Серия «Истории»

Июль, жара, полупустой автобус. Сижу у окна. В наушниках "Moby". По окну ползет муравей с большими, прозрачными крыльями. Будущая королева колонии. Залетела в автобус и не знает, как выбраться. Доползает до резинового ограничения на раме, падает. Снова лезет вверх. Упрямо ищет выход в мир, где нужно найти место для муравейника и дать бесчисленное шестилапое потомство. Падает.
Подставляю палец, чтобы подсадить до открытой верхней секции окна. Муравьишка пугается странного препятствия на привычном пути, обходит, срывается. Ползет вверх. Пытаюсь аккуратно смахнуть насекомое в ладонь - убегает по стеклу вперёд. Туда, где я уже не смогу достать. Снова лезет вверх.
Сидящий впереди мальчишка лет двенадцати задумчиво смотрит в окно. Он полностью погружен в свои летние мысли. Муравей попадает в поле зрения пацана. Мальчик приставляет указательный палец к голове насекомого и давит. Обратным движением того же пальца сщëлкивает остатки муравья на пол. Вытирает палец об обивку, не прекращая задумчиво смотреть на томящийся в летнем зное городской пейзаж.
Мутная белесая полоса на стекле, оставленная пальцем задумчивого мальчишки - короткий след на ткани мира проигравшей эволюционную лотерею популяции муравьев.
Это воспоминание со мной больше двадцати лет. Ничего не значащие несколько секунд из обычного летнего дня обычного городского жителя. Ни ярких положительных эмоций, ни болезненных переживаний, ни странным образом связанных с этим эпизодом важных событий в жизни. Ничего, что объясняло бы сохранение именно этого момента в памяти и возвращение к нему снова и снова.
Потом уже, несколько лет спустя, наткнулся на стихотворение У. Блейка "The fly", в переводе С.Степанова:

"Мотылек"

Бездумно танец
Мотылька
Оборвала
Моя рука.

А чем и я
Не мотылек?
Ведь нам один
Отпущен срок:

Порхаю
И пою, пока
Слепая
Не сомнет рука.

Считают: мысль
Есть жизнь и свет,
А нет ее -
И жизни нет;

А я порхаю
Над цветком -
Таким же точно
Мотыльком!

И пазл сложился.

Как-то давным-давно в метро докопался до меня пьяный гопник. Ну как до меня. До одного тихони из нашей шумной студенческой компании, когда мы в метро зашли. Ну, мне же больше всех надо. Встал между тихоней и гопником. Тому лет тридцать было, что по моим тогдашним меркам считалось почти предпенсионным возрастом. Гопник говорит, давай драться. А я чо! Бойцовский клуб смотрел, на секцию хожу, инстинкт самосохранения и сообразительность сильно ниже среднестатистичных. Говорю, давай. Схватились в стойке, мужик держит за плечи и расшатывает, неуклюже пытаясь провести подсечку. Фиксирую его руки, чтобы не ударил и по-возможности мягко уклоняюсь от навязываемой борьбы, оставляя его туловище между собой и собутыльниками. Ищу, куда бы его поаккуратнее пристроить, чтоб не сломал чего. Бить его было неохота во избежание эскалации, так сказать. Меньше минуты возни в стойке, мужик выдыхается, еще плотнее перехватывает мои плечи и говорит:
- Давай по-французски.
Пока пытаюсь вспомнить все, что знаю про французский бокс сават (в объеме примерно одного фильма с Ван-Даммом), понимаю, что мужик имел ввиду совсем другое, когда он, выпятив слюнявые губы, пытается провести запрещенный любым дворовым кодексом прием.
Отталкиваю пьяного месье, тот теряет равновесие и садится на пол.
Я, в свою очередь, резвым шагом сваливаю в закат. В смысле, прыгаю в вагон к ржущей над моими боевыми приключениями компании.
Тихоня, кстати, пивом проставиться за поддержку не захотел, сказал, что я сам полез.