Принял опий, чтобы заснуть.
Проснулся с тяжелой головой.
Читал «Wisdom of Father Brown».
(из дневника К.И.Чуковского)

I

Второй военный май выдалось для Петрограда холодным и туманным. Налетал, порывами, ветер с Финского залива, сыпал мелкими брызгами в стёкла домов, печально завывал в трубах. В доме №11, по улице Коломенской, лежал в своей кровати Корней Иванович Чуковский и безуспешно пытался одолеть бессонницу.

Была уже глубокая ночь, часы в гостиной только что пробили два, а ему всё не спалось. Мешали забыться расстроенные долгой заграничной командировкой нервы, да ещё докучал, не ко времени разболевшийся зуб мудрости. Вздохнув, Корней Иванович опустил длинные ноги на пол и, нащупав тапочки, отправился к буфету, где на верхней полке хранились лекарства. Не зажигая света, чтобы не разбудить жену, он нащупал жестяную коробочку с «Патентованным алкалоидом от зубной и иных болей тела». С самого начала войны этот самый «алкалоид» стал большой редкостью, хотя на родине Корнея Ивановича, в солнечной Одессе, подобного снадобья, привозимого целыми тюками из Южной Америки, было в избытке и им лечили решительно всё: от запора и насморка до старческой слепоты.

Боря Житков недавно рассказывал, посмеиваясь, что лекарства стало не достать из-за того, что экзальтированные поэтессы и художники-футуристы используют его как-то уж совсем не по назначению, но Борис – известный в литературных кругах балагур и мистификатор, скорее всего, просто шутил.

Зачерпнув пальцем порошка, Корней Иванович, страдая, начал втирать его в десну. Как и всегда – во рту стало горько и отвратно, зато боль постепенно притупилась, а всё нёбо онемело, как после укола новокаина.

Вернувшись в постель, Чуковский очередной раз попытался уснуть, перебирая события прошедшие за день.

Ввечёру уже заходил Володя Короленко, чтобы забрать перевод статьи какого-то психолога-швейцарца по фамилии Юнг. Корней Иванович знал немецкий язык гораздо хуже английского, потому, с большим трудом и постоянно спотыкаясь о специальные термины, изготовил по существу – подстрочник оригинала. После переписывания набело, русский текст, далёкому от психологии Чуковскому, показался абсолютно непонятным. Была там какая-то нелепица про «архетипы», «суггестию», «коллективное бессознательное» и другие странные на слух вещи.

Однако Короленко даже такому «переводу» обрадовался и долго тряс руку. Попытался было объяснить, зачем ему – писателю Короленко, понадобилась статья шарлатана-мозгоправа; даже начал рассказывать что-то про китайские легенды и библейские сюжеты, богов и героев, но, не имея времени, убежал, пообещав как-нибудь потом растолковать всё подробнее.

«Вот до чего дошло — уже и фрейдисты, крой иху тёщу, в литературу лезут!» – подумал Корней Иванович, смежая веки.

И приснился известному переводчику, литературному исследователю и критику Чуковскому К.И.

1-ый кошмар.

Осознал он себя, сидя в удобном кресле первого ряда, в каком-то огромных размеров иллюзионе, перед исполинских размеров экраном.

Как и всякий петербуржец («петроградец» – щёлкнул в голове патриотический цензор) Корней Иванович из любопытства посещал эти новомодные заведения, но нашёл их прокуренную атмосферу – невозможной, а сюжеты скачущих по белой холстине героев – донельзя пошлыми. Бренчал расстроенный рояль, гоготала, лузгая семечки, невзыскательная публика. По сравнению с театром, эта французская техническая выдумка, казалась глупым балаганным кривлянием.

Во сне же всё было и так, и одновременно – не так. Живая картина поражала своей ненатуральной яркостью и цветом, подобно раскрашенной опытным ретушером фотографии. Все происходящие на экране события сопровождались звуком, идущим непонятно откуда, но очень громким.

А на самом экране… (хорошо что Корней Иванович уже сидел, а то бы непременно осел на враз обмякших ногах) на экране была панорама какого-то очень большого города с высокими зданиям. Судя по количеству этажей: пятьдесят и более, дело происходило где-то в Североамериканских Штатах. По широкой улице шёл на задних лапах огромный дракон. Как Корней Иванович не был напуган, но приглядевшись, понял: не дракон, а скорее – динозавр. Он видел кости и рисунки этих допотопных тварей в Британском музее, когда служил корреспондентом в Лондоне. Но даже по сравнению с теми динозаврами этот был неправдоподобно велик – саженей 200, если не 300! Из пасти чудовища валил дым, а иногда и вырывалось, как из худого примуса, натуральное пламя! И рёв! Ужасный, ни на кого из земных тварей не похожий, рёв чудовища пугал до колик, сильнее даже, чем его острые зубы и немигающие змеиные глаза!

«И откуда такое чудовище?!» – мысленно содрогнулся Чуковский.

Дальше смотреть на экранное действо стало уже просто невыносимо: по монстру начали стрелять из пулемётов, пушек и диковинных бронированных машин совсем мелкие по сравнению с ним солдаты, на что рассерженный ящер моментально отреагировал и одним махом проглотил храброго офицера руководившего атакой. После чего чудовище стало ворочаться, ломая хвостом и башкой дома, изображение заволокло дымом и…

Корней Иванович проснулся. Сердце колотилось заячьим хвостиком, тело, всё в холодном поту, трепетало, а в ушах, казалось, ещё гудел рёв чудовища.

— Что случилось, Коленька? – сонно заворочалась жена.

— Ох, Машутка, сон дурной привиделся, жуткий, – выдохнул Чуковский, – от зубной боли может быть?

— А ты капелек прими, сонных. Опий, говорят, хорошо помогает.

— И то – дело.

Ладно хоть за снотворным ходить далеко не пришлось – оно стояло тут же на прикроватном столике.

«Капель семь-восемь? Эх, пусть будет дюжина, чтобы уж точно до утра хватило!» – решил Корней Иванович, но сбился со счёта, и проклятого лекарства оказалось в рюмке гораздо больше задуманного. Одним духом проглотив отвратительный раствор, он откинулся на подушку. Опий подействовали сразу: веки отяжелели, нервная дрожь прошла, а дыхание стало глубоким и ровным.

«Истинно – фармокопея чудеса творит!» – прошелестела в голове мысль и провалился наш герой во

2-ой кошмар.

Зал иллюзиона был всё тот же и поэтому не удивлял (разве только противно пахло каким-то кухонным чадом – будто пригорело постное масло). Также в зале обнаружились и другие зрители: одни держали на коленях корзинки и чем-то хрустели, другие – с хлюпаньем сосали через соломинки питьё из странных стаканов. Сюжет на экране в этот раз пугал, но не так сильно, как первый раз.

Действо опять происходило в большом городе. Монстром (что же за кошмар без монстра?) теперь выступал огромный шимпанзе, не уступающий в размерах предыдущему тираннозаврусу. Однако если доисторический ящер был совсем уж тупой скотиной, то обезьяна совершала и некоторые разумные действия: лазила по стенам высоких зданий («скайскрэйперы» – пришло на ум слово из американских газет) и что-то искала.

Найдя искомое – визжащую в окне молодую девушку, обезьян (что это самец, сомнений уже не осталось) прихватил её с собой и отправился гулять по городу, с поистине обезьяньей непосредственностью круша всё на своём пути. Закончил расшалившийся примат своё путешествие, забравшись на крышу самого высокого в городе здания, шпилем своим, казалось, пронзающего облака.

«Вот и лови его там – никакой лестницей не достанешь!» – подумалось Корнею Ивановичу – «И как они только пожары тушат?»

Но создатель кинокартины (Чуковский уже не сомневался, то это художественная, а не документальная съёмка) решил проблему с изяществом: прилетевшее звено аэропланов начало гвоздить мохнатого хулигана огнём из пулемётов, пока тот не отпустил девицу, а потом и упал, тяжко раненный, с этого «небоскрёба». Фильма закончилась, и остаток ночи Корней Иванович безмятежно спал уже без всяких вздорных снов.

* * *

С утра немного тяжёлой была голова, но больной зуб волшебным образом молчал. После завтрака и некоторых хлопотных домашних дел, Чуковский расположился у себя в кабинете, в надежде поработать: следовало завершить перевод одного из стихотворений Гилберта и заодно поправить черновик главы некрасовского исследования.

Однако вместо этого страстно захотелось Корнею Ивановичу записать смешной стишок, который он недавно сочинил, чтобы развлечь больного сына Ванечку. Они вместе ехали в пригородном поезде, Ваня хныкал, а Чуковский начал декламировать, в такт колёс, какую-то смешную чепуху.

«Как же там было? Кажется, какой-то запрет с уличных плакатов: «По-немецки говорить воспрещается!».

Тут перед глазами мелькнул давешний странный сон: улица, бегущие в ужасе люди, оскаленная пасть зелёной рептилии и дым у неё изо рта. Внутренне содрогнувшись, Корней Иванович отогнал неприятное воспоминание, а на бумагу полились чудные строки, с рождения знакомые теперь каждому ребёнку:

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил, —
Крокодил, Крокодил Крокодилович!

Под такой задорный, маршевый ритм, даже сцена с пожиранием живых людей уже не казалась страшной:

Подбежал городовой:
"Что за шум? Что за вой?
Как ты смеешь тут ходить,
По-турецки говорить?
Крокодилам тут гулять воспрещается!".
Усмехнулся Крокодил
И беднягу проглотил,
Проглотил с сапогами и шашкою.

Писалось свободно и легко. Постепенно вспомнилось и продолжение сна: с шалуном-шимпанзе и схваченной им девушкой.

Гадкое чучело-чудище
Скалит клыкастую пасть,
Тянется, тянется к Лялечке,
Лялечку хочет украсть.
Лялечка прыгнула с дерева,
Чудище прыгнуло к ней,
Сцапало бедную Лялечку
И убежало скорей.

«А ведь эта история не так и ужасна, как мне показалось вначале. Зверь, кажется, не собирался убивать ту девицу, даже как-то наоборот – заботился о ней… Что это могло быть – материнский инстинкт? Да не похоже, он же самец. Может быть что-то романтическое? Французские сказки, де Вильнёв, Перро, Аксаков? «Красавица и чудовище»? Надо будет поразмыслить на досуге…»

– Коля, иди обедать! – позвала жена, появляясь у него за плечом. – Дети уже заждались.

– Постой-постой, Машуня! Ты только послушай:

Дикая Горилла
Лялю утащила
И по тротуару
Побежала вскачь.
Выше, выше, выше,
Вот она на крыше,
На седьмом эта́же
Прыгает, как мяч.

– Господи, что за чепуха! – прыснула смехом Маша. – Это твой поэт-американец написал?

– Да нет, – сконфузился Чуковский. – Давешней ночью приснилось, после лекарств. Прости, лапа, вы там обедайте без меня; я ещё поработаю – очень уж пишется складно.

– Ну, как знаешь.

Как вышла жена, Корней Иванович даже не заметил: перед его внутренним взором уже заходили на вираж самолёты, обстреливая верхушку башни, с сидящей на ней обезьяной.

И грянул бой! Война! Война!
И вот уж Ляля спасена.

За окном военный оркестр играл патриотический марш Бессарабского пехотный полка «Дни нашей жизни» – видимо на германский фронт провожали очередной маршевый батальон.

Где-то совсем близко в Европе, полыхала Великая война («мировой», а потом и «первой» её назовут позже). Стреляла по Парижу 28-метровая пушка «Колоссаль», близ бельгийского города Ипра горчичный газ готовился получить своё второе имя, сжигали истощённых солдат тиф и испанка. Прорыв фронта, предпринятый генералом Брусиловым, ещё казался успешным и сулил скорую победу. Четырём огромным империям совсем скоро предстояло прекратить своё существование.

А только что родившийся Великий Сказочник, склонившись над столом, создавал чудесный мир, где люди и звери в конце прекратят войну и будут жить вместе, в мире и согласии.

II

Февральское утро 1953 года застало продюсера Томоюки Танаку в своём рабочем кабинете токийской студии «Тохо». Танака пытался вскрыть перевязанный тугой бечевой пакет и, придерживая плечом трубку телефона, делал разнос своему подчинённому – сценаристу Сигэру Каяме.

– …сроки, уважаемый, больше всего меня интересуют сроки! Вы много и красиво рассуждаете про наш национальный эпос, сказания и легенды, а до сих пор не удосужились чётко прописать в сценарии вид кайдзю. Как это прикажете понимать: «…внешне Годзира выглядит как гибрид гориллы и кита»? У нас фильм ужасов, а не комедия, Сигеру! Вы представляете себе реакцию зрителей: перед ними на экране кривляется кит с волосатыми руками? Нет, и слушать не хочу! Ах, у вас есть и другие варианты? Как? Гигантский осьминог? А как он будет ходить по суше? Ездить на трёхногой машине, как у того фантаста-англичанина? И ничего смешного тут нет, господин Каяма!

Танаке наконец удалось разрезать упрямый пакет и освободить стопку книг – ежемесячная подборка англо-американской фантастики, которую он внимательно изучал, чтобы быть в курсе последних новинок жанра. На столе также оказались несколько ярких брошюрок: он специально заказал их на выставке детской литературы ЮНЕСКО, чтобы сын Исиро лучше понимал английский язык.

Картинка на обложке верхней книжицы (озаглавленной «Confusion») привлекла внимание продюсера своей оригинальностью: огромная, выше домов, рептилия, одетая в щегольское пальто и шляпу, весело хохотала и выпускала из зубастой пасти струю дыма на разбегающуюся в панике толпу мелких людишек. В правой руке странный зверь держал толстую, похожую на полено, папиросу, в левой – зонтик. Перевернув страницу, Танака выяснил, что этот сборник сказок издан в СССР на английском языке и рекомендован для чтения младшим школьникам. Русское имя автора, написанное латиницей, он разобрал с трудом и тут же забыл.

Тем временем Каяма в трубке что-то с жаром рассказывал про китов, осьминогов, гигантских бабочек и кольчатых зубастых червей.

– Минуту, Сигэру, – перебил его Танака, – Я, кажется, придумал. Чудовище у нас будет динозавром. Да… Нет… Прямоходящим динозавром, вроде тирекса. Да-да-да… И огнедышащим, как дракон из столь любимых вами легенд. Нет, три головы не нужно, это уж перебор – никакого бюджета не хватит! И крыльев не надо! Да вы с ума сошли!!! Голова в виде атомного гриба, безусловно, сильная аллюзия, но чересчур лобовая. Боюсь, вызовет нежелательные вопросы у американцев. А я всё ещё рассчитываю на прокат в США. Значит, фиксируем: обыкновенный, без излишеств, динозавр. На проработку образа даю вам трое суток, извольте уложиться. Никаких разговоров! Всё! Саенара!

III

Сейчас, к сожалению, уже невозможно узнать, что натолкнуло сценариста Эдгара Уоллеса на оригинальную мысль: вставить в сюжет картины про далёкий остров, населённый динозаврами, гигантскую гориллу. Увы, Уоллес скончался ещё до начала съемок фильма, известного нам сейчас как «Кинг-Конг». После его смерти линию отношений обезьяны и девушки развивали уже другие сценарист и режиссёр, да так удачно, что она стала стержнем сюжета.

Достоверными, однако, остаются три факта:

- первоначально главная героиня фильма должна была носить имя Лейла (или, как вписал от руки в синопсис покойный сценарист - «Lala»);

- у Уоллеса была маленькая внучка, которая (как и многие дети её возраста) очень любила книжки с картинками;

- сказки Корнея Чуковского, переведённые на английский язык, издавались в 17 странах мира.

IIII

Статья Карла Густава Юнга «Структура бессознательного» для своего 1916 года выглядела очень прогрессивно и даже революционно. Изложенная в ней идея о существовании некого коллективного разума, содержащего в себе образы не только прошлого, но и будущего, ошеломила многих учёных, не говоря уже о далёких от науки людей. Мысль о возможности проникать в это «коллективное бессознательное» и черпать оттуда по желанию бесконечные образы, была заманчивой и обещала прорывы во всех областях человеческого знания.

Однако со временем теория Юнга не выдержала критики со стороны нарождающегося объективного материализма. И именно поэтому, все совпадения в этом рассказе можно с лёгким сердцем рассматривать как цепь случайностей помноженных на выдумку автора.