Мы молча едем 2 часа в машине. Отец не разговаривает со мной, потому что я решил позавтракать. Я молчу от обиды, от того, что пришлось вставать в 5 утра непонятно для чего, в то время как все мои сверстники ещё спали, да и недовольное лицо отца совершенно не располагало к общению, к тому же за последние годы всё наше общение свелось лишь к окрикам, угрозам и оскорблениям. Ведь я сижу у него на шее, не работаю, довожу мать – в общем, приношу одни проблемы и убытки.
Наконец, мы приезжаем на дачу. Вот тут вся накопившаяся за неделю отцовская злоба, его неудачи и накипевшие обиды рвались наружу адским потоком. Я не помню ни минуты покоя, ни минуты свободного времени, чтобы сходить в лес, на речку, погулять с друзьями. Только озлобленное лицо отца, только окрики и вечное недовольство:
-Что встал!? Что сел!? Куда пошёл!? Щас я тебе покажу! Узнаешь у меня!
Целый день мощного прессинга без перерыва на обед, а зачастую без завтрака. Отец никогда не обедал, и считал, что я тоже не должен тратить время на такие пустяки. Дети равнодушны к еде, и я никогда не просил у отца поесть. К тому же чётко понимал, что "сижу на шее".
И так повторялось каждые выходные. Ранний подъём, недовольство, угрозы, крики, «сидишь на шее», «мы тебя кормим». Отказаться ехать на дачу я не мог, т.к., во-первых, ощущал свою вину перед родителями, что объедаю их, во-вторых, отказ грозил материной истерикой с катаниями по полу, с рваньём волос и обвинениями в скорой смерти.
В то время как мои сверстники катались на велосипеде, ловили рыбу и играли в футбол, я перекладывал доски с одного места на другое. Это называлось «освобождать место». Идеи под что «освобождалось место» рождались в воспалённом сознании отца каждый раз новые, поэтому без работы я не оставался. Доски свозились на дачу со свалок и мест, где ломался старый дом. Поэтому для меня возник новый вид работ – вытаскивание гвоздей. Вытащенные гвозди необходимо было выпрямлять для повторного использования.
Однажды я каким-то чудом сумел отпроситься у отца к другу через пару домов от нас.
-Только на 20 минут, не больше, и смотри у меня! – строго предупредил отец.
Мой друг Денис жарил шашлыки у себя в огороде, слушал музыку и наслаждался весенним солнышком, когда я пришёл к нему в гости поболтать и немного развеяться от вечного недовольного отца. За полгода накопилось много новостей, мы, не останавливаясь взахлёб рассказывали друг другу про школу, про наших общих знакомых, обсуждали музыку и много чего ещё. Я постоянно дёргался, остерегаясь отца, но Денис успокаивал меня, и просил поговорить с ним ещё немного. Так незаметно пролетел целый час. Не помня себя от страха, я стремглав помчался домой. Когда я открывал калитку, то разъярённый отец уже бежал ко мне:
-УХОДИ! УХОДИ! – он визжал фальцетом и махал рукой в ту сторону, откуда я пришёл. Понимая, что отступать мне некуда, я понурил голову и молча слушал отчаянный поток грязи, узнавая о себе всё новые и новые подробности. Чтобы успокоить разнервничавшегося папу, я начал с удвоенной энергией перекладывать доски и вытаскивать гвозди, как ни странно, это помогло, и отец вскоре забыл о моём проступке.
Лишь спустя много лет стало понятно, что отец страдает необычным психическим заболеванием «хординг», и все мои многолетние труды по укладыванию досок, вытаскиванию и выпрямлению гвоздей были бессмысленны. Долгие часы ежедневной кропотливой работы под недовольными окриками были всего лишь жертвой на алтарь этой болезни. До сих пор где-то в углу двора стоят два двадцатилитровых ведра с выпрямленными гвоздями, которые давным-давно сгнили. До сих пор гниют штабеля уложенных мною много лет назад досок.
Отец фонтанировал идеями – здесь будет баня, здесь будет гараж, здесь будет беседка. Годы шли, но ничего не строилось, идеи сменяли одна другую, штабеля досок росли и росли, выпрямленных гвоздей становилось всё больше и больше, но также росло и число претензий ко мне.
Вскоре наступило лето, которое оставило у меня из детских воспоминаний самый сильный след. Мать с отцом придумали взять отпуск не одновременно, а порознь, что обернулось для меня серьёзными потрясениями.
Начались летние школьные каникулы, мне 13 лет (тот год, в который мать меня выгнала из дома зимой), я уже совсем взрослый, а значит смогу заменить на месяц маму, если вся семья поедет на дачу, а мама останется в Москве. Мама напоследок дала мне ценные указания, как правильно мыть посуду в тазу, и выдала 20 маленьких белых тряпочек, которые она любовно нарезала из старой прохудившейся наволочки. И нарезала не абы как, а большими ножницами, которые делали кромку ромбиками. Не тряпочки, а загляденье.
Две недели я исправно три раз в день готовил еду на папу, себя и братьев. Варил макароны и каши. Чистил картошку, резал салаты. Научился делать овощное рагу и варить картофельный суп с тушёнкой. Я убирался, мыл полы во всём доме, возил на тележке из колодца 50-литровые баки, даже умудрялся их затаскивать в дом. И самое главное - мыл посуду. Я наливал в большой эмалированный таз горячей воды из чайника, насыпал несколько щепоток горчицы. Никаких фейри тогда ещё не было, и посуда мылась только хозяйственным мылом или горчицей. Красивой маминой тряпочкой я до хруста намывал тарелки и чашки. После каждой мойки тряпочка чернела, покрывалась липкой слизью от объедков и жира, и к концу дня начинала так дурно пахнуть, так что в руки её было взять противно, не то, что мыть ей посуду. После вечернего мытья посуды я выкидывал без всякого сожаления склизкую вонючку в помойное ведро, ведь в шкафу лежала ещё целая стопка, белоснежных тряпочек с красивыми ромбиками по краям.
В промежутках между мытьём посуды и уборкой я продолжал выпрямлять гвозди и перекладывать с места на место доски. Поливал огурцы, окучивал картошку, на ночь накрывал парники плёнкой и пропалывал помидоры. Друзья звали меня на речку или покататься на велосипеде, но я не мог никуда пойти с ними, ведь я стал совсем взрослый, у меня семья может остаться без обеда, нужно успеть сварить суп и помыть посуду. Да и папа никуда не отпустит, ведь меня ещё ждёт гора досок, нужно успеть вытащить и выпрямить для него гвозди.
Близились выходные, а значит должна приехать мама. Она меня обязательно похвалит, ведь я ещё никогда в жизни не выполнял столько работы, совсем как взрослый. Только папа всегда был недоволен мной, хотя никто не оставался голодным, да и посуда была всегда помыта. Помню его вечно озлобленное лицо за столом, и то, как он не давал мне подкладывать себе добавки. Видимо начался усиленный рост и развитие организма, да и калорий уходило немало от домашних забот, и меня всё время преследовало чувство голода. К злому папе я уже привык, и прекрасно понимал его чувства ко мне, ведь я «сижу на шее» и много ем. Но мама должна обязательно похвалить, когда приедет, ведь я так стараюсь, так стараюсь.
Наконец наступает долгожданная пятница. Мама приехала с большой сумкой вкусностей. Мы поели, и я пошёл в огород накрывать огурцы.
Как гром среди ясного неба с кухни раздался нечеловеческий по силе вопль и прогремел удар таза о пол, затем послышался приближающийся вой и топот каблуков. Моё сердце сжалось в комок, в глазах потемнело, и я почувствовал надвигающуюся беду, только никак не мог понять, что же такого я мог натворить за эти две недели? Рефлекторно я ссутулился, т.к. больше всего в тот момент хотелось провалиться под землю, ведь этот вой ничего хорошего мне не сулил. (Пишу эти строки, а сердце заныло). Из дома с визгом, как пробка, с горящими глазами вылетела мать и подбежала ко мне:
- Ты куда дел все тряпочки??? – надрывно визжала она. Я предполагал что угодно, но только не это. Кто мог подумать, что почерневшие склизкие обрезки старой наволочки окажутся настолько ценны, что их нельзя было выбрасывать. Тем более там оставалось ещё несколько тряпок, я не все их потратил.
-Мам, ну они были грязные, я их выбрасывал – в ужасе мямлил я.
-Как ты мог выбрасывать тряпочки, как ты мог !??? – крик был такой силы, что половина деревни наверняка уже была в курсе. Мать схватила меня за волосы и резко рванула на себя. Как ни странно боли я почти не почувствовал, наверное, от инфернальности происходящего. Мать рыдая убежал в дом и со стонами упала на диван. «Её довели».
Под испепеляющий, полный ненависти и презрения взгляд отца, я в ужасе от происходящего убежал в конец огорода и забился в кусты малины, где долго проплакал от отчаяния и несправедливости произошедшего, но никакого выхода для себя я тогда не видел. Слава Богу, что в детский мозг в тот момент не пришли суицидальные мысли. И, наверное, тогда у меня впервые появились серьёзные сомнения в душевном здоровье матери.
