Глава 25. Если бы у нас был мужской мозг — мы бы давно сбежали от самих себя.
— Я не хочу праздника, — сказала Ольга по телефону.
— У тебя будет не праздник, а мы, — ответила Ася.
— Это и есть наказание, — хмыкнула Ольга.
Катя в это время уже собирала плед, сыр, две бутылки чего-то «без претензий, но с градусом».
«Ничего не дарим. Только приходим. И только если ты не в пижаме».
«Буду в полотенце». — пришёл ответ от Ольги.
«Идеально». — написала Ася.
Сегодня — честно. Даже если глупо. Особенно если глупо.
Это не был кризисный возраст. И не новый этап.
ты уже слишком взрослая, чтобы бояться быть скучной, и слишком живая, чтобы полностью отказаться от огня.
Квартира пахла имбирём и варёными яйцами — завтрак не убирался.
И именно поэтому — всё было правильно.
Девочки пришли без торта.
С пледом, оливками и куском пармезана, завёрнутым в газету.
Катя даже не сняла пальто сразу.
— Всё, — сказала она. — Я больше не ублажаю ничьи вкусы. Вот сыр. Живите с этим.
Ольга открыла дверь и сказала, не приглашая внутрь:
— Только чур, без историй «а помнишь, в 25..». Я в 25 бухала с токсикологом и думала, что любовь — это когда он звонит через три дня.
— А не через четыре, — добавила Юля, проходя мимо неё с термосом.
— А теперь ты знаешь, что любовь — это когда он молчит, но ты не тревожишься, — заметила Ася.
Ольга села на подоконник. Без макияжа. В толстовке. С бокалом.
Катя включила гирлянду. Только одну.
— Мы договорились? — спросила Юля. —
Сегодня не быть интересными. Не тянуть беседу. Просто — быть.
— И, чур, без тостов типа «ещё сто лет таким же составом».
— Согласна, — сказала Катя. — Если мы через сто лет всё ещё будем в этих же пледах — это уже будет медицинский случай.
Спокойно. Без фейерверка.
Смех, как подтверждение: мы всё ещё есть.
На фоне — ничего. Ни музыки. Ни свечей. Ни «застолья».
— Мы всё ещё вместе, — сказала Юля. —
— Но теперь — иначе.
И никто не спросил «в смысле?»
Они сидели в комнате Ольги.
Та же кухня. Те же чашки.
Тот же плед, кажется, с дыркой от когда-то упавшей свечи.
Катя первой подняла голову от бокала:
— С мужчиной, да. Настоящим. Без «я пока не готов». Без «давай посмотрим, что будет».
Просто... мужчина, который не боится моего лица без фильтра и моих «тебя тут не стояло».
— Ну, звучит подозрительно здорово. Надеюсь, он хотя бы оставляет мокрые полотенца на кровати, чтобы уравновесить.
— Оставляет, — кивнула Катя. — Но я теперь не думаю, что это признак морального распада. Просто у него тело. И привычки. И он — не сценарий, а человек.
— Тот, который с добрыми глазами и минимумом слов?
— Он. Мы живём вместе. Иногда — как соседи. Иногда — как соавторы. Иногда — просто тихо.
— И это нормально? — уточнила Ася.
— Это спокойно. А раньше я думала, что любовь — это лихорадка. Теперь понимаю: она — как нормальная температура. Незаметная. Но держит тебя в жизни.
Ольга вытащила из холодильника сыр. Без упаковки. Поставила на стол.
— Ну, раз пошла такая пьянка… Я встречаюсь с Ваней.
— Тем самым? Который «я женат, но в разводе, но не сейчас, но как-нибудь потом»?
— Тем. Только теперь — без «потом».
Он не предлагает вечности. Не требует отчётов. Просто появляется. Иногда с кофе. Иногда — просто с собой. И не пугается, когда я злюсь.
— Ты… счастлива? — спросила Катя.
— Я — не тревожусь. А для меня это, честно, почти синоним счастья.
Ася ковыряла вилкой кусочек яблока.
— Не «в процессе поиска». Не «жду судьбу». Не «просто между отношениями». Просто — живу одна. И мне нормально.
— Иногда скучаю. Но знаешь, что странно? Я больше не чувствую, что одиночество — это промежуток.
Это теперь — состояние, которое я сама могу украсить.
— Мы стали умнее. И злее.
— Мы просто стали. Сами собой.
Ольга вдруг встала. С бокалом, но не для тоста.
— Девочки. Можно я скажу?
— Ты и без разрешения умеешь, — сказала Катя.
— Если бы у нас был мужской мозг…
— Мы бы трахались без размышлений? — уточнила Ася, не поднимая глаз.
— Нет. Мы бы не усложняли каждый жест до экзистенциального вопроса.
Все замерли. Потому что начиналось.
— Мужчина скажет: «Она ушла».
«Она ушла, потому что почувствовала мою недостаточность, а это отсылает меня к маме, которая не обнимала в 1991, и, возможно, это бессознательное воспроизводство паттерна…» — и это просто потому, что тебе не перезвонили.
— Мы не умеем отпускать, — продолжила Ольга. — Мы умеем «осознанно отпускать с болью, но в любви и уважении». С рефлексией. С дневником. И потом — ещё немного не отпускать, но уже осознанно.
— И с плейлистом, — добавила Юля. — Где каждая песня — это якорь на стадию горевания.
— Мы не ссоримся, — продолжила Ольга. — Мы «погружаемся в полевые искажения на фоне непроработанных триггеров».
Ася уже смеялась, склонившись на колени:
— Мы не спрашиваем «Ты где был?». Мы спрашиваем:
«Ты физически отсутствовал, но ментально ли ты тоже ушёл? И кого ты искал, пока не звонил мне?»
— Мы не ревнуем. Мы анализируем конкурентный объект через призму наших травм, — подхватила Катя. — А потом гуглим «признаки нарцисса», чтобы убедиться, что всё равно он виноват.
— А потом… — продолжила Ольга, — мы плачем. Но не просто «плачем». Мы разбираем собственный плач по фазам: «почему я плачу, кому я этим сообщаю, какую эмоцию мне запрещали в детстве и как это соотносится с тем, что он не купил хлеб».
Юля упала на подушку. Ася уже икала. Катя хлопала по столу.
Ольга поставила бокал, села и спокойно закончила:
— Если бы у нас был мужской мозг, мы бы давно сбежали от самих себя. Но… у нас — наш.
Живые, громкие, размотанные, но обнявшиеся в этом хаосе.
Катя вытерла слёзы от смеха.
— Я тебя ненавижу, — сказала она. — Потому что это было слишком метко.
— За то, что мы всё это знаем. И всё равно — не перестаём быть собой.
— И за то, что… не убежали.
После смеха — пауза. Но не неловкая. А как после шторма. Когда всё выбито — и осталось только главное.
Катя поправила плед и сказала:
— Я больше не доказываю, что не нуждаюсь в помощи.
— Раньше я думала: если попросишь — ты слабая.
— А теперь думаю: если не просишь — ты одинокая.
Я просто говорю: «Мне тяжело. Придёшь?»
Юля смотрела на неё с мягкой улыбкой:
— Я разрешаю себе быть поверхностной. Иногда.
— Смотреть глупые видео. Не «расти». Не «погружаться». Просто есть. Просто отдыхать.
— И не чувствовать вину, что не развиваюсь «в это воскресенье».
Ольга рассмеялась, коротко:
— Не шепотом в душе между сменами. А вслух.
— Иногда в такси. Иногда в ванной.
— Не потому что «всё плохо». А потому что давно не давала себе дышать без доспехов.
Ася покрутила в пальцах колечко от бокала:
— Я больше не стыжусь одиночества.
— Не называю его «перерывом». Не делаю из него «ожидание лучшего».
— Оно — не наказание. Это пространство, в котором я учусь слышать себя, а не эхо кого-то другого.
И я поняла, что тишина — не отсутствие смысла.
Это пауза, где смысл перестаёт убегать.
— Раньше я думала, что всё изменится, когда придёт «правильный человек», «правильная работа», «правильное что-то».
— А теперь я понимаю: ничего не приходит, если ты не пришла к себе сама.
Ольга наливала чай. Медленно.
— Все свои «я всегда..»., «я не такая», «со мной нельзя так».
— И остались. Не прежние. Но — рядом.
Они сидели, уже ближе к ночи.
Чай — тёплый. Вино — выдохлось. Тело — расслабилось.
— Ещё одна техника? — фыркнула Ольга.
— Нет. Просто — давайте напишем себе. Не на завтра. Не «через пять лет». Просто сейчас. Одно письмо. Одной себе. Такой, какая есть.
Но теперь ты знаешь: можно быть и нуждающейся.
Можно просить, ждать, проваливаться.
И ты не теряешь достоинства.
А мягкость — не слабость. Это смелость быть видимой.
Юля
Ты умеешь помогать другим.
Но ты научилась принимать помощь.
Без «мне неловко». Без «я сама».
Ты позволила другим держать тебя, когда ноги не слушались.
И это было самым трудным — и самым важным.
Бываешь вспыльчивой, бываешь ранимой, бываешь резкой.
Но ты не «сложная женщина».
А в том, что ты смотришь в глаза боли — и не падаешь. А если падаешь — сама встаёшь. Или даёшь поднять себя.
Ася
Ты всегда была светом.
Даже когда не верила. Даже когда делала вид.
Теперь ты не просто освещаешь другим путь —
Ты стала источником.
Не потому что «идеальна».
С собой. С болью. С чувством.
И стала собой — не самой весёлой. А самой настоящей.
Никто не просил показать.
Как будто отдали себе тёплую руку — и сказали:
«Ты уже не одна».
— Ну вот. Письма написаны. Себя поздравили. Дальше можно опять шутить про бывших.
— Или про то, как «я не ревную, просто наблюдаю твой паттерн общения с другими бабами», — сказала Ася.
Теперь — не потому что нечего сказать.
А потому что всё было сказано.
— За нас? — тихо спросила Юля.
— За то, что мы не идеальны? — добавила Катя, не поднимая взгляда.
— За то, что мы всё ещё здесь, — сказала Ася. — Без скандалов. Без клятв. Без иллюзий.
— За то, что мы — не подарочные наборы.
Не «женщины, у которых всё под контролем».
Пульсирующие. Иногда бесячие. Но настоящие.
Не высоко. Не синхронно.
Просто — как смогли.
Без «пусть так будет всегда».
Потому что они знали: ничто не будет «всегда».
Но сейчас — было.
Свет притушен. Чай остывал. Они сидели. Не обсуждали планы.
Не пытались сделать вечер «полноценным». Он уже был.
Долго не расходились. Потому что было спокойно.
И в этом спокойствии — вся история.
Юля смотрела на Ольгу, на Катю, на Асю. На эти лица, которые за двадцать пять пятниц стали её картой внутреннего мира.
И подумала:
«Если бы у нас был мужской мозг — мы бы не пережили себя.
А мы — пережили».
Катя, будто услышав её, добавила вслух:
— И теперь мы — не результат. Мы — процесс.
И это, чёрт возьми, прекрасно.
В комнате было тихо.В голове — тоже.
И в этом не было тревоги.Не было одиночества.
Было — просто время вместе. Без требования быть кем-то.
На столе остались крошки. На пледе — след от бокала.
На кухне — записка:
«Девочки, мы всё ещё не нормальные.
Но мы — свои».
