Художник
Tazio Bettin

Сейчас даже такие мечты — уже космические

В детстве моя сестра Танюха любила меня пугать.

Мы были близнецами, обоим лет по семь, но характер, как водится, у нас был совершенно разный. Я – тихий, застенчивый, предпочитал играть где-нибудь в уголке, не привлекая лишнего внимания. Танюха – шумная, веселая, нагловатая, никого не стеснялась и не боялась.

Естественно, мне от нее доставалось.

Любимым ее развлечением было шептать что-то невнятное и зловещее в темноте минут через десять-пятнадцать после того, как родители выключают нам свет в спальне.

– Шишагиша! Шишаришаши!

Я вскрикивал, спрашивал:

– Танюха! Ты чего шепчешь?

Танюха долго не отвечала, а потом делала вид, что только что проснулась. Фальшиво заспанным голосом спрашивала, чего мне надо, а когда я обвинял ее в том, что она меня пугает, поднимала на смех и дразнила трусишкой “с мозгами набекрень”.

Будучи шкетом, я не понимал, насколько изощренно она умеет манипулировать. Я ни разу не рассказал родителям о ее ночных шуточках, от которых у меня одно время даже развилось заикание. Танюха внушила мне мысль, что родители мне ни за что не поверят и отправят в детдом, где мне круглые сутки будут делать уколы от “ненормальности”.

Иногда, умаявшись после буйных игр с подружками, она моментально отрубалась вечером и не шептала из-под одеяла. Это были счастливые ночи. Я долго прислушивался к ее ровному дыханию, а потом засыпал сам.

Днем, при свете солнца, я удивлялся собственным страхам. Было понятно, что Танюха меня пугает. Она даже не отрицала этого, ухмыляясь до ушей.

– Ты вчера не описался, Антошечка? – спрашивала она.

– К-к-когда-нибудь я тебе отомщу! – заикаясь, обещал я.

– Ага! Отомстишь, как же!

Затем мы шли в школу и общались как ни в чем не бывало.

Но вечером всё повторялось сначала…

Мое отношение к Танюхе было странным… С тех пор много воды утекло, но я помню, как во мне уживались совершенно разные чувства. Я ее и ненавидел, и любил; хотел прибить и в то же время защитить от школьных задир.

Когда мы более-менее успешно закончили первый класс, и начались летние каникулы, родители отправили нас к бабушке с дедушкой в деревню. Там мы провели почти три веселых месяца, и Танюха, видимо, забыла о своих дурацких приколах. Я, честно признаться, тоже забыл – в таком возрасте не зацикливаешься на неприятном. Но после возвращения в родительский дом шепот по ночам возобновился…

Я считал себя к тому времени взрослым и храбрым мужчиной. Сперва я просто накрывался подушкой и засыпал под этот шепот, надеясь, что Танюха когда-нибудь угомонится. Но однажды я проснулся среди ночи, почти под утро и осознал, что она стоит надо мной… То есть я решил, что это Танюха, как только почувствовал чье-то присутствие в темной комнате и увидел неясную тень на фоне окна.

Помню, мне стало до того страшно, что я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, ни даже вздохнуть полной грудью. Я понимал, что это, скорее всего, моя сестра ждет, когда я заору, чтобы надо мной поиздеваться. Но ужас от этого не уменьшился. Сон слетел начисто. Я лежал в темноте, зажмурившись, слушал стук сердца и боялся пошевелиться. Еще думал: вот не лень же ей торчать среди ночи!

Наконец я решился и сел в постели. Намеревался заговорить или кинуть в нее подушкой, но тень исчезла. Я прислушался и уловил ровное дыхание со стороны кровати сестры.

“Наверное, померещилось”, – подумал я.

Мне было немного стыдно за то, что я такой трус. Родители и бабушка с дедушкой постоянно твердили, что я мужчина, а потому не должен быть трусливым и слабым. Что быть слабым трусишкой – это очень, очень плохо для настоящего мужчины. Что бояться и быть слабыми можно только девочкам.

Сейчас, когда я взрослый человек, перешагнувший тридцатилетний рубеж, я понимаю, что быть слабым не всегда плохо.

Кто знает, как обернулось бы, если б я рассказал о своих страхах и проказах сестры родителям? Может быть, не случилось бы ужасной трагедии?

В тот день на перемене в школе я спросил сестру, зачем она стояла ночью возле моей кровати.

– Я всё равно не боюсь, – добавил я. – Зря стараешься!

Я очень надеялся, что после такого заявления она перестанет меня пугать.

Но Танюха вытаращила глаза:

– Я над тобой не стояла! Совсем мозги набекрень?

– Стояла! Я видел!

Она закатила глаза и, демонстрируя ангельское терпение, сказала:

– Делать мне больше нечего! Ночью я крепко сплю и тебе советую! Ты такой бояка, что везде видишь привидения и всяких домовых! Понял? А теперь отстань от меня!

Но я не отставал. На меня накатило упрямство. Я хотел разобраться с этим безобразием раз и навсегда. Танюха не желала признаваться, что стояла ночью возле моей кровати и что шептала по вечерам на протяжении многих месяцев.

– Я только пару раз так делала! – сказала она. – Давным-давно! Я ты испугался и до сих пор слышишь!

– Не ври!

Мы подрались прямо посреди школьного коридора. Я толкнул ее, она упала на спину и разревелась. Прибежала классная руководительница, обругала меня и позвонила родителям.

Вечером у меня был тяжелый разговор. Собственно, он вовсе не был таким уж тяжелым, никто меня не ругал и тем более не бил, но ребенок воспринимает мир иначе. Папа и мама говорили спокойным голосом, но их слова падали на меня, как бетонные плиты. Мне было стыдно. Я чувствовал себя ненормальным и трусливым хулиганом, разочаровавшим родителей. Я был раздавлен словами-плитами, и это кошмарное чувство я помню до сих пор.

Я рассказал родителям, отчего весь сыр-бор. Танька сказала, что она меня не пугала и что я вру. Родители поверили Танюхе. Потому что она девочка…

Меня заставили извиниться. Я говорил, что не вру, но меня все равно заставили. Танюха сто раз падала во время игр, но никогда не ревела. Это было несправедливо.

Целый месяц никто не шептал в ночи и не стоял над душой. Мы с Танюхой помирились и жили душа в душу, как и полагается хорошо воспитанным близнецам.

А потом как-то зимой, под Новый год, я переел шоколада, у меня заболел живот, и я ощущал себя неважно. Неважно – но не так уж прямо плохо, чтобы бежать за помощью к родителям и выслушивать от них сакраментальное:

“А мы ведь говорили тебе не есть много шоколада?!”

Я лежал под одеялом, свернувшись калачиком, и терпеливо ждал, когда же живот перестанет болеть.

И правда, через некоторое время он перестал. А я начал проваливаться в сон.

И вдруг:

– Шишагиша! Шишаришаши!

Я подскочил в постели. На меня накатила злость.

– Заткнись, Танюха! – заорал я. – Да когда же ты заткнешься?!

Не испытывая ни малейшего страха – до того я разозлился, – я прошагал к выключателю и врубил свет. Он был до того яркий, что я зажмурился на секунду.

Танюха, похоже, испугалась моего праведного гнева и спряталась под одеялом. Лежала, не двигалась, ждала, что я ее ударю.

Но я не ударил. Излив злость, а заодно восхитившись собственной храбростью, я лег спать и проспал до утра. Не помню точно, но, кажется, ночью Танюха снова шептала, а, может быть, мне это только приснилось. Еще мне снилось, что она опять стоит у моей кровати – молча и неподвижно. Во всяком случае, я ничего не боялся, и сон мой не потревожил даже съеденный в неимоверных количествах шоколад.

А утром оказалось, что Танюха умерла.

Я не сразу это заметил. Точнее, вообще не заметил. Встал и пошел умываться. Танюха по-прежнему лежала укрытая одеялом с головой. В той же позе, что и поздним вечером.

Потом она не вышла завтракать. Мама пошла ее будить, и мы с папой услышали самый страшный вопль на свете. Мама кричала как безумная, трясла Танюху за плечи, а у Танюхи было ужасно почерневшее лицо…

И глаза были открыты.

До сих пор по ночам мне снится это чудовищно изменившееся лицо моей мертвой сестры. Склеры налились кровью, и эта кровь успела свернуться. От этого глаза казались черными провалами, которые как будто все равно что-то видят из глубины черепа… Рот был разинут, челюсть свернута набок, и оттуда высовывался серый язык – невероятно длинный.

Мама прижимала Танюху к себе, и сестра словно смотрела на меня из-за маминого плеча – смотрела пустыми черными глазами и показывала язык…

Я тоже закричал и, как выяснилось позже, потерял сознание. Когда я очнулся на диване в гостиной, дом был полон каких-то людей. Возле меня сидела неестественно спокойная приземистая женщина в белом халате и гладила по голове. От нее противно пахло больницей. Папы и мамы нигде не было.

Я орал, хотел убежать, искал родителей. Они скоро нашлись, но не были похожи на себя. Маму трясло, она выла сквозь плотно сжатые губы, одним носом. Ее лицо было мокрым и некрасивым. У папы дергалось веко и дрожали руки. С ними разговаривали полицейские.

Я побежал в спальню, но меня перехватили на полпути. В спальне было полным-полно народу, стоял гул голосов.

Нет смысла рассказывать о том, что было потом. Если вы пережили что-то похожее, вы и без меня это знаете. А если нет, то описывать бесполезно.

Много позже я узнал, что врачи сказали родителям, отчего умерла Танюха. У нее случился отек Квинке от сладкого, и она задохнулась во сне. Смерть наступила практически сразу после того, как мы легли спать. Получалось, что я провел ночь в одном помещении с трупом. Один врач – не помню имени, но у него были светло-карие, почти желтые глаза - был не согласен с общим вердиктом. Он сказал, что признаков отека Квинке не наблюдалось и что в этой смерти много непонятного.

Например, тело Танюхи стало разлагаться как-то уж очень быстро. Не отмечалось трупное окоченение. В первый момент, когда приехал фельдшер “Скорой”, он и вовсе подумал, что тело лежало под одеялом пару дней.

Еще родителей долго допрашивали полицейские, вызывали в участок чуть ли не каждый день. Это потому, что была версия насильственного удушения. Но это было смехотворно. Все соседи подтвердили, что мои родители – люди адекватные, детей любят и никогда бы такого не сотворили.

А затем всё затихло.

Для нашей семьи это не прошло даром. Отец стал пить и умер через десять лет от сердечного приступа. Мать страдала перепадами давления, часто была в депрессии и жила на таблетках. Когда я устроился на работу и поселился в отдельной квартирке, у нее случился инсульт и парализовало левую сторону. За ней ухаживала ее младшая сестренка, моя тетя. Парализованная, раздобревшая, грузная и отечная, мама целыми днями сидела у окна, смотрела на улицу, а по лицу ее постоянно лились слезы.

И я изменился. Наконец-то стал сильным и храбрым. Никто не может заставить меня извиниться, когда я прав.

Никто больше не шепчет глупые слова в темноте.

Иногда я смотрю на свои руки – сильные тренированные руки молодого мужчины. И думаю: а вдруг это я? Вдруг это я ее задушил тогда в помутнении рассудка после того, как объелся шоколада? Неужели я отомстил ей, как и обещал когда-то?

Но кто тогда шептал в темноте той ночью? Кто стоял у моего изголовья и смотрел на меня, пока я сплю?

Или мне это приснилось?

Если это сделал я, почему ее тело так быстро разложилось?

У меня до сих пор нет ответа.

Я лишь надеюсь, что то, что на самом деле шептало во тьме и наблюдало за мной, насытилось Танюхой и больше не придет.