baraka16

baraka16

Фолтин Дмитрий Валерьянович. Графоман, конъюнктурщик, зубоскал.
Пикабушник
323 рейтинг 1 подписчик 3 подписки 8 постов 2 в горячем

Большая крокодила

(история о том, как культурные коды пронзают пространство и время)

Большая крокодила Корней Чуковский, Годзилла, Кинг-конг, Авторский рассказ, Карл Густав Юнг, Юмор, Байка, Анекдот, Рассказ, Юмористическая фантастика, Длиннопост

Принял опий, чтобы заснуть.
Проснулся с тяжелой головой.
Читал «Wisdom of Father Brown».

(из дневника К.И.Чуковского)

I


Второй военный май выдалось для Петрограда холодным и туманным. Налетал, порывами, ветер с Финского залива, сыпал мелкими брызгами в стёкла домов, печально завывал в трубах. В доме №11, по улице Коломенской, лежал в своей кровати Корней Иванович Чуковский и безуспешно пытался одолеть бессонницу.

Была уже глубокая ночь, часы в гостиной только что пробили два, а ему всё не спалось. Мешали забыться расстроенные долгой заграничной командировкой нервы, да ещё докучал, не ко времени разболевшийся зуб мудрости. Вздохнув, Корней Иванович опустил длинные ноги на пол и, нащупав тапочки, отправился к буфету, где на верхней полке хранились лекарства. Не зажигая света, чтобы не разбудить жену, он нащупал жестяную коробочку с «Патентованным алкалоидом от зубной и иных болей тела». С самого начала войны этот самый «алкалоид» стал большой редкостью, хотя на родине Корнея Ивановича, в солнечной Одессе, подобного снадобья, привозимого целыми тюками из Южной Америки, было в избытке и им лечили решительно всё: от запора и насморка до старческой слепоты.

Боря Житков недавно рассказывал, посмеиваясь, что лекарства стало не достать из-за того, что экзальтированные поэтессы и художники-футуристы используют его как-то уж совсем не по назначению, но Борис – известный в литературных кругах балагур и мистификатор, скорее всего, просто шутил.

Зачерпнув пальцем порошка, Корней Иванович, страдая, начал втирать его в десну. Как и всегда – во рту стало горько и отвратно, зато боль постепенно притупилась, а всё нёбо онемело, как после укола новокаина.

Вернувшись в постель, Чуковский очередной раз попытался уснуть, перебирая события прошедшие за день.

Ввечёру уже заходил Володя Короленко, чтобы забрать перевод статьи какого-то психолога-швейцарца по фамилии Юнг. Корней Иванович знал немецкий язык гораздо хуже английского, потому, с большим трудом и постоянно спотыкаясь о специальные термины, изготовил по существу – подстрочник оригинала. После переписывания набело, русский текст, далёкому от психологии Чуковскому, показался абсолютно непонятным. Была там какая-то нелепица про «архетипы», «суггестию», «коллективное бессознательное» и другие странные на слух вещи.

Однако Короленко даже такому «переводу» обрадовался и долго тряс руку. Попытался было объяснить, зачем ему – писателю Короленко, понадобилась статья шарлатана-мозгоправа; даже начал рассказывать что-то про китайские легенды и библейские сюжеты, богов и героев, но, не имея времени, убежал, пообещав как-нибудь потом растолковать всё подробнее.

«Вот до чего дошло — уже и фрейдисты, крой иху тёщу, в литературу лезут!» – подумал Корней Иванович, смежая веки.

И приснился известному переводчику, литературному исследователю и критику Чуковскому К.И.


1-ый кошмар.


Осознал он себя, сидя в удобном кресле первого ряда, в каком-то огромных размеров иллюзионе, перед исполинских размеров экраном.

Как и всякий петербуржец («петроградец» – щёлкнул в голове патриотический цензор) Корней Иванович из любопытства посещал эти новомодные заведения, но нашёл их прокуренную атмосферу – невозможной, а сюжеты скачущих по белой холстине героев – донельзя пошлыми. Бренчал расстроенный рояль, гоготала, лузгая семечки, невзыскательная публика. По сравнению с театром, эта французская техническая выдумка, казалась глупым балаганным кривлянием.

Во сне же всё было и так, и одновременно – не так. Живая картина поражала своей ненатуральной яркостью и цветом, подобно раскрашенной опытным ретушером фотографии. Все происходящие на экране события сопровождались звуком, идущим непонятно откуда, но очень громким.

А на самом экране… (хорошо что Корней Иванович уже сидел, а то бы непременно осел на враз обмякших ногах) на экране была панорама какого-то очень большого города с высокими зданиям. Судя по количеству этажей: пятьдесят и более, дело происходило где-то в Североамериканских Штатах. По широкой улице шёл на задних лапах огромный дракон. Как Корней Иванович не был напуган, но приглядевшись, понял: не дракон, а скорее – динозавр. Он видел кости и рисунки этих допотопных тварей в Британском музее, когда служил корреспондентом в Лондоне. Но даже по сравнению с теми динозаврами этот был неправдоподобно велик – саженей 200, если не 300! Из пасти чудовища валил дым, а иногда и вырывалось, как из худого примуса, натуральное пламя! И рёв! Ужасный, ни на кого из земных тварей не похожий, рёв чудовища пугал до колик, сильнее даже, чем его острые зубы и немигающие змеиные глаза!

«И откуда такое чудовище?!» – мысленно содрогнулся Чуковский.

Дальше смотреть на экранное действо стало уже просто невыносимо: по монстру начали стрелять из пулемётов, пушек и диковинных бронированных машин совсем мелкие по сравнению с ним солдаты, на что рассерженный ящер моментально отреагировал и одним махом проглотил храброго офицера руководившего атакой. После чего чудовище стало ворочаться, ломая хвостом и башкой дома, изображение заволокло дымом и…

Корней Иванович проснулся. Сердце колотилось заячьим хвостиком, тело, всё в холодном поту, трепетало, а в ушах, казалось, ещё гудел рёв чудовища.


— Что случилось, Коленька? – сонно заворочалась жена.


— Ох, Машутка, сон дурной привиделся, жуткий, – выдохнул Чуковский, – от зубной боли может быть?


— А ты капелек прими, сонных. Опий, говорят, хорошо помогает.


— И то – дело.


Ладно хоть за снотворным ходить далеко не пришлось – оно стояло тут же на прикроватном столике.

«Капель семь-восемь? Эх, пусть будет дюжина, чтобы уж точно до утра хватило!» – решил Корней Иванович, но сбился со счёта, и проклятого лекарства оказалось в рюмке гораздо больше задуманного. Одним духом проглотив отвратительный раствор, он откинулся на подушку. Опий подействовали сразу: веки отяжелели, нервная дрожь прошла, а дыхание стало глубоким и ровным.

«Истинно – фармокопея чудеса творит!» – прошелестела в голове мысль и провалился наш герой во


2-ой кошмар.


Зал иллюзиона был всё тот же и поэтому не удивлял (разве только противно пахло каким-то кухонным чадом – будто пригорело постное масло). Также в зале обнаружились и другие зрители: одни держали на коленях корзинки и чем-то хрустели, другие – с хлюпаньем сосали через соломинки питьё из странных стаканов. Сюжет на экране в этот раз пугал, но не так сильно, как первый раз.

Действо опять происходило в большом городе. Монстром (что же за кошмар без монстра?) теперь выступал огромный шимпанзе, не уступающий в размерах предыдущему тираннозаврусу. Однако если доисторический ящер был совсем уж тупой скотиной, то обезьяна совершала и некоторые разумные действия: лазила по стенам высоких зданий («скайскрэйперы» – пришло на ум слово из американских газет) и что-то искала.

Найдя искомое – визжащую в окне молодую девушку, обезьян (что это самец, сомнений уже не осталось) прихватил её с собой и отправился гулять по городу, с поистине обезьяньей непосредственностью круша всё на своём пути. Закончил расшалившийся примат своё путешествие, забравшись на крышу самого высокого в городе здания, шпилем своим, казалось, пронзающего облака.

«Вот и лови его там – никакой лестницей не достанешь!» – подумалось Корнею Ивановичу – «И как они только пожары тушат?»

Но создатель кинокартины (Чуковский уже не сомневался, то это художественная, а не документальная съёмка) решил проблему с изяществом: прилетевшее звено аэропланов начало гвоздить мохнатого хулигана огнём из пулемётов, пока тот не отпустил девицу, а потом и упал, тяжко раненный, с этого «небоскрёба». Фильма закончилась, и остаток ночи Корней Иванович безмятежно спал уже без всяких вздорных снов.


* * *


С утра немного тяжёлой была голова, но больной зуб волшебным образом молчал. После завтрака и некоторых хлопотных домашних дел, Чуковский расположился у себя в кабинете, в надежде поработать: следовало завершить перевод одного из стихотворений Гилберта и заодно поправить черновик главы некрасовского исследования.

Однако вместо этого страстно захотелось Корнею Ивановичу записать смешной стишок, который он недавно сочинил, чтобы развлечь больного сына Ванечку. Они вместе ехали в пригородном поезде, Ваня хныкал, а Чуковский начал декламировать, в такт колёс, какую-то смешную чепуху.

«Как же там было? Кажется, какой-то запрет с уличных плакатов: «По-немецки говорить воспрещается!».

Тут перед глазами мелькнул давешний странный сон: улица, бегущие в ужасе люди, оскаленная пасть зелёной рептилии и дым у неё изо рта. Внутренне содрогнувшись, Корней Иванович отогнал неприятное воспоминание, а на бумагу полились чудные строки, с рождения знакомые теперь каждому ребёнку:

Жил да был
Крокодил.
Он по улицам ходил,
Папиросы курил,
По-турецки говорил, —
Крокодил, Крокодил Крокодилович!
Под такой задорный, маршевый ритм, даже сцена с пожиранием живых людей уже не казалась страшной:

Подбежал городовой:
"Что за шум? Что за вой?
Как ты смеешь тут ходить,
По-турецки говорить?
Крокодилам тут гулять воспрещается!".
Усмехнулся Крокодил
И беднягу проглотил,
Проглотил с сапогами и шашкою.
Писалось свободно и легко. Постепенно вспомнилось и продолжение сна: с шалуном-шимпанзе и схваченной им девушкой.

Гадкое чучело-чудище
Скалит клыкастую пасть,
Тянется, тянется к Лялечке,
Лялечку хочет украсть.
Лялечка прыгнула с дерева,
Чудище прыгнуло к ней,
Сцапало бедную Лялечку
И убежало скорей.
«А ведь эта история не так и ужасна, как мне показалось вначале. Зверь, кажется, не собирался убивать ту девицу, даже как-то наоборот – заботился о ней… Что это могло быть – материнский инстинкт? Да не похоже, он же самец. Может быть что-то романтическое? Французские сказки, де Вильнёв, Перро, Аксаков? «Красавица и чудовище»? Надо будет поразмыслить на досуге…»


– Коля, иди обедать! – позвала жена, появляясь у него за плечом. – Дети уже заждались.


– Постой-постой, Машуня! Ты только послушай:

Дикая Горилла
Лялю утащила
И по тротуару
Побежала вскачь.
Выше, выше, выше,
Вот она на крыше,
На седьмом эта́же
Прыгает, как мяч.

– Господи, что за чепуха! – прыснула смехом Маша. – Это твой поэт-американец написал?


– Да нет, – сконфузился Чуковский. – Давешней ночью приснилось, после лекарств. Прости, лапа, вы там обедайте без меня; я ещё поработаю – очень уж пишется складно.


– Ну, как знаешь.


Как вышла жена, Корней Иванович даже не заметил: перед его внутренним взором уже заходили на вираж самолёты, обстреливая верхушку башни, с сидящей на ней обезьяной.

И грянул бой! Война! Война!
И вот уж Ляля спасена.
За окном военный оркестр играл патриотический марш Бессарабского пехотный полка «Дни нашей жизни» – видимо на германский фронт провожали очередной маршевый батальон.

Где-то совсем близко в Европе, полыхала Великая война («мировой», а потом и «первой» её назовут позже). Стреляла по Парижу 28-метровая пушка «Колоссаль», близ бельгийского города Ипра горчичный газ готовился получить своё второе имя, сжигали истощённых солдат тиф и испанка. Прорыв фронта, предпринятый генералом Брусиловым, ещё казался успешным и сулил скорую победу. Четырём огромным империям совсем скоро предстояло прекратить своё существование.

А только что родившийся Великий Сказочник, склонившись над столом, создавал чудесный мир, где люди и звери в конце прекратят войну и будут жить вместе, в мире и согласии.


II


Февральское утро 1953 года застало продюсера Томоюки Танаку в своём рабочем кабинете токийской студии «Тохо». Танака пытался вскрыть перевязанный тугой бечевой пакет и, придерживая плечом трубку телефона, делал разнос своему подчинённому – сценаристу Сигэру Каяме.


– …сроки, уважаемый, больше всего меня интересуют сроки! Вы много и красиво рассуждаете про наш национальный эпос, сказания и легенды, а до сих пор не удосужились чётко прописать в сценарии вид кайдзю. Как это прикажете понимать: «…внешне Годзира выглядит как гибрид гориллы и кита»? У нас фильм ужасов, а не комедия, Сигеру! Вы представляете себе реакцию зрителей: перед ними на экране кривляется кит с волосатыми руками? Нет, и слушать не хочу! Ах, у вас есть и другие варианты? Как? Гигантский осьминог? А как он будет ходить по суше? Ездить на трёхногой машине, как у того фантаста-англичанина? И ничего смешного тут нет, господин Каяма!


Танаке наконец удалось разрезать упрямый пакет и освободить стопку книг – ежемесячная подборка англо-американской фантастики, которую он внимательно изучал, чтобы быть в курсе последних новинок жанра. На столе также оказались несколько ярких брошюрок: он специально заказал их на выставке детской литературы ЮНЕСКО, чтобы сын Исиро лучше понимал английский язык.

Картинка на обложке верхней книжицы (озаглавленной «Confusion») привлекла внимание продюсера своей оригинальностью: огромная, выше домов, рептилия, одетая в щегольское пальто и шляпу, весело хохотала и выпускала из зубастой пасти струю дыма на разбегающуюся в панике толпу мелких людишек. В правой руке странный зверь держал толстую, похожую на полено, папиросу, в левой – зонтик. Перевернув страницу, Танака выяснил, что этот сборник сказок издан в СССР на английском языке и рекомендован для чтения младшим школьникам. Русское имя автора, написанное латиницей, он разобрал с трудом и тут же забыл.

Тем временем Каяма в трубке что-то с жаром рассказывал про китов, осьминогов, гигантских бабочек и кольчатых зубастых червей.


– Минуту, Сигэру, – перебил его Танака, – Я, кажется, придумал. Чудовище у нас будет динозавром. Да… Нет… Прямоходящим динозавром, вроде тирекса. Да-да-да… И огнедышащим, как дракон из столь любимых вами легенд. Нет, три головы не нужно, это уж перебор – никакого бюджета не хватит! И крыльев не надо! Да вы с ума сошли!!! Голова в виде атомного гриба, безусловно, сильная аллюзия, но чересчур лобовая. Боюсь, вызовет нежелательные вопросы у американцев. А я всё ещё рассчитываю на прокат в США. Значит, фиксируем: обыкновенный, без излишеств, динозавр. На проработку образа даю вам трое суток, извольте уложиться. Никаких разговоров! Всё! Саенара!


III


Сейчас, к сожалению, уже невозможно узнать, что натолкнуло сценариста Эдгара Уоллеса на оригинальную мысль: вставить в сюжет картины про далёкий остров, населённый динозаврами, гигантскую гориллу. Увы, Уоллес скончался ещё до начала съемок фильма, известного нам сейчас как «Кинг-Конг». После его смерти линию отношений обезьяны и девушки развивали уже другие сценарист и режиссёр, да так удачно, что она стала стержнем сюжета.


Достоверными, однако, остаются три факта:


- первоначально главная героиня фильма должна была носить имя Лейла (или, как вписал от руки в синопсис покойный сценарист - «Lala»);


- у Уоллеса была маленькая внучка, которая (как и многие дети её возраста) очень любила книжки с картинками;


- сказки Корнея Чуковского, переведённые на английский язык, издавались в 17 странах мира.


IIII


Статья Карла Густава Юнга «Структура бессознательного» для своего 1916 года выглядела очень прогрессивно и даже революционно. Изложенная в ней идея о существовании некого коллективного разума, содержащего в себе образы не только прошлого, но и будущего, ошеломила многих учёных, не говоря уже о далёких от науки людей. Мысль о возможности проникать в это «коллективное бессознательное» и черпать оттуда по желанию бесконечные образы, была заманчивой и обещала прорывы во всех областях человеческого знания.


Однако со временем теория Юнга не выдержала критики со стороны нарождающегося объективного материализма. И именно поэтому, все совпадения в этом рассказе можно с лёгким сердцем рассматривать как цепь случайностей помноженных на выдумку автора.

Большая крокодила Корней Чуковский, Годзилла, Кинг-конг, Авторский рассказ, Карл Густав Юнг, Юмор, Байка, Анекдот, Рассказ, Юмористическая фантастика, Длиннопост
Показать полностью 1

Ломоносов наблюдает Венеру

(история об особенностях человеческого восприятия)

Ломоносов наблюдает Венеру Михаил Ломоносов, Венера, Открытие, Физика, Байка, Анекдот, Юмор, Рассказ, Длиннопост

Майским погожим днём академик Михайло Васильевич Ломоносов, сидел на чердаке своего дома у распахнутого окна и, приникнув глазом к окуляру, внимательно наблюдал что-то в телескоп. По грубому лицу учёного гуляла довольная улыбка.


— Как пошла, как пошла, а? Венера! – громко сказал академик и одобрительно поцокал языком.


После чего посмотрел на хронометр и, посерьёзнев, начал перенаправлять визир телескопа на солнце (до сей поры тот был нацелен на противуположный берег реки, где купались нагие пейзанки). Укрепив перед окуляром на специальном зажиме квадрат тонкого закопченного стекла, он поймал глазом край солнечного диска. Удостоверившись, что тот прекрасно виден, Михаил Васильевич пододвинул бумагу и чётко вывел заголовок:


«Явление прохождения планеты Венера чрез границы светила Солнце, наблюденное в Санкт-Петербургской императорской Академии наук мая 26 дня 1761 года».


Далее от окна были слышны лишь скрип пера да невнятное бормотание на немецком, латинском и французском наречиях, а также перемежающие их забубённые поморские ругательства — учёный с головой окунулся в работу.

Наконец оторвавшись от телескопа, Ломоносов утёр испарину с высокого лба, отхлебнул кваса из деревянной кружки и откинулся в кресле. Сидел он так, глядя в пустоту красными слезящимися глазами и что-то шепча под нос, пока над полом не замаячила голова, поднимающегося на чердак старого друга и коллеги, доброго камрада Георга Вильгельма Рихмана.


— Весьма ко времени ты, Жора! Здравствуй, друже! — воскликнул Ломоносов — Иди-ка, иди-ка сюда, да посмотри! — указал он на свой лист, густо исписанный формулами, рядами цифр и с большим чертежом в центре


— Решпектую, герр Ломонософф! И что же там у тебя? — Рихман извлёк пенсне, склонился над бумагой и долго изучал чертёж. — Твоя воля, Михель, это сходно весьма на женские ягодицы в их голом естестве!


— Да как ты смотришь, немецкая колбаса! Переверни чертёж-то!


— А-а-а! Так есть другое дело: зоннершайбе унд Винус планит.


— То-то, Георг! «In Venus – veritas», слыхал наверное, старый бурш?!


— Не токмо слыхал, русский ведмедь, но и вкушал не единожды! Venus und vino, две радости, на которые в юности нет денег, а в старости — времени и сил!


Посмеялись. Пустились вспоминать смешные случаи времён учёбы в Марбургском университете. Ломоносов подливал коллеге кваса и уже собрался было сходить к шкапчику за смородиновой настойкой, как вдруг Рихман ткнул острым ногтем в чертёж.


— А что это есть, Михайло? Вот – полосочка, близ границы Венеры? Тут подписано твоей рукой: «Linea Bicini»?


— Да что ещё за «бикини»? Там «Вis cinis» помечено - описа́лся я второпях. Такая гиштория: дважды наблюдал размытие границы планеты, как при входе на Солнце так и при сходе с него.


— А что же может означать сие явление?


— Ума не приложу. Доселе ни читать, ни слышать о таком не приходилось. Да я же и не астрономус вовсе, так, наблюдаю иногда божьи небеси и не только… Вот, послушай-ка: дивлюсь сегодня с утра на речку, а там, понимаешь…


Тут вдруг Ломоносов замолчал и, выпучив глаза, подскочил на месте, да так, что чуть не опрокинул кувшин с квасом.


— Атмосфера! – гаркнул он страшным голосом. – Рефракция лучей световых в атмосфере - вот что значит размытие сие! Так же как и у нас на Земле при восходе и закате!


— А коли атмосфера есть – стало быть пары восходят? – мгновенно предположил Рихман. – Восходят и в облака сгущаются!


— Дожди идут! Воды сбираются в реки! – восторженно подхватил Ломоносов.


— … реки в моря!


— Травы произрастают! Леса, Георг!


— Животные, Михель! И птицы!


— А если животные есть, то возможно и … — произнёс Михаил Васильевич и умолк, испугавшись собственной догадки. В глазах Рихмана увидел он, что тот тоже это понял.

Оба учёных некоторое время ошарашено молчали.


— Вот что, брат Георг, пойду я, смородиновой принесу и закусить заодно - ибо задача сия весьма обширна есть. – приподнялся с места Ломоносов.


— Неси уж сразу хлебного вина – тут надолго работы будет!


* * *


Прочие же астрономы, наблюдавшие в тот день прохождение Венеры по Солнцу, не обратили на странное размытие планеты никакого внимания.

Показать полностью

Веник

(оптимистическая притча)

Веник Юмор, Байка, Притча, Анекдот, Веник, Солидарность, Длиннопост, Рассказ

Давно это было, к тому же — неправда. Как-то вдруг отец большого, но небогатого семейства занемог и вознамерился было не ко времени помирать. Призвал он к смертному своему одру сыновей и говорит им слабым голосом:


— Принесите мне веник!


Сбегали, долго искали (а поди ты его сыщи - было в доме два пылесоса Кёрхер: простой да моющий, плюс ещё один: роботизированный, с искусственным интеллектом от Сяоми Груп; любил глава семейства чистоту) и принесли отцу.

Тот командует:


— Ну-тко, разберите его на прутики!


Разобрали, шёпотом чертыхаясь, ждут дальнейших указаний.


— Возьмите каждый по прутику и попробуйте переломить!


Попробовали, у большинства получилось.


— А теперь несите ещё один веник — говорит отец — потому что я перепутал последовательность: вначале надо было вас заставить сломать целый (и ни черта бы у вас не получилось), а только потом прутики по отдельности!


Делать нечего, прошлись по соседям — нету веника, в ближайший хозмаг заглянули — там тоже нет (говорят, с утра ещё было 2 штуки, да в 16-ой квартире дед умирал и его родственники забрали сперва один, а чуть погодя и второй).

Пришлось в дальний магазин ехать, а это три остановки на автобусе, плюс ещё пешком с полверсты.

Долго ли, коротко ли, принесли новый веник отцу. А тому, неожиданно полегче стало, ожил старик, полулежит на кровати и глядит эдак хитро́.


— Ну что, сынки, поняли теперь кто вам поможет в этой жизни?


— Нет, батя, не поняли!


— Да я вам и так и эдак намекаю, остроумы мы мои! Веник вам поможет!


— Веник?!


— Ну да, Веник! Брат мой, а ваш родной дядька — Вениамин Карлович Рубилов, изрядно коррумпированный, а потому богатый и влиятельный чиновник из нашего районного центра! Он-то вас, дурней, к делу и пристроит! — молвил отец и окончательно раздумал умирать.


Потому как с таким хорошим родственником, как брат Веник, ещё жить да жить и только добра наживать!


* * *


С тех пор и поговорка в народе пошла: ничего-мол, что в огороде бузина, зато в Киеве — дядька Веник!

Бесплатный бонус каждому клиенту

Бесплатный бонус каждому клиенту

Кризис искусства

(притча о постмодернизме)

Кризис искусства Байка, Анекдот, Юмор, Микеланджело, Леонардо да Винчи, Черепашки-ниндзя, Искусство

Как-то раз великие мастера Микеланджело и Леонардо весьма эмоционально обсуждали тенденции в современном (для них тогда) искусстве.


— Увы, друг мой Микеланджело, течение времени неумолимо и всё меняется самым коренным образом! — говорил Леонардо — Забываются традиции, старая школа приходит в упадок! Ведь каких-нибудь 20 лет назад, вот это движение кистью было точнее и завершённее, чем сейчас!


— Да что там кисть! — вторил ему Микеланджело — Ты вспомни: как ориентировали фигуру в пространстве, а? Гораздо жёстче и определённее! Даже при недостаточном освещении!


— Или форму взять? Форма была с одной стороны — аскетичнее, но в то же время гораздо ярче. Да! И ярче, и выразительнее!


— Ха! Сказал тоже: "форма"! Про форму-то я вообще молчу — чего зря расстраиваться! Духовность! Вот чего не хватает современным мастерам!


— И не говори, брат Микеланджело! Какая уж тут духовность — лишь бы только публику эпатировать: шума много выходит, а толку — нуль!


— Различных школ и направлений расплодилась масса, а где там, спрашивается, настоящее искусство? Ремесленничество, дилетантизм, дурновкусие — это всё, что преподносят нам нынешние, так называемые, "мастера"!


— Печально, брат, печально и беспросветно... Думается мне, что основная причина сокрыта в кризисе образования. Нарушена непрерывность связи "учитель — ученик — учитель".


— Очень на это похоже. Вспомни, как учили раньше? Взять, например, нашего наставника. Помнишь, как он обычно говорил: «В руках настоящего мастера искусств любой предмет, будь то сай, шест, катана или нунчаки становятся Священным Жезлом Цунь!»


— Да-а-а, старина Сплинтер говорил редко, но афористично! Таких как он давно нет и вряд ли уже будут!


— Однако, дружище, что-то расфилософствовались мы без меры, а время не ждёт. Давай, буди остальных тартаруг — пора идти Железную Морду полировать!

Показать полностью

Исаак Ньютон и Уж

(почти библейская история)

15 сентября 1665 года сэр Исаак Ньютон сидел под развесистой яблоней и с тихой грустью размышлял о том, что будущие поколения ЕГЭ будут знать о нём, в основном, только из исторических анекдотов. Вдруг что-то прошуршало в листве и, стукнув его по макушке, провалилось за шиворот.

"Яблоко?" — подумал Ньютон. — "Странное какое-то яблоко: длинное и скользкое".

Но это было, как вы сами уже догадались, не яблоко, а второй субъект данной притчи — змей Уж.


— И что же ты делал на дереве, рептилоид? — с таким вопросом обратился Ньютон, когда Уж выпростался у него из-за манишки и сполз на землю.


— Я размышлял о полёте, Айзек — с достоинством ответствовал змей и протянул ему спелое яблоко. — Вот в чём по-твоему прелесть полетов в небо, а?


— Ну и в чём? — поинтересовался физик, откусывая от яблока.


— Она — в падении!.. Смешные птицы, земли не зная, на ней тоскуя, они стремятся высоко в небо и ищут жизни в пустыне знойной. Но там, доложу я тебе, только пусто! Там, конечно, много света, но нет там пищи и нет опоры живому телу. Именно поэтом я, Уж, больше тяготею к земле.


— И как сильно ты к ней тяготеешь, гад ползучий?


— Ну-у-у-у, давай прикинем. Сила моего притяжения к земле уменьшается с высотой, так? Так. Но она не постоянна и меняется пропорционально квадрату расстояния между мною и землей.


— Ты хочешь сказать: между тобой и поверхностью земли?


— Да нет же! Между мной и центром Земли. Эх ты, а ещё учёный! Ладно, пополз я обратно на дерево. Си я лейта, Айзи!


"Забавно" — размышлял Ньютон, оставшись в одиночестве — "С виду обычный уж, а как здраво и поэтично рассуждает! То-то коллеги повеселятся, когда расскажу им этот анекдот про говорящую змею! Кстати, что он там болтал про тяготение? Надо бы проверить, где моя записная книжка..."

Через несколько минут внезапно повеселевший Ньютон вскочил с насиженного места и побежал в сторону дома.

Про Ужа он, ясное дело, не рассказывал коллегам да и вообще никому.

Оно и понятно: во-первых посчитают сумасшедшим, а во-вторых славой открытия делиться очень не хотелось.


(А кто был тот змей? Да самый обычный, даже вульгарный уж Natrix natrix из семейства ужеобразных)

Гегель и буриданов осёл

(притча о том, как научный метод познания торжествует над мракобесием)

Как-то раз в 1811 году близ города Нюрнберга на берегу реки Пегниц крестьяне нашли мёртвого ослика Иа. (Разумеется, это был не тот ослик из сказок Милна, а просто его однофамилец. Среди ослов фамилия Иа такая же распространённая, как среди котов - Пушок, собак - Шариков и президентов - Путин).

Странно, но судя по истощённому виду осёл умер от голода и/или жажды, хотя воды было вдоволь, а неподалёку стоял стог сена. Крестьяне заспорили было о причинах смерти животного. Причины высказывались самые разные, но вывод напрашивался единственно верный: нужно сжечь несколько (точно больше одной) ведьм.

Отстаивая каждый своё количество ведьм, необходимых для аутодафе, крестьяне начали спорить, горячиться и даже хватать друг друга за грудки. И быть бы неизбежно драке, если бы не случилось проезжать мимо известному философу Георгу Вильгельму Фридриху Гегелю.


— А-а, здорово, Георг! Гутен таг, Вильгельм! Серус, Фридрих! — вразнобой поприветствовали его крестьяне.


— Халлоу, комераден! От мёртвого осла уши не поделили?!! — тонко пошутил Гегель.


— Да вот, рассуди, философ — ишак-то наш худой да высохший весь, хотя и воды и корма навалом, dass wir sie sogar mit unserem Arsch kauen konnen! Как такое могло произойти? И нету ли в этом колдовства какого, сглаза или порчи?


— Посмотрим, изучим! — учёный муж спешился и, профессионально приподняв ослу веко, осмотрел зрачок. Затем зачем-то обвёл лежащего осла по контуру мелом. После чего вынул из недр мантии рулетку и промерил расстояния от дохлой туши до реки и от неё же до стога сена. Что-то записал в книжке, понюхал табаку и задумался. Пауза стала затягиваться и крестьяне, будучи людьми практическими, посовещались шёпотом и поднесли Георгу Вильгельму Фридриху флягу доброго рейнского. Тот отпил, ещё немного подумал и изрёк:


— А знаете, братцы, кто был при жизни этот осёл?!


— Э-э-э....?!!


— Это же был первый в мире диалектик! — победно провозгласил развеселившийся философ, вскочил на своего жеребца и, засвистев в два пальца, ускакал прочь.


* * *


— Выучили вас, дармоедов, на свою голову, вона: облысели все — сказал плешивый крестьянин, глядя в даром ополовиненную флягу. — Ладно, мужики, потащили его обдирать, авось в засоле удастся продать какому-нибудь думкопфу, как свежую убоину.

Послежизние Клима Самгина

18 апреля 1930 года, в кремлёвском кабинете генерального секретаря ЦК ВКП(б) нагло и не ко времени зазвонил телефон. Сталин отложил ручку и удивлённо воззрился на аппарат: обычно о звонках заранее предупреждал и соединял секретарь Поскрёбышев. Генсек осторожно снял трубку и даже не успел сказать «Алло?», как в ухо ему ударил взволнованный поток фраз:


— Пётр Александрович? Очень рад, что вас застал!


«Что за Пётр Александрович?! Незаконный сын Александра III что ли? Они там не в курсе, что Романовы уже 13 лет, как в Кремле не живут?» — озадаченно подумал Сталин и спросил:

— Товарищ, вы как — здоровы вообще? Какой ещё Пётр Александрович?!


— ...благодарю вас, здоров. Пётр Александрович, ваша операция отменяется. Что? Совсем отменяется. Равно, как и все остальные операции.


И опять генсек был поставлен в ступор: «Какая операция?! Ввод в строй ТуркСиба? Дело "Промпартии"? Открытие МАИ? Разгром правой оппозиции?» и тут вдруг до него неожиданно дошло. Усмехнувшись, он аккуратно положил эмоционально клокочущую трубку рядом с бумагами и продолжил писать. Досчитав до ста снова взял её и прислушался.


— ...бумажка! Фактическая! Настоящая! Броня! — победно выкрикнул голос и умолк.


— Товарищ Булгаков? Здравствуйте, Михаил Афанасьевич. Вы, мне кажется, опять увлеклись. Да-да. Сколько раз вам ещё нужно повторять: вы не профессор Богоявленский...


— Преображенский! — тут же поправила трубка


— Вот-вот. Вы не Преображенский, а я не Пётр и не Александрович, я занятой человек и вы, наконец, отвлекаете меня от работы.


В трубке зашуршало и что-то упало, дважды отозвавшись эхом. Затем тот же голос, но градусом пониже произнёс:


— Ради бога простите, товарищ Сталин. Вы понимаете: задремал, видно приснилось что-то, схватил телефон и...


— А откуда у вас мой прямой номер, товарищ Булгаков?


— Сам не пойму! Случайно набрал несколько цифр и попал на вас. Очень странно... Жена говорит — это мне чёрт постоянно ворожит.


— Воланд?


— ... а вы читали? — оторопел Булгаков — Оно же пока только в рукописи?


— Что же — рукописи не только не горят, но ещё и быстро копируются, товарищ Булгаков. Да, просматривал. Очень смешно, очень. Однако много допущений в трактовке евангелических текстов, это я вам как бывший семинарист говорю. Не находите?


— Ну так это только намётки, черновой, так сказать, вариант. Я буду ещё дорабатывать...


— Работайте, Михаил Афанасьевич, дорабатывайте. Только вот с морфием опять начинать не стоило бы. Вы же врач, должны понимать.


— Господи, а как вы... Я же совсем чуть-чуть!! Только от депрессии и исключительно дома!


— Принимаете вы его, возможно, и дома, однако людей шокируете потом и во вне его. Кто сказал жене Михаила Иваныча Калинина: «Клодина, ты ли это, неунывающая вдова!»? Да ещё в помещении секретариата Союза писателей! Будучи без штанов?!

На той стороне линии повторно что-то упало и даже, кажется, покатилось по полу.


— Она такая невыносимая мещанка, товарищ Сталин! — торопливо заговорил Булгаков — К тому же была безвкусно одета и делала мне двусмысленные намёки. Обозвала меня боровом! Хлопнула по морде, а у меня, как и у моего героя Шарикова, морда не казённая!


— Так вы же первый её ущипнули за... Ладно, опустим. Кстати, про Шарикова. Откуда вообще взялся у вас этот персонаж?


— А это мы с господином Горьким как-то пересекались во МХАТе и он спросил, чем могла бы закончиться жизнь его героя Клима Самгина после революции. Ну я и сказал ему (в шутку, конечно), что он скорее всего, под сценическим псевдонимом «Чугункин» веселил бы публику частушками под балалайку в пивных заведениях. Никчемный же человечишко этот Самгин, худший образчик интеллигента, притворно сочувствующего социал-демократии!


— Как вы, однако, безжалостны к своим собратьям по прослойке, Михаил Афанасьевич.


— А как иначе? Да вы на них только взгляните получше, товарищ Сталин! Они же...


— Я вас очень хорошо понял, товарищ Булгаков. Также понял мотивы, которыми вы руководствовались, разбивая молотком рояль и посуду на квартире товарища Киршона.


— А всё потому, Иосиф Виссарионович, что секретари РАППа из всех партийцев самая гнусная мразь! Их же терпеть невозможно! Этот Киршон, он же...


— Фарш слопал у Дарьи? — пошутил Сталин


— Что?!


— Я говорю: по возможности ограждайте себя от морфина, товарищ Булгаков. Не держите дома этой дряни. И опиум не добавляйте в табак, добрый вам совет. Пейте лучше красные вина.


— Что же, я не понимаю, что ли? Вино — другое дело. Вина — напитки полезные. Спасибо за совет. Да, ещё, товарищ Сталин, раз уж я вам случайно дозвонился...


— Что такое?


— Я тут одну пьесу хотел поставить в Художественном театре. Можете себе представить: отказали. А я без пропитания оставаться не могу, где же я буду харчеваться?


— А вы подайте заявление ещё один раз. — Сталин черкнул что-то в календаре. — Мне кажется, что они согласятся.


— Большое спасибо, Иосиф Виссарионович!


— Мне-то за что? Вам спасибо, что радуете советских трудящихся новыми пьесами. И будьте смелее с критиками, не давайте себя в обиду.

«У самих револьверы найдутся…» — мстительно подумал Булгаков, а вслух сказал:


— Ни в коем случае, товарищ Сталин! Ещё раз спасибо!


— Желаю вам всего хорошего. — генсек положил трубку


* * *


«Тиран, самодур, кремлёвский горец!» — мысленно кипел Булгаков, выбирая остатки раствора в шприц. — «Как же нечувствителен он к страданиям интеллигенции в её поисках самой себя?! К её чаяниям и устремлениям!»


— Всё-таки правы были вы, Владимир Ильич, в своём метком определении мелкобуржуазной интеллигенции! — подвёл итог Сталин, обращаясь к портрету Ленина, строго глядящего со стены кабинета, и закурил «Герцеговину Флор».

Отличная работа, все прочитано!