидском языке и известен тем, что привнес в поэзию разговорную речь и реалистический стиль. Во всяком случае, прочитав его поэму, я могу отметить, что во многом она выглядит куда приземленнее и ближе современному читателю, нежели героический эпос «Шахнаме».

(Изображение поэта, выполненное азербайджанским и советским художником Газанфаром Халыковым (1898-1981) в 1940-м году)

(Изображение поэта, выполненное азербайджанским и советским художником Газанфаром Халыковым (1898-1981) в 1940-м году)

Поэма «Семь красавиц» (другое название «Семь куполов») вошла в состав сборника «Хамсе», что на русский язык переводят как «Пять поэм», во всяком случае, я читала именно под таким заголовком. Туда же входят «Сокровищница тайн», знаменитые «Лейли и Маджнун», «Хосров и Ширин» (о которой я ещё расскажу) и «Искандар-наме».

Поэма «Семь красавиц» («Haft paikar», перс. ”هفت پیکر”, где слово «پیکر», во всяком случае, в современном фарси переводится и как «фигура», и как «портрет», и как «символ», и как «икона», что, видимо, не случайность) написана предположительно в 1197-м году (хотя эта дата вроде как дискуссионна) и посвящена правителю Мараги (нынешний Мераге в провинции Восточный Азербайджан в Иране) Ала Ал-дин Кёрпе Арслану ибн Аг-Сонгору. Само стихотворное посвящение тоже можно прочитать в начале поэмы. Старейшей рукописью «Хамсе», содержащей и поэму «Семь красавиц», считается рукопись 1400-го года.

О чём:

Царя Йездигерда откровенно не любят его подданные, по крайней мере, их верхушка. Оно и не удивительно – он им спуску не давал. И когда на старости лет у него оказалась проблема с наследником, заподозрил, что как-то он неправильно жил. Но молитва Ахура-Мазде сотворила чудо, и так появился на свет Бахрам, которого родитель то ль от большой любви, то ль как раз наоборот отослал на воспитание арабскому владыке Ан-Нуману в Хиру (это ныне Ирак, а не Йемен, как написано в тексте, не ведитесь). Там Ан-Нуман и его сын окружили юного Бахрама всяческой заботой, но почему-то решили, что пустынный климат для его здоровьичка плох, и поэтому царь задумал построить в горах замок, чтобы принц жил и рос там. И для этого нашёл именитого и очень талантливого мастера Симнара с земли румов (то есть византийцев), который и создал для него великолепный замок  Хаварнак.

Награду Симнар за работу получил совсем не ту, которую ожидал…Точнее сначала ту, просто кто-то плохо думал наперед и за словами не следил: Ан-Нуман его так щедро одарил, что архитектор возьми да сказани, мол, кабы я знал, что награда будет тааакой, я бы ещё сильнее постарался…Кто догадался, что с ним дальше было, тот молодец. Кто не догадался, процитирую ниже) Но потом оказалось, что он оставил в одной из комнат построенного замка кое-что ну очень интересное. И это что-то нашёл молодой Бахрам…

(Бахрам рассматривает портреты семи красавиц)

(Бахрам рассматривает портреты семи красавиц)

Отрывки:

Не могу не процитировать из «Шахнаме» отрывок про гибель Йездигерда:

«…Явился вдруг дымчатый конь из реки,

Круп, скажешь, онагра, и бабки крепки,

Высок, с черным пахом, в глазу синева,

В движеньях стремителен, яростней льва,

Хвост длинный, под гривой не видно спины,

С губ падает пена, копыта черны.

Слова повеленья владыки звучат:

«Пусть воины быстро его окружат!»

Табунщик наездников десять лихих

Расставил. Седло и арканы при них.

Что знал он о тайне Творца самого,

Столкнувшего с этим драконом его

С конем совладать не сумел ни один.

Охваченный гневом земли властелин

Уздечку, седло захвативши тотчас,

К нему напрямик поспешил, не смутясь.

И дымчатый замер, как вкопанный стал,

Покорно, сказал бы, властителя ждал.

Узду от него принимает скакун,

Седло возложить дозволяет скакун.

Седельный ремень уже был закреплен —

И тут оставался спокоен дракон.

Вот хвост подвязать повелитель держав

Направился. Камнекопытый, заржав,

Лягнул его в голову. Пал шахиншах,

Венцом и главою низринут во прах…».

("Шахнаме", "Правление Йездигерда I", заключительная часть)

(Капец, как мне нравится это выражение лиц приближенных царя)) Они будто говорят

(Капец, как мне нравится это выражение лиц приближенных царя)) Они будто говорят "О май гад...", точнее "О, Ахура-Мазда!")))

Выбор отрывка из «Семи красавиц» оказался делом непростым. С одной стороны – рассказы, связанные с реальными историческими событиями, личностями и объектами, с другой – откровенные байки и сказки, причем нередко насыщенные красивыми образами и тонким эротизмом)… И я решила, что, если хватит места, то приведу одно такое, и одно такое. И вот о «награде» для Симнара:

«…А когда такую милость зодчий увидал,

Молвил: «Если б ты мне раньше столько обещал,

Я, достойное великой щедрости твоей,

Зданье создал бы — красивей, выше и пышней!

Багрецом, лазурью, златом башни б расцветил,

И поток столетий блеска б их не погасил.

Коль желаешь — будет мною зданье начато

Завтра ж! Этот замок будет перед ним ничто.

В этом здании — три цвета, в том же будет сто!

Это — каменное; будет яхонтовым то.

Свод единственный — строенья этого краса,

То же будет семисводным — словно небеса!»

Пламенем у падишаха душу обняла

Эта речь и все амбары милости сожгла.

Царь — пожар; и не опасен он своим огнем

Только тем, кто в отдаленье возведет свой дом.

Шах, что розовый кустарник, ливнем жемчугов

Сыплет. Но не тронь — изранит жалами шипов.

Шах лозы обильной гроздья на плечи друзей

Возложив, их оплетает силою ветвей.

И, обвив свою опору, верных слуг своих, —

Из земли, без сожаленья, вырвет корень их.

Шах сказал: «Коль этот зодчий от меня уйдет,

Он царю другому лучший замок возведет».

И велел Нуман жестокий челяди своей

Зодчего схватить и сбросить с башни поскорей.

О, смотри же, как судьбою кровожадной он

Сброшен с купола, который им же возведен!

Столько лет высокий замок он своей рукой

Строил. И с него мгновенно сброшен был судьбой!

Он развел огонь и сам же в тот огонь попал.

Долго восходил на кровлю — вмиг с нее упал…».

("Семь красавиц")

(Персидская миниатюра, иллюстрирующая строительство замка

(Персидская миниатюра, иллюстрирующая строительство замка "Хаварнак")

И немного клубнички)) Причем история вышла весьма поучительная, про то, как один правитель попал в чудесное место и пытался склонить местную царицу к «игре в нарды» в течение месяца, но она кормила его завтраками и отправляла в шатер с прислужницами. И вот в предпоследний день мозги у мужика окончательно отказали в пользу другого места)

«…Повелели — на цветок я натиск совершил.

Страсть мою, что пламенела, не утолена,

Страсть мою меня молила удержать она.

И она клялась мне: «Это будет все твое.

Завтра ночью ты желанье утолишь свое.

Потерпи одни лишь сутки. Завтра, — говорю, —

Дверь к сокровищу сама я завтра отворю.

Ночь одну лишь дай мне сроку! Быстро ночь пройдет.

Ведь одна лишь ночь — подумай: только ночь, не год!»

Так она мне говорила. Я же, как слепой

Иль как бешеный, вцепился в пояс ей рукой,

И во мне от просьб желанной девы возросло

Во сто раз желаний пламя. До того дошло,

Что рванул я и ослабил пояс у нее.

А царица, нетерпенье увидав мое,

Мне сказала: «На мгновенье ты глаза закрой.

Отомкну сейчас сама я двери кладовой.

Отомкнув перед тобою дверь, скажу: «Открой...»

И тогда, что пожелаешь, делай ты со мной!»

Я на сладкую уловку эту пойман был,

Выпустил из рук царицу и глаза прикрыл.

И — доверчиво — ей сроку дал я миг, другой.

И когда услышал слово тихое: «Открой...» —

Я, с надеждою на деву бросив быстрый взгляд,

Увидал: пустырь, корзину и над ней канат.

Ни подруги близ, ни друга не увидел я.

Вздох горячий да холодный ветер — мне друзья…».

("Семь красавиц". Сказка царевны Хинда из Чёрного Дворца)

Вот такая вот антипропаганда сексуального насилия)

Кстати. Не могла не добавить и это изображение на блюде. Тут изображена сцена охоты - Бахрам Гур со своей наложницей Азадэ. Сюжет очень популярный и в изобразительном искусстве, и в поэзии. Есть и в

Кстати. Не могла не добавить и это изображение на блюде. Тут изображена сцена охоты - Бахрам Гур со своей наложницей Азадэ. Сюжет очень популярный и в изобразительном искусстве, и в поэзии. Есть и в "Шахнаме", и в "7-ми красавицах". И в первом это жесть...

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Наверное, я не скажу о достоинствах поэзии Низами Гянджеви ничего нового, но могу заверить, что она прекрасна. В ней сочетаются и традиционные для персидской культуры и средневековья элементы, например, определенные образы и символы вроде луны, розы, граната, льва или драгоценного камня, например, рубина или жемчужины, и присутствуют эротические мотивы (тоже, надо сказать, на самом деле заметные и значимые для персидских литературы и искусства), и в то же время тематика и конфликты многих историй близка, понятна и интересна, пожалуй, будет и для многих современных читателей.

Отчасти, кстати, достигается этот эффект тем, что писал поэт об этих вещах не так, как, похоже, это было принято. Например, порицание похоти можно встретить и во многих средневековых произведениях по всему миру, но порицающих сексуальное принуждение я лично сейчас на вскидку вспомню, помимо этого, ну…одно? Про любовь тоже и тогда было написано многое. Но только какой была описана та любовь? Например, если сравнивать поэмы Низами Гянджеви и «Тысячу и одну ночь», то обнаружатся совсем разные описания и акценты. И завершение поэмы тоже, скажем так, не совсем стандартное. Пожалуй, оно отдает даже буддизмом или учением суфиев, что легко можно представить в литературе персидской, но, скажем, не арабской.

И, хотя я не владею достаточно персидским языком, я всё же не могла не заценить игру слов и символизм в его стихотворном повествовании, а он там иногда очень глубок. На меня, кстати, особое впечатление произвела история про блуждающего в пустыне. Это прям хоррор реальный вышел, как с многослойным кошмарным сном) Но на эту историю можно посмотреть и иначе – как на аллегорию плутания в рамках жизни.

Короче читать рекомендую однозначно, и лучше не один раз, потому что уверена, что там есть не только над чем улыбнуться, но и подумать. Только ищите обязательно полный текст, с семью сказками от царевен и с последующими событиями.

Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт. Я, кстати, всё ещё веду сбор на недостающие книги (см. в конце поста).

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

Показать полностью 9
19

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

Всем привет!

Постепенно перехожу к произведениям о V-м веке н.э. и конце периода поздней античности. Вот и сегодня речь пойдёт о Северной Африке после разделения Западной и Восточной Римской империи. Я уже в прошлых заметках рассказывала о том, как изменился мир к рубежу столетий, в частности, об усиленной христианизации Египта (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»), о том, как римляне постепенно покинули Британию и о том, как варвары прорвались через Рейн и пошли бродить по Римской империи, а в 410-м году под предводительством Алариха из рода Балтов (первого короля вестготов, правившего в 382-410-х годах) даже разорили Рим и, неслыханное дело, увели в плен дочь самого императора Феодосия и сестру Гонория и Аркадия, Галлу Плацидию (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов» ).

(Реконструкция здания Александрийской библиотеки)

(Реконструкция здания Александрийской библиотеки)

Аларих вскоре умер, но дело его продолжало жить, и место его занял Атаульф (410-415), женившийся на Галле Плацидии. В те годы вестготы, свевы, вандалы и аланы, покинув земли Галлии, где решили разместиться поначалу, ушли за Пиренеи и на Пиренейском полуострове создали свои государства. Официальной датой создания Вестготского королевства считается 418-й год, а первой столицей, с 418 по 507-й годы, была Толоза (нынешняя Тулуза), потом перемещенная в Барселону.

Вестготы наваляли свевам, вандалам и аланам, и потому тем пришлось сместиться ещё сильнее на запад, где на территории нынешних Португалии и испанской Галисии образовалось королевство свевов (409-585) со столицей в Бракаре, позже тоже захваченное вестготами. Королевство вандалов в Испании просуществовало всего 20 лет, с 409 по 429-й, прежде чем Гейзерих повёл их осваивать новые просторы в Северную Африку. Но об этом как-нибудь в другой раз.

В начале V-го века там всё ещё существовали провинции – западноримские три Мавретании (Тингитанская, Цезарейская и Ситифенсис), Нумидия, Африка, Бизациум и Триполитания, и восточноримские Ливия Супериор и Ливия Инфериор, Египет, Аркадия Египетская, Аугустамника, и Фиваида. Как и везде в то время, там было неспокойно и даже имелись свои императоры-узурпаторы, например, Гераклиан (370-413), восставший в 413-м году и тогда же погибший из-за постигнувшей его неудачи.

Это, если очень коротко. О политике того периода я подробнее расскажу в других постах, а сегодня хотелось бы сделать акцент на социальной и культурной жизни североафриканских провинций. Как я уже упоминала в посте о «Таис» А. Франса, Египет быстро христианизировался, и постепенно никейское христианство там победило арианство, а потом стало оказывать влияние и на не-христиан, причем едва ли это влияние можно было назвать положительным. Потому что христиан давным-давно никто не гнобил, а упорство, агрессивность и религиозное рвение не то что остались прежними, а как будто даже возросли. И тогда они принялись за иудеев и язычников. Так в 414-м году при патриархе Кирилле случилось массовое изгнание из Александрии (и, вероятно, вообще Египта) евреев, а годом спустя в ходе беспорядков, в которые вылились сложные социальные взаимоотношения как целых групп населения, так и отдельных личностей, толпой фанатиков была растерзана Гипатия (ок. 360-415).

(Портрет Гипатии в исполнении Ж. М. Гаспара)

(Портрет Гипатии в исполнении Ж. М. Гаспара)

Она была видным учёным своего времени и философом-неоплатоником, занималась математикой, астрономией и механикой, конструировала приборы, например, ареометр и астролябию, редактировала чужие более ранние труды и писала к ним комментарии, а также преподавала в школе своего отца, Теона Александрийского (ок. 335-405). Кроме того, она дружила с такими людьми как богослов Синезий Киренский (370/375-413/414) и префект Александрии Орест. Вероятно, связи с последним и стали для неё роковыми, потому что, с одной стороны, это давало ей возможность влиять на социальную и политическую жизнь города и тем самым всего Египта, с другой – она оказалась вовлечена во властный междусобойчик Ореста и патриарха Кирилла, что по большей части и привело её к гибели.

Гипатия была уважаема многими образованными не только язычниками, но и христианами, и её смерть многих шокировала и почти никого не обрадовала, тем более что это было огромной потерей и провалом как для христиан, так и для государства и мирян из числа интеллигенции, независимо от вероисповедания. Для первых – потому что это бросило тень на церковь и подняло новые волны протестов и борьбы с христианством, несмотря на то что так и не было точно установлено и доказано, кто повинен в её убийстве, и были ли они вообще христианами. Античные данные на этот счёт разнятся. Для вторых это было потерей потому что, хотя философы и ученые, в том числе женщины, на ней не закончились, но её труды, по видимому, частью остались не завершены, а частью оказались утрачены, а школа закрылась, что ударило по культуре и науке в Александрии. Как бы то ни было, эта история стала широко известна в тогдашней Восточной Римской империи и, возможно, как бы жёстко это ни звучало, уберегла имя Гипатии от забвения. О ней помнили и спустя пару веков, и помнят поныне, ей посвящено огромное количество художественных произведений, включая и сегодняшний роман:

«Гипатия» Ч. Кингсли

Время действия: V век н.э., 413-415/435гг.

Место действия: Восточная Римская империя, в том числе Египет и Киренаика (современная Ливия); Западная Римская империя (современная Италия); королевство вестготов (современная Испания).

Интересное из истории создания:

(Ч. Кингсли, фотография, сделанная Ч. Уоткинсом)

(Ч. Кингсли, фотография, сделанная Ч. Уоткинсом)

Примечательно, что Чарльз Кингсли (1819-1875) – не только английский писатель родом из Девоншира, но и христианский проповедник и один из основоположников христианского социализма. Его отец, Реверенд Чарльз Кингсли, был викарием. А вообще из этой семьи вышли и другие известные люди: так другие дети Р.Ч. Кингсли и Мэри Лукас Кингсли, младшие брат и сестра Ч. Кингсли, Генри Кингсли (1830-1876) и Шарлотта Чантер (1828–1882), а также дочь, писавшая под псевдонимом Лукас Малет (1852-1931), тоже стали писателями. Кроме того, он был дядей известной путешественницы и учёного М. Х. Кингсли (1862-1900), дочери Джорджа Кингсли, ещё одного брата Чарльза. Тот, кстати, выступал против угнетения коренных американцев и начал писать книгу об африканских культурах. А закончила её уже М. Кингсли, известная своими путешествиями по Африке для сбора материала.

В 1836-м году Ч. Кингсли с семьей переехал в Лондон, где он учился в Кингс-колледже, а два года спустя поступил в Кембридж, обучение в котором завершил в 1842-м году. В том же году он принял духовный сан и получил место приходского священника в деревне Эверсли в Гемпшире, где и прожил почти всю жизнь, изредка только совершая поездки в Лондон и в страны Европы. Кстати, а вы знали, что англиканским священнослужителям разрешено вступать в брак? Вот Чарльз и воспользовался этим правом и женился на Фрэнсис Элизе Гренфелл, в браке с которой у него родилось четверо детей, третьей из которых и стала та самая Мэри Сент-Леджер Кингсли.

Чальз Кингсли занимался правами рабочих, а в 1850-х, хотя с политикой пришлось завязать, у него резко в гору пошла религиозная карьера, т.к. он стал капелланом Виктории, был духовником её супруга, принца Альберта, а после его смерти – духовником самой королевы. Кроме того, в начале 1870-х он служил каноником Честерского собора, а с 1973-го – целого Вестминстерского аббатства. При этом религиозные и расовые взгляды у него были весьма и весьма своеобразные)

Что касается литературной деятельности, то первым его романом, похоже, стал «Дрожжи» (1848), прославился он романом «На Запад, хо!» (1855), причем потом прям так назвали деревню в Англии в честь этого произведения, и теперь это единственный топоним в Англии с восклицательным знаком в названии).

А роман «Гипатия», полное название которого «Hypatia, or New Foes with an Old Face», т.е. «Ипатия, или Новые враги со старым лицом» был издан в виде книги в 1853-м году, а до того, в 1852-м, публиковался в журнале Фрейзера. Позже это произведение перевели на многие европейские языки, причем оно было очень популярно в Германии, и многократно потом переиздавалось. В том числе в 1893-м был сделан перевод Н. Белозёрской на русский язык, который я читала вроде бы в переиздании 1994-го года под названием «Ипатия» (что связано с фонетическими изменениями в древнегреческом языке, которые оформились в IV–V веках н.э. «Ипатия» – византийское прочтение, хотя устоявшимся сейчас считается именно «Гипатия»).

Говорили, что среди всех книг Кингсли больше всего именно эту любила королева Виктория. Кроме того, «Гипатия» Кингсли послужила источником вдохновения для других деятелей искусства и литературы. Так считается, что на создание картины «Гипатия» Ч. Митчелла вдохновил именно этот роман. И, начиная с 1852-го года, создавались пьесы на основе книги Кингсли. Не могу исключать, что этот роман также стал одним из источников вдохновения для режиссера А. Аменабара, который в 2009-м году снял фильм «Агора» о жизни Гипатии.

(Кадр из фильма

(Кадр из фильма "Агора")

О чём:

Несмотря на название, центральным персонажем, за которым автор вынуждает следить читателя от начала и до конца, является не Гипатия, а молодой монах Филимон. В самом начале повествования это юноша лет восемнадцати, с детства обитающий в пустынной обители со старыми и, мягко говоря, строгими монахами. Компания для мальчика, а тем более парня – так себе, и в один из дней, после увиденного изображения в одной из скальных древнеегипетских гробниц, Филимона триггернуло окончательно, и он стал проситься уйти, чтоб посмотреть мир, а потом, с новыми знаниями и опытом, вернуться в родную обитель. Нехотя его отпустили и дали сопроводительное письмо к патриарху Кириллу, обитавшему в Александрии.

Опасения старцев были не напрасны, потому что не успел ещё Филимон и половину пути проделать, как встрял в приключения и добирался до Александрии на судне в компании готов и их подружек, среди которых особенно выделялась красавица Пелагия, любовница Амальриха, которого кличут амалийцем (видимо, он происходил из рода Амалов, из которого происходил Теодорих Великий). Эта Пелагия была александрийской куртизанкой, актрисой и вольноотпущенницей некой еврейки Мириам, а ещё её на дух не переносила женщина-философ Гипатия, известная в Александрии своей чистотой, мудростью и учёностью, с которой вскорости Филимону тоже довелось свести знакомство. И во многом это знакомство изменило и его, и всю его дальнейшую жизнь.

Отрывок:

А отрывок всё-таки приведу про неудачное восстание Гераклиана.

«… 

Он вышел из башни и долго звал собаку.

- Бран! Зачем мне ждать ее? Что хорошего сознавать, что за мной по пятам следует некое пегое животное с обрезанными ушами? Правда, она мне спасла жизнь, когда, бросившись в море в Остии, я решился сорвать завесу с тайны, которой, может быть, совсем и не существует. Вот она! Где ты была, моя прелесть? Разве ты не видишь, что я собрался в поход и жду тебя с посохом в руке и сумкой на плече? Вперед!

Верная псина заглядывала ему в лицо с особым собачьим выражением, бегая к развалинам и возвращаясь назад, пока Рафаэль не последовал за ней.

- Это что? Опять новое ощущение! Бран! Бран! Неужели ты не нашла другого, более удобного дня в году, чтобы порадовать мои уши визгом одного, двух, трех, нет - девяти щенят?

Бран посмотрела на хозяина и шмыгнула в угол, где с визгом и писком барахталась ее новая семья. Затем она появилась опять, держа в зубах одного из щенят, и положила его к ногам Рафаэля.

- Бесполезно, уверяю тебя. Я прекрасно понимаю, что случилось. Как? Еще один? Глупое, старое создание! Неужели, подобно знатным патрицианкам, ты гордишься тем, что осчастливила мир беспокойными подобиями твоего драгоценного "я"? Что это такое? Она тащит сюда все свое потомство! Почтенная матрона, серьезно напоминаю, что тебе предстоит сделать выбор между семейными узами и предписаниями долга.

Бран схватила его за край одежды и потащила к щенятам; затем подняла одного из них, протянула к Рафаэлю и повторила то же со всеми прочими.

- Безумное старое животное! Неужели ты смеешь требовать, чтобы я носил на руках твоих детенышей?

Бран села и принялась выть.

- Прощай, старуха! В общем, ты была для меня приятным сном... Но если ты такова же, как все прочие призраки, - прощай! - И Рафаэль тронулся в путь.

Бран побежала за ним, лая и прыгая, потом вспомнила о своем потомстве и вернулась. Она пыталась тащить одного щенка за другим, потом попробовала забрать их всех вместе, а когда ей и это не удалось, опять жалобно завыла.

- Иди, Бран! Иди со мной, моя старушка!

Бедная собака бросилась было к нему, но с полпути вернулась обратно к щенятам. Несколько раз бегала она то туда, то обратно, и, наконец, остановилась. Опустив хвост, Бран поплелась к своим беспомощным детенышам, испуская глухой, укоризненный вой.

У Рафаэля вырвалось проклятие.

- Ты все-таки права! Новые создания появились на свет, и отрицать их существование невозможно. Они представляют собою нечто, точно так же, как и ты, моя старая Бран! Ты не я, но ты не хуже меня, и твои дети, насколько мне известно, имеют столько же прав на существование, как и Рафаэль Эбен-Эзра. Клянусь семью планетами и всем прочим, я понесу твоих щенят.

Он завязал их в платок и пошел дальше. Бран с восторгом лаяла, прыгала, бросалась к его ногам и едва не опрокинула его от избытка благодарности.

- Вперед же! Куда тебе угодно идти, почтенная матрона? Мир обширен! Ты, благодаря своему здравому смыслу, будешь моей руководительницей. Ты - царица философии! Вперед, новая "Ипатия"! Обещаю следовать с настоящего дня всем твоим указаниям!

Рафаэль продолжал путь. Порой ему приходилось шагать через трупы, а иногда сворачивать с дороги на тропинку и пробираться к холмам, чтобы избежать встречи с одичалыми конями и мародерами, обиравшими убитых.

Дойдя до большой виллы, от которой уцелел лишь дымящийся остов, молодой еврей перескочил через стену и наткнулся на груду трупов. Они лежали кучей возле садовой калитки. Не больше трех часов тому назад здесь произошла ожесточенная схватка.

- Заверши мои страдания! Пожалей и убей меня! - простонал чей-то голос.

Рафаэль поглядел на несчастного. Это был страшно изувеченный человек, который, очевидно, не смог бы уже поправиться.

- С удовольствием, друг мой, если ты этого желаешь.

И Рафаэль вытащил свой кинжал.

Раненый протянул к нему шею и ожидал смертельного удара с застывшей на губах кроткой улыбкой, но Рафаэль, встретив этот ужасный взгляд, невольно содрогнулся. Мужество изменило ему.

- Что ты посоветуешь, Бран? - обратился он к своему другу. Но собака убежала далеко вперед и нетерпеливо лаяла и прыгала.

- Я повинуюсь тебе! - прошептал Рафаэль и последовал за животным, в то время как раненый жалобно призывал его к себе.

- Ему недолго осталось страдать. Эти грабители не так мягкосердечны, как я. Странно! Я был уверен, что во мне нет ни нежности, ни кротости, что я могу поступать по примеру моих предков, вырезывавших целые семьи хананеян. А между тем из простого духа противоречия я не мог убить беднягу, только потому что он меня просил об этом. Но оставим подобные рассуждения и будем повиноваться внушениям моей собаки!

- Что же теперь делать, Бран? Ах, как больно видеть такое превращение! Это ведь та самая красивая вилла, мимо которой я вчера проходил!

Рафаэль направился к группе мертвецов, среди которых, прижавшись к стволу дерева, полусидел один из высших начальников, молодой человек с благородными чертами лица. Бесчисленные удары врагов помяли и изрубили его шлем и латы, щит был расколот, меч сломан, но еще держался в его похолодевшей руке. Отрезанный от своего отряда, он занял последнюю позицию у дерева и прислонился к стволу.

В насмешку или из сострадания природа-мать покрыла его увядшими розами и золотистыми плодами, осыпавшимися с кустов и деревьев во время ожесточенной схватки. Рафаэль остановился и посмотрел на воина с грустной улыбкой.

- Молодец! Ты дорого продал свое воображаемое существование! Сколько убитых!.. Девять... одиннадцать! Какое самомнение! Кто сказал тебе, что твоя жизнь стоила одиннадцати жизней, которые ты загубил?

Бран подошла к трупу, предполагая, быть может, что человек еще жив, лизнула его холодную руку и отошла с унылым воем.

- Вот так следует относиться к явлениям жизни, не правда ли? Я, право, жалею тебя, несчастный юноша!.. Все раны нанесены тебе спереди, как и подобает мужчине! Прости меня, юноша, существуешь ли ты или нет, а я все-таки не могу оставить твое ожерелье для двуногих гиен, которые продадут и пропьют эту драгоценность!

И с этими словами Рафаэль наклонился над мертвецом и осторожно снял с него великолепное ожерелье.

- Не для меня лично, уверяю тебя. Подобно золотому яблоку Атеи, оно достанется прекраснейшей. Вот, Бран, это тебе!

Он одел ожерелье на шею своей собаки. Бран с лаем побежала вперед, избрав ту самую дорогу к Остии, по которой они шли от взморья к Риму. Рафаэлю было безразлично куда идти, и, следуя за собакой, он продолжал громко говорить сам с собой:

- С какой напыщенностью рассуждает человек о своем достоинстве, духе, о своем небесном сродстве, о стремлении к незримому, прекрасному, бесконечному и прочему, что на него не похоже! Как может он это доказать? Лежащие кругом бедняги - прекрасные образчики рода людского. С первого дня рождения терзало их стремление к беспредельному. Есть, пить, уничтожать известное число собратьев или произвести на свет некоторое количество таких же существ, из которых две трети умирают в детстве... Сколько горя для матери и сколько издержек для мнимых или действительных отцов... Рафаэль Эбен-Эзра, чем ты лучше животного? Какое у тебя преимущество перед этой собакой или даже перед блохами, которых ты так презираешь? Человек производит одежду, а блохи поселяются в ней... Кто мудрее? Человек погиб, а блоха живет...

На повороте дороги эти назидательные соображения Рафаэля были нарушены громким женским криком.

Молодой еврей поднял голову и увидел вблизи, между дымящимися развалинами фермы, двух свирепого вида негодяев, которые вели за собой молодую девушку. Ее руки были связаны за спиной. Она беспрестанно оглядывалась, как бы ища чего-то на пожарище, и старалась вырваться из лап мучителей.

- Подобный образ действий непростителен для какой бы то ни было блохи, не правда ли, Бран? Но почем я знаю? Быть может, все это для ее же блага, если она попробует спокойно рассуждать. Что ее ожидает? Ее отведут в Рим и продадут там, как невольницу, а затем, по всей вероятности, она заживет несравненно лучше, чем прежде.

- Ну, Бран, как ты смотришь на это? - спросил Рафаэль свою спутницу.

Но Бран не разделяла воззрений господина. Минуты две-три она наблюдала за обоими негодяями, а затем быстро, со сноровкой, свойственной ее породе, кинулась на них и повалила одного на землю.

- О, это самое правильное и самое прекрасное, что можно было сделать в данном случае, как выражаются в Александрии, не так ли? Я повинуюсь тебе.

И, бросившись на второго грабителя, Рафаэль поразил его насмерть ловким ударом кинжала, а потом обратился ко второму, которого Бран схватила за горло.

- Пощады, милосердия! - кричал несчастный. - Даруй мне жизнь! Только жизнь!

- За полмили отсюда один человек просил меня убить. Чье желание должен я исполнить? Оба вы не можете быть правы.

- Жизнь, только жизнь!

- Плотское желание, которое мужчина должен подавлять в себе! - произнес Рафаэль, взмахнув кинжалом.

Через мгновение все было кончено. Девушка побежала к развалинам фермы, и Рафаэль последовал за ней.

- Что с тобой, моя бедная девушка? - спросил Рафаэль несчастную жертву, обращаясь к ней на латинском языке. - Не бойся. Я тебе не сделаю зла.

- Отец мой! Отец мой!

Молодой еврей развязал веревки, стягивавшие ее окровавленные, распухшие руки, но она не остановилась даже, чтобы поблагодарить его, и бросилась к груде обрушившихся камней и бревен. А потом изо всех сил принялась расчищать обломки, отчаянным диким голосом повторяя:

- Отец мой! Отец!

- Вот благодарность блохи по отношению к другой блохе! Смотри, Бран! Что ты об этом думаешь, мой милый философ?

Бран села и тоже стала наблюдать. На нежных руках девушки выступила кровь, в то время как она сдвигала камни; золотистые волосы опустились на лоб, она откинула их назад и в каком-то исступлении продолжала работать. Сообразив, наконец, в чем дело, Бран подбежала и принялась помогать ей изо всех сил. Рафаэль встал, пожал плечами и присоединился к общему делу.

- Да будут прокляты животные инстинкты! Мне стало невыносимо жарко от такой работы! Но что это?

Слабые стоны послышались из-под камней, и вскоре показалась человеческая нога. Молодая девушка припала к ней, жалобно рыдая и повторяя "отец, отец!" Рафаэль ласково отвел в сторону измученную девушку, начал работать вместо нее и вскоре вытащил из-под обломков пожилого человека в блестящей одежде высшего военного чина.

Старик еще дышал. Девушка приподняла его голову и стала осыпать ее поцелуями. Рафаэль оглянулся, ища воду, и, заметив источник, черпнул из него каким-то разбитым черепком, а затем начал смачивать влагой виски раненого, пока тот не открыл глаза и не пришел в себя.

Девушка сидела возле старика; она ласкала возвращенного к жизни отца и орошала слезами его лицо.

- Ну, наше дело закончено, - сказал Рафаэль. - Пойдем, Бран!

Девушка вскочила, бросилась к ногам еврея и поцеловала его руки, называя своим спасителем и освободителей ниспосланным самим Богом.

- Это неправильно, дитя мое. Ты должна быть признательна только моей наставнице-собаке, а не мне.

Девушка в точности исполнила его желание и обняла шею Бран своими нежными руками. Как бы понимая ее чувство, собака помахивала хвостом и ласково лизала ее миловидное личико.

- Все это становится чрезвычайно нелепым, - заметил Рафаэль. - Я должен уйти, Бран.

- Ты хочешь удалиться? Неужели ты покинешь здесь старика, оставив его на верную гибель?

- А не все ли равно? Смерть - самое лучшее, что его ожидает.

- Да, ты прав... Это самое лучшее, - прошептал воин, молчавший до тех пор.

- О Боже! Но ведь он мой отец!

- Ну так что же?

- Он мой отец.

- Прекрасно! Верю...

- Ты должен спасти его. Ты обязан, говорю я.

И в порыве возбуждения девушка схватила руку Рафаэля. Он пожал плечами, но, почувствовав странное влечение к прекрасному созданию, решил повиноваться.

- Не имея никаких определенных занятий, я могу приняться за это дело так же, как и за что-либо иное. Куда проводить вас?

- Куда хочешь. Наше войско разбито, воины погибли... По праву войны - мы твои пленные и готовы следовать за тобой.

- Что за жалкая судьба! Вот еще новая ответственность! Почему это я не могу ступить ни шагу, чтобы живые существа, начиная с блох, не цеплялись за меня? Почему судьба заставляет меня заботиться о других, тогда как я и о самом себе не хочу заботиться? Я дарую свободу вам обоим. Мир достаточно просторен для всех нас, а я, право, не требую выкупа.

- Ты, вероятно, философ, мой друг?

- Я? Избави Боже! Я только что выбрался из этой трясины и нахожусь на противоположном берегу! Философия бесполезна в мире, где живут только глупцы.

- Ты и себя к ним причисляешь?

- Без сомнения, достойный воин. Не думай, что я представляю какое-либо исключение. Если я могу что-либо совершить в доказательство своего безумия, то никогда ее отказываюсь от такого удовольствия.

- Ну, так помоги мне с дочерью добраться до Остии.

- Удачное испытание! Представь себе, моя собака совершенно случайно направилась по той же дороге! По-видимому, ты тоже не лишен значительной доли человеческой безрассудности и потому годишься мне в товарищи. Надеюсь, ты не причисляешь себя к мудрецам?

- Богу известно, что нет! Разве я не принадлежу к армии Гераклиана?

- Прекрасно. А вот эта молодая особа, вероятно, из-за тебя лишилась рассудка?

- Возможно. Таким образом мы, три безумца, вместе отправимся в путь.

- И величайший дурак, по обыкновению, окажется опорой и руководителем прочих. Но в моей семье числится уже девять щенят. Я не в силах нести и тебя, и их.

- Я возьму щенят, - предложила девушка.

Умная Бран отнеслась с некоторым сомнением к такой перемене, но затем успокоилась и просунула голову под руку девушки.

- Ого, ты ей, значит, доверяешь, Бран? - тихо спросил Рафаэль. - Право, мне придется отказаться от твоего руководства, если ты потребуешь и от меня такой же наивности. А вон там бродит мул без седока. Мы можем воспользоваться его услугами!

Рафаэль поймал мула, посадил раненого на седло, и маленькая группа двинулась в путь. Они покинули большую дорогу и свернули на боковую тропинку, которая, по словам воина, хорошо знавшего местность, должна была кратчайшим путем привести их в Остию.

- Мы спасены, если достигнем цели до заката, - произнес он.

- А пока, - возразил Рафаэль, - нас охраняет моя собака и кинжал. Кинжал отравлен, о чем я уведомляю всякого встречного. Таким образом мы оградим себя от мародеров.

"Но все-таки, как глупо было с моей стороны вмешиваться во все это дело - продолжал размышлять молодой еврей. - Какой интерес может представлять для меня этот старый бунтовщик? Если мы будем настигнуты и схвачены, мне грозит самое меньшее, смерть на кресте за то, что я способствовал бегству этой парочки…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Я читала «Гипатию» параллельно с «Последними римлянами» Еске-Хоинского и должна отметить, что она выглядит слабовато на фоне этого произведения. «Гипатия» – это во многом типичный роман XIX-го века с узнаваемыми атрибутами того времени, которые я так не люблю. Он не всегда логичен и последователен, там хватает исторических огрех. Но в то же время читать его было увлекательно, местами он был довольно остроумен и ироничен, местами попадались очень яркие образы.

Пожалуй, любимым моим персонажем в этой истории стал именно еврей Рафаэль – умный, проницательный, честный и благородный, у которого остальным персам этой истории не грех бы и поучиться. Потому что, хотя Гипатия и описывается как умница, раскрасавица и дева непорочная, при прочтении её образ выглядит, скажем так, не очень убедительно. Умышленно или нет, но Кингсли представил Гипатию молодой и красивой, но не очень умной женщиной, посредственным учёным и фанатичной, но при этом противоречивой и непоследовательной фанатичкой-язычницей, которая порой принимает, скажем так, странные решения. В романе много её личных и религиозных вагиностраданий, но за ними нет гениальной личности, там практически ничего нет ни от подлинной науки, ни от философии. Какие-то вещи упоминаются, но так поверхностно, что возникает ощущение какого-то карго-культа, как будто автор хотел написать о том, в чем сам он совсем не разбирается. И таким же кажется отец Гипатии (почему-то ещё живой в 413-415-х годах) Теон, амбициозный и честолюбивый, но с виду никакущий ученый. А ведь это были одни из самых незаурядных людей своего времени!

Противоречивые чувства вызывает и Филимон (он же Филаммон, если следовать написанию оригинала). Вот вроде бы понимаешь и его стремления, и его чувства, иногда даже сочувствуешь ему, в чем-то даже восхищаешься, и персонаж-то в принципе симпатичный, но всё равно какой-то осадочек остается после последних глав. Вместе с тем это отличный пример всё того же духовного поиска, причем и с иным путем, и с иным результатом.

Если до сих пор нам доводилось читать про язычников, которые после духовного кризиса пришли к христианству или на крайняк про христиан, которые отошли от христианства, или про верующих (и язычников, и христиан) до конца верных своим идеалам, то история Филимона скорее про пересмотр и обновление взглядов и воззрений. Мы видим его в самом начале как истого христианина, потом как разочаровавшегося в христианах и сомневающегося в христианстве, едва не ушедшего, казалось, в агностицизм, если не в язычество, но в конце это вновь преданный христианин, который иначе взглянул и на своё учение, и на всё, что с этим связано. И поворотным моментом в этом стал отказ в разговоре с ним Гипатии дать Пелагии милосердное прощение, шанс исправиться и хоть толику уважения. Короче, об этом можно долго говорить, но тут кроется одна из главных идей автора.

И о самом Кингсли, кстати, надо знать, что он был, во-первых, сам ревностным христианином (поэтому его книга иначе закончиться и не могла, и она всё-таки глубоко христианская по сути своей), а, во-вторых, ярым противником католичества, пороки которого он в этом произведении и стремился обличить. Так что история Филимона с этой точки зрения особенно интересна, именно из-за вот этих качелей, и из-за итога его качания. Хотя история духовных поисков Рафаэля интересна ничуть не меньше, она всё же гораздо проще. Книгу, к слову, критиковали за антисемитизм, но на самом деле я его там не увидела. Рафаэль – вполне положительный персонаж даже в начале истории, и Мириам можно только посочувствовать.

Короче, подводя итоги, могу сказать, что книга однозначно заслуживает прочтения. Там есть и интересные идеи, и любопытные психологические зарисовки, и яркие образы, и запоминающиеся сцены. Последнее, конечно, не всегда хорошо) Пожалуй, для меня самым острым, насыщенным и врезающимся в память моментом был эпизод с убийством Гипатии – это внатуре самое страшное место во всей книге. Благодаря некоторым деталям Кингсли сумел сделать это и правдоподобным, и до ужаса реалистичным, и пугающим . Когда я читала, у меня в самом деле возникло ощущение, что читаю воспоминание человека, ставшего свидетелем и отчасти жертвой насильственного преступления. Но это же говорит и о немалом мастерстве автора. В общем эту книгу прочитать стоит, но настроение для чтения надо, как по мне, правильно выбирать)

Показать полностью 5
21

История нашего мира в художественной литературе. Часть 80. «Летающая машина» Р. Брэдбери

Всем привет!

Сегодня опять будет короткая заметка про Китай, потому что я просто не могла обойти вниманием один малоизвестный рассказ известного автора. Я уже рассказывала об империи Цзинь (265-420) и некоторых из 16-ти варварских государств эпохи Шести династий (220-589), но сегодня речь пойдет исключительно о Северной Вэй (386-535), ставшей впоследствии первым государством Северных Династий эпохи Северных и Южных династий, когда на юге ей противопоставилась империя Лю Сун (420-479), сменившая империю Цзинь.

(Изображение, судя по всему, на основе фресок из гробницы принца и генерала Северной Вэй - Сыма Цзиньлуна)

(Изображение, судя по всему, на основе фресок из гробницы принца и генерала Северной Вэй - Сыма Цзиньлуна)

С 439-го года и до начала средневековья (по западной хронологии) Китай был поделен между этими двумя государствами, а потом Лю Сун сменилась на Южную Ци (479-502), вторую из Южных Династий. Но и её Северная Вэй пережила, и с 502-го года соседствовала уже с Южной Лян (502-557), которую иногда воедино объединяют с Поздней Лян (557-587), той, что на юге.

И Цзинь, и все государства Южных Династий создавались и управлялись этническими ханьцами, да и среди их подданных тоже было много хань, т.к. после краха Западной Цзинь они стали массово переселяться на юг, спасаясь от варваров. Тех самых варваров, что создали 16 варварских государств, которые одно за другим в конце IV- начале V-го веков подмяла под себя Северная Вэй. Тоже, кстати, варварская по ханьским меркам, потому что её основали и управляли ею тоба, они же табгачи, народ, представляющий собой ответвление сяньбийцев, древнемонгольских кочевников. Название их народа стоит запомнить, потому что они оказали влияние на культуру и историю Китая куда большее, чем может показаться на первый взгляд, и именно с ними связана одна из ярчайших китайских эпох. Но кое-что интересное об этом я расскажу потом. А пока про Северную Вэй, она же Тоба Вэй и Юань Вэй.

Страна эта не взялась из ниоткуда: Тоба заключили союз с Цзинь против Северной Хань, и за это получили титул князей Дай в 315-м году. Об их одноименном государстве я тоже уже рассказывала (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»). Оно, в конце концов, утратило свою самостоятельность, став частью Ранней Цинь в 376-м году. Но после её распада в 386-м году Тоба Гуй (386-409) вернул своему народу свободу, а своим землям независимость, сначала как князь Дай, а после как князь Вэй. В 399-м же году он объявил себя императором. Всё это и стало началом Северной Вэй.

И Тоба Гую, и его потомкам без конца приходилось воевать, по понятным причинам – не прекращались войны между китайскими правителями, а севернее ещё вдобавок образовался Жужаньский каганат (330-555). Жужани были родственны тоба, но воевать с ними им это совсем не мешало. Да и ещё бы нет, когда в самой Вэй всё тоже неспокойно: так в 409-м году Тоба Гуй убит был собственным сыном, Тоба Шао. Причина, вероятно, лежала в ментальных проблемах его отца и в семейных неурядицах. Так Тоба Гуй ухитрился обоих своих сыновей настроить против себя – Тоба Шао этим убийством пытался предотвратить казнь матери (хотя в итоге даже после успешного покушения убиты были они оба), а Тоба Сы (409-423) на тот момент был вдали от двора (тогда ещё столица находилась в Пинчэне), т.к. предпочел удалиться после того, как был объявлен наследником, а его мать принудили к самоубийству.

Тут, кстати, интересный момент: такая практика постепенно стала традиционной в Северной Вэй, якобы для того, чтоб избежать влияния матери наследного принца на его деятельность. Есть, впрочем, сомнения, действительно ли это был обычай табгачей, или же исключительно традиция, сложившаяся из-за того самого инцидента, произошедшего по велению основателя Тоба Вэй. В любом случае на какое-то время такой порядок закрепился, и по этой причине императорская кормилица нередко жаловалась титулом «вдовствующая императрица-кормилица». Этот и другие обычаи вэйцев вытеснялись по мере их китаизации. Любопытно тут то, что сам Тоба Сы долго тянул с объявлением наследника и его супруга, госпожа Ду, умерла раньше, чем он объявил наследником своего сына и будущего императора – Тоба Тао (424-452).

Время правления Тоба Тао стало настоящим Золотым веком для Северной Вэй. Именно он объединил под своей властью северный Китай и прославился как великий воитель. Но всё имеет свою цену, и в бесконечных походах император утратил контроль над своим дворцом, что и привело его к трагической судьбе. И вот во многом о высокой цене контроля над сохранностью своего государства и повествует сегодняшний рассказ:

«Летающая машина» Р. Брэдбери

Время действия: V век н.э., ок. 400 года н.э.

Место действия: вероятно, империя Северная Вэй (Юань Вэй).

Интересное из истории создания:

Рэй Брэдбери (1920-2012), знаменитый писатель-фантаст, прославившийся благодаря романам «451 градус по Фаренгейту», «Вино из одуванчиков» и циклу «Марсианские хроники», в представлении не нуждается. Скажу лишь, что, хотя он, несомненно, теперь уже признанный классик в области фантастики, писал он не только и не столько именно её. Значительная часть его работ тяготеет к жанрам фэнтези, притч и сказок, а начинал он вообще с ужасов и мрачняка.

Рассказ «Летающая машина» («The Flying Machine», что можно перевести также как «Машина для полётов») был написан в 1953-м году, и в англовики жанр у него указан – Speculative fiction, т.е. жанр, в котором в реальный мир добавляется некоторое фантастическое допущение. На русском языке этот рассказ можно встретить под названием «Человек в воздухе».

О чём:

Как-то раз, когда император Юань по весне наслаждался чайком в беседке, к нему прибежал запыхавшийся слуга и сообщил о Чуде – какой-то человек был замечен летающим над землей на крыльях. Император вскоре поспешил на место происшествия, и, будучи и сам человеком образованным и любителем изобретательства и изобретений, быстро смекнул, что к чему: никакого особого чуда там не было; Просто какой-то умник ухитрился создать из подручных материалов приспособление для полётов. И императора это совсем не обрадовало.

Отрывок:

«…– Садись тут со мной, – сказал император. – Выпей чаю. Если это правда, то, должно быть, очень странно увидеть, как человек летает. Нужно время, чтобы понять это, как нужно время, чтобы подготовиться к тому, что мы сейчас увидим.

Они пили чай.

– Государь, – сказал вдруг слуга, – только бы он не улетел!

Император задумчиво встал.

– Теперь можешь показать мне, что ты видел.

Они вышли в сад, миновали травянистую лужайку и мостик, миновали рощицу и вышли на невысокий холм.

– Вон там! – указал слуга.

Император взглянул на небо.

А в небе был человек, и он смеялся на такой высоте, что его смех был едва слышен; и этот человек был одет в разноцветную бумагу и тростниковый каркас, образующий крылья, и великолепный желтый хвост, и он парил высоко над землей, как величайшая птица из всех птиц, как новый дракон из древнего драконова царства.

И человек закричал с высоты, в прохладном утреннем воздухе:

– Я летаю, летаю!

Слуга махнул ему рукой:

– Мы тебя видим!

Император Юань не шевельнулся. Он глядел на Великую Китайскую стену, только сейчас начавшую выходить из тумана среди зеленых холмов; на этого чудесного каменного змея, величаво извивающегося среди полей. На прекрасную стену, с незапамятных времен охраняющую его страну от вражеских вторжений, несчетные годы защищающую мир. Он видел город, прикорнувший у реки, и дороги, и холмы, – они уже начали пробуждаться.

– Скажи, – обратился он к слуге, – видел ли этого летающего человека еще кто-нибудь?

– Нет, государь, – ответил слуга; он улыбался небу и махал ему рукой.

Еще несколько мгновений император созерцал небо, потом сказал:

– Крикни ему, чтобы он спустился ко мне.

Слуга сложил руки у рта и закричал:

– Эй, спускайся, спускайся! Император хочет видеть тебя!

Пока летающий человек спускался в утреннем ветре, император зорко оглядывал окрестности. Увидел крестьянина, прекратившего работу и глядевшего в небо, и запомнил, где крестьянин стоит.

Зашуршала бумага, захрустел тростник, и летающий человек опустился на землю. Он гордо приблизился к императору и поклонился, хотя с его нарядом ему было неудобно кланяться.

– Что ты сделал? – спросил его император.

– Летал в небесах, государь, – ответил человек.

– Что ты сделал? – повторил император.

– Но я только что сказал тебе! – воскликнул летавший.

– Ты не сказал вообще ничего. – Император протянул свою тонкую руку, прикоснулся к разноцветной бумаге, к птичьему корпусу машины. От них пахло холодным ветром.

– Разве она не прекрасна, государь?

– Да, слишком даже прекрасна.

– Она единственная в мире! – засмеялся человек. – И я сам ее придумал.

– Единственная в мире?

– Клянусь!

– Кто еще знает о ней?

– Никто. Даже моя жена. Она решила бы, что солнце ударило мне в голову. Думала, что я делаю бумажного дракона. Я встал ночью и ушел к далеким скалам. А когда взошло солнце и повеял утренний ветерок, я набрался храбрости, государь, и спрыгнул со скалы. И полетел! Но моя жена об этом не знает.

– Ее счастье, – произнес император. – Идем…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

С сомнением отнеслась к тому, что Р. Брэдбери написал что-то про предсредневековый Китай, но так оно и оказалось, без преувеличений. Почему я решила, что речь идёт о Северной Вэй? Потому что не было тогда в Китае императоров с именем Юань, зато было уже государство – Юань Вэй, о котором я выше и написала. Как раз там проходит Великая Китайская стена, и около 400-го года там правил как раз-таки тот самый Тоба Гуй, который в 399-м объявил себя императором, и у которого будто бы ближе к концу правления стали развиваться признаки паранойи. Впрочем, некоторые его опасения его явно были не безосновательны. К этому я и вела в своей исторической части.

Что же касается содержания, то я читала внимательно, обратила внимание на детали, на которых автор заострил внимание, и потому очень быстро смекнула, что к чему. Тем более что…прости хоспти, история практически один в один присутствовала в «Атаке Титанов», во всяком случае в манге, пока я не бросила её читать (правда, там вроде воздушный шар был).

Тем не менее, может, для кого-то всё будет не так очевидно и предсказуемо. Тем более что главная мысль там именно что в расстановке приоритетов и в цене, которую приходится платить за свой выбор, особенно, когда приходится выбирать между плохим и худшим. И конфликт здесь в вопросе – «Оправданы такие меры или нет?», на который каждый сам ищет ответ. Короче, рассказ короткий, но философский, и, хотя он произвёл на меня тяжкое впечатление, я оценила и его задумку, и то, как он написан. Так что всем советую тоже прочитать.

(Не очень-то антураж походит на то, как всё выглядело в Северной Вэй, в чем можно убедиться, если глянуть на фрески, но да ладно)

(Не очень-то антураж походит на то, как всё выглядело в Северной Вэй, в чем можно убедиться, если глянуть на фрески, но да ладно)

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

Не забывайте ставить лайк, если пост понравился, тыкать "жду пост", если жаждете продолжения, писать комменты, если хотите чем-то поделиться, и кинуть донат, если желаете поддержать автора материально (что автору ох как помогло бы).

Показать полностью 4
Отличная работа, все прочитано!