Да ладно! Ты? Здесь? Да ладно!
Узнал? Обнимемся, что ль? Ой, мало ли, что подумают, что хотят пусть думают. Чего тут – встретились двое в строительном магазине и рады. Понятно… Да понял я, не помнишь. Сколько прошло – тридцатник, больше? Знаешь, это ничего, моряков было под сотню, все в робах, одинаковые, всех в голове не удержишь. А может, вспомнишь? Я вот тебя сразу узнал. Не? Крейсер хоть не забыл?
Тум-тудудум! Рав-няйсь! Смир-но! Доблестный Северный флот приветствует вас, защитники Родины! И всё, попали-пропали. На суше Ельцин президент, жизнь уже другая, народ выкручивается, привыкает, кореша пишут – мутят чего-то. А у нас время как застыло, три серых года, тягучих, слиплись в ком.
Сейчас домой приду и напишу про это так: «Под серым небом, на серых буграх моря серый корабль: многоярусный, весь в башенках – будто торт щетинится свечками. Как муравьи копошатся там матросы в серых робах. А в коридоре, между серых стен вдруг ярко-розовый, как детская сказка, как волшебное заклинание – премиум линолеум».
Странно, да? Почему розовый, откуда? Может, чтобы рвоту не так было видно? Помнишь, на волну лезем, как на гору, потом с волны, потом опять на волну, о-о-о-о, потом вниз – у-у-у-у. Внутренность корабля покрывалась слоем «блевонтина» моментально. Старый, молодой – тошнило всех. Из кубриков к гальюнам бежали, места не хватало, конечно, и давай – на лестницах, в коридоре. Это ты точно должен помнить. Качка такая – буквально по стенам ходишь. Ещё и под ногами скользит. Приборка потом весь день, стирка.
Ой, ну чего молчишь? Молчун, блин. Такой и раньше был, всё молчал. Мы его ногами – молчит. Проводкой горелой прижгли – молчит. Да ладно, чего… Было и было. Проводкой, кстати, случайно, это крыса всё.
На крыс, помнишь, охотились? Их расплодилось, конечно, тьма. Капле́й даже конкурс объявил: кто больше принесёт крысиных хвостов, тот в увал. Считал хвосты, в журнал записывал, потом за борт их. Мы за крысами по коридору носились, серых на розовом полу хорошо видно было. Стреляли из трубок, как индейцы. Нарезали метровые алюминиевые трубки, заряжали заточенными спицами, уплотняли поролоном и вот – духовые ружья. На крысу самое оно. Молотоков был такой, крысу насквозь пробивал. Даже к тебе однажды её пригвоздил, помнишь? Но это он не специально, перестарался просто, дури много. А потом крысы осторожные стали, попрятались, одна в щиток и залезла.
Мы как раз дежурили. Радио объявило задымление возле электрощитовой. Подорвались: маски, огнетушители похватали. Летим бегом – теснота, переходы, лестницы, розовый линолеум коридора, распределительный шкаф. Открываем – крыса горит, закоротило. Ты чего сюда залезла, дура, тут же убивает? Горит. Проводка поплавилась, на тебя попало немного, помнишь?
А другая крыса в ящике жила у нас. Недолго, правда. Молотоков полностью её и сгубил.
Дома напишу про него так:
«Стоит, лыбится, рыжий.
– Молотоков, ты откуда?
– Из Воткинска.
Румяный, рыхлый, не матрос, а пшённая каша.
– И чем там занимался до армии?
Лыбится.
– Чем занимался, спрашиваем тебя!
– Ничем. Водку пил.
– Все мозги пропил?
– Все.
И рот до ушей, и зубы. Ладно, раз шутит, значит не всё потеряно, не совсем дебильный, значит».
Потом оказалось – не шутит, а мы к такому не готовы были. Мы ему говорим: помой крысу, она от страха вся в ящике перекакалась. Возьми рукавицы швартовые и помой, понял? Понял. Приходим – лежит мокрая крыса на полу, полуживая, переломанная, стонет. Ты что ж наделал, Молотоков? Помыл. Да как помыл? А вот как: в банку посадил, водой залил, порошком для дезинфекции химзащиты засыпал, крышкой закрыл и тряс примерно полчаса. Как в стиральной машине, говорит. А чего не под краном мыл? Пробовал – кусалась. Так рукавицы, мы ж говорили, рукавицы на что тебе? Жалко рукавицы. Вот и всё. Жалко ему рукавицы.
Говорим: ну хоть посуши её как-то, холодно мокрой на полу. Он – ага и вышел с ней в коридор. Вернулся. Она, говорит, под большой вентиляцией греется. Мы из кубрика вываливаемся – над розовым линолеумом болтается наша бывшая крыса, бечёвкой за хвост к решётке привязанная. Обледеневшая. Это в вентиляцию пошёл забор воздуха с палубы, а там мороз сракоградусный. Циркуляция тёплого возобновилась скоро, но крысу это уже не согрело, конечно.
А банка, в которой крысу стирал – это из-под сока, от ежа банка. То есть, сначала это была просто трёхлитровая банка от сока, а потом мы в неё морского ежа посадили жить. А Молотоков ему воду сменил, морскую на водопроводную. Ёжик сдох, конечно. Ёжика мы ему простили, а после крысы уже не выдержали – пинали по всему коридору, помнишь? Врагу не сдаётся наш гордый Молотоков, пощады совсем не желает.
Сок откуда? Стащили, откуда ещё. Мичман всё понять не мог, где продукты, а мы уже в столовую ходить не могли – обжирались. Консервы, соки, шоколад, спирт даже. Замок научились спицей вскрывать. А печать пластилиновую замораживали углекислотой из огнетушителя, отколупывали, потом назад вкладывали. Ну, а как? Жить надо.
А помнишь, как-то женщину из посёлка провели? Спиртом напоили её. По коридору тащили, еле шла, а туда же – удивлялась. Всё серое, говорит, а почему пол розовый? А по кочану, родная.
А капле́я помнишь? На каком-то самодельном языке с нами общался. Чего скажет – ничего не понятно, кроме мата.
А как в Питер ходили, помнишь?
А как на дембель отвалили? Довольные, нарядные. Думали, всё на корабле оставили: серость, тоску, молотоковых, бред быта. Оказалось нет – везде этого добра…
Дома напишу про это так: «По трапу спустились, стоим, молчим, курим. Мы здесь, а крейсер там. И оркестр замолчал. И беспокоятся растянутые флажки. И всё. В тишине железные звуки сверху, от корабля. А мы – всё. Уже даже не мы, а Санёк, Санёк и Лёха».
Интересно, где сейчас эти Саньки…
– Пап, ну ты чего здесь застрял? Мы ж на ламинат договаривались, зачем линолеум? Фу, розовый. Пойдём.
Пока, дружище! Не обижайся, ничего ты не фу. Красавец ярко-розовый, как детская сказка, как волшебное заклинание – премиум линолеум, 762р/кв.м.
